Какую роль сыграл церковный раскол в истории русской культуры?

По-видимому, следует согласиться с мыслью, высказанной Н.А. Бердяевым о том, что «раскол XVII в. имел для всей русской истории гораздо большее значение, чем принято думать». Необходимость пересмотра всех церковных обрядов и приведение их в соответствие с греческой богослу­жебной практикой вызывались прежде всего стрем­лением упорядочить обрядовую практику русской церкви в условиях роста религиозного вольномыс­лия и падения авторитета духовенства. Сближе­ние с греческой церковью должно было поднять престиж российского государства на православ­ном Востоке, а разночтения в русских и греческих церковных книгах приводили порой к настоящим скандалам. Однако было бы неверно полагать, что конфликт возник из-за вопросов обрядовости — единогласия или многогласия, двуперстия или трех­перстия и пр.

За явлением церковного раскола скрывается глубокий историко-культурный смысл. Раскольни­ки переживали закат Древней Руси как нацио­нальную и личную катастрофу, не понимали, чем плох освященный временем старинный уклад, ка­кая надобность в коренной ломке жизни огромной страны, с честью вышедшей из испытаний смуты и крепнувшей год от года. За полемикой, ограни­ченной узкими рамками, обозначились очертания главного спора тогдашней эпохи — спора об исто­рической правоте. Одна сторона настаивала на ничтожестве, другая — на величии, на «правде» старины.

Раскол был большой трагедией народа. Он внушал настроения ожидания антихриста. Люди бежали в леса, горы и пустыни, в лесах образовы­вались раскольничьи скиты. В то же время траге­дия повлекла за собой необычайный подъем, твер­дость, жертвенность, готовность претерпеть все за веру и убеждения.

В многочисленной литературе раскольников оценивают как реакционеров, консерваторов, фа­натиков. Такая однозначность вряд ли верна. На­пример, по некоторым аспектам протопоп Авва­кум оказался большим новатором, чем его про­тивники. Это касается прежде всего теории и прак­тики литературного языка. Следует задуматься и над иной оценкой, появившейся в одной из после­дних работ, хотя и не следует идеализировать рас­кол: «Вероятно, не все так просто и с отношением старообрядцев ко всему новому, нерелигиозному. Спору нет, для аввакумовцев статусом истиннос­ти обладало только «древлее» — исконно-нацио­нальное, свое земное... И все же сам по себе такой подход к традиции, к прошлому еще не дает осно­ваний рассуждать о косности и «невежестве» ста­рообрядцев. Напротив, нам представляется, что в обстановке крутой ломки сложившихся социальных норм и духовно-идеологических устоев, которой отмечен весь XVII век, именно старообрядчество, несмотря на свою эсхатологическую сущность, даже фанатизм и житейскую отрешенность, сохра­нило преемственность в развитии национального самосознания и культуры. В этом проявилось бес­спорное позитивное начало движения раскола» [13].

Со временем старовер выделился в особый тип русского человека с культом труда, который иног­да сравнивают с протестантской трудовой этикой на Западе. И среди русских промышленников ока­залась весьма высокой доля староверов. В своей общественной жизни раскольники взяли за основу институт земства с его практикой советов, схо­дов, выборного самоуправления, сохраняя таким образом демократические традиции народа.