Глава седьмая. Дороти Сэндс вспоминает события марта 1955 года

Дороти Сэндс вспоминает события марта 1955 года. Она держала на руках месячного младенца после того, как дала ему лекарство; лицо ребенка вдруг покраснело, а вокруг губ появилось белое кольцо.

– Джонни! – заорала она. – Надо везти Билли в больницу!

Джонни Моррисон влетел в кухню.

– Он ничего не глотает, – объяснила Дороти, – все срыгивает. И посмотри, какая реакция на лекарство.

Джонни окликнул домработницу Мими и велел ей присмотреть за маленьким Джимом, а сам побежал заводить машину. Дороти вынесла ребенка, и они поехали в больницу Маунт‑Синай в Майами‑Бич.

В приемной на младенца бросил взгляд молодой интерн.

– Уже поздно, – констатировал он.

– Он еще живой! – заорала мать. – Сукин сын, спасай моего ребенка!

Интерна от такого обращения как током ударило, он даже начал заикаться.

– Мы… постараемся.

Медсестра принялась заполнять регистрационный формуляр.

– Как зовут ребенка? Адрес?

– Уильям Стэнли Моррисон, – ответил Джонни, – 1311 Норт‑ист, 154‑я улица, Северный Майами‑Бич.

– Вероисповедание?

Джонни молча посмотрел на Дороти. Она знала, что он хотел сказать «иудей», но, увидев, как на него смотрят, решил этого не делать.

– Католик.

Потом Джонни Моррисон вышел в зал ожидания. Дороти последовала за ним и плюхнулась на пластиковую скамью. Джонни курил одну за одной. Дороти казалось, что он все еще сомневался в том, что Билли – его ребенок, поскольку тот совсем не походил на смуглого и темноволосого Джима, родившегося полутора годами ранее. Джонни очень обрадовался появлению Джимбо и постоянно твердил, что собирается отыскать свою жену и оформить развод, но так этого и не сделал. Хотя купил отделанный розовой штукатуркой дом с пальмами в заднем дворе, приговаривая, что у человека, занимающегося шоу‑бизнесом, должна быть нормальная семейная жизнь. И для Дороти эта жизнь была лучше, чем с прошлым мужем, Диком Джонасом, с которым они обретались в Секлвилле, штат Огайо.

Но она понимала, что у Джонни трудные времена. Его шуткам уже не смеялись. Публика теперь охотнее ходила на молодых комиков, а Джонни оттесняли на задворки. Когда‑то он был высококлассным конферансье и музыкантом, но теперь вместо того, чтобы работать, больше играл в казино и пил. Дошло до того, что он закладывал за воротник уже перед первым выходом в ночном клубе «для разогрева», в итоге на последний номер его уже не хватало. При этом Джонни продолжал называть себя «полумузыкантом, полуумником», хотя следовало бы добавлять «и бутылка рома».

Это был уже не тот Джимми Моррисон, что организовывал ее выступления и провожал до дома, «чтобы с моей молоденькой розовощекой крестьяночкой из Огайо ничего не случилось». Не тот Джонни Моррисон, в котором она была настолько уверена, что предупреждала всех приставал: «Ты поосторожнее, я девчонка Джонни Моррисона».

Теперь тридцатишестилетний коренастый, как борец Джонни, слепой на левый глаз, был ей скорее как отец.

– Не курил бы ты столько, – попросила Дороти.

Он затушил сигарету и сунул руки в карманы.

– Сегодня я выступать не настроен.

– Джонни, ты в этом месяце уже и так много пропустил.

Он оборвал ее пронизывающим взглядом и собирался что‑то ответить, Дороти уже подготовилась к остроте, но тут вышел врач.

– Мистер и миссис Моррисон, думаю, с ребенком все будет в порядке. У него опухоль, которая блокирует пищевод. Мы это уладим. Его состояние стабильное. Поезжайте домой, если что‑то изменится, мы вам позвоним.

