Культурная прогностика

СОЦИОКУЛЬТУРНЫЙ ПРОГНОЗ НА XXI ВЕК

(Статья)

Наступивший XXI век будет характерен развитием ряда социо­куль­тур­ных тенденций, направленность которых уже более или менее ясно про­сма­т­ривается сегодня[162]. Разумеется, речь идет об общемировых тен­ден­циях, каса­ю­щихся прежде всего высокоразвитых стран. Эти тенденции от­разятся на Рос­сии по-своему специфично, хотя надеяться на то, что они в принципе минуют на­шу страну, было бы весьма наивным. К сожалению, ма­ло надежд и на то, что намечающиеся тенденции приведут к объ­еди­не­нию все­­­го человечества на гуманитарных основах, как это прогно­зировалось фи­ло­­со­­фами-про­све­тите­ля­ми еще в XVIII веке и идеологами гу­манизма после­ду­ю­щих столетий. До этого мы еще не дожили.

Напротив, скорее нам следует ожидать но­вого раскола вида hо­mo sa­pi­ens, но уже не по национальным, религиоз­ным, по­ли­ти­че­ским или эконо­ми­че­с­ким осно­ва­ни­ям, как в прошлом, на протяжении всей истории, а преиму­ще­ст­венно на базе размеже­вания высокооб­ра­зованной, конку­рен­тоспо­соб­ной (как в собственно профессиональном, так и в обще­соци­аль­ном смы­с­лах) ме­ж­дуна­род­ной элиты «спецов» high tec (высоких технологий) и малообра­зо­ван­ной, поч­ти неконку­ренто­спо­­со­бной массы «рядо­вых людей». Различные вари­­анты подобного сценария в прин­ципе пред­пола­гались еще С.Ле­­мом[163], а в по­сле­ду­ю­щем Д.Бел­лом, И.Вал­лер­стайном, Э.Тоффлером и др.[164], но прежде всего У. Хил­­­­лом в его знаменитой концепции «золотого миллиарда»[165]. Разумеется, продолжа­юща­я­ся ин­формационная революция и мас­со­вая компьютеризация существенной час­ти населения отчасти сгладят остроту намечающихся социальных кризисов, со­здадут виртуальную иллюзию едино­го куль­турного и образовательного про­с­т­ранства для всех[166]. Однако эта иллюзия будет во многом лишь пси­хо­логичес­кой компенсацией для тех, кто терпит по­ра­же­ние в реаль­ной кон­куренции за уровень образования, професси­о­на­ль­ную востребован­ность, со­циальный ста­тус и объемы потребляемых соци­альных благ. В конечном сче­те, это станет одной из сторон того варианта глобализации, которого боятся все[167] (хотя воз­можны и другие варианты).

В числе тенденций наиболее вероятного сценария мирового социокуль­тур­ного раз­ви­тия можно перечислить:

- нарастание социально-демографических проблем перенаселенности Зе­мли на фоне усиливающихся энергетического и экологического кризисов. По подсчетам специалистов стратегические запасы нефти на планете будут исчер­паны в течение ближайших десятилетий и, если к этому времени не будет найдена удовлетворительная энергетическая альтернатива, на­ч­нется деградация современной цивилизации, основанной на неограниченном доступе к источникам энергии; аналогично истощение кислородовыделяющей биомассы (сокращение площади лесов); глобальное потепление (правда, по прогнозам климатологов, недолгое); превышение критической численности населения (15-20 миллиардов), которое может быть прокор­млено в земных условиях (при ограниченных запасах пресной воды) также относят приблизительно к середине это­го века[168].

Од­ним из резуль­та­тов этого станет «переструктурирование» социальной ор­га­­низации че­ловечества на иных, нетрадиционных основаниях, форми­рова­ние новой со­ци­ально-культур­ной стратификации основной массы на­се­ле­ния плане­ты. Такие социальные ре­гуляторы, как этническая, сословная и ре­­­­­­лиги­о­з­ная при­­­­­надлеж­ность человека, конечно, сохранят свою значимость, но пре­и­му­­щественно на приватном, микросоциаль­ном уровне жизни при том, что ма­к­ро­со­ци­альный уровень будет регулировать­ся главным образом транс­на­цио­наль­­ны­ми социально-функциональными объ­единениями (можно назы­вать их «концер­нами»), концентрирующими в своих руках такие важные фун­­­­к­ции управ­ления гло­бальными процессами бытия человечества, как энер­ге­ти­ку и инфор­мацию, а отчасти и собственно политику[169];

- несмотря на энергетический кризис (который преодолим посредством перехода на урановую и водородную энергетику), в ближайшие десятилетия ожидается существенное возрастание интенсивности материального и интел­лек­ту­аль­ного производства, а также социального управления на основе, во-пер­вых, об­­щего научно-технического развития (прогресса) цивилизации и, во-вто­рых, на путях дальнейшей дифференциации и углубления узкой специ­а­ли­зи­ро­ван­ности всякой профессиональной деятельности; т.е. наступления эпо­хи абсолютного до­минирования «сверхузких» специалистов. Эта обще­ми­ро­вая тен­денция раз­деления труда, наблюдающаяся на всем протяжении исто­рии (начиная с эпохи неолита), в ХХ веке полу­чила особенно интенсивный характер. Ее показательным примером является актуальная дискуссия о преи­му­ще­с­т­вах маленькой армии квалифи­ци­ро­ванных профессионалов над мно­го­милли­он­ной толпой плохо обученных призывников, типичной для войн пер­вой половины столетия. На самом деле – это дискуссия не об армии, а о выборе пути раз­вития: интен­сивном методе high tec, эко­номящем ресур­сы и дос­тигающем поставленных целей за счет вы­сокого качества под­го­тов­ки и луч­­шего ис­по­ль­зования лю­­дей, более со­вер­­шен­ных технологий и эф­фе­к­ти­в­ного ин­струмен­та­рия, или экстенсив­ном методе пря­мого воспроизводства тра­ди­ционного образа жизни и деятель­но­сти, базиру­ющемся на механичес­ком уве­личении объемов низко­качествен­ных ресурсов и числа плохо обу­ченных лю­дей. Интенсивный путь требует по­стоянного пе­реобучения, повышения ква­ли­фи­ка­ции и все боль­шего сужения спе­циа­ли­зи­рованности исполнителей (в истории челове­че­с­т­ва практически все инно­ва­ции порождались толь­ко узки­ми специалистами[170]);

- существенное «уплотнение» информационного поля, в котором живет чело­век, обретение новых принципов и способов упорядочивания и систе­ма­тизации возрастающих потоков информации. Вполне вероятно, что вско­ре бу­дут найде­ны и возобладают принципиально новые способы система­ти­за­ции и аккумуля­ции знаний и соответственно достигнут прогресс в эффектив­ности передачи и усвоения информации, в технологиях управления инте­ре­сами и потребностями миллиардов людей[171]. Можно ожидать и взрывного прогресса в вопросах точности прогнозирования процессов развития;

- радикальное упрощение содержания массового среднего образования, све­де­ние его к уровню освоения элементарной «картины мира», простейших средств коммуникации и инфантилизированных смыслов массовой ку­ль­ту­ры, при од­новременном сокращении сроков и переходе на авто­ма­ти­зи­ро­ван­ные и пре­имущественно дистантные технологии обучения. Па­рал­лель­но это­му будет со­путствовать нарастание уровня «элитарности», слож­ности и спе­­­ци­а­лизи­ро­ван­ности (вплоть до реальной индивидуализации) отдельных об­­­­­­­­ла­стей профессионального знания, доступ к которым будет все более за­труд­нен;

