Природа любви

Любовь разделяет участь всех чувств, которую можно
выразить словами древнекитайского мудреца Лао-Цзы:
«Знающий не говорит — говорящий не знает». Правда,
сам он выражал этим парадоксом рациональную и вер-
бальную непостижимость глубинной основы мира —
«безымянного дао» (закона). Но таковой же глубинной
основой человеческой жизни являются эмоции и чувства,
сколь бы самонадеянный разум — особенно у нас, в Ев-
ропе! — ни заявлял о своих правах и своем превосход-
стве над ними. В них — наша изначальная, фундамен-
тальная и самая существенная связь с миром, природой,
людьми и космосом, наконец. А у чувств «иная логика»,
чем у разума, более тонкая, неуловимая и парадоксаль-
ная, и что важнее всего — это «логика свободы». Оча-
рование, прелесть чувств — в их спонтанности, непроиз-
вольности, раскованности, загадочности — одним словом,
в их внутренней свободе. Это стихия прежде всего
бессознательной психики, попадающей в сферу сознания
лишь вторично и ускользающей от контроля разума.
К счастью, а иногда и к несчастью нашему, мы не
вольны в наших чувствах. И диктовать им наши житейские
условия смешно и бесполезно. Мы можем загнать их
внутрь, упрятать на самое дно оскорбленной или непо-
нятой души, мы можем скрывать их от следящих глаз,
бдительного надзора близких и дальних людей. Оттого
их спонтанная сила лишь возрастет и может привести
к неврозам, крушению личности и даже физической
гибели человека.

Никакой здесь мистики нет. Сила чувств — это сила
и творчество самой природы. Но тайна состоит в дру-
гом — сокрытости путей, которые природа-мать избирает
и которыми ведет человека. Она мудро хранит эту тай-
ну от дерзкого человеческого разума и прихотей блуж-
дающего сознания, которые легко могли бы внести

хаос в ее извечную гармонию. Разве не довольно
того, что уже повсеместно изранен ее внешний лик
и разрушительная деятельность продолжается в состоя-
нии «бодрствующего сознания» человечества. Если бы
человек не мнил себя «господином природы», но «кров-
ным сыном» ее, он более чутко прислушивался бы к рит-
му «ее дыхания» и биению «ее сердца».

Чувства — это интимный язык природы, шифром к
которому отнюдь не являются слова, равно как разум
не может быть их «ревизором». У них своя магия
сообщения, понятная лишь тому, на кого они направлены.
Не потому ли «в любви молчание значит больше,
чем слова» (Б. Паскаль)? Чувства не обязаны перед нами
оправдываться всякими аргументами, да у них и нет
этой «потребности», каковая есть у разума. Таинство
их бытия лишь в том, что либо они есть, либо их нет.
И здесь неуместен детерминистский вопрос «Почему?».
Тот, кто задает или отвечает на него,— не ведает, что
творит. Спросите у природы — она загадочно промолчит.
Но вместо того, чтобы довериться природе, неугомон-
ный разум стремится все подвергнуть своей «цензу-
ре», поставить чувства под свой неусыпный контроль,
«взнуздать» само сердце человека. А надо ли? Ведь
не хлебом единым! Не разумом единым жив человек!
И нет в любви ничего ужаснее диктата разума с его
«прямоугольной логикой» и «прокрустовой последо-
вательностью».

Иные рассудочные люди (чаще — трезвомыслящие
мужчины, а иногда и женщины) так «просчитывают
любовь», что от нее ничего не остается. Рассуждают
примерно таким образом: ничего загадочного в любви
нет, все очень просто, встретились — понравились, испы-
тали друг друга в обладании, подошли — остались вме-
сте, нет — разошлись. Вот и все! Какие еще тайны? На-
доели друг другу — тоже разошлись. Ищут других парт-
неров. Никаких трагедий — никаких неудобств. Да...

Только любовь-то здесь при чем? Какой одиозный,
бездушный рационализм! Так вот просто перечеркнуть
чувства человеческие, всю романтику и поэзию челове-
ческих отношений, всю бездонную глубину эмоциональ-
ного отношения к миру и людям, бесконечность субъ-
ективных переживаний и творческого самосозидания
жизни. Словом, свести многокрасочную «симфонию
жизни» к ее черно-белой логической схеме. Отнять
радость и красоту жизни, полноту и насыщенность
ее бытия, подаренные нам самой природой и бережно
охраняемые ею от «лобовых атак» разума! Не этим ли
одиозным рационализмом питалось и поныне питается
вдохновение «гонителей и надзирателей любви»? Не от-
сюда ли проистекает простодушно-наивная уверенность
или бездушная убежденность в том, что соображе-
ния целесообразности, рассудочные аргументы, требо-
вания социальных институтов или нормы человеческой
морали могут приглушить любовь и смягчить ее стра-
дания.