Билли не умер, но в течение первого года жизни то и дело лежал в больнице Майами. Когда Дороти с Джонни должны были выступать в другом городе, Билли и Джимбо оставляли на Мими или в детском саду.

В третий раз Дороти забеременела через год после рождения Билли. Джонни предложил сделать аборт на Кубе. Она отказалась, потому что, как объяснила детям несколько лет спустя, это был смертный грех. Кэти Джо родилась в новогоднюю ночь 31 декабря 1956 года. Больничные расходы повергали Джонни в ужас. Он стал еще больше занимать, больше играть, больше пить. Дороти выяснила, что он должен «акулам‑ростовщикам» шесть тысяч долларов. Она с ним поссорилась. Он ее побил.

Осенью 1956 года Джонни госпитализировали с алкогольным психозом и депрессией, но 19 октября разрешили поехать домой, поскольку на следующий день Джимбо исполнялось пять лет. Дороти в тот день вернулась с работы поздно и обнаружила, что он лежит ничком на столе, а рядом на полу – полбутылки виски и пустой пузырек из‑под снотворного.

По воспоминаниям Учителя, у первого воображаемого друга Билли не было имени. Однажды, в три года и восемь месяцев, когда Джимбо отказался с ним играть, Кэти была слишком мала, а папа не мог оторваться от книги, Билли сидел у себя в комнате и скучал в одиночестве. Потом он заметил перед собой темноволосого черноглазого мальчишку, который просто смотрел на него. Билли толкнул в его сторону игрушечного солдатика. Мальчик взял его, положил в грузовичок и начал катать туда‑сюда. Они не разговаривали, но это было все равно лучше, чем оставаться совсем одному.

Тем же вечером Билли с этим мальчишкой видели, как отец залез в аптечку и взял пузырек с таблетками. Он видел и папино лицо в зеркале, когда тот проглотил все желтые пилюли. Потом Джонни сел за стол, Билли лег в свою кроватку, а безымянный мальчик исчез. Билли проснулся среди ночи от маминого крика. Он видел, как она бросилась к телефону и вызвала полицию. Билли стоял у окна, рядом с ним – Джимбо, они смотрели, как выкатывали носилки и как машины с мигалками увезли папу.

Потом папа не возвращался, чтобы поиграть с ним, а мама была слишком расстроена и занята, Джимбо где‑то гулял, а Кэти еще не доросла. Билли хотел с ней поиграть, поговорить, но мама сказала, что она еще совсем маленькая и с ней надо обращаться очень и очень осторожно. Так что когда ему снова стало одиноко и скучно, он закрыл глаза и заснул.

«Кристин» открыла глаза и подошла к колыбельке Кэти. Когда малышка заплакала, Кристин по выражению лица догадалась, чего она хочет, пошла к той красивой женщине и сказала, что Кэти голодна.

– Спасибо, Билли, – ответила Дороти, – ты хороший мальчик. Присмотри за сестренкой, а я приготовлю ужин. Потом зайду почитаю тебе на ночь – и на работу.

Кристин не знала, кто такой Билли и почему ее так называют, но обрадовалась, что ей разрешили поиграть с Кэти. Взяла красный карандаш, подошла к стене возле колыбельки и нарисовала Кэти куклу.

Когда Кристин услышала шаги, она подняла голову и увидела красавицу, которая сердито смотрела на стену и карандаш в ее руке.

– Это плохо! Плохо! – закричала Дороти.

Кристин закрыла глаза и ушла.

Билли открыл глаза и увидел, что мама злая. Она схватила его, встряхнула, он испугался и заплакал. Мальчик не знал, за что его наказывают. А потом сам увидел на стене рисунок и подумал: кто же так набезобразничал?

– Я не плохо! – плакал он.

– Ты рисовал на стене! – кричала мама.

Он покачал головой.

– Это не Билли. Это Кэти, – сказал он, показывая на кроватку.

