Категории человеческого бытия. Ф. Достоевский о природе человека

Ощущение в своем сознании «Я» выступает ощущением того, что человек превосходит господствующие в природе связи причинной за­висимости. Он не хочет быть только причиной или следствием в соот­ветствии с физическими законами. Он хочет свободно выбирать и уп­равлять собой. Перед человеком стоит множество препятствий, кото­рые он вынужден преодолевать, побеждать или обходить. Говорить о личности — это значит говорить о том, что она окружена бесконеч­ным рядом опасностей. Жизнь состоит из ощущения своего «Я» и стрем-

ления его сберечь, с одной стороны, а с другой — из сопротивления желанию утратить сознание своего «Я». Таким образом, человеческое бытие в определенном смысле дуалистично. Каждый шаг человека огра­ничивается условиями и требованиями, предъявляемыми природной средой и обществом. В большинстве случаев человек им подчиняется, потому что невозможно физически и морально вести постоянную борь­бу. Однако именно исключения из этого правила пробуждают в нас под­линно человеческое. Поскольку мы не прекращаем искать способ про­явления своей самости («я сам»), постольку самость имеет предпосылки не быть утраченной навсегда. На самом деле мы в глубине своей никогда не утрачиваем своей самости, ибо всегда желаем решать, осуществлять свой собственный выбор. Таким образом, выбор является важнейшей составной частью человеческого бытия, одной из категорий, отражаю­щих важные особенности человеческого существования.

В современной философской антропологии, как правило, отвер­гаются всякого рода экстремистские выводы относительно возможно­сти человека игнорировать природную и социальную среду. Экстре­мизм типа субъективного произвола («что хочу, то и сделаю», «надо только захотеть» и т.д.) не осуществим в реальной жизни современ­ного человека (впрочем, как и в прошлом). Однако большинство фи­лософов-антропологов отвергают и другую крайность, противополож­ную субъективному произволу: рассмотрение человека как некоторо­го пассивного продукта внешних обстоятельств, чья миссия лишь в том, чтобы соглашаться с обстоятельствами. Постоянное соглашение с обстоятельствами, с общественной средой было бы равносильно утрате собственного «Я». В действительности человек колеблется меж­ду двумя крайностями — между полным одиночеством и поглощен­ностью обществом, уничтожающим индивидуальность.

Человек — это не целиком автономное «Я», способное обойтись без других. Но он и не растворяется в других, иначе не осталось бы «Я». Человек признает воздействие на себя общества и культуры, но «Я» должно оставаться самобытным на фоне социального и культур­ного воздействия. Поскольку мы люди, каждый из нас обладает по­тенциалом антисоциальности. Мы способны, если не практически, то хотя бы мысленно, к выражению недовольства существующими об­щественными порядками, отнюдь не всегда с разрушительной це­лью, а потому прежде всего, что нам, по словам Ф. Достоевского, дороже всего свое собственное «свободное и вольное хотение». В твор­честве Ф. Достоевского впервые было отчетливо показано, насколько дорога для человека свобода — свобода самостоятельного выбора, соб­ственного решения. Творчество Ф. Достоевского оказалось удивитель­но созвучным XX в. не случайно, что подлинное признание Ф. Досто­евского-мыслителя состоялось именно в истекающем столетии.

Ф.М. Достоевский (1821-1881) принадлежит к числу не только вы­дающихся писателей-художников, но и мыслителей-философов. Про-

изведения его содержат целостную систему философских взглядов. Цен­тральное место в учении Достоевского занимает философская антропо­логия. «В своем анализе Ф. Достоевский постоянно стремился сосредото­чить свой взгляд на «человеческом в человеке», — отмечает известный современный исследователь его творчества Р. Лаут'. Н. Бердяев писал, что «Достоевский — не художник-реалист, а экспериментатор, созда­тель опытной метафизики человеческой природы. Все художество Дос­тоевского есть лишь метод антропологических изысканий и открытий»².

