Славянофилы и западники

В отличие от Ленина Маркс при анализе западноевропейского капитализ­ма опирался не только на солидную источниковедческую базу и эмпиричес­кие факты, но и на давнюю теоретическую традицию, прочную теоретичес­кую базу, заложенную трудами таких выдающихся ученых, как Сен-Симон, А. Смит, Д. Рикардо и десятки других экономистов, которые до сих пор чис­лятся в ряду классиков мировой науки. Степень зрелости теоретической на-

уки о капитализме соответствовала степени зрелости самого капитализма, успевшего обнаружить свои преимущества и недостатки.

Историческая зрелость западноевропейского капитализма проявилась именно в том, что он успел создать плеяду великолепных ученых, которые не витали в облаках абстракции и не фантазировали о том, каким должен быть капитализм в их стране. Они сформулировали свод теоретических знаний и поставили его на прочную эмпирическую основу. Но в России ничего подобного не было. Даже сама постановка вопроса о возможности капитализма в России подвергалась сомнению. Ученые спорили о том, есть в стране капитализм или его нет. Идейные позиции поляризовались. Усто­явшегося свода теоретических знаний, на который можно опереться при изучении фактического материала, не существовало. Если и появлялись теоретические разработки о новом общественном устройстве, то все они были заимствованными.

Сторонников капитализма в стране было меньшинство. Позиция народ­ников, не принимавших капитализм, поддерживалась и пропагандировалась

официальными кругами. В те годы никто еще не знал, что за капитализ­мом будущее, что по этому пути разви­тия вскоре встанет все прогрессивное человечество. Поэтому многие его считали неким историческим отклоне­нием, исторической случайностью, которую можно обойти стороной.

Отсутствие национальной теорети­ческой традиции при анализе капита­лизма вынудило Ленина воспользо­ваться готовой концептуальной схе­мой. Почему марксистской? В конце XIX — начале XX в. именно марксизм был доминирующим направлением не только в отечественной социологии труда, не только в социологии в целом, но и во всем обществоведении Рос­сии. С «Капиталом» Маркса русская интеллигенция связывала свои надеж­ды и прогрессивные намерения. «Капитал» успел стать безупречным авто­ритетом. Разделял общее настроение и Ленин.

Такова идейная обстановка на рубеже веков. Сама же объективная дей­ствительность не давала однозначного преимущества в пользу той или иной теории. В жизни тогдашней России можно было найти факты в пользу как теории капитализма, так и противоположной ей точки зрения. Интерпрета­ция фактов во многом зависела от выбора теории. Но сама по себе теория, разработанная в «Капитале», однозначных доводов в пользу одного из под­ходов не давала. Так говорил Маркс¹⁶. Более того, он указывал как на непре­ложный факт, что обобщение данных о России свидетельствует скорее о жизнеспособности русской общины, т.е. о недостаточности объективной почвы для капитализма.

¹⁶ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 19. С. 251.

Был ли Маркс славянофилом? Вопрос не из простых. Маркса следует считать славянофилом условно или «постфактум». Реальное славянофиль­ство, как оно сформировалось под влиянием братьев Киреевских, Хомякова и братьев Аксаковых, базируется на совокупности теоретических положений, лишь часть которых разделял Маркс. К ним относятся: высокая оценка ис­торической роли крестьянской общины, признание возможности для Рос­сии специфического пути развития, акцент на ценностях коллективизма и кооперированном труде. Но Маркс не соглашался с другими установками славянофилов, в частности такими, как признание особой роли России, не­обходимость сохранения патриархальных институтов управления, в том чис­ле царского самодержавия, воин­ственное отрицание общечеловечес­ких ценностей в виде достижений западной цивилизации. Так, у И. Ки­реевского социокультурным началом русской самобытности выступало православие, с чем не мог согласить­ся Маркс. Но не потому, что он был в этом вопросе западником, т.е. отда­вал предпочтение католицизму или протестантизму. Маркс нивелировал роль религии как социального инсти­тута. Но он согласился бы с К. Аксаковым в том, что община является осно­вой русского общественного устройства.

Известно, что модель будущего социалистического устройства общества была разработана Марксом и Энгельсом в 1848 г. в «Манифесте коммунис­тической партии». Тогда у них, по их собственному признанию, были весь­ма ограниченные исторические познания¹⁷. В тот период у них еще оконча­тельно не сформировались концепция азиатского способа производства, глу­бокое и адекватное понимание общины во всем многообразии ее форм и видов. В этот период, назовем его ранним (в данном случае хронология твор­чества Маркса условна и целиком привязана к вопросу о роли общины), Маркс еще не приступал к изучению социальной истории России. Это слу­чилось в 1875 г., когда он, выучив русский язык, читал русскую прессу и общался с русскими мыслителями. К этому времени Маркс написал «Капи­тал» и успел подготовить к печати его первый том.

Ранний период завершается для нас созданием «Капитала». Как мы уже говорили, в письме к В. Засулич Маркс указывает, что «Капитал» применим только к странам Западной Европы, т.е. он служит теоретическим обоснова­нием лишь одной модели перехода к социализму, а именно западноевропей­ской — обязательно через капитализм. Конечно, для России она не годилась. Таким образом, Ленин (и все мы) знал только одну Марксову модель пе­рехода к социализму. Но оказывается, что у Маркса было две, а не одна мо­дель перехода. Иначе неясен смысл его письма В. Засулич. Там он говорит: в России необходима революция, она может уже сейчас перейти к социализ­му, минуя капитализм и сохранив общину¹⁸. Такова зрелая модель Маркса

¹⁷ Фува Т. Марксова теория развития и азиатский способ производства // Народы Азии и Африки.1988. № I.C. 60.