- формирование крупной элитарной прослойки высококлассных спе­циалистов международного уровня числом до нескольких сотен миллио­нов че­­ловек (тот самый «золотой миллиард» У.Хилла) в самых различных областях высоко специа­ли­зированной деяте­ль­­ности (сферах приме­нения «высоких технологий»). Эти люди будут от­ли­чаться высо­ким культур­но-обра­зова­тель­ным уровнем, будут всегда обес­пе­чен­­ны спросом на их професси­о­нальные услуги, потреблять энергию в работе и лич­ном быту в сотни раз больше, чем рядовой житель Зе­мли, фак­тически не име­ть по­стоянного дома, Родины, род­ной куль­­­туры и т.п. (или ме­нять их много раз в течение жизни), а, следовательно, отличаться вы­соким уровнем куль­турного космополитизма, го­во­рить на десятке язы­ков при одновремен­ном «стирании» национальных гра­ниц в сфере их лич­но­стной куль­тур­ной само­идентифи­ка­ции и т.п. (английский социолог З.Бауман, остроумно перефразировав извест­ную сентенцию Ф.Фу­­­­­ку­ямы о том, что наступает конец истории, заметил, что с глобализацией наступает конец географии[172] – конец государственных границ, национальных экономик и территориальной привязки специалистов high tec). Интер­на­ци­о­наль­ной кор­по­ра­ции подобных спе­­­циалистов, по всей видимости, и будет при­надлежать фак­ти­ческое установ­ле­ние и поддер­жание социального поряд­ка на планете, к чему призывает и наш известный культуролог Э.С.Мар­­­ка­рян[173];

- в условиях резкого спада культурно-образовательного уровня и общей соци­альной конкурентоспособности остальной части населения Земли (80-90%), в ее среде не­избежен существенный рост тех или иных проявлений ох­раните­ль­ного тради­ционализма, экстремизма и т.п., что будет подавляться с дол­­ж­ной жесто­костью, т.е. будет иметь место постоянная вялотекущая «четвертая мировая война» между элитой техногенной цивилизации и социально не­конкурентоспособным «внеш­ним пролетариатом»[174]. Современный конфликт между традиционалистским миром ислама и техногенной западной цивилизацией – это и есть начавшаяся «четвертая мировая война» между поставщиком «внешнего пролетариата» и центром технологического прогресса. В этих усло­виях высоко вероятно фактическое сращивание армии, полиции и юстиции в единую систему социального подавления и поддержания порядка, сворачивание демократии классического типа и установления политического режима диктатуры новой «аристократии», владеющей главным богатством общества – знаниями и уме­ниями во всех областях.

Основными причинами всего этого станет не чья-то злая воля, а прежде всего такие явления, как:

- стихийный характер развития социокультурных процессов на пла­не­те;

- наличие и все увеличивающийся разрыв в уровнях развития различ­ных об­ществ (модернизированных с углубляющимся разделением труда и тра­­­­­ди­ци­он­ных с низким уровнем специализированности большинства насе­ле­ния);

- демографический кризис, сопутствующий планетарному экологичес­ко­му кризису, резкая ограниченность реально используемых энергетических источ­ников, а также радикальное нарушение природных процессов естест­вен­ного от­бора в человеческой среде, благодаря вмешательству медицины;

- массовая деградация человеческого генофонда в условиях экологичес­ких бед­ствий, «эпидемий» алкоголизма, наркомании, СПИДа и т.п., факти­че­ский рост числа людей, биологически не способных к какой-либо соци­аль­ной конку­ренции (но выхаживаемых современной медициной);

- исчерпанность «просвещенческой» картины мира и иллюзии общего про­цве­тания человечества на основе всеобщей просвещенности и гуманизма[175];

- экстенсивный характер воспроизводства гуманитарной культуры и от­сут­ствие программы ее экспансии как нового способа самоорганизации че­­ло­ве­че­ского общества, в условиях продолжения традиционных процессов са­мо­органи­зации и дея­тельности на основаниях, не учитывающих лично­ст­но-пси­холо­ги­ческие фа­кто­ры социального бытия людей, и т.п.

Уже сегодня адекватно темпам научного и технико-технологического про­гресса и социальным трансформациям общества возрастет динамика по­ро­ж­де­ния социокультурных инноваций, изменение действующих социо­куль­тур­ных норм, традиций, культурных мотиваций социальной активнос­ти и т.п. Воз­рас­тают социальные и информационные нагрузки на человеческую пси­хи­ку; люди начинают утрачивать системный характер своих цен­ностных ори­ентаций, соци­альной адекватности и культурной компетентности (можно на­звать это постмодернизмом, но суть от этого все равно не меняется). Про­ис­хо­дит то, что приня­то называть «культурной коррозией»; и хотя по­­добная «кор­р­о­зия» пока что ка­са­ется лишь форм «классической» гу­ма­­нитарности, это во­все не гарантирует от ее распространения и на иные сферы социокультурного бытия[176]. Реально это воплощается в постепенном вытеснении с площадки социаль­ной активности людей, воспитанных в русле «книжной культуры», людми «экранной культуры». Социокультурные последствия этого изменения наука пока не может предсказать.

Разумеется, все эти перемены произойдут не в один день и не во всем мире одновременно. Они охватят длительный период, в течение которого на новые принципы существования сначала перейдет группа наиболее развитых стран (в первую очередь, США, Канада, страны «старой» Западной Европы, Япония, Южная Корея, Австралия и Израиль), а затем по мере социально-эко­номического развития к ним будут присоединяться и некоторые другие страны (в первую очередь восточноевропейские – «новая» Центральная Европа и некоторый наиболее развитые страны Латинской Америки), хотя общее число их будет сравнительно невелико. Можно с уверенностью предположить, что в эту группу, скорее всего, не войдут страны Африки (за исключением ЮАР и, может быть Египта), почти все му­суль­манские государства Азии и большинство малых латиноамериканских стран. Что касается России, Индии, Китая, стран СНГ (христианской его части), то у них есть шанс достичь должного уровня развития, хотя у каждой из перечисленных стран свой индивидуальный баланс возможностей и препятствий.

Таким образом «социальным Апокалипсисом» станут не сами перемены, а отставание от них, невозможность войти в элитарную группу, что для многих обществ станет причиной социальной деградации и возможной элиминации.

Наиболее вероятные препятствия для России, как пред­став­ля­ется, связаны даже не с тем, что нам угрожает массовая «утечка моз­гов», т.е. отъезд той элит­ной части специалистов, которые во все большей мере стано­вят­ся «стано­вым хребтом» современной цивилизации, гигантский приток эми­­гра­н­тов из мусульманских и дальневосточных стран и ускорен­ные тем­пы вымира­ния христианской части населения (более под­верженной эмо­ци­ональ­ным стрес­сам и вредным формам их ком­пенсации) и т.п., что приведет в бли­жай­шие деся­ти­летия к заметному изменению состава всей великорус­ской по­пу­ляции.

Глав­ная опасность для России заключена в перспективе сворачивания де­мократии или перехода ее в режим формальной имитации. И демократия нам нужна не только из соображений социальной справедливости. Она нужна для восстановления нормального режима социальной конкуренции. Без свободы социальной конкуренции по способностям и профессиональной подготовленности обществу дорасти до необходимого уровня развития становится уже невозможным. А должный уровень свободы социальной конкуренции обеспечивает только режим либеральной демократии. Понимание это­го мы уже при­обрели на опыте советского периода собственной истории, когда естественное соревнование людей по способностям и образованности было заменено выдви­­жением кадров на основании политической лояльности и идеологической верности. В тот день, когда талантливых людей у руководства страной и всеми от­раслями деятельности заменили «верные ленинцы», можно считать днем оглашения приговора советской власти. Мы стали исторически неконкурентоспособным обществом.