По Ф. Достоевскому, коренная причина сложности человеческого бытия состоит в том, что человек есть существо, страстно желающее свободы и страшащееся несвободы. Как только человек замечает, что он в определенном плане ограничен или стеснен, он тут же устремляется против этого ограничения. Люди мирятся с существующими законами природы и общественными установлениями, потому что при такого рода ограничении им остается большое поле свободы. Однако человек немедленно пытается отвергнуть то, что он должен делать исключи­тельно в силу внешнего принуждения. Если человек видит, что не в состоянии действовать в соответствии со своими желаниями, то он готов пойти на все, чтобы настоять на своей свободе или, по крайней мере, уничтожить несвободу. Он проклинает виновника, мешающего его цели, будь то общество, Бог или слепые законы природы. Человек готов даже к тому, чтобы отвергнуть предписания своего собственно­го разума, если ощущает, что они стесняют его свободу. Человек не хочет согласиться с ролью «штифтика» — «и что же такое человек без желаний, без воли и без хотений, как не штифтик в органном вале?»³

Человек восстает против такого состояния воли. Воля хочет быть госпожой самой себе, человек хочет своеволия. «Человек, всегда и везде, кто бы он ни был, любил действовать так, как хотел, а вовсе не так, как повелевали ему разум и выгода»⁴, человеку нужно только свое собственное, свободное и вольное хотение. Подчиняться только велениям разума он не может, даже если при этом он был сверхсчаст­лив. Он должен примешивать к положительной разумности момент собственной фантазии, чтобы доказать, что он всегда остается сво­бодным человеком, а вовсе не «штифтиком». Своеволие защищает самое дорогое и самое главное — нашу личность и нашу индивидуальность. Жизнь есть нечто свободное, живое, а не функционирующее по зако­нам и формулам, она не является чем-то оцепеневшим, мертвым. Вся­кая же формула, всякий научный закон построены на искусственном омертвении жизни, на условном исключении из нее непредсказуемо­сти и произвола.

¹ Лаут Р. Философия Достоевского в систематическом изложении. М., 1996. С. 31.

² Бердяев Н.А. О русских классиках. М., 1993. С. 55.

³ Достоевский Ф.М. Записки из подполья//Соч. Т. 5. С. 114.

⁴ Там же. С. 113.

Ф. Достоевский направляет свои идеи против всякого рода одно­сторонних рационалистических представлений о человеке (теории «ра­зумного эгоизма» и т.п.). Однако размышления мыслителя не сводятся к подчеркиванию стремления к свободе. Он обращает пристальное вни­мание на этическую сторону проблемы. По Ф. Достоевскому, исключи­тельная важность для человека «свободного и вольного хотения» отнюдь не равнозначна нравственному безразличию или аморализму. Напро­тив, свобода человека возлагает на него самостоятельный выбор между добром и злом и за все последствия такого выбора. Тема о том, «все ли дозволено», т.е. каковы границы нравственного поведения человека, постоянно интересовала Ф. Достоевского, он возвращался к ней во многих произведениях. Вместе с тем в творчестве мыслителя звучит мотив бес­покойства относительно того, что люди не смогут выдержать испыта­ния свободой. В возможности добровольного отказа от свободы Ф. До­стоевский открывает еще одну важную грань сложной диалектики сво­боды. Эта диалектика находит свое наиболее полное выражение в знаменитой «Легенде о великом инквизиторе», рассказанной Иваном Карамазовым в романе «Братья Карамазовы».

По признанию многих исследователей, «Легенда» принадлежит к числу самых гениальных произведений писателя. Ее изучению и ком­ментированию посвящена обширная литература. «Легенда» многозначна и символична. В ней заключен глубокий и многообразный смысл. Пер­востепенное значение имеют не подробности и детали (события про­исходят в XVI в., инквизитор — высокий представитель католической церкви и т.д.), а именно философское содержание «Легенды». Обра­тим внимание, в частности, на то, что в этом произведении Ф. Досто­евский, продолжая свою тему о свободе человека, подчеркивает ее новый аспект. Здесь речь идет о том, что свобода, без которой челове­ческое существование немыслимо, есть не только желанное для чело­века, но и тяжесть, которую он не всегда в состоянии нести. Писа­тель не дает окончательного ответа относительно того, в какой мере люди способны преодолеть искушения во имя сохранения свободы. Он скорее предупреждает и верит.