¹⁸ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 19. С. 401, 407, 410.

перехода к социализму, с которой не был, по всей видимости, знаком Ленин: в основном его произведении мысли Маркса о русской общине не нашли отражения.

В ранний период исходным объектом для изучения и построения модели перехода к социализму для Маркса служила Англия. Естественно, что модель получилась западноевропейской, исторически неполной. В зрелый, или по­здний, период Маркс расширил свои познания и предложил еще одну мо­дель перехода. Поскольку объектом изучения служила Россия, вполне логич­но, что модель получилась восточноевропейской. Неизвестно, что случилось бы, если бы Маркс взял за пример Америку. Может быть, на свет явилась бы третья модель перехода?

Вопрос вполне уместный с методологической точки зрения. Дело в том, что модель структуры социалистического общества по своему научному ста­тусу является общесоциологической. И она не менялась: нет общей модели для Англии, нет другой общей модели для России. Иное дело концепция пере­хода к социализму. У нее другой статус: она является частносоциологической моделью. Следовательно, она просто обязана учитывать внутристрановую специфику — географию, историю, экономику, социальную структуру и культуру того общества, к которому применяется общая модель. Конкретная теория операционализирует общую и, следовательно, серьезно отличается от нее и от другой конкретной модели. Поэтому нет ничего удивительного, с точки зрения самых строгих канонов науки, в том, что один автор предлага­ет несколько частносоциологических моделей перехода к социализму.

Конечно, нет противоречия в том, что у Маркса несколько моделей пе­рехода к социализму. Противоречие появляется тогда, когда одну модель при­меняют там, где должна действовать другая. Прав ли Ленин, применивший западноевропейскую модель перехода к типично восточноевропейскому ре­гиону? В 1950—60-е гг. на Западе появилась известная всем теория модерни­зации. Она описывала путь, каким отсталые страны должны догнать пере­довые и достичь материального благополучия. Из сферы теории эта модель вскоре перекочевала в практическую область. Исламские страны, в частно­сти Иран, начали вестернизировать сверху. В результате сегодня Иран резко повернул к традиционному обществу под флагом идеи исламского фундамен­тализма. Обнаружилось, что экономически он отстал от тех исламских стран, которые не гнались за Западом, а развивались согласно внутренней логике и национальной специфике.

На пути механического подражания ничего путного не рождается. Из чего возникла французская социология? Из попытки мыслителей объяснить, по каким социальным причинам Франция отстает в капиталистическом разви­тии от Англии. Немецкая социология возникла из попытки М. Вебера, В. Зомбарта, Г. Зиммеля и других лидеров Общества социальных политиков объяснить национальную специфику Германии, проанализировать соци­альные факторы, сдерживающие общество на пути капиталистического раз­вития. Национальная социология рождается на национальной почве, а не на нейтральной полосе.

А где в России великая национальная социология, дарящая миру ориги­нальные идеи? Попробуем разобраться.

Среди отраслей русской социологии XIX в. наиболее оригинальной и са­мобытной была аграрная социология. А «рабочий вопрос» возник в обще-

ственном мнении России лишь в конце 1880-х гг. после того, как государ­ство вмешалось в прежде никак не регулируемые отношения между трудом и капиталом. Для выяснения ситуации в промышленности создаются специ­альные органы контроля — фабричные инспектора, которые проводят регу­лярные обследования положения рабочих. Постепенно формируется необ­ходимая науке эмпирическая база, и лишь после этого в России появляются основополагающие научные труды о промышленном производстве и зарож­дается индустриальная социология.

Однако и раньше в стране предпринимались попытки дать систематичес­кое описание положения рабочего класса. Например, В.В. Берви-Флеровский в произведении «Положение рабочего класса в России»¹⁹ использовал боль­шой статистический материал и лич­ные наблюдения, но они не позволили ему создать теоретически непротиво­речивую концепцию рабочего класса. Любопытно, что, хотя автор пишет о рабочем классе, главным действую­щим лицом книги выступает русская община. Основанная на всеобщности труда и коллективизме коммуна, по мнению Берви-Флеровского, может стать высшей формой самоуправления народа. Только общины способны про­тивостоять разлагающему влиянию на общество бюрократии и превратиться в точки социального возрождения России.

Работа Берви-Флеровского появилась в 1869 г., когда в центре обществен­ного внимания еще находился крестьянский, или общинный, вопрос. Мно­гие из рядов русской интеллигенции искали в общине спасительный мостик в будущее, местами преувеличивая ее достоинства. Именно в это время до­стигает расцвета самое мощное в отечественном обществознании направле­ние — русская государственная школа, поставившая изучение поземельной общины на недосягаемую научную высоту. Вполне естественно, что выводы и ход анализа Берви-Флеровского были созвучны духу времени. Но почему его работу очень высоко оценил Маркс еще до того, как он вплотную при­ступил к изучению России?

В начале XX в. доминирующими становятся марксизм, методология со­циально-экономического анализа, разоблачительная критика российского капитализма и эмпирические исследования предприятий. Появляются такие крупные фигуры, как М. Туган-Барановский, К. Пажитнов, А. Лаппо-Дани-левский. Реально оценивая уровень развития российского капитализма, точ­кой социального возрождения они считают все-таки промышленный труд, а не сельскую общину. Их кредо можно выразить