Так надо ли «расколдовывать любовь»? И можно ли?
К счастью, это невозможно. Потому что любовь — это
«особый порядок бытия», несводимый к разуму. Как
из всех тел в природе, писал Б. Паскаль в «Мыслях»,
нельзя вывести «ни малейшей мысли», так из всех умов,
вместе взятых, нельзя получить ни крупицы любви,
ни истинного милосердия. В самом деле, размышля-
ет он, не доказывают же разумом причин и оснований
любви, что было бы нелепо и смешно, равно как нельзя
требовать от разума, чтобы он «чувствовал свои теоре-
мы», которые он должен доказывать '.

С этим Паскаль связывал «загадочность» любви. Сам
по себе ум «бездушен» — «согревается» ум лишь чув-
ствами. Сила любви превосходит силу самого изощрен-
ного и тонкого ума, ибо ее природа глубже природы

Pascal В Oeuvres completes. P., 1963. P. 540 fr. 308; P. 512. fr. 110
23* 355

ума. «Ум всегда в дураках у сердца»,— не без го-
речи констатирует Ларошфуко. Кстати, женщина сказала
бы то же самое не без чувства удовлетворения.
Так уж мы устроены: что шокирует мужчину, нимало не
удивляет женщину. Но доверимся природе, которая,
не мудрствуя лукаво, связала «стихию любви» с женщи-
ной (ведь она ближе самой природе!), а «мозг любви» —
с мужчиной. Так стоит ли удивляться относительному
рационализму в любви со стороны мужчин и опреде-
ленному «неразумию» в любви со стороны женщин?
Одно уравновешивает другое и вместе создает гармонию,
если учесть при этом, что женское «неразумие» есть
просто «мудрость природы».

Природа любви глубже всех социальных установле-
ний. Зов любви — это зов самой природы! Надо дове-
риться ей. По природе нет и не может быть безнравст-
венной любви. Все очень просто — ведь мы ее не выби-
раем! Это она выбирает нас, не считаясь ни с какими
нашими житейскими обстоятельствами. Неважно ей —
женаты мы иль нет, больны или здоровы, хороши ли со-
бой иль некрасивы, порочны или благородны, преклон-
ных лет иль молоды и ждем ее или совсем не думаем
о ней. Никакие внешние обстоятельства человеческого
бытия ее не касаются. Она, как «божественный дар»,
дается даром, а не за какие-то заслуги. А может быть,
все мы его заслужили уже фактом своего рождения и,
как правило, трудной и сложной жизни. Напрасно звать
ее или за ней гоняться! Она свободна абсолютно!
Гордая Кармен и жизнью, и смертью своей утвержда-
ла свободу любви:

Любовь — дитя, дитя свободы.
Законов всех она сильней!

Никто не виноват в своей любви, а виновата в ней
одна природа. Хорошо сказал Н. А. Бердяев в книге
«Смысл творчества»: «Любовь всегда космична, нужна

для мировой гармонии...»¹ Отсюда ощущение внешней
принудительности любви, невозможности от нее изба-
виться, даже в случае страстного желания преодолеть
ее. Недаром в римской мифологии бог любви Амур изо-
бражается легкокрылым шаловливым ребенком, воору-
женным луком и стрелами, которыми он пронзает
сердце человека. Гениально выразил эту особенность
любви Ф. Петрарка в своих знаменитых сонетах
«На жизнь мадонны Лауры» и «На смерть мадонны
Лауры». «Я не хозяин сердцу своему»,— говорит он
в одном из сонетов, а в другом вынужден признать:

Я не был к нападению готов,
Не знал, что пробил час моей неволи,
Что покорюсь Амуру — высшей воле,
Еще один среди его рабов.

Несмотря на неразделенность этой любви (его лю-
бимая «безмерных мук не облегчила и утешеньем
не согрела грудь»), она прошла через всю жизнь
поэта. И после смерти Лауры он продолжает прослав-
лять свою незабвенную, прекрасную и дорогую «вра-
гиню» и вздыхать о несчастной любви к ней. Спустя
10 лет после утраты ее он пишет:

Лет трижды семь повинен был гореть я,
Амуров раб, ликуя на костре.
Она ушла — я дух вознес горе.
Продлится ль плачь за грань десятилетья? ²

Именно трагическая любовь оказывается самой
страстной, глубокой и сильной. Такова уж психология
любви: чем больше препятствий встает на ее пути —
тем могущественнее ее внутренняя сила, страстная на-
пряженность и безумная тоска от ощущения несбыточ-

¹ Бердяев Н. А. Философия свободы. Смысл творчества. М., 1989.
С. 431.

² Петрарка Ф. Сонеты, избранные канцоны, секстины, баллады,
мадригалы, автобиографическая проза. М., 1984. С. 73, 340.

ности надежд. Легко и счастливо текущая любовь никог-
да не сравнится по своей напряженности с трагической
любовью. Недаром и Шекспир восклицал: «Скажите,
где, когда была счастливой настоящая любовь?» Быть
может, счастье все-таки менее глубоко, чем страдание,
как утверждал Будда, видевший в страдании глубинную
сущность жизни. Из европейских мыслителей разделял
эту восточную мудрость Артур Шопенгауэр. Для демон-
страции большей напряженности страдания он предла-
гал сравнить глубину и силу переживания двух живых
существ: пожирающего свою жертву — и... пожираемого.
Указанную особенность психологии любви прекрасно
понимал Фрейд, обращавший внимание на то, что «пси-
хическая ценность любовной потребности понижается
тотчас же, как только удовлетворение становится слиш-
ком доступным. Чтобы увеличить возбуждение либидо,
необходимо препятствие, и там, где естественные со-
противления удовлетворению оказываются недостаточ-
ными, там люди всех времен создавали условные
препятствия, чтобы быть в состоянии наслаждаться лю-
бовью... Это относится как к отдельным индивидам,
так и к народам. Во времена, когда удовлетворение
любви не встречало затруднений, как, например, в пе-
риод падения античной культуры, любовь была обесце-
нена, жизнь пуста...» '. О том же пишет болгарский ис-
следователь феномена любви Кирилл Василев: «...при
отсутствии в любовной ситуации препятствий, создающих
определенную противодействующую силу, их следует
нарочно придумать. Таким образом, естественное на-
пряжение воли придает большую ценность чувствам,
ускоряет их внутреннюю пульсацию, оставляет более глу-
бокие следы (воспоминания) в сознании любящих» "'.

¹ Фрейд 3. Очерки по психологии сексуальности. М., 1989.
С. 72.

- Василев К. Любовь. М., 1982. С. 158.

Кстати, уже в античности умудренный опытом Ови-
дий хорошо постиг эту закономерность любви и предо-
стерегал от пресыщения:

Помните: все, что дается легко, то мило недолго,—
Изредка между забав нужен и ловкий отказ.
Пусть он лежит у порога, кляня жестокие двери,
Пусть расточает мольбы, пусть не жалеет угроз —
Может корабль утонуть и в порыве попутного ветра,
Многая сладость претит — горечью вкус оживи!
Вот потому-то мужьям законные жены постылы:
Слишком легко обладать теми, кто рядом всегда '.

Однако здоровая и жизнерадостная чувственность
античного поэта еще не знает болезненной трагедии
любви, традиция которой проходит через все средне-
вековье, Новое время и передается нам «по наследству».
Овидий создает — наряду с «Наукой любви» — «Лекар-
ство от любви», вполне убежденный в действенно-
сти его советов и возможности «излечиться» от любви
несчастной. Наше время не столь оптимистично в этом
отношении, впрочем, как и предшествующие времена.

Во-первых, трагизм любви не исключается самой
ее природой, непредсказуемой и своенравной: любовь
приходит иногда «некстати» и уходит подчас совершен-
но неожиданно. Трагедии неразделенной любви, еще не
созревшей, уже остывшей, исчерпанной, покинутой и
т. д. до бесконечности, не говоря о парадоксах
любви счастливой и благополучной, терзают людей из
поколения в поколение. При этом не иссякают ни
родник любви, ни страстное желание любить, равно
как родовые муки не пугают женщин и не гасят их стрем-
ления стать матерью. Об этой властной силе природы
пишет уже немолодой и уставший от жизни Ф. Тютчев:

Природа — сфинкс. И тем она верней
Своим искусом губит человека,

'Овидий Назон Публий. Элегии и малые поэмы. М., 19/3. С. 202.

Что, может статься, никакой от века
Загадки нет и не было у ней '.

Во-вторых, социальная обусловленность человека
привносит новые трудности в любовь. Как часто случается,
что любовь застает его «врасплох»: он уже связан
ответственностью перед семьей и детьми. Нет трагичнее
конфликта и более изнурительного и тяжкого стра-
дания для всех его участников. И без жертв не обойтись!
Либо сама любовь падет жертвой — либо семья вместе
с детьми. Дети расплачиваются за ошибки, поспешность,
неразборчивость, эгоизм, расчетливость взрослых, всту-
пающих в брак, а затем обнаруживающих отсутст-
вие истинной любви в их жизни. Кто-то любви не до-
ждался, кто-то ее не заметил, а кто-то ее успел
предать. Тянется ниточка событий и страданий и сплета-
ется в конце концов в гордиев узел. Кто здесь
судья? И где правые и неправые? Кого же карать,
а кого миловать? Правы здесь одни дети, остальные —
с виной или без вины виноваты. Как развязать этот
узел? Есть только один способ — не завязывать его!
Так нет, он завязывается, а затем разрубается, и при
этом наносятся раны всем, особенно легкоранимым
детям. Эти раны бросают тень и на саму любовь,
по природе своей светлое и чистое чувство. Конечно
же, его нельзя смешать с кратковременными увлече-
ниями и увлеченьицами или просто «игрой в любовь»,
которым предаются от скуки и пошлости жизни и по
причине которых подчас легкомысленно и безответ-
ственно рушатся семьи и остаются сиротами дети.
Трагические переживания в любви — ясный и отчетли-
вый критерий отличия ее от простого увлечения. В любви
всегда страдают, а в увлечении — развлекаются. Потому
влюбленным нельзя не сострадать, тогда как «увлекаю-
щиеся» вызывают несколько иные чувства.