Осуществление выбора выражает свободу человека. Но, выбирая поступок, тот или иной вариант поведения, личность выбирает себя. Она строит себя, создает свой духовный облик. Бытие, состоящее из множества актов выбора, собственно и есть жизнь личности или сама личность, взятая в динамике, движении. Таким образом, вместе со свободой возникает ответственность. Прежде всего ответственность за себя, свою судьбу. Каждый из нас в глубине души знает, что только он сам ответствен за свою судьбу, за свои удачи и неудачи даже в том случае, когда нам хочется списать свои промахи на кого-то другого или на обстоятельства. Но дело не только в этом. Ж.-П. Сартр писал: «Я ответствен... за себя самого и за всех и создаю определенный образ человека, который выбираю; выбирая себя, я выбираю человека во-

обще»'. Иначе говоря, своим поступком я выбираю не только свою судьбу и самого себя, но некоторым образом воздействую на других людей. Поступив так или иначе, я как бы говорю другим: «Именно так и следует поступать». Я задаю некоторый образец или модель по­ведения: «выбирая себя, я выбираю человека вообще», — по словам Ж.-П. Сартра. Это значит, что человеческое бытие характеризуется тем, что можно назвать «тревогой» (Ж.-П. Сартр), «заботой» (М. Хай-деггер) или «тяжестью» (Н. Бердяев).

Названные понятия говорят о том, что жизнь человека невозможна без груза ответственности: за себя, близких, за свою страну и, в преде­ле, — за человечество в целом. Многие из нас бегут от этой ответствен­ности, делают вид, что не ощущают ее. Но она настигает и тех, кто, казалось, избавился от нее или делает вид, что не замечает ее. Полнос­тью избавиться от заботы, тревоги или тяжести невозможно. Свободен от них лишь психически больной человек, наркоман, да и то не в пол­ной мере. Собственно психические недуги, самоубийства, пьянство и наркомания суть попытки ухода от тяжести жизни или свидетельства превышения той меры тяжести, которую человек в состоянии вынести. В ряде случаев обстоятельства жизни могут складываться столь небла­гоприятно, что человек оказывается не в силах вынести увиденное и пережитое. Однако и в самом совершенном обществе (если такое обще­ство вообще возможно) человек вынужден будет нести определенные обязанности, заботиться и тревожиться. Именно поэтому тревога, забо­та или тяжесть являются не социальными, а экзистенциальными катего­риями. Они выражают то, что присуще человеческой жизни как тако­вой, независимо от времени, места и социально-экономического уст­ройства общества. Жизнь всегда есть некоторая тяжесть. Следовательно, жизнь требует мужества жить, решимости переносить ее груз. Это связа­но еще и с тем, что человек в глубине своей есть одинокое существо.

Одиночество — также одна из экзистенциальных категорий чело­веческого бытия. Имеется в виду одиночество, связанное с самостоя­тельностью человека, с самобытностью его «Я», с актом собственно­го выбора, т.е. экзистенциальное одиночество. Экзистенциальное оди­ночество следует отличать от одиночества социального. Последнее обусловлено социальными факторами. Оно может быть связано с не­совершенством общества, равнодушием людей. По тем или иным при­чинам человек оказывается в изоляции от общественной жизни, те­ряет друзей, лишается нормального круга общения. Печальным при­мером социального одиночества является оставленность человека в старости, что, к сожалению, нередко происходит, в том числе и в на­шем обществе. Пожилой человек тяжело переживает отсутствие возмож­ности поделиться своими переживаниями с близкими. Равнодушие больно

¹ Сартр Ж.-П. Экзистенциализм — это гуманизм//Сумерки богов. М., 1990. С. 324.

ранит душу, существенно усугубляя и без того нелегкий период старо­сти. Общество, а тем более близкие обязаны предпринять все меры для исключения из общественного бытия одиночества по старости. В боль­шинстве случаев принципиальных препятствий к этому не существу­ет — все зависит от людей, от развитости их чувства сострадания и взаимопонимания. Во многих странах давно существует также широкая сеть учреждений и организаций, занятых социальной работой, которая включает в себя в том числе и заботу о престарелых и одиноких.

