Любви все возрасты покорны

непрестанно и шутливо повторяемый, подал повод к не-
серьезному, но чрезвычайно распространенному убеж-
дению, что нет определенных сроков любви. «Во вся-
ком возрасте может нравиться женщина», следователь-
но, действительно «любви все возрасты покорны». И в до-
казательство указывают вереницы увивающихся друг за
другом юношей, взрослых людей, пожилых людей, обра-
зующих наше разноцветное и подвижное общество.
«Все за всеми немножко ухаживают, и тут — все
возрасты».

Между тем это — шутка. Если есть вещь, противо-
положная любви, то это — ухаживание. Любовь безмолв-
на, бесконечно застенчива, бесконечно лична и исключи-
тельна. Вообще метафизики любви не написано, и по-
нимаем ли мы ее — более чем сомнительно. Когда она
пришла — она пришла как рок. Нет более печальных исто-
рий, чем разыгрывающиеся на фоне любви. Тут ни су-
дить, ни рассуждать, ни осуждать или оправдывать нель-
зя — прежде всего по совершенной непонятности самого
предмета суждений. Лет восемь назад был случай в Вязь-
ме, о котором говорил весь город. Кто-то из купчиков
или купеческих приказчиков влюбился в мещаночку. Сде-
лал предложение — получил отказ; прошли месяцы —
он опять повторил предложение. Опять отказ. Прома-
ялся время — и снова идет с тем же предложением к
той же мещаночке и получает столь же упорный и абсо-
лютно равнодушный отказ. У него были родители; не-
большая торговля; он был молод и здоров. Наутро по-
сле последнего отказа его нашли повесившимся на чер-
даке. Любимого товарища, его хорошо хоронили друзья

и родные. Что же сделала «краля»? Когда несли гроб,
она проехала мимо, проехала преднамеренно, чтобы
«вот взглянуть» и улыбнуться. Об этом тоже заговорили.
Очень ее судили, но за что же?! Вероятно, и она была
удивлена. Почему она его не любила, «столь любящего»?
А почему он ее любил, «столь не любящую»? Прав один,
права другая. Нам надлежит тут размышлять, а не судить.
Предмет влюбления на все взгляды «так себе», на
взгляд влюбленного — единственный и исключительный.
И любовь в значительной степени и заключается в обра-
зовании этой портретной, всегда физико-духовной фата-
морганы. Самое глупое и бесполезное говорить влюб-
ленному, что «предмет» его нехорош, потому что суть
влюбления и заключается в неспособности увидеть, что
предмет нехорош. Явление это столь известно, так необъ-
яснимо, и на нем до такой степени основывается всякая
любовь, что иногда хочется сказать, что любящий видит,
собственно, не конкретного человека, не того «Ивана»,
на которого все смотрят и ничего особенного в нем не на-
ходят, но как бы ангельскую сторону конкретного чело-
века, двойника его, и лучшего, небесного двойника. Без
этого, если бы любовь относилась к конкретному че-
ловеку, все. любви пали бы на одного или на немногих
избранных, наилучших в духовно-физическом отношении
людей. Между тем совершенно не бывает человека,
обойденного любовью; и самый некрасивый, наконец,
очень злой или безнравственный имеет свою пору любви,
свой удел в любви. Но чем же явно некрасивый и дурной
человек может понравиться, как не душою своею и имен-
но ангельскою частицею этой души? И вот отчего каждый
человек бывает любим.