В свете перечисленных перспектив социокуль­тур­ного развития челове­чества гуманитарная общественность ЮНЕСКО и дру­гих ор­га­ни­заций пла­­­­нирует свой комплекс ответных шагов, способных, ес­ли не пре­дот­вра­тить, то, по крайней мере, существенно смягчить воздействие на­ступающего экологи­ческого, экономического и куль­­­­­турного кризиса. Эти контрмеры заключаются в масси­ро­ван­ном развитии и популяризации наук об обществе и его культуре, спо­собных раскрыть ба­зо­вые закономерности социокультурного развития общества и разра­ботать на основе этого знания технологии проектирования, плани­ро­ва­ния и управления подоб­ным развитием. Однако наука в этом процессе явится лишь теоретическим ос­но­ванием; полем «генерального сражения», безусловно, станет сфера образования, где и развернут­ся главные «би­т­вы» между культурой и со­циальной деградацией.

В числе наиболее актуальных вопросов, подлежащих безотла­га­тель­но­му ис­следованию культурологической наукой, можно назвать:

а) изучение процессов и технологий накопления специфического для ра­­з­­ных обществ и эпох (цивилизаций и наций) набора принципов социальной кон­соли­дации людей,аккумулирующих исторически обретенный социальный опыт их коллективного существования, выражающийся в формах со­ци­о­кул­ь­турной ор­ганизации, регуляции и самоидентификации, принятых в дан­ном обществе;

б) исследование и систематизация основных приемов манифестации та­кой со­лидарности и идентичности в разнообразных «культурных текстах» и иных продуктах социальной деятельности, формах и результатах поведения людей, что, как правило, обретает некоторую наблюдаемую вну­т­реннюю си­с­темность и семантическую однородность, называемой «культурной само­быт­ностью»;

в) особый упор на изучение работы механизмов трансляции историчес­ко­го типа солидарности и идентичности следующим поколениям сред­ст­ва­ми соци­ализации и инкультурации личности методами традиций, обыча­ев, нра­­вов, об­разцов и т.п., а также воспитания, образования, искусства, ре­лигии, идеоло­гии, политики и пр., обеспечивающих социальное воспроизводство дан­­ного общест­ва как устойчивой культурной целостности;

г) разработка общей теории социокультурной инноватики, на основе ко­торой можно будет целенаправленно стимулировать креатиавную активность людей.

Что касается содержания программ культурного развития ин­ди­вида в обще­с­тве методами воспитания, образования и просвещения, средств мас­со­вой ин­формации и т.п., то ду­мается, что в современных усло­виях прио­ри­тет­ное вни­мание сле­дует уделить изуче­нию и пропаганде та­ких социо­куль­ту­рных тенден­ций, как:

- выработка принципов и норм социальной солидарности и куль­ту­р­ной иден­тичности неконфронтационного типа, разработка самой теории и структуры такого типа солидарности и идентичности;

- разработка технологий мягких социальных взаимодействий и про­па­­ган­да их в качестве преобладающих форм социальных отношений на сов­ре­­мен­ном исто­рическом этапе развития общества;

- аккумуляция и систематизация социокультурного опыта челове­чес­т­ва в це­лом, фор­мирование общепланетарного культурно-информационного по­­ля и развитие способов его национального и транснационального опо­сред­ст­вования, развитие мультикультуральности и выявление ее пределов в об­ла­сти культур­ной толерантности и синкретичности, разработка более или ме­нее универсаль­ных критериев социальной приемлемости разнообразных ку­ль­турных проявле­ний;

- выработка представлений о культуре как об особом типе социальной эру­ди­рованности и адекватности личности, владения ею языками, кодами и ка­налами современной социальной коммуникации, ее уровне социальных при­­­тязаний и специфике оценочных критериев, в которых достигается ком­про­мисс между об­щепринятыми нормами (конвенциональным и инсти­ту­ци­онали­зи­ро­ванным со­циальным опытом данного сообщества) и их инди­ви­ду­альной интерпретацией личностью; пропаганда посредством каналов социа­лизации и инкультурации (воспитания, образования, системы учеб­ни­ков и иной литературы, работы куль­турно-просвещенческих институтов, государ­ственной культурной политики и т.п.) характеристик актуальной культурной компетентности личности, осно­ван­ной на этих принципах;

- ведение пропагандистско-воспитательной и образовательной работы, на­­пра­вленной на формирование нового типа социальной идентичности ли­ч­­ности, в рамках которой традиционные идентифицирующие признаки (со­с­ловно-классо­вые, расовые, этнические, кон­­фессиональные, обрядово-эт­но­гра­­­­­­фические, по­литико-идеологические, цивилизационные, семейные, ген­де­р­ные и т.п.) посте­пенно вытеснялись бы в область приватной (до­маш­ней) жи­зни индивида, и уравновешивались (взаимокомпенсировались) своей мно­же­ствен­но­стью (идея В.Гавела); в то же время основными кри­те­риями соци­альной оценки и иденти­фикации личности постепенно ста­но­в­ились бы: глу­би­на ее специализации в об­щественном разделении социальных функций, уровень врожденных ин­теллектуальных и художественных спосо­б­ностей, а также степень их развитос­ти (характер и уровень образования), объ­ективно оцениваемый уровень работо­способности (пси­хо­энергетики), ини­ци­а­тив­но­сти, обучаемости данной личнос­ти, степень де­фицитности специ­али­с­тов такого направления и класса в обще­челове­чес­ком масштабе, динамика по­­вы­шения профес­сиональ­ной квалифика­ции и должностного роста, склон­ность к социальной мобильности и другие ха­рактеристики, свидетель­ст­ву­ю­щие о степени общечеловеческого спроса на дан­ного специалиста и личность и т.п.;

- разработка определенных высоко пластич­ных критериев социального рейтинга современной «высоко специа­лизирован­ной личности», которые в иде­але и должны становиться основой его социально-личностной самоиден­ти­фикации в современных условиях (ра­зумеет­ся, при этом не должны обходи­ться вниманием врожденные и приобретенные ограниче­ния на развитие этих характеристик и адаптивные меры, связан­ные с этим факто­ро­м);

- развитие технологий социокультурной прогностики как на потреб­но­с­т­ном, так и интеллектуально-чувственном уровнях;

- развитие процессов управляемой локализации истори­ческих тра­ди­ций (этнических, конфессиональных, микросоциальных) в нишах их «при­ват­ного» функционирования и их толерантного сопряжения с модерни­за­­цион­ными тенденциями общества; развитие процессов освое­ния культурного наследия как фундамента культурной ком­пе­тен­тности личности;

- кристаллизация основных параметров психосоциальной адекват­но­сти и со­циально-функциональной конкурентоспособности индивида в но­вых ус­ло­­виях полиэтничных мегаполисов, с их системами образов соци­альной пре­­стижности и норм культурной компетентности в постин­дуст­ри­аль­ной со­цио­культурной и информационной реальности;

- плюрализация процессов порождения культурных инноваций, расши­ре­ние рамок и критериев социальной приемлемости индивидуальной интер­пре­тации культурных образцов, совершенствование механизмов социального воспроиз­водства общества и личности.

XXI век не обещает нам легкой жизни[177]. И, хотя многие из прозвучавших в этом тексте прогнозов, действительно относятся к пессимистическому сце­нарию (процессы социальной и экономической глобализации ведь могут пойти и по другому пути), и можно ожидать, что некоторые из предсказываемых сложностей «ут­рясутся» и сбалансируются в силу естественной историчес­кой инерции (лич­но я, как историк, верю в действие исторической инер­ции и стре­м­ление людей к экономии личных энергозатрат, т.е. в неист­ребимую лен­ность рода человеческого, что может сыграть известную роль в сдерживании темпов развития), но на­ука не имеет права надеяться на лучшее в процессе стихийного само­раз­вития событий. Как и высшие военные руково­ди­тели государства, которые по определению не имеют права быть оп­ти­ми­с­тами и обязаны предвидеть худ­ший из возможных сценариев развития со­­бы­тий, уче­ные постав­лены примерно в такие же долговые условия перед чело­вечеством.