– Не ври, – Дороти с силой ткнула пальцем в его детскую грудь. – Врать – плохо. Будешь врать – попадешь в ад. А сейчас отправляйся в свою комнату.

Джимбо отказывался с ним разговаривать. Билли задумался, не он ли рисовал на стене. Немного поплакав, он закрыл глаза и уснул…

Когда Кристин открыла глаза, она увидела, что у противоположной стены спит мальчик постарше. Она стала искать куклу, чтобы поиграть, но в комнате были лишь солдатики и машинки. Такие игрушки ей не нравились. Ее интересовали куклы, бутылочки с сосками и красивая тряпичная кукла Энни, как у Кэти.

Кристин вышла из комнаты и отправилась на поиски кроватки Кэти. Пришлось заглянуть в три двери, прежде чем она ее нашла. Кэти спала, так что Кристин взяла куклу Энни и вернулась в свою кровать.

Утром Билли наказали за то, что взял у сестры игрушку. Дороти обнаружила куклу у сына в кровати и принялась его трясти. Она трясла Билли очень долго, ему стало казаться, что у него скоро отвалится голова.

– Никогда больше так не делай, – сказала она. – Это кукла Кэти.

Кристин поняла, что теперь надо быть поосторожнее, играя с Кэти в присутствии матери Билли. Поначалу она думала, что мальчик в другой кровати и есть Билли, но его все называли Джимбо, и она догадалась, что это старший брат. Сама она всю жизнь была Кристин, но все почему‑то звали ее Билли, и она привыкла откликаться на это имя. Кристин очень любила Кэти, играла с ней, учила ее говорить, новым словам. Она понимала, когда Кэти хочет есть и что ей нравится. Знала, когда у Кэти что‑то болело, и если что‑то было не так, рассказывала Дороти.

Они вместе играли в дочки‑матери, а когда мамы Кэти не было, они надевали ее наряды, туфли и шляпы и делали вид, будто поют в ночном клубе. Но больше всего Кристин нравилось рисовать что‑нибудь для Кэти, только уже не на стенах. Дороти купила побольше бумаги и карандашей, и все говорили, что у Билли хорошо получается.

Джонни выписали, но Дороти было не по себе. Когда он играл с детьми, сочинял песни или монологи, казалось, все хорошо, но стоило ей отвернуться, он звонил букмекерам. Дороти пыталась положить этому конец, но Джонни начинал злиться, хамил ей и бил. Потом он переехал в мотель «Миджет мэншн», не отметив с ними ни Рождество, ни трехлетие Кэти в новогоднюю ночь.

18 января Дороти разбудил звонок из полиции. Тело Джонни обнаружили в его универсале, припаркованном возле мотеля; на выхлопную трубу был надет шланг, а другой его конец вставлен в заднее окно. Джонни Моррисон оставил предсмертное письмо на восьми страницах, в котором поносил Дороти и велел ей оплатить часть задолженности по страховке.

Когда Дороти сообщила детям, что Джонни улетел на небеса, Джимбо с Билли пошли к окну и стали смотреть в небо.

На следующей же неделе ростовщики пригрозили, что ей лучше отдать шеститысячный долг Джонни, иначе с ней и детьми может что‑нибудь случиться. Так что Дороти схватила детей и сбежала – сначала к своей сестре Джо‑Энн Басси, которая жила в Ки‑Ларго, а потом вернулась в Секлвиль. Там Дороти снова встретилась со своим бывшим мужем, Диком Джонасом. После нескольких свиданий и его обещаний измениться она снова вышла за него.

Однажды утром, когда Билли было уже почти пять лет, он пришел на кухню и встал на цыпочки, чтобы достать полотенце для посуды. Стоявшая на столе банка с печеньем с грохотом упала на пол и разбилась. Мальчик попытался сложить кусочки, но они не хотели держаться на месте. Услышав шаги, он задрожал. Он не хотел, чтобы его наказывали. Не хотел, чтобы было больно.

