Трагическое 251

tribes of Central Australia, L., 1899). Ф. Джевонс объ­яснял Т. перенесением на внешний мир родовой орга­низации и видел в Т. «договор» о дружбе и покрови­тельстве между человеком и видом животного на манер «завета» библейского бога с Авраамом (F. В. Jevons, An introduction to the history of religion, [L.], 1896). Из Т. он выводил и приручение домашних живот­ных. Фрейзер предложил в разное время три теории Т. В «Золотой ветви» (v. 1—2, N. Y.—L., 1894, рус. пер., М., 1928) он считает Т. производным анимизма, связывая его с представлениями о «внешней душе», заключенной в к.-л. животном или дереве. Позднее (1905) Фрейзер видел в Т. не религию, а форму соци­альной магии, считая центральным в Т. обряд, нап­равленный на умножение тотемного вида, переход же от Т. к религии он связывал со сменой «перво­бытной демократии» деспотизмом. В соч. «Т. и экзо­гамия» («Totemism and exogamy», v. 1—[5], L., 1910— 1937) Фрейзер выводит Т. из незнания примитивными народами фактов, относящихся к рождению. Дюркгейм предложил чисто социальную теорию Т. (1912). То­тем оказывается лишь персонификацией или эмблемой социальных сил, власть к-рых индивид смутно ощу­щает на себе. Согласно теории Фрейда («Тотем и та­бу», Lpz.—W., 1913, рус. пер., М., 1923), аффективные импульсы негативного или амбивалентного характера переносятся с отца или группового лидера на тотем­ное животное с помощью изученных в психоанализе процессов замещения и символизации (см. также Религия, раздел История учений о религии). Из этнологов эту теорию (в модернизированном виде) применял Г. Рохейм (G. Roheim, Australian tote­mism, L., [1925]). Леви-Врюлъ выводил представления о тождестве человека с тотемич. животным из особен­ностей первобытного мышления (см. «Первобытное мышление», М., 1930, с. 58 ел.). С др. стороны, нек-рые этнологи (А. Гольденвейзер, Р. Лоуи, Леви-Строс) под влиянием неудач эволюционистов приходили вообще к отрицанию реальности Т. как социального явления или ограничивались описанием его «функ­ций» внутри культуры (Малиновский и др.).

Русские и советские ученые открыли явления Т. в Сибири и на Дальнем Востоке (Н. Харузин, А. Золо­тарев, Д. К. Зеленин), обнаружили пережитки Т. в Вост. Европе (Зеленин, Н. Никольский и др.). Связь Т. с дуальной организацией общества и экзогамией рассматривалась у С. П. Толстова и Золотарева. Выяснению социальной сущности Т. посвящены ра­боты Толстова и С. А. Токарева.

Лит.: Зеленин Д. К., Тотемический культ деревьев у русских и у белоруссов, «ИАН СССР. Отд. общ. наук», 1933, № 8; е г о же, Идеологич. перенесение на диких животных соц.-родовой организации людей, там же, 1935, № 4; его же, Тотемы-деревья в сказаниях pi обрядах европейских народов, М.— Л., 1937; Золотарев А., Пережитки Т. у народов Сибири, Л., 1934; Хайтун Д. Е., Т. Его сущность и происхождение, [Душанбе], 1958; Токарев С. А., Ран­ние формы религии и их развитие, М., 1964; М а к а г i u s R., L'origine de l'exogamie et du totemisme, P., 1961.

Д. Лялгтов. Москва.