Мы обязаны обрисовать основные черты возможного Апокалипсиса (повторяю, что под ним я имею в виду не переход на новый режим существования, к которому так или иначе придется приспосабливаться, а именно непопадание в когорту избранных, что стимулирует неизбежную социальную деградацию российского общества и его распад) и дать ре­ко­мендации по возможным способам его предотвращения или смяг­чения. А случится он или нет, зависит от такого неисчислимого сочетания ра­з­личных обсто­ятельств, под­считать которые не в состоянии никакая наука. Иначе она бы уже давно научилась предсказывать будущее, лишив тем самым человека свободы воли, а саму себя – интеллектуальной свободы, права на гипотезу и описание мира в вероятностных категориях, что сегодня, может быть, и является единственно интересным, что осталось науке…

1999, ред. 2007

КУЛЬТУРНЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ

ИНФОРМАЦИОННОЙ РЕВОЛЮЦИИ

(Статья)

В современной литературе принято описывать по преимуществу лишь до­стижения постиндустриальной стадии развития и складывающего информа­ционного общества1. И это понятно. Достижения грандиозны, а те социо­куль­турные изменения (нередко опасные), которые в последние десятилетия проис­­­ходят в мире, далеко не в каждом случае выглядят как прямые последствия наступления эры глобальной информатизации или, по крайней мере, их не пы­­­таются связать с этими событиями, рассматривая как явления более или ме­нее автономные. Кроме того, многое из того, что оценивается технократами и футурологами с восторгом, с позиций культуролога, может получить совсем иную и да­леко невосторженную оценку.

И дело не в том, что я выступаю с позиций, широко распространенных среди гуманитарной интеллигенции, которая считает, что в мире нас­тупила эпоха культурной деградации. Я так не считаю. Культурная деградация невоз­можна без одновременной социальной деградации; а то, что ее нет в запа­д­ном постиндустриальном мире, для всех очевидно и – более того – ее наступление в нашей стране, напротив, далеко не очевидно.

Для процесса подъема на новую, более высокую стадию социального (и, естественно, технологического) развития, который мы сейчас переживаем, ха­рактерно другое. А именно – изменение общей культурно-ценностной иерархии, определяющей образ жизни и картину мира людей, принципы по­з­на­ния, систематизации и рефлексии нового знания, основные приоритеты ценностных ориентаций, основания этики, эстетики и т.п2. Сейчас все это меняется, и в этом нет никакой исторической трагедии (античная куль­­­­­­тура уж как была хороша, но тоже однажды сменилась на другую, а человечество до сих пор живо), но это превращается в личную жизненную тра­гедию многих людей.

Вспомните историю падения советской власти в нашей стране. Объективно это было прогрессивной переменой, но, по крайней мере, для 30 милли­онов человек (1/4 взрослого населения России – электорат Г.Зюганова в 1990-е го­ды) эта перемена стала крушением их веры в самые светлые идеалы. Количе­ство личных жизненных трагедий (порожденных именно культурно-иде­о­­­ло­­­­гиче­скими причинами) да­же трудно счесть. То же самое происходит при любых масштабных социокультурных переменах. Сейчас такого же рода разочарование испытывает интеллигенция: России так и не удалось стать демократическим государством в классическом понимании слова «демократия», подразумевающим жесткий контроль общества над властью. Как и в прошлом, все свелось только к имитации западных форм, и в стране установилась жесткая диктатура чиновников, напоминающая правление Николая I. Впрочем, николаевская эпоха была весьма противоречивой. Царь не был лютым консерватором, как его заклеймила советская историография, а придерживался вполне адекватных времени взглядов (не даром его уважал Пуш­кин), но пытался внедрить их преиму­щественно методами чиновного всевластия. Нынешняя чиновная дик­татура и разгул коррупции ба­зируются скорее на ностальгии по советским временам, когда чиновники бы­ли не только политическими хозяевами, но и самыми состоятельными людьми страны.

Вопрос в том, кто становится «социальным заказчиком» новой культуры. Сейчас в нашей стране они меняются сравнительно быстро. Вспомните се­редину 1990-х годов. Музыка, которая чаще всего звучала с экранов наших те­­левизоров и по радиопрограммам, – песни «Beatles» и работавшей в том же стиле «Машины времени». А это значит, что наибольшую социальную акти­в­ность в этот период проявляло поколение, чья юность пришлась на 1960-е годы (эпоха массовой «битломании») и которая имела соответствующие носталь­гические предпочтения. Через десять лет уже все переменилось. Пришел другой социаль­ный заказчик с другими вкусами и другой ностальгией, который заказывает совсем иную музыку (во всех смыслах).

Поэтому любые масштабные перемены, а уж тем более такие, как смена стадии технологического развития, замечательны с точки зрения общего прогресса, но весьма драматичны для культурно-ценностных установок значитель­­­ной части населения. За все приходится платить и, как правило, нервными клетками людей, которые, как говорят, не восстанавливаются. Поколение, которое уже не помнит прежней жизни и ее культурных установок, воспринимает все новое гораздо спокойней и даже с удовольствием. Но мы-то еще живы; и мы помним прежние культурные приоритеты, которые, может быть, нам и не нравились, а порой носили и идейно-протестный характер (вроде той же «битломании»), но были психологически привычны.

В принципе такого рода культурные последствия принято делить на: а) глобальные и долговременные и б) локальные и краткосрочные. Но кто же сейчас может провести такого рода классификацию тех явлений социальной и культурной жизни, которые будут рассматриваться чуть ниже? Кто может ска­зать: надолго ли вспышка исламского терроризма и массовая наркомания среди молодежи или это скоро пройдет. Навсегда ли распался СССР или только на несколько десятилетий? И т.п.

Поэтому я пойду по иному пути. Поскольку эти социокультурные перемены не оди­­­на­ко­вы для разных социальных групп и нуждаются в сугубо диф­ференцированном рассмотрении, я буду анализировать их именно с позиций интересов разных социальных групп современного российского общества.

В таком случае для всего населения первоочередной переменой стало:

- крушение системы мирового социализма и распад СССР. До сих пор ни­кому не приходила в голову простая мысль о том, что одной из главных причин нашего стратегического поражения в соперничестве с Западом была ошибка в выборе приоритетов технологичес­ко­го развития, совершенная еще в 1950-е годы: мы выбрали наращивание ра­кетно-космического и ядерного потенциала, в то время как западный мир изб­рал своим приоритетом развитие информа­ционных технологий. И, согла­с­но из­вестной сентенции, гласящей: «Кто владеет информацией, тот владеет всем миром», Запад выиграл. Он выиграл по многим причинам, но в том числе и по недостатку информационного обеспечения социально-экономи­че­с­ко­го развития в СССР; из-за «влюбленности» советской правящей элиты в тот виртуальный мир (т.е. систему догматического бреда, составлявшую их собственные речи), который преподносился населению как государственная идеология; благодаря умелой антикоммунистической пропаганде, ведшейся «зарубежными го­лосами»; развитию движения диссидентов, во­с­питанных на этих «голосах»; все большего проникновения на наши экраны западных фильмов, показывавших «другую жизнь», даже во сне не сопоставимую с советской, и пр. Короче, на основании всего этого и по многим иным причинам советская экономика и политическая система просто раз­валились. Остатки прежней советской культуры еще продолжают цепля­ть­­­­­­ся за жизнь, но ее поклонники и потребители уходят из жизни очень быстро, и, если коммунисты не вернутся к власти, серьезных перспектив для культуры «советского типа» я не вижу;

- размах терроризма. В отличие от прежнего революционного террори­з­ма, направленного только против высокопоставленных представителей режи­ма, которые были в хоть в чем-то виноваты, нынешний терроризм националистического и религиозного толка все больше смыкается с глобальным террором по отношению к целым народам или большим группам ни в чем не повинных людей (чем никогда не занимались собственно террористы, а только тоталитарные политические режимы по типу советского или нацистс­кого). В отличие от пре­ж­­них террористов, для которых конспирация и глубокая тайна были залогом их успеха, современный терроризм рассчитывает не столь­ко на практический успех своих акций, сколько на PR, на рекламу, на публичные выступления на фоне площади, заваленной труппами, и т.п. Современная «Аль Кайда» или че­­­ченский терроризм были бы невозможны и бессмысленны без активной под­­­­­де­р­ж­ки телевизионщиков, которые, судя по всему, зна­ют мно­го больше, чем го­ворят, и, во­змо­ж­но, в каких-то случаях, содействуют террористам (ведь сегодня мо­ж­но купить все что угодно и кого угодно). Таким образом, современный терроризм буквально «вскормлен» СМИ и их погоней за любой сенсацией;