Билли понимал, что сделал что‑то плохое, но не хотел знать, что будет дальше, не хотел слышать, как мама закричит. Он закрыл глаза и уснул…

Шон открыл глаза, осмотрелся. Заметив на полу разбитую банку, уставился на нее. Что это? Почему она разбита? И как тут оказался он?

Вошла красивая женщина; она пристально смотрела на него и открывала рот, но Шон не слышал ни звука. Она принялась его трясти и никак не унималась, тыкала пальцем ему в грудь, лицо у нее раскраснелось, губы двигались. Он вообще не понимал, почему она на него сердится. Женщина потащила Шона в комнату, затолкала его туда и закрыла дверь. Какое‑то время он сидел в мертвой тишине, гадая, что же дальше. Потом уснул.

Билли открыл глаза и съежился, ожидая, что его ударят за банку, но этого не случилось. Как он попал в свою комнату? Впрочем, к тому времени мальчик уже привык к тому, что иногда он закрывает глаза в одном месте, а открывает в другом, да еще и в другое время. Он думал, что так происходит со всеми. Но до сих пор он обычно оказывался в ситуации, когда его обвиняли во вранье и наказывали за что‑нибудь такое, чего он не делал. А теперь он впервые действительно провинился, а потом очнулся и понял, что ничего ему за это не было. Так что Билли стал ждать, когда мама накажет его за банку. Поскольку ему было страшно, ребенок весь день просидел у себя в комнате один. Ему хотелось, чтобы Джимбо поскорее вернулся из школы или хотя бы появился тот маленький темноволосый мальчик, который иногда приходил играть в его солдатиков и машинки. Билли покрепче закрыл глаза, надеясь, что друг появится. Но ничего не случилось.

Но странно – он больше никогда не чувствовал себя одиноким. Когда подкрадывалось одиночество, скука или грусть, Билли просто закрывал глаза. А когда открывал, оказывался где‑нибудь в другом месте, да и все остальное уже было иначе. Иногда он закрывал глаза, когда на улице ярко светило солнце, а открывал уже ночью. А бывало и наоборот. Иногда он играл с Кэти или Джимбо, но стоило ему моргнуть – и вот он уже сидит на полу один. Временами у Билли появлялись красные следы на руках или болел зад, как будто его выпороли. Но вообще его больше не пороли и не трясли.

Билли радовался, что его перестали наказывать.

Дороти прожила с Диком год. Потом для нее это стало слишком, и она снова от него ушла. Она работала официанткой в «Ланкастер кантри‑клаб» и пела в коктейль‑барах типа «Континенталь» и «Топ‑хэт». А детей устроила в школу Святого Иосифа в Секлвилле.

В первом классе Билли учился хорошо. Монашки хвалили его художественные способности. Он очень быстро делал наброски, а его работа со светом и тенью была поразительно хороша для шестилетнего ребенка. Но во втором классе сестра Джейн Стивенс начала бороться за то, чтобы он рисовал и писал только правой рукой. «Уильям, твоей левой рукой водит дьявол. Надо его изгнать». Когда он видел, что она берется за линейку, закрывал глаза…

Шон открыл глаза и увидел, что к нему идет женщина в черном платье и накрахмаленном белом нагруднике, с линейкой в руках. И понял, что его сейчас за что‑то накажут. Но за что? Она шевелила губами, но слов он не слышал. Он съежился и смотрел на ее разъяренное красное лицо. Женщина схватила его за левую руку, занесла линейку и беззвучно принялась бить по ладони.

По щекам катились слезы, и он все не понимал, почему оказался тут, почему его наказывают за то, чего он не делал. Несправедливо.

Когда Шон ушел, Билли открыл глаза, сестра Стивенс уже шагала прочь. На левой руке он заметил красные следы, рука горела. С лицом тоже было что‑то не то. Он коснулся щеки правой рукой. Слезы?