ТРАГИЧЕСКОЕ — философская и эстетич. кате­гория, характеризующая неразрешимый обществ.-история, конфликт, развертывающийся в процессе свободного действия человека и сопровождающийся человеч. страданием и гибелью важных для жизни ценностей. В отличие от печального или ужасного Т., как вид грозящего или свершающегося уничтожения, вызывается не случайными внешними силами, а про­истекает из внутр. природы самого гибнущего явле­ния, его неразрешимого самораздвоення в процессе его реализации. Диалектика жизни поворачивается к человеку в Т. ее патетической (страдальческой) и губит, стороной. Существ, чертой Т. является то, что оно не допускает к.-л. возвышения над конфликтом, примирения или разрешения его в какой-то иной,

«высшей» сфере — в противном случае оно скорее переходило бы в область комического, преодолевалось бы в юморе или иронии.

Т. предполагает свободное действие человека, са­моопределение действующего лица, так что хотя его крушение и является закономерным и необходимым следствием этого действия, но само действие пред­ставляет собой свободный акт человеч. личности, предпринимаемый ею по собств. почину и решению. Противоречие, лежащее в основе Т., заключается в том, что именно свободное действие человека реали­зует губящую его неотвратимую необходимость, к-рая настигает человека именно там, где он пытался преодолеть ее или уйти от нее (т. н. трагич. ирония). Ужас и страдание, составляющие существенный для Т. патетич. элемент, трагичны не как результат вме­шательства к.-л. случайных внешних сил, но как по­следствия действий самого человека. В отличие от мелодраматического (вызывающего жалость, «трога­тельного»), Т. не может быть там, где человек высту­пает лишь как пассивный объект претерпеваемой им судьбы. Т. родственно возвышенному в том, что оно неотделимо от идеи достоинства и величия человека, проявляющихся в самом его страдании. Как форма возвышенно-патетического страдания действующего героя, Т. выходит за пределы антиномии оптимизма и пессимизма: первый исключается обнаруживающейся в Т. неразрешимостью коллизии, невосполнимой ут­ратой того, что не должно было бы исчезать, вто­рой — героич. активностью личности, бросающей вы­зов судьбе и не примиряющейся с ней даже в своем поражении; подлинно Т. чужда резиньяция, свойст­венная пессимистич. оценке жизни.

Т. имеет всегда определенное обществ.-история, содержание, обусловливающее структуру его худо­жеств, формирования (в частности, в специфич. раз­новидности драмы—трагедии). Т. в антич. эпоху харак­теризуется известной неразвитостью личного начала, над к-рым безусловно возносится благо полиса, и объективистски-космологич. пониманием судьбы как безличной силы, господствующей в природе и общест­ве. Поэтому Т. в античности часто описывалось через понятия рока и судьбы в противоположность ново-европ. трагике, где источником Т. является сам субъ­ект, глубины его внутр. мира и обусловленные ими действия (Шекспир).

Античная и ср.-век. философия не знает спец. тео­рии Т.: учение о Т. составляет здесь нераздельный момент учения о бытии — космологии и онтологии. Т. выступает как существенный аспект космоса, бытия и динамики противоборствующих начал в нем. Харак­терно, что в центре внимания «Поэтики» Аристотеля — воздействие Т. и формально-технич. проблемы тра­гедии, но не самый феномен Т., понимание к-рого Аристотелем может быть вскрыто лишь на основе анализа всей его философии п прежде всего его «Ме­тафизики». С т. зр. аристотелевского учения о перво-двигателе — нусе (уме), Т. возникает, когда этот вечный самодовлеющий ум отдается во власть ино­бытия и становится из вечного временным, из само­довлеющего — подчиненным необходимости, из все-блаженного — страдающим и скорбным. Тогда начи­нается человеч. «действие и жизнь» (подражание к-рым н является сутью трагедии — см. «Поэтика», 1450 а) с ее радостями и скорбями, с ее переходами от счастья к несчастью, с ее виной, преступлениями, расплатой, наказанием, поруганием вечно-блаженной нетронутости «нуса» и восстановлением поруганного. Это вовлечение ума во власть «необходимости» и «слу­чайности» составляет бессознат. «преступление». Но рано или поздно происходит припоминание или «уз­навание» прежнего блаженного состояния, преступ­ление уличается и оценивается. Тогда наступает время