- нарастающие проблемы с сохранением национальной культурной самобытности народов и – более того – самой этической формы структурной организации человечества. Если посмотреть на этническую историю человечества в ее динамике, то выявится одна очень важная закономерность. Практически все существующие на Земле этносы сформировались только в позднепервобытную и аграрную эпохи. Даже народы, сложившиеся как самостоятельные этнические целостности только недавно, находились в период своего этничес­кого формирования еще на аграрной, а во многом и позднепервобытной («варварской») стадии развития. На индустриальной стадии не сложился ни один новый этнос. Почему? Потому что для этнического (т.е. локального культурного) формирования и поддержания устойчивой этнической (т.е. локальной культурной) самостоятельности народу требуется определенная информацион-ная изо­ляция. Сильные внешние информационные потоки размывают еще не окрепшую этническую традицию и не дают ей оформится в более или менее ус­тойчивые структуры. Но мощь внешнего информационного давления в наши дни такова, что трудно поручиться за устойчивость и вполне окрепших и дав­них этнических культур. Показательно, что сейчас выраженную этническую культур­ную самобытность сохраняют в основном те народы, которых можно отнести к категории «отсталых». А вот найти существенные культурные отличия между высокоразвитыми народами (например, между народами Западной Ев­ропы) становится все труднее.

Конечно, впадать в панику по поводу деградации на­циональной органи­­зации человечества еще рано. Глобализация пока еще «сокрушительно вли­я­тельна» лишь в области массовой культуры. Но она начинает все сильнее влиять на политическую, научную и професси­о­нальную художественную культуры и распространение ее влияния на другие области специализированной культуры высоко вероятно. Смогут ли этничес­кие обыденные культуры сохранить свою самобытность без мощного «щита» специ­а­лизированных культур, сказать трудно. Зона влияния обыденных культур с каждой новой стадией развития неуклонно сокращается, а национальные культурные традиции в развитых обществах все сильнее оттесняются в сферу приватной жизни.

Для группы политического истеблишмента можно выделить два послед­ствия такого рода:

- революция в сфере управления (во всех областях). Время, необходимое, чтобы инфор­мация о состоянии дел на каком-то участке дошла до руководителя, он принял необходимое решение, и оно дошло обратно до этого участка, в на­чале XIX века составляло в среднем около часа (если речь шла об обозримом поле сражения наполеоновских войн) или нескольких недель (если речь шла о разных городах). На­пример, известие о смерти Александра I шло из Таганрога до Пе­тербурга более двух недель, что чуть было не привело к государственному пе­­­ревороту (независимому от движения декабристов) со стороны группы гене­ралов – противников Николая[178]. Современные исследования выявляют, что имен­­но несогла­со­ван­ность в действиях генералов-заговорщиков и офицеров-заговор­щи­ков (дека­бристов) привела к провалу всей операции и ги­бели предводителя «генеральского заговора» графа Милорадовича, убитого именно декабристами. Сегодня информация о том, что случилось во Владивостоке, в экстремальном случае доходит до Президента страны за несколько секунд и за такое же время его распоряжение дойдет обратно до Владивостока. Это, плюс максимальная автоматизация про­цессов управления и принятия ре­шений в типовых случаях, явилось подлинной революцией в системе уп­рав­ле­ния в любой сфере социально значимой деятельности. На самом деле компьютер изобретался именно для ускорения и автоматизации процессов управления, а вовсе не ради любителей Интернета. А современ­­­­ные технологии управления тре­буют определенной психологичес­кой привычки и сноровки, более свойствен­ной молодым, чем старым руко­во­дителям;

- нынешние процессы глобализации являются далеко не первыми в истории человечества. В истории постоянно велась борьба между тенденциями куль­турной локализации (в виде автономизации каждого отдельного народа) и универсализации (в форме образования многонациональных им­­перий) т.е. борь­ба процессов энтропии (в форме универсализации) и негаэнропии (в фор­ме локализации) в социальном разви­тии человечества. Но ныне глобализация, будучи основанной на современной научно-тех­ни­чес­кой базе, при се­годняш­них скоростях информационных и тран­с­порт­­ных связей, при нынешних масштабах обмена людьми между кон­тинентами, странами, регионами и т.п., мобильности идей и технологий (т.е. научно-тех­ническом шпионаже), а также специалистов (жи­вых носителей уникальных идей, знаний и уме­ний), превратилась дей­стви­тель­но во всемирную, охваты­вая как по­литичес­кую, так и экономичес­кую сфе­ры, но главное – систему массовой ин­формации. Т.е. тенденции возрастания энтропии (падения уровня культурного многообразия) сегодня явно доми­нируют (по крайней мере, в области массовой культуры). Сегодня народы уже живут не в том ограниченном информационном локусе, который им навязывают собственные правительства, а в том «ши­ро­ко­форматном» информационном пространстве, которое образует деятельность крупнейших интернациональных информационных корпораций. Мо­ж­но перефразировать уже прозвучавшую сентенцию и сказать: «Кто эффективней на­вязывает свою информацию, тот и управляет всем миром». Потому что мир – это люди, которые руководствуются в своей социальной активности преимущественно поступающей к ним информацией, которую они интерпретируют применительно к собственным интересам[179].

Для группы интеллектуальной элиты становление информационного об­щества вылилось в формирование новой культурно-философской парадигмы:

- постмодернизма. Когда информация превратилась в основной продукт производства, весь универсум, естественно, стало возможным рассматривать как систему текстов, нарративов, интерпретаций и т.п. Мир виртуализировал­ся; он исчез из сферы интеллектуального анализа как вещественная данность и превратился только в информацию о себе (нужно сказать, что всегда люди исследовали не сам объект, а лишь доступную информацию о нем). Фактически про­цесс виртуализации мира начался давно – еще с формирования раз­­говор­ного язы­ка и системы мифологического сознания, когда реальные вещи и события заменили их названиями и описани­ями; затем расширил­ся с изобретением письменности и развитием грамотности; а появление электронных средств ком­муникации, передающих не то­ль­ко текст, но и звук и ви­деоряд, изменил всю философию миро­­­восприятия. Закончилась не история (по Фукуяме)[180], а фи­лософское бытие материального мира (по крайней мере, как объекта интеллектуального интереса). От ми­ра осталось только название и бесконечное число ком­ментариев, т.е. информация; и ныне наука изучает не сам этот мир, как таковой, а текс­ты, написанные о нем (естественно, речь идет прежде всего о гу­манитарных науках и философии). А с информацией (в отличие от материальных предметов, со­­­оружений и территорий) можно проделывать все, что угод­но; например, объ­являть ее набором фантазмов и симулякров (что на самом деле имело место все­гда, но скромно утаивалось от общественности).

Очевидно, в первобытную эпоху большая часть информации, которой владели люди, была более или менее достоверной (иначе человечество просто не выжило бы)[181]. Но по ходу развития цивилизации и по мере развития языка культура все в боль­шей степени превращалась в информацию (как пра­вило, ложную), а голова человека все больше и больше заполнялась выдуман­ными, непро­веренными, ху­­дожест­вен­ны­ми сведениями, т.е. – виртуаль­ны­ми. Возьми­те современного человека. Кро­ме малюсенького сегмента узко профессиональ­ных знаний[182], вся остальная информация, которой забита его голова – это преимущественно вымыслы и домыслы, почерпнутые в искусстве, сомнительных сообщениях СМИ, вольных сочинениях философов и писателей, бытовых сплетнях и т.п.