Джимбо помнил, что хотя он был на год и четыре месяца старше брата, именно Билли в семь лет подбил его летом сбежать из дома. Билли сказал, что надо собрать еду, взять нож и одежду и отправиться на поиски приключений. Домой они вернутся богатые и знаменитые. Джимбо поразил план и решимость брата, так что он согласился.

Они надели рюкзаки, тайком выбрались из дома и пошли прочь из Секлвилля, через районы застройки в огромное заросшее клевером поле. Билли показал на пять‑шесть яблонь, которые росли посреди этого поля, и сказал, что там они остановятся на обед. Джимбо пошел за ним.

Они сидели, прислонившись спиной к деревьям, ели яблоки и обсуждали предстоящие приключения, и в какой‑то момент Джимбо заметил, что начинается сильный ветер. Стали опадать яблоки.

– Слушай, – сказал Джимбо, – собирается буря.

Билли осмотрелся.

– Посмотри, еще пчелы!

Джимбо показалось, что жужжащий рой окружил их со всех сторон.

– Они повсюду. Нас зажалят до смерти! Мы в ловушке! Помогите! Помогите! – закричал он. – Кто‑нибудь, помогите!

Билли быстро собрал вещи.

– Слушай, когда мы шли сюда, нас не искусали. Так что лучше вернуться назад, как пришли. Но только бегом! Давай!

Джимбо перестал орать и бросился за ним.

Они понеслись через поле и добрались до дороги невредимыми.

– Быстро ты сообразил, – сказал Джимбо.

Билли смотрел на темнеющее небо.

– Страшно. Нас остановили, на сегодня все отменяется. Так что вернемся, но никому не расскажем. А в следующий раз попробуем снова.

И всю дорогу до дома Джимбо думал, почему он позволяет командовать младшему брату.

Тем же летом братья отправились на разведку в лес на окраине Секлвилля. Дойдя до речушки Харджис‑крик, они увидели свисавшую над водой веревку, привязанную к ветке дерева.

– Можем перепрыгнуть на ней на тот берег, – предложил Билли.

– Я попробую первый, – ответил Джимбо, – я же старший. Если это безопасно, то и ты прыгнешь за мной.

Джимбо схватился за веревку, отошел, разбежался и прыгнул. Пролетев три четверти пути, он упал в грязную жижу, и его стало засасывать.

– Болото! – заорал он.

Билли действовал очень быстро. Он нашел длинную палку и бросил ее брату. Потом забрался на ту самую ветку, спустился по веревке и вытащил его. Оказавшись на берегу, Джимбо лег на спину и посмотрел на Билли.

Тот промолчал, и Джимбо обнял его за плечи.

– Билл, ты спас мне жизнь. Я теперь перед тобой в долгу.

В отличие от Билли с Джимбо Кэти обожала католическую школу и восхищалась сестрами. Она твердо решила тоже стать монахиней, когда вырастет. А еще она трепетно чтила память отца и старалась разузнать о Джонни Моррисоне все, что было только можно. Мать сказала детям, что он заболел, что его увезли в больницу и там он умер. И пятилетняя девочка, прежде чем что‑то сделать, спрашивала себя: «Этого ли хотел бы папа Джонни?» Эта привычка сохранилась у Кэти, и когда она выросла.

Дороти откладывала заработанные пением деньги и купила долю в баре «Топ‑хэт». Потом она познакомилась с симпатичным молодым человеком, который внушил ей чудесную идею открыть на пару клуб во Флориде. По словам кавалера, действовать надо было быстро. Ей предстояло поехать с детьми во Флориду, посмотреть потенциальные места. А он собирался остаться в Секлвилле, продать ее акции, после чего присоединиться к ней. Для этого ей надо было лишь переписать свою долю в баре на него.

Она так и поступила, поехала с детьми во Флориду, остановилась у сестры, посмотрела несколько выставленных на продажу клубов, потом ждала целый месяц. Но он так и не приехал. Поняв, что ее облапошил мошенник, она снова вернулась в Секлвилль – совершенно без денег.