Бывают люди или судьбы человека об одной любви.
Греческое воображение дало пример такой любви в Пе-
нелопе; индусское — в Дамаянти. И мы ошиблись бы,
если бы сказали, что между нами не отыщется своих
Дамаянти и Пенелоп. Тут — закон, а не эпоха. И во всякую

пору есть известное число определенно, исключительно
и вечно любящих сердец, без измены и колебания. Мы
знаем Андромаху и не можем представить ее себе лю-
бящею еще кого-нибудь, кроме Гектора: так приноров-
лены все черты ее души, что-то меланхолическое
и привязчивое. Взглянув на Пушкина или Гейне, мы
столь же неотразимо убеждаемся, что это типичные поли-
гамисты, много-любы. И во всякую эпоху, по всему ве-
роятию, есть определенное число этих многолюбов.
Тут — ни порока, ни заслуги. Это как трава, которая зе-
лена, потому что она зелена. Вначале, когда возникала
семья и естественно располагалась по законам любви,
около любящей моногамии росла рядом столь же об-
ширная полигамия. Кстати, разрешу здесь одно историче-
ское недоумение, известное еще из учебников. Читая,
что Соломон «имел триста жен и шесть сот наложниц»,
так и представляют обыкновенно, сперва дети, а за ними
и взрослые, даже комментаторы, что он одновременно
был супругом стольких женщин. Конечно, ничего даже
приблизительного не было, и Соломон нисколько не был
в собственном смысле развратен, распущен или сласто-
любив. Но он пережил чрезвычайно много всякий раз
исключительных и сильных, однако же непродолжитель-
ных, привязанностей и, конечно, не имел жестокости
бросить которую-нибудь из них. К старости, как и в юно-
сти, он любил одну; и к могиле в дворцах его, имея де-
тей каждая, собралось такое число успокоенных и взле-
леянных женщин. Собственно, наша моногамия выре-
зывается из живого мяса; Пушкин любил не меньше,
чем Соломон; но он не помнил или только платониче-
ски помнил, без чувства обязанностей отца и мужа,
всех, кроме одной. Это «отрезание остальных», «отчали-
вание ненужных» и оберегает нашу моногамию. Пушкин
не только не был моногамом; уж раз он родился — его
и нужно принять полигамистом, до такой степени оче-
видно, что весь характер его творчества, весь его личный

характер со многими чертами безусловной прелести аб-
солютно вытекает из постоянной и постоянно не вечной
любви, однако во всякой точке и минуте — любви горя-
чей и чистосердечной.

Но... «возрасты любви»? Мы заговорили о них. Тут
надо не осуждать и не рассуждать, а собирать факты.
Я вспомнил Магомета и Руссо, которые оба мальчи-
ками влюбились в пожилых женщин. Магомет поступил в
услужение к «богатой вдове Хадидже и ездил в ее кара-
ванах по торговым делам». Хадиджа ему годилась в ма-
маши. Можно представить, что это она влюбилась в
прекрасного юношу, как жена Пентефрия — в Иосифа. Но
история непререкаемо говорит, что он сам глубоко лю-
бил свою первую жену Хадиджу и имел ее первою про-
зелиткою своего, еще гонимого, учения. Тут — дружба,
тут — родство душ. По всей сумме известных историче-
ских данных они были глубоко привязаны друг к другу,
физически и духовно, и эта привязанность не омрачи-
лась никаким роковым разрывом. Ранние влюбления
Руссо были направлены также на совершенно зрелых
женщин, к которым ни малейшей доли неуважения он
никогда потом не питал. Если бы мы подумали, что
это происходило от его развращенности и невоспитан-
ности, нас разубедил бы пример дочери Кочубея. Ко-
нечно, это была совершенно чистая и благовоспитанная
девушка, в сущности, еще подросток, которая, преодоле-
вая невероя-жый стыд, бежала из родительского дома
к своему крестному отцу и почти старику. Оговоримся.
Почти общий закон развращенности — неспособность к
сильной любви, непременной и роковой. Отличительная
черта развращенного человека — что он безличен в
сношениях своих с женщинами. Для него есть удоволь-
ствие, но нет привязанности. Нет избрания, нет исклю-
чительности. Еще о юных, первых привязанностях. В гим-
назии, где я учился, произошло самоубийство ученика
шестого класса. Я знал его начиная с третьего класса.

Он был из очень бедной семьи, имел мать и сестру,
чрезвычайно некрасивых, но сам был красив и необыкно-
венно жив, подвижен.

В день смерти, воскресенье, он провел вечер в одном
очень образованном семействе, где всегда собиралось
много близких и семейных людей, было шумно и весело
и где он проводил вечер воскресенья уже много лет.
Все было в высшей степени обыкновенно. Спокойно он
пришел домой и лег спать. А часа через два, когда и
все заснули, застрелился. Мать была в отчаянии и в свою
очередь чуть не убила 26—27-летнюю девушку, кото-
рую он любил, с которою любовь тянулась уже года
три-четыре, и, очевидно, что-то произошло. И я ее видел.
Выше среднего роста, очень темная брюнетка, оживлен-
ная, образованная, трудолюбивая и самостоятельная,
она была перед ним королева. Скромная и милая, серь-
езная и образованная, она любила живого, болтливого
и безусого мальчугана. Что в нем любила, почему его'
любила, почему он ее любил, и так сильно, что в роковую
минуту не подумал о матери, ни о ком,— тайна. Но
совершенно очевидно, что тут не было и тени развра-
щенности, а то роковое, непременное, фатальное,· что,
принося субъективно огромное счастье, часто потом раз-
ражается грозами.

Вообще следовало бы начать собирание фактов. Мы
имеем выдуманные романы и драмы, а между тем инте-
ресны чрезвычайно факты. Собирают же мельчайшие
подробности растительного и животного царства, даже
нравы животных. Между тем любовь, идя из беспросвет-
ной глубины человека, кое-что могла бы дать к его глубо-
кому познанию. Мне случилось наблюдать девушку лет
27—29, любившую без бурь, долгой и тихой любовью ка-
дета. Сейчас все засмеются, и сейчас все осудят. Между
тем эта девушка, как мне кажется некрасивая, была ду-
шевно до того мила, что останавливала на себе всеобщее
внимание. Очень здоровая, полная, она имела какой-то

лучистый взгляд и вечно играющую сквозь задумчивость
улыбку. Работает, работает, шьет или учит, серьезна, на-
пряжена — и вдруг брызнет смехом. Всегда самоотвер-
женна, привязана к родным, отцу, матери, сестрам и,
безусловно, скромна, ни с кем и никакого кокетства.
Кадет стал мелькать в ее разговорах; это — из давно зна-
комого, почти родного семейства. Отличительная черта
истинно милой девушки — это куда бы она ни входила,
она входила уже как родная; так и она чувствовала,
так и ее чувствовали. «Торопимся шить, помогите!» И она
помогает. «Дочь худо учится по-французски, помоги-
те!» И опять помогает. «Нам надо ехать, а дом не на кого
оставить».— «Я останусь». Все она, и везде она, и все с
тихим, рассыпчатым смешком, никогда с усталостью, ни-
когда с раздражением. Но вот все успокоились,
уселись за чай: «Теперь рассказывайте о своем кадете».
И она рассказывает о его бесконечной миловидности,
шалостях, почти плачет о его ужасной лени к ученью.
Они имеют свидания, но, кажется, далее этого дело не
идет, и ни к чему дальнейшему она не рвется. Впро-
чем, это область, никому определенно не известная.
Каждый знает, что сила любви определяется контра-
стом и отдаленностью один от другого любящих. Чем
женоподобнее мужчина, миловиднее, сходнее с девуш-
кою, тем он менее нравится женщинам; чтобы им нра-
виться, нужно быть несколько грубым, дерзким, чуть-
чуть даже наглым: это и слагает черты мужественно-
сти, как наибольшего удаления от женственности. Наобо-
рот, грубая и мужиковатая женщина пластически невыно-
сима для мужчины. Она должна быть нежна, кротка,
застенчива, стыдлива, робка. И вот такая, то есть наибо-
лее далекая от мужчины, завладевает им страстно. Та-
ким образом, сила любви определяется пропастью раз-
деления, пространством отдаления. С точки зрения это-
го общего и постоянного закона до некоторой степени
и объясняются не факты эти, но то, что факты этой анор-

мальной на первый взгляд любви отличаются особен-
ной негой, глубиной и страстностью. Нормальные случаи
«ему 28 лет, ей — 21 год» представляют более кате-
горию «нравятся», «симпатизируют», чем рок в любви.
Это моральное и жалкое чувство перед Матреною Ко-
чубей и застрелившимся гимназистом. Пойдем далее:
что стоит «объясниться в любви и сделать предложение»
28-летнему мужчине 21 года барышне: напились чаю,
прошли в гостиную — и «предложил». Ни стыда, ни мук.
А любовь мучительна, а любовь застенчива. Теперь
представьте 14-летнего кадета и милую 25-летнюю де-
вушку: какие муки стыда и бесконечность расстояния
ей надо пройти, чтобы сказать ему: «Люблю». Таким
образом, и здесь кажущийся анормальным случай
повинуется общему закону течения любви: навстречу
наибольшей застенчивости, стыду и муке. Ведь любовь
есть душа и наиболее нервозный факт: и вот нервного-то
и душевного здесь происходит неизмеримо более, чем
«при объяснении 28-летнего с 21-летней». Сейчас мож-
но понять, что в последнем случае — комфорт, эконо-
мия, удобство, но не любовь. А 15 и 26 лет — любовь,
и чистая, и безнадежная!

Еще соображение. В случае кадета и немолодой
девушки мне пришлось наблюдать ужасную озабочен-
ность, чувство защиты и покровительства. Вот новое чув-
ство Жениха и невесту 28 и 21 года мы тогда назовем
настоящими, когда жених готов драться на шпагах за
малейшее слово о девушке. Он тогда любит, когда он
покровитель и защитник, и, конечно, только покровитель
и защитник есть настоящий муж. В случае чрезвычайной
разницы лет, главный колорит любви и состоит в чувстве
защиты и покровительства, конечно, старшим младшего;
а с младшей стороны — в чувстве благоговения, почти-
тельности, немножко страха, ужасного уважения, спле-
тенного со страстью и вместе с доступностью предмета
страсти. Вообще, мне кажется, физиологическое воззре-

ние на пол совершенно неверно. Пол есть уже не физио-
логия, хотя он и спускается до физиологии. Да ведь
и «физиология» имеет в себе темную, необъясненную
сторону, противоположную атомно-механической; и вот
пункт, где она переходит в таинства биологии, она и на-
чинает переходить в пол, или, точнее, она начинает быть
под управлением пола как души. Конечно, не физиоло-
гически мы любим, а душевно; физиология не знает
выбора, избрания, предпочтения; она вообще не знает
лица. А любовь есть бесконечно личное чувство. Но
вернемся к подробностям.

Кажется, никогда не наблюдалось случая, чтобы
28-летний мужчина влюбился в 40-летнюю женщину.
Разница недостаточно велика, и чувство между этими
возрастами есть чувство абсолютной холодности и рав-
нодушия. «Физиология» здесь ничего не обещает,
а трансцендентное чувство, тайна, может появиться меж-
ду 40 и 16 летами. Таков пример Матрены Кочубей и
Мазепы и другие мною переданные случаи. Мне рас-
сказал один профессор о своем дяде, наследство кото-
рого он приехал получать. Дядя был болен, при смерти,
ему было 72 года, и я, так как дело шло о наследстве,
спросил неопытного наследника:

— Что же, у него разве нет детей?

— Вообразите, он все время, всю долгую и адски
деловую жизнь провел холостяком.

Нужно заметить, этот умиравший дядя был знамени-
тый государственный человек, вполне чистый и коррект-
ный, реформатор лучшей нашей эпохи. «За делами он
забыл жениться и сделал это под старость. Нет детей».

Грустно, что я не спросил о возрасте невесты, но,
конечно, ей было 17—16 лет. Случай Мазепы, но толь-
ко в обратном порядке. Тут бесконечное влюбление.
Ведь мы растем, близимся к могиле, почти влюблены в
нее неведомою нам самим любовью; почему не пред-
ставить и не объяснить, что и обратно могила влюблена

в колыбель и случаи предгробного влюбления и суть
именно показатели господства жизни над смертью,
«разверзание зева смерти», откуда изводится живое.
«Смерть, где твое жало?» — можем мы сказать, потря-
сенные подобными случаями.

Тянется колыбель к гробу; и вот обратно тянется гроб
к колыбели. Все — в связи. Все — обнимается. С точки
зрения дальности и расстояния как условия любви,
что может быть дальше, чем смерть и рождение?
И в редчайших случаях, когда каким-то мистическим
глазком звездочка смерти и звездочка рождения про-
нимут телескопическую между собою даль и усмотрят
друг друга, они страстно мечутся навстречу друг другу.
Вот объяснение случаев Матрены Кочубей и других по-
добных.

Ничего нельзя представить глубже всепоглощающей
нежности, какую оказывает старый юному. Суета поче-
стей, знаков отличия, богатства; все это мирское «вер-
вие» отпадает, и он углубленным взором смотрит назад
и вперед:

...Вновь я посетил
Тот уголок земли...

Да, это чувство возвращения на родину, очищения
жизненного нагара, в своем роде сбегание «варвар-
ского рисунка» с божественной первоначальной карти-
ны. Ведь не смотрится же старик в зеркало и не видит,
как он смешон; он прежде всего служит действитель-
но прекрасному. Ведь он и не защищает, что «сам
хорош»; напротив, он дает ясное доказательство, на-
сколько дурным и ничтожным считает себя, свои 70 лет,
свою могилу, свою смерть перед расцветающей жизнью.
«Здравствуй, племя младое, незнакомое!»

Вот чувство и никакой физиологии. Физиология
осторожна, обдумчива, смешного боится. А этот забыл
весь мир, и, очевидно, в забвении-то всего мира, в осво-

вождении от мира и заключается сущность его обожа-
ния, которое посторонним кажется обожанием. «Вот
чудак! С ума сходит! Ему — в могилу, а он — влюбил-
ся». Но ведь не означает ли это вечной победы «завтра»
над «вчера», будущего над прошлым; то есть такого осно-
вания вещей, без которого и миру бы не стоять. «Я ду-
рен; но то, что я доказываю, прекрасно».

Все это не было разобрано, и около подобных фено-
менов всегда только неслись коротенькие смешки. Мы
собрали эти наблюдения и высказали эти мысли по по-
воду двух коронованных свадеб последнего времени.
Все основания есть верить глубокой и чрезвычайной,
притом обоюдной, привязанности сербской королев-
ской четы!

Все, что здесь может угрожать,— это продолжитель-
ность счастья, а не его присутствие сейчас. Но ведь
и самый верный расчет на «28 и 21 год» или «24 и 17 лет»
тоже бывает часто опрометчив в смысле прочности и дол-
говечности, как опять же и самый молодой брак не не-
пременно бывает плодовит. Король прекрасно и истин-
но ответил всем, кто ему возражал. Сам по себе его
поступок благороден уже потому, что великодушен и
чист. Все его могут приветствовать, как все приветство-
вали в Австрии наследника престола. Всем нравится брак
по любви. Все невыразимое загрязнение европейской
семьи и летит в брак без любви и в установление
на него взгляда как на церемонию, окружающую «но-
вое социальное состояние» и возможный «приплод».
Всем и давно хочется бросить и вернуться к библейско-
евангельскому определению брака как «влечения», не-
пременно «влечения» жены к мужу и обратно, адамов-
ского восклицания: «Вот она взята от костей моих, посему
наречется мне в жену!» Любовь — всегда предустановле-
ние. Всегда это именно встреча двух, из которых один
уже давно взят «от ребра другого». Встречаясь в любви,
мы опять встречаемся, ибо и древле когда-то знали друг

друга. Тут что-то ветхое происходит, миро-зданное.
И обыкновенно напрасны и детски наивны бывают пере-
суды окружающих, которые прежде всего не «озна-
комлены с источниками», как говорят ученые.

Новое время. t900. 23 авг. (5 сент.)