Недостоверная, а, как правило, и заведомо ложная информация в наших головах – вот она – необъятная площадка для пост­модернистских экспериментов. Нам просто не приходит в голову то, что постмодернизм работает не с культурой вообще, а с индивидуальным культурным багажом каждого из нас, при том, что сам этот багаж – по определению – набор детских сказок, сюжетов из любимых кинофильмов, субъективных повествований (т.е. книг), чьих-то частных мнений о чем-либо, художественных описаний и т.п.[183] Постмодернизм просто играет с тем, что культура по преимуществу информационно недостоверна. Естественно, что нам это не нравиться. Мы мало, что знаем достоверно об этом мире и приучены верить в «культурные» сказки о нем. И вдруг постмодернизм сообщает нам, что каждая сказка – ложь, придуманная в чьих-то интересах. Кому же это понравится?

Для представителей группы «среднего класса» результаты информационной революции сказались прежде всего на таких сторонах жизни, как:

- все более узкая профессиональная специализация. Количество информации, составляющее основу той или иной специальности, стало таким боль­шим, что один человек уже не в состоянии удержать его в своей активной па­мяти. Выходом из положения стало дробление этой информации (и основанных на ней знаний и умений) на фрагменты – специализации[184]. По требованиям Болонской модели образования, человек в вузе должен получать не фундаментальные знания по специальности, а узкие прикладные компетенции по профессии, т.е. знания и умения чисто технологической направленности. Упрощая, можно сказать, что выпускник должен твердо знать, в какой руке держать молоток, а вот зачем его держать – это знать не обязательно. «Зачем» уже проч­но вытеснено «как». Теоретически мы идем к тому, что, сколько специалистов будет жить на планете, столько будет и специализаций. Каждый специалист станет уникальным но­сителем своего индивидуального сегмента информации, знаний и умений. Но такая пер­спектива, к сожалению, уготована не всему человечеству, а так называемо­му «золотому миллиарду»[185], который, согласно предсказаниям, и составит ту новую элиту «специалистов high tec», которая фактически и будет править миром и потреблять большую часть производимой человечеством энергии (в профессиона­льных и личных целях) – не в качестве деятелей политической власти, а благодаря своим уникальным знаниям и профессиональным умениям. Изменится и социальная структура человечества: отныне оно станет делиться не на народы и не социальные классы, а на пред­ставителей «золотого миллиарда» (профессиональную элиту специалис­тов high tec в науке, медицине, образо­вании, про­из­вод­стве, менеджменте, военном деле, информатике, искусстве и т.п.), политические органы управления и насилия, а далее – всех остальных (примерно 85% всего чело­ве­чества). В этой перспективе утешительно лишь то, что все это прои­зой­дет не в виде одномоментного революционного переворота, а будет иметь форму постепенных социальных перемен, которые про­длятся на протяжении жизни нескольких поколений;

- доминирующая роль СМИ, которые в существенной мере вытеснили из нашего обихода все остальные источники культурного знания. Ребенок теперь воспитывается не столько родителями, сколько телевизором, учится не столько в школе, сколько по тому же телевизору, а теперь еще и посредством компьютерных игр. Книги теперь читают только недобитые интеллигенты, осталь­ные смотрят те­левизор.

Среди культурологов популярно такое рассуждение: «Нормальный ребенок, конечно, слышал имя Уильям Шекспир, но не знает, кто это. Продвинутый ребенок помнит, что учитель рассказывал что-то про английского писателя с та­ким именем. Культурно развитой ребенок видел фильм “Ро­мео и Джульетта” с Леонардо ди Каприо по телевизору. Но только гениальный ребенок знает, что Уильям Шекспир – это сценарист фильма “Ромео и Джуль­ет­та”».

Я не хочу обвинять человечество в интел­лек­ту­аль­ной деградации. Просто информационные возможности телевидения и сети Интернет уже в десятки раз превосходят «классические» источники знаний по культуре. Я не затрагиваю вопроса о качестве полученных таким об­разом знаний, уровне социализации и инкультурации индивида, но скажем честно: объем знаний, которые можно назвать культурными и которыми обладает сейчас средний представитель «среднего класса», за последние десятилетия вырос по объему в несколько раз, хотя во столько же раз и упал качественно. Но реальная ситуация на сегодняшний день такова: мы сознательно жертвуем ка­чеством культурной компетентности индивида во имя наращивания ее количества. Возможно, всю пред­­шествующую историю человечество испытывало информационный голод и теперь никак не может «наесться». Конечно, есть и от­дельные гурманы – лю­бители качества, потребляющие культуру в ее «классических формах» (это в основном интеллектуальная элита и большинство интеллигенции), и они останутся всегда, но всегда будут в явном меньшинстве. По всей видимости, эта группа вообще уйдет из числа потребителей услуг СМИ, а что станет ее специфическим источником информации, я предсказать не берусь;

- феминистская революция. Для участия в общественном производстве (любом – материальном, интеллектуальном, сфере бытового и социального об­служивания и т.п., вплоть до военной службы) потребовалось столько дополнительных голов, что за последние два десятилетия были сняты практиче­ски все «запреты на профессию» для женщин (и только одна для мужчин – на проституцию). Вопреки теоретическим пре­д­­сказаниям, норма физической нагрузки, которая может переноситься жен­щи­ной безо всякого ущерба для ее здоровья, оказалась не уступающей соответст­вующей мужской норме. По нашей советской практике, когда на большинст­ве физически нагрузочных специ­ально­с­тей в тылу использовался труд преиму­ще­с­т­вен­­­но женщин – опыт нам дала Великая Отечественная война – мы давно это установили, но Запад нам не верил, полагая это физиологической осо­бен­ностью только русских женщин. Но проверка в американской, британской, французской и израильской армиях установила, что по фи­зиологическим показателям просто нет воинс­ких специальностей, недоступных для женщин. Может быть, от каких-то фун­кций их стоит уберегать по чисто психологичес­ким причинам (например, от фун­­кций палача-расстре­ли­вателя). Так же, как и от работы с ядерными материалами, поскольку это вредно для их детородных функ­ций (о том, что это еще больше влияет на детородную функцию мужчин, почему-то никто не обеспокоился; но что поделаешь, мужчины – это вообще жертвы ци­­­вилизации). Но это – единственное ог­раничение. По своим интеллектуальным способностям и общим трудовым возможностям женщина, наконец, при­знана абсолютно равной мужчине. Это лиш­ний раз свидетельствует о том, что в информационном обществе работают не столько руками, сколько мозгами, в чем женщина, слава Богу, не уступает мужчине;

- политкорректность. Общество (по крайней мере, западное) стало намного толерантней относиться к тем или иным формам физического, физиологического или культурного отличия одного человека от другого, и даже перечень преследуемых проявлений девиантности существенно сократился до проявлений, очевидных в своей социальной опасности (т.е. предусмотренных уголовным кодеком). Характерно, что при этом традиционные маркеры индивидуальной идентичности – расовая, национальная, религиозная при­над­леж­ность – откровенно отошли на второй план; об этом даже неприлично спрашивать, как о сексуальной ориентации собеседника;

- реклама и PR, которые теперь выступают не только в роли двигателей торговли, но и как гла­вные наши учителя и ориентиры в сфере образов прес­ти­жности. Именно реклама вовремя подскажет нам, во что сейчас модно одевать­ся, чем обставлять дом, что готовить на обед, а главное – где все это взять. Т.е реклама освобождает массу нашей умственной энергии от самосто­ятельного вы­бора того, как жить прилично (в соответствии с рекомендуемыми нормами социальной престижности). Нам уже не только не нужно выбирать наряд для официального приема или вечернего раута (все, что надо, нам расскажут по те­левизору), но даже и президента страны уже можно не выбирать, а проголосовать в соответствии с рекомендацией того обозревателя, которому вы больше доверяете. Нужный выбор телевидение (а точнее те, кто ему платит) уже сделало за нас. Посредством возможностей системы СМИ ре­клама и PR занимаются непрерывным манипулированием нашим со­зна­ни­ем, и видимо, не без серь­езной при­были для ее заказчиков[186];

- тенденции мультикультуральности. Свободный доступ к знаниям о любых культурах мира, а так же тенденции превращения всего мира в один большой рынок породили и тенденцию к постепенной синтезации элементов разных культур. Нам кажется, что мы живем в мире образцов нашей национальной культуры, но задумайтесь, как много форм собственно русской куль­туры нас сейчас окружают. Сегодня наибольшей национальной специфичностью от­личается, пожалуй, русское правослвие. Светская культура все больше и боль­ше теряет эту специфичность.