В 1962 году Дороти выступала в баре при боулинге и познакомилась там с Челмером Миллиганом, вдовцом. Он тогда жил со своей дочерью Челлой, ровесницей Билли, кроме того, у него была взрослая дочь‑медсестра. Они начали встречаться, Челмер устроил Дороти в компанию, где заведовал штамповочным цехом, изготавливавшим детали для телефонов.

Челмер Миллиган не понравился Билли с самого начала. «Я ему не доверяю», – сообщил он Джимбо.

В Секлвилле ежегодно проводился Тыквенный фестиваль, знаменитый на всем Среднем Западе. Помимо парадов и карнавалов, на улицах устраивали тыквенную ярмарку, где торговали тыквенными пончиками, тыквенными конфетами и даже гамбургерами с тыквой. Город превращался в тыквенную сказку с огоньками, флажками и карнавальными шествиями. Тыквенный фестиваль 1963 года оказался очень радостным.

Дороти думала, что ее жизнь наконец устроилась. Она встретила мужчину с постоянной работой, который будет о ней заботиться, к тому же он обещал принять и ее троих детей. Ей казалось, что он станет им хорошим отцом, а она – такой же хорошей матерью для Челлы. 27 октября 1963 года Дороти вышла за Челмера Миллигана.

Через три недели после свадьбы, в середине ноября, в воскресенье, Челмер повез их в гости к своему отцу, который жил на маленькой ферме в Бремене в штате Огайо, всего в пятнадцати минутах езды. Дети радостно бегали по большому белому дому, катались на качелях, повешенных на крыльце, заглянули в кладовку над родником и в старый красный сарай, который стоял чуть ниже на склоне холма. Челмер сказал, что мальчики будут ездить сюда по выходным, помогать в работе. Предстояло подготовить землю к посадке овощей, дел было много.

Билли запомнил пейзаж с сарайчиком и гниющими в поле тыквами и решил нарисовать его в подарок новому папе Челу, когда они вернутся домой.

В следующую пятницу к третьеклассникам зашли мать‑настоятельница и отец Мейсон и стали шептаться с сестрой Джейн Стивенс.

– Дети, встаньте, пожалуйста, все и склоните головы, – сказала сестра Стивенс, по щекам которой текли слезы.

Дрожащим голосом заговорил отец Мейсон, и ребята поразились торжественности его речи.

– Дети, возможно, вы не осознаете творящегося в мире. Я и не жду от вас этого. Но должен сообщить вам, что сегодня утром убили нашего президента, Джона Кеннеди. Помолимся.

Когда священник прочел «Отче наш», детей вывели на улицу, и они стали дожидаться автобусов, которые должны были развезти их по домам. Уловив горе взрослых, ребята ждали молча.

В те же выходные мама смотрела новости и траурное шествие по телевизору, и Билли заметил, что она плачет. Его это ранило. Ему было невыносимо видеть ее в таком состоянии, слушать, как она плачет, и он закрыл глаза…

Шон уставился на беззвучное изображение на экране, на всех, кто смотрел передачу. Он подошел к телевизору и поднес к нему лицо, чтобы ощутить вибрации. Челла его оттолкнула. Шон ушел в свою комнату и сел на кровать. Он уже обнаружил, что, если тихонько выпускать изо рта воздух сквозь стиснутые зубы, в голове забавно вибрировало – ззззззззззззз … Он долго сидел один в своей комнате и делал так: зззззззз …

Челмер перевел всех троих детей из школы Святого Иосифа в городскую школу. Он был ирландским протестантом и не собирался мириться с тем, чтобы кто‑то в его семье учился в католической школе; он также хотел, чтобы все отныне перешли в методистскую церковь.

Детям не понравилось, что им пришлось сменить их взрослые молитвы, к которым они уже привыкли – «Отче наш» и «Аве Мария», – на детские, которые читала Челла, в особенности «Отхожу я ко сну».

Билли решил, что если уж он и будет менять религию, то станет иудеем – как его отец Джонни Моррисон.