Другой вид социального одиночества — так называемое «одиноче­ство в толпе». Своеобразный парадокс его состоит в том, что человек постоянно находится в кругу людей: на работе, дома, на досуге. Всю­ду его окружает множество людей. Он постоянно вынужден вступать в более или менее тесный контакт с другими. Массовый характер совре­менного общества принуждает человека к непрерывному общению. Однако в большинстве случаев общение носит формальный характер: люди остаются замкнутыми в себе. Дело, в частности, в том, что в современном обществе человек во многом подчинен выполняемым им социальным функциям. Ему вообще грозит превращение в некото­рую социальную функцию, вытекающую из его служебных и иных обязанностей. Выполняя функцию, человек волей-неволей надевает на себя защитную маску. Он скрывает свое внутреннее «Я». Но жизнь только лишь как функционирование калечит духовный мир: человек становится «одномерным человеком», — по выражению немецкого философа Г. Маркузе (1898-1979).

Из духовного мира «одномерного человека» выпадают богатство и полнота бытия. Он суживает свой внутренний мир до крайне ограни­ченного круга интересов. В частности, жизнь такого человека может превратиться в бессмысленную гонку за потреблением все большего числа материальных благ. Однако тяга к полноценному общению и в этом случае неустранима. Тяга к общению — свойство человеческого в человеке. Поэтому одномерный человек внутренне тяготится своим положением. Его гнетет чувство своей ненужности, заброшенности, чувство глубокого одиночества. «Одиночество в толпе» преодолимо через умение наладить полноценное личностное общение хотя бы в узком кругу друзей и близких, через открытость самому себе, расши­рение горизонта интересов. Особую роль в этом могут играть произве­дения искусства и литературы. В крайних случаях необходимы меры социальной помощи, такие, как «телефон доверия» и различные формы человеческой взаимопомощи.

В отличие от социального одиночества экзистенциальное одино­чество принципиально не может быть исключено из жизни. Оно явля­ется одной из фундаментальных характеристик человеческого бытия. Человек осуществляет свой выбор, решает сам, оберегает собствен­ное «Я». Кроме того, он изменчив: настроение и мысли могут поме­няться в следующую минуту после разговора с близким. Поэтому нельзя

33-781

передать себя другому человеку. Это невозможно сделать даже при ус­ловии очень тесных или интимных отношений с другим.

Одной из самых интимных форм отношений является любовь. Любовь, так же как ранее перечисленные категории, выступает фун­даментальной характеристикой (категорией) человеческого бытия.

Любовь многообразна. В истории философской и религиозной мыс­ли, в произведениях литературы и искусства выявлены, раскрыты и красочно описаны различные виды любви. Есть любовь эротическая. Это стремление к красоте и силе. Есть любовь агапэ. Это любовь одаря­ющая, милосердная и сострадательная. Есть любовь каритативная (ка-ритас). Это любовь как нежность. Есть любовь страстная. Это вожделе­ние, стремление обладать. Эти виды любви могут существовать как раздельно, так и вместе, в составе конкретного проявления любви. Так, половая любовь может включать в себя все отмеченные виды любви или сводиться к одному либо нескольким. Конечно, она не­мыслима без страсти, а также без эроса. Но в ней также может присут­ствовать и момент нежности (каритас), и моменты милосердия и со­страдания (агапэ). Богатство проявлений половой любви делает ее роль абсолютно незаменимой для ощущения полноты и радости жизни.

Половая любовь издавна была предметом, привлекающим своей таинственностью и загадочностью. Так, Платон (428/427-347 гг. до н.э.) в своих размышлениях уделил ей особое внимание. Тема любви прони­зывает его произведения настолько, что едва ли можно найти хоть один диалог, где бы она так или иначе не затрагивалась. Специально ей по­священ диалог «Пир». Платон ведет речь не о любви вообще, а о поло­вой любви. Из нескольких слов греческого языка, служащих обозначе­нию любви — «агапэ», «филео», «эрос», Платон выбирает последнее, обозначающее половое влечение. В чем сущность половой любви или, иначе, в чем сущность Эроса, кто он таков и каковы его особеннос­ти, — именно этот вопрос обсуждают участники пира. Этот вопрос ва­жен для Платона не только в силу специфического интереса, а потому, что Эросу отводится важнейшая роль во всей картине мира.