Я не отношусь к числу тех формальных патриотов, которые счи­тают, что нашу культурную самобытность спасет отказ от использования достижений за­падной культуры. Тогда давайте откажемся от двигателя внутреннего сгорания и электричества (все это отнюдь не русские изобретения). Вы представляете се­бе современную русскую культуру без телефона, автомо­биля, тепловоза, телеграфа и т.п.? Мы уже дав­но не замечаем, что нас окружа­ют вещи, идеи, технические и художественные достижения как отечествен­ные, так и запад­но­­ев­ро­пейские, аме­риканс­кие, латиноамериканские, юж­­­­­­но­ко­рейские, япон­­ские, китайские, порой и африканские. Как правило, мы ищем подтверждение муль­­­­­­­­­­тикуль­тураль­ности прежде всего в искусстве; но здесь эта тенденция присутствовала всегда, а сейчас, конечно, лидирует молодежная поп-куль­­­­­­­­­тура, в которой уже перемешалось все.

Но не только в искусстве. Муль­­­­­­­­­­­­­­­­­­­­тикультуральность наступила во всем, что нас окружает и чем мы пользуемся, – практически все элементы на­шего образа жизни и ценностных ориентаций, воздействующие на на­ши предпочтения, уже стали соответствовать тому или иному международному стандарту. Но, подчеркну, только на уровне массовой культуры и системы массового потре­бления. На уровне «фаст фуд» это уже внедрилось по всему миру. И в Токио, и в Стам­буле, и в Москве вы найдете тот же самый стандарт McDonnalds.

Можно в порядке эксперимента остановить на улицах Москвы любого молодого человека и провести анализ того, что на нем надето, прикреплено к поясу и рассовано по карманам. И мы обнаружим примерно два десятка вещей, большинство из которых имеет совершенно различное национальное производство или сделано по лицензиям фирм разного национального происхождения. И все эти вещи, принадлежащие разным куль­турам, отражающие социокультурный опыт различных народов, никак не вступают в конфликт в сознании этого юноши. Да и мы относимся к этому, как к вполне обычному сочетанию. Средневековый человек, наверное, с ума бы сошел, одев одновременно мусульманскую чалму, католическую рясу и монгольские сапоги.

Еще больший эффект даст обследование квартиры среднего по доходам горожанина: обстановка, предметы одежды, предметы бытового пользования, электроприборы и даже содержимое холодильника выявят наличие вещей и продуктов, имеющих происхождение (или произведенных по лицензиям) десятков стран. Мы так привыкли к этому, что практически не замечаем подобного смешения. Например, того, что на завтрак мы едим бутерброд с колбасой – блюдо немецкого происхождения – и пьем кофе – южно-амери­кан­с­кий продукт, на обед у нас польский борщ или русские щи, на второе – курица, приготовленная по-французски или по-грузински, с картошкой – овощем американского происхождения, рисом – китайско-индий­ским продуктом, или италь­ян­скими макаронами, а на ужин можем побаловаться и чем-то дальневосточным – корейским или японским, запивая это английским чаем или чешским пивом.

Я специально не касаюсь книг, которые мы читаем, фильмов, которые смотрим по телевизору, музыки, которую слушаем, потока новостей, почерпну­тых в телепередачах и газетах, картин или репродукций, висящих на стенах нашей квартиры, рекламы, которую видим в том же телевизоре, в журналах и на рекламных щитах на улице, и т.п. Все это уже давно имеет абсолютно интернациональный характер. А ведь все это пусть латентно, но весьма существенно влияет на наше сознание. То, как вещи, «руководят» поведением человека очень хорошо показал Ж.Бодрийяр[187].

Приведет ли все это к сглаживанию национальных особенностей разных культур, сказать трудно. Мне представляется, что приведет. И причиной тому не мультикультуральность (это только инструмент), а то, что, по всей видимости, структурное деление человечества на разные народы исторически подходит к концу. На уровне современных технологий это уже является тормозом об­щественного развития. Разумеется, смешение всех культур, и объединение всего человечества в единый социальный организм займет очень много времени, еще много веков. Но, похоже, что процесс уже пошел. Не означает ли это конец культуры, которая по определению всегда национальна?

Для группы, которую условно можно назвать «все остальные», изменения проявились в основном в следующем:

- сложение молодежной поп-культуры. В ХХ веке ее становление и мас­совый успех в существенной мере определялись техническими возможностями звукозаписи и трансляции через СМИ. Т.е. поп-культура – это тоже дитя развития систем информации и культурного «конфликта поколений», который обычно обостряется в эпоху перемен. В такую эпоху молодежь уже не заставишь жить в мире ценностей ее отцов. Для молодежи встает необходимость в каком-то демонстративном преодолении «культуры отцов». Первой попыткой такого «преодоления» во второй половине ХХ века стал рок-н-ролл. В нем не было ничего агрессивно антикультурного, но то, что он не соответствовал «культуре отцов», уже сделало его контркультурным.

На основе рок-куль­туры на­­чалось формирование всей специфической мо­лодежной субкультуры, основанной на особых «контрценностях» – в этике, эстетике, моде, образе жизни и пр. (вспомните битников, хиппи, рокеров и др.). Поскольку эта культура «конт­рценностей» имеет гораздо больший эко­но­мический эффект (как ни стран­но, но молодежь, обычно стесненная в средствах, тратит на культуру больше, чем старшее поколение), она продается значительно лучше «классики», и естественно, что именно эта «конт­ркультура» заполняет теле- и радиоэфир, магазинные прилавки, книжные полки и т.п. Не бу­дем забывать, что сегодня культура стала одним из элементов свободного рын­ка. Впрочем, и в советские времена искусство было единственной сферой, которая фактически жила по рыночным законам – купят или не купят (?).

Но рок-культура продержалась лишь около 30 лет и с конца 1970-х фак­тически отошла на периферию молодежных увлечений. Ее вытеснили другие направления молодежной субкультуры, которые ныне принято называть поп­сой.

