Тюрьмы

В этой скуке, в этой тоске, при этой страшной обстановке и страшной

пустоте мелькнула какая-то новая мысль; едва высказанная, она была осмеяна;

тем яростнее бросился на отстаивание ее Хомяков, тем глубже взошла она

в плоть и кровь Киреевских.

Константин Аксаков не смеялся, как Хомяков, и не сосредоточивался в

безвыходном сетовании, как Киреевские. Мужающий юноша, он рвался к делу. В

его убеждениях не неуверенное пытанье почвы, не печальное сознание

проповедника в пустыне, не темное придыхание, не дальние надежды, а

фанатическая вера, нетерпимая, втесняющая, односторонняя, та, которая

предваряет торжество. Аксаков был односторонен, как всякий воин; с покойно

взвешивающим эклектизмом нельзя сражаться. Он был окружен враждебной средой

- средой сильной и имевшей над ним большие выгоды; ему надобно было

пробиваться рядом всевозможных неприятелей и водрузить свое знамя. Какая тут

терпимость!

Вся жизнь его была безусловным протестом против петровской Руси, против

Петербургского периода во имя непризнанной, подавленной жизни русского

народа. Его диалектика уступала диалектике Хомякова, он не был

поэт-мыслитель, как И. Киреевский, но он за свою веру пошел бы на площадь,

пошел бы на плаху, а когда это чувствуется за словами, они становятся

страшно убедительны. Он в начале сороковых годов проповедовал сельскую

общину, мир и артель. Он научил Гакстгаузена понимать их и, последовательный

До детства, первый опустил панталоны в сапоги и надел рубашку с кривым

Воротом.

Булгарин с Гречем не идут в пример: они никого не надули, их ливрейную

кокарду никто не принял за отличительный знак мнения. Погодин и Шевырев,

издатели "Москвитянина", совсем напротив, были добросовестно

раболепны. Шевырев, - не знаю отчего, может, увлеченный своим предком,

который середь пыток и мучений, во времена Грозного, пел псалмы и чуть не

молился о продолжении дней свирепого старика; Погодин - из ненависти к

аристократии.

Погодин был полезный профессор, явившись с новыми силами и с не новым

Гереном на пепелище русской истории, вытравленной и превращенной в дым и

прах Каченовским. Его шероховатый, неметеный слог, грубая манера бросать корноухие, обгрызанные отметки и нежеваные мысли, вдохновил меня как-то в старые годы, и я написал в подражание ему небольшой отрывок из "Путевых записок Ведрина".

Шевырев вряд даже сделал ли что-нибудь, как профессор. Что касается до