Вероятно, Эрос как-то связан с красотой или сам есть красота — именно такой вариант выдвигается в первой фазе беседы одним из ее участников. Однако этот вариант не признается убедительным, ведь для того чтобы любить, не обязательно самому быть красивым. Эроти­ческая любовь способна родиться в душе всякого. Рождение любви придает душе некое беспокойство, некое томление и стремление. Эрос, следовательно, есть стремление; стремиться же можно к тому, чего самому недостает. Это стремление к восстановлению утраченной пол­ноты. Значит, появление Эроса и его воздействие, от которого не может уклониться никто из людей, свидетельствует об утраченной целостности, которую каждый человек неудержимо, подчиняясь эро­тическому влечению, стремится восстановить. Он ищет свою вторую половину, которую когда-то потерял, чтобы вновь соединиться с ней

и тем самым обрести полноту своего «Я» и своей жизни. В мифе об андрогине — существе, соединяющем в себе мужское и женское нача­ла, выдвигается гипотеза, что когда-то люди были андрогинами, од­нако затем они прогневили богов и те наказали их, разделив надвое. С тех пор каждый из людей томится по утраченной половине, непре­станно ищет ее в надежде вновь обрести целостность. Следовательно, Эрос, т.е. Любовь, — это стремление к целостности, к полноте жизни. Однако и это определение признается участниками беседы недоста­точным. Более того, здесь-то и начинается самое важное.

Выясняется, что если в человеке живет стремление к целостности и если он уже вступил на путь ее искания через поиски своей полови­ны, то он должен идти по этому пути и дальше, к совершенной цело­стности и полноте. Человек смертен, его жизнь ограничена опреде­ленным конечным отрезком времени. Стремясь к совершенной полно­те, он, следовательно, стремится преодолеть свою конечность, ограниченность, частичность. Все живое, пока оно живо, стремится порождать, так как оно смертно, а ему хочется утвердить себя навсегда. Способность порождать есть проявление бессмертного начала в суще­стве смертном. Но если рождать уродливое и безобразное, то едва ли этот путь приведет к вечному, совершенному. Отсюда естественно жела­ние произвести на свет и оставить после себя нечто прекрасное. Именно поэтому все живые существа и человек заботятся о своем потомстве, желая передать ему достоинства, способности и иные положительные качества. Аналогичным образом обстоит дело и с теми людьми, которые носят в себе идеи и замыслы, — они также стремятся разрешиться от «бремени» в красоте. Следовательно, окончательное определение Эро­са, по Платону: он есть «стремление рождать в красоте». Это надо понимать так, что побудительная сила Эроса влечет к прекрасному, совершенному и в сфере этого прекрасного побуждает творить по пре­красным образцам. Таким образом, Эрос выступает движущей силой всякого творчества, в том числе духовного и художественного, как наиболее надежных для приобщения к вечности.

Кроме половой любви, бытие человека включает братскую лю­бовь к ближним, любовь к природе, знаниям, к любимому делу, на­конец, любовь к Богу.

Любовь во всех случаях выступает способом преодоления духовной самоизоляции, экзистенциального одиночества. Любовь соединяет, в то время как равнодушие или ненависть отгораживают, отстраняют чело­века от мира и других людей. Любовь предполагает рассмотрение друго­го как части меня самого. Поэтому она открывает человека навстречу другому. Важно, однако, иметь в виду, что через любовь экзистенциаль­ное одиночество преодолевается, но не устраняется полностью.