- наркомания. Она имеет давнюю историю, но в наше время активизировалась в 1960-е годы в элитной среде в форме «психоделики» и очень быстро переродилась в обычную массовую наркоманию самого низкого пошиба[188]. Я думаю, что развитие наркомании (как и алкоголи­зма) является косвенной реак­цией на возрастание потока «информационного шума», который не всякая психика в состоянии выдержать. Люди, не занятые плотно каким-либо делом, а имеющие сравнительно много свободного времени, т.е. времени на потребление информации, которая отвечает не профессиональным запросам, а скорее их бытовым интересам и заполняет все свободное время (как нередко часами смотрят телевизор от того, что про­сто нечего делать), нуждаются в более эффек­тивной психологической реабилитации, которую ни естественный сон, ни медицина, ни сфера услуг пока еще предложить не могут. В этой ситуации уход в измененное состояние сознания, которое еще недавно служило тому, что бы превзойти себя, «подняться над собой» и своими обычными возможностями, ныне превратилось в позорное «бегство от культуры», от информации, в попытку спрятаться в замкнутом мире индивидуальных галлюцинаций (что есть на самом деле – один из путей виртуализации своего замкнутого информационного мирка);

- сексуальная революция. Показательно, что и поп-культура, и наркома­ния, и сексуальная революция родились почти одновременно, в 1960-70-е годы (т.е. одновременно с компьютером). Конечно, с изобретением компьютера и Интернета здесь нет прямой связи; легализация «свободного секса», гомосексуализма, эротики, порнографии стали побочным продуктом доступности лю­­­бой информации (в том числе и видовой), либерализации нравов в целом, политкорректности, феминистской революции. В целом это тоже мож­но связать с потребностью в более эффективном отдыхе, эмоциональном раскрепо­щении, в легализации того, что человек – это еще и животное[189] (что во все вре­мена гневно осуждалось культурой, считалось неприличным, тайным, гре­хов­ным и т.п.). Удивительно, что есть и пить – считалось приличным (это описывали в книгах и даже в кино показывали), а вот ходить в туалет и заниматься сексом (что по существу есть такое же удовлетворение биологических потреб­ностей, как и питание) – это было уже неприлично. В культуре – это было тематикой только для анекдотов. Т.е. легализация секса – это тоже преодоление «культуры отцов» молодежью 1960-70-х годов, основанное на возмо­жностях, предоставленных современными информационными техно­логиями.

Но сексуальная ре­волюция имела и еще одно очень важное социальное последствие. Наконец, общество избавилось от двойного стандарта в сексуаль­ных и гендерных вопросах, по которому мужчине было можно все, а женщине – ничего. Вопрос о социальном неравноправии мужчин и женщин, вытекающий из их полового неравноправия, во все века оставался очень актуальным. По­хоже, что отныне с этим неравенством уже по­кончено;

- деградация традиционной культуры насилия, которое всегда было одной из наиболее нормативных форм деятельности. Насилие всегда делилось на две субкультуры – государственную, осуществляемую армией, полицией и силами безопасности на основании воинских уставов и иных законодательных положений, и криминальную, осуществляемую людьми, не состоящими на государственной службе, но действующими по правилам «воровского закона» и других подобных ему норм. Обе субкультуры были полной противоположностью друг другу, как солдат и грабитель, полицейский и вор. Но, тем не менее, в обеих действовала довольно жесткая система нормативов, определявшая, ко­му и как можно применять насилие, а как нельзя. Но в течение последнего века все смешалось. Ар­мия и милиция стали вести себя как уголовные банды, а кри­­минальное насилие вообще утратило какие-либо черты нормативности и превратилось в полный «беспредел».

Я полагаю, что это – результат омассовления обеих групп «социальных насильников», превращения их в многомиллионные констелляции, произошед­шее в течение второй половины XIX – первой половины XX веков. Причины создания многомиллионных армий понятны. Омассовление преступного мира связано с процессами урбанизации. Когда миллионы крестьян двинулись в города, существеннай часть из них оказалась социально неконкурентоспособной в новых условиях. И единственной возможностью выжить для них стало нару­ше­ние закона. Естественно, что омассовление преступности привело и к омас­со­влению полиции. Но если раньше военные, полицейские и преступники бы­ли сравнительно небольшими и высокопрофессиональными груп­па­ми, то вливание в их ряды миллионов непрофессионалов неизбежно при­вело к постепенной деградации их профессиональных субкультур, размыванию тех ограничительных условий, в которых эти группы действовали. Люди сами по себе не стали хуже, но омассовление каких-то специальных сфер деятельности обязательно ведет к профессионально-культурной деградации участников этой деятельности. В каком-то смы­с­ле то же произошло и с наукой, когда ею стали заниматься милли­оны.

Не следует забывать и о том, что существенную роль во всем происходящем ныне в мире, играет телевиление. У человечества еще не было опыта совершения действий перед объективами телекамер с перспективой показа на весь мир. Оказывается, что на многих такая перспектива плохо влияет. Например, современный терроризм был бы политически совершенно бессмысленен, если бы его акции не траслировались по телевидению.

Я не хочу утверждать, что для группы, условно называемой «все остальные», информационная революция принесла только попсу, наркоманию, порнографию и престу­пность. Не будем забывать, что границы между средним классом и всеми остальными ныне очень условны. А это значит, что все то, что пришло в мир среднего класса, распространяется и на «всех остальных». Вопрос лишь в том, кто и в каких объемах всем этим пользуется?

Итак, наш анализ показал, что основным источником негативных социальных и культурных последствий является не информационная революция, как таковая, а по преимуществу один ее сегмент – масс медиа. В со­временных условиях СМИ фактически приняли на себя функции политических партий, как основных организаторов масс, либо главных рабочих органов разных политических организаций по вопросам работы с населением. Соответственно, уровень их влияния и социальные последствия этого влияния возросли во много раз. А как насчет ответственности?

Встает вопрос: как не допускать негативных последствий? Что, СМИ должны утаивать от людей часть инфо­р­мации? А они и так не говорят нам всей правды; всегда ведется отбор: что сказать, а что нет. Значит проблема в другом: по каким принципам ведется эта селекция информации и на основании каких соображений что-то акцентируется, а что-то затушевывается? Боюсь, что не по самым достойным. Ведь СМИ нужны сенсации (от уровня сенсационности той или иной газеты, радиостанции или телепередачи зависят масштабы размещаемой рекламы – основного финансового источника существования СМИ). В результате масс медиа меньше всего заду­мываются о том социально-воспи­та­тель­ном эффекте, которого они достигают.

Каков же выход? Ограничить свободу информации? Но слишком много свободы вообще не бы­вает. И, тем более, это противоречит принципам демократии, которую мы объявили. Поставить СМИ под жесткий государственный или общественный контроль? Но это то же самое, что ограничить свободу информации. Мне видится только один выход: производить очень жесткий отбор людей, которым доверяют информационные сообщения. Я бы ввел специальный кодекс журналиста (по типу «Клятвы Гиппократа» у врачей), в котором журналист должен принимать на себя всю полноту ответственности (вплоть до уго­­ловной) за социальные последствия своих репортажей. Соответствующая статья должна быть введена и в уголовный кодекс.

Я понимаю, что все это – лишь благие пожелания; но думаю, что рано или поздно человечество к этому придет. Уж больно опасным оружием стала информация вообще и особенно распространенная по каналам СМИ. В конечном счете, информации-вообще не бывает. Есть конкретные лю­ди, которые со­з­дают и распространяют ту или иную информацию, но не несут никакой ответственности перед обществом за это. А зря.

* * *

Возможно, что я что-то забыл и не упомянул всех культурных перемен, принесенных нам информационной революцией. Но это дополнят те, кто согласен со мной в приведенных выше оценках.

Наконец, самый главный вопрос, который меня, как ученого, интересу­ет более всего: продолжаем ли мы жить в экзистенциальной парадигме эпохи Просвещения или уже отошли от нее? Многие западные ученые (Валлерстайн, Гидденс, Бауман, Грей, Фуко, Бодрийяр и др.) полагают, что процесс индивидуализации культуры снимает идеи Просвещения с повестки дня[190]. Я с этим не согласен. Мне кажется, что основные принципы Просвещения еще продолжают действовать: приоритет общественных интересов над индивидуальными (де­мократия), установка на социальный прогресс и социальную справедливость, решающая роль научного знания в рациональном переустройстве мира. С переходом на пост­индуст­ри­аль­ную стадию развития именно производство знания получило полный приоритет[191]. Все это еще актуально, социально и интеллектуально значимо и остается нашей «стратегической целью» (пусть даже сугубо виртуальной).

Если это все так, то мы – как люди, живущие в «эпоху перемен» (от чего, как известно, избави Бог всякого), – несколько преувеличиваем новационность всего того, что на нас обрушилось. Большинство явлений, описанных в очерке, име­­­ли место и в прошлом, но только в несколько других формах и, разумеется, в гораздо меньшем объеме.

Впрочем, разве понимание этого сильно облегчает нам жизнь?

2005, ред. 2008