Любовь — лучший из возможных, но не абсолютный способ пре­одоления одиночества. Экзистенциальная природа последнего неуст­ранима. Это имеет место и в половой любви. Если половая любовь

J3*

сводится только к страсти (т.е. к сексуальным отношениям), то едине­ние возможно лишь на короткий момент. Партнеры по сексу часто остаются абсолютно чуждыми друг другу. Чувство одиночества может при этом даже возрасти. Если же половая любовь помимо страсти вклю­чает в себя Эрос, агапэ и каритас, то в этом случае отношения любя­щих будут несравненно богаче и полнее. Полноценная половая лю­бовь, включающая взаимную нежность, милосердное и сострадатель­ное участие любящих, меняет ощущение жизни, придает ей радость цветущей полноты. Такая любовь способна устранить субъективное чувство одиночества. Однако любящий не может и не должен раство­риться в любимом. Он не может и не должен потерять свое лицо. Это означало бы не только утрату собственного «Я», но и поставило бы под угрозу саму любовь. С. Франк писал: «Любовь не есть холодная и пустая, эгоистическая жажда наслаждения, но любовь и не есть рабс­кое служение, уничтожение себя для другого. Любовь есть такое пре­одоление нашей корыстной личной жизни, которое и дарует нам бла­женную полноту подлинной жизни и тем осмысляет нашу жизнь»¹.

Еще одной категорией человеческого бытия является творчество. Надо учесть, что способность быть человеком есть способность быть не равным своей деятельности. Иначе говоря, человек превосходит то, что он совершил. Человеческие способности потенциально безграничны. Это значит, что человек есть универсальное существо. Он открыт для новых свершений, и нет принципиальных ограничений для изобретения все новых и новых видов деятельности и овладения ими. Принципиальная безграничность человека лежит в основе динамики его бытия. Следова­тельно, творчество выступает наиболее адекватной формой существо­вания человеческого в человеке. Творчество невозможно без индивиду­альных усилий. Оно всегда индивидуально-личностно. В. Розанов (1856— 1919) писал, что «в отличие от животного человек в индивидуальности своей несет свой существенный особый смысл; в ней же лежит родник всякого духовного творчества»². Поэтому человек «приносит нечто но­вое в мир, всегда не общим, что есть у него с другими людьми, но исключительным, что принадлежит ему одному»³.

Творчество не следует путать или отождествлять с борьбой. Если вдуматься в смысл понятия борьбы, легко убедится, что она есть пе­рераспределение данного, наличного, ведь сама по себе борьба ничего не рождает. Она не привносит в мир ничего позитивного, не обогаща­ет его. Отождествление творчества с борьбой неправомерно возвели­чивает борьбу. Оно настраивает на непрерывную конфронтацию. Та­кое отождествление нанесло и продолжает наносить серьезный ущерб нашему обществу. Творчество часто существует в «поле» борьбы, ко-

торая, как правило, разгорается вокруг нового изобретения, откры­тия или проекта. Но очевидно, что это борьба именно «вокруг» и «по поводу», но не само творчество. В идеальном варианте следует проду­мать процесс внедрения нового так, чтобы по возможности избегнуть конфронтации. Нередки случаи, когда неверный путь внедрения, про­воцирующий ожесточенное сопротивление, приводил к блокирова­нию позитивной идеи на долгое время.

Сказанное не отменяет того, что творчество по своей сути всегда есть «непослушание». Согласно Н. Бердяеву, оно противоположно по­слушанию. Это значит, что творчество всегда есть некоторый вызов. Это вызов устоявшимся представлениям, взглядам, институтам. Оно требует духовной твердости и мужества.

Прежде всего нужно суметь освободиться от принудительного и обязывающего воздействия привычных представлений в самом себе. Нужно стать духовно свободным. Приобретенные знания и навыки не должны висеть тяжким грузом, мешающим произнести новое слово. Нужно суметь сказать «нет» себе прежнему. Отрицание того, к чему привык и с чем свыкся, отрицание рутины собственного бытия — не­обходимый элемент творческого процесса. Говоря словами Ф. Ницше, «завоевать себе свободу и священное «нет» — для этого нужно стать львом»¹. В знаменитой притче «О трех превращениях» Ф. Ницше в алле­горической форме рисует этапы творческого процесса. Первый из них связан с приобретением знаний и навыков, накоплением информации. На этом этапе человеческий дух впитывает в себя наличные достижения культуры. Ф. Ницше сравнивает такое состояние духа с верблюдом, на которого навьючивают все больший и больший груз. Правильнее будет интерпретировать первый этап как обязательный, поскольку без него последующие фазы выродились бы либо в пустое отрицание, либо в беспочвенное фантазерство. Второй этап (о котором мы уже упомяну­ли) — «этап льва». Здесь нужно набраться решимости, чтобы отбросить то, что кажется привычным и незыблемым. Наконец, третий этап, — на котором дух обретает способность к свободному творчеству. Дух уподоб­ляется ребенку, он раскован и естествен: «дитя есть невинность и забве­ние, новое начинание, игра, самокатящееся колесо, начальное дви­жение, святое слово утверждения»². Названные этапы следует считать не только фазами творческого становления человека в процессе его духовного созревания. Они также сосуществуют и присутствуют в каж­дом акте творчества: что-то усваивается, что-то отрицается, что-то возникает в непринужденной игре творческих сил.

В творчестве происходит саморазвитие человека, расширение и обогащение его духовного мира. В этом состоит парадоксальная при­рода творчества. Кажется, что в творчестве человек отдает себя вовне,

¹ Франк С.Л. Смысл жизни//Вопросы философии. 1990. № 6. С. 40.

² Розанов В.В. Сумерки просвещения. М., 1990. С. 9.

³ Там же. С. 14.

¹ Ницше Ф. Так говорил Заратустра. М., 1990. С. 24.

² Там же.

другим людям, обществу. Это действительно так. Но одновременно происходит духовное обогащение творца. Творческий акт не может происходить за счет убывания сил творящего, иначе он превратился бы в духовное истощение. Значит, творчество — это не только отдача, но и приобретение. Конечно, творческая деятельность, как правило, требует затрат умственной и физической энергии, подчас немалых. Однако важны не сами по себе затраты труда, не сам труд, а его смысл. Творец обогащает окружающий мир и самого себя новыми смыслами. Так архитектор и строитель, застраивая или перестраивая жилой рай­он, изменяют городской ландшафт. Они придают ему новый смысл, порядок, структуру, конфигурацию. Они насыщают его определенны­ми символами. Созданное (помимо своего непосредственного функ­ционального назначения) будет рождать определенные настроения, воздействовать на духовный строй людей. Мастер художественной фотографии вообще ничего не преобразует в окружающем мире. Но его деятельность будет творческой, если он нашел неожиданный ра­курс, обратил внимание на характерную деталь, если его произведе­ние заставляет задуматься над тем, что порой на первый взгляд ка­жется привычным. Иначе говоря, если он придал известному неизве­стный ранее смысл. Следовательно, творчество не следует связывать с безудержной жаждой преобразования внешнего мира — природы и общества. Напротив, следует задуматься над тем, какие смыслы мы породим своей деятельностью, какие чувства, мысли и настроения будут пробуждать наши произведения.

ЛИТЕРАТУРА

Вышеславцев Б.П. Этика преображенного эроса. М., 1994. С. 109-114.

Гуревич П.С. Философская антропология. М., 1997.

Русский эрос или философия любви в России/Сост. и авт. вступ. ст. В.П. Шестаков. М., 1991.

Проблема человека в западной философии. М., 1988.

Это человек: Антология. М., 1995.

О великом инквизиторе. Достоевский и последующие. М., 1991.

Лаут Р. Философия Достоевского в систематическом изложении. М., 1996.

РуткевтА.М. Психоанализ. М., 1997.

Соколов А.В. Структура, генезис и проверка психоаналитической тео­рии. М., 1992.

Шамшурин В. И. История культуры и проблема человека//Историко-философский ежегодник. М., 1993.

Шаповалов В.Ф. Творчество. Борьба. Духовное одиночество//Вестник МГУ. Серия «Философия». 1992. № 6.

Шаповалов В. Ф. Человеческая внерациональность и свобода личности// Свободная мысль. 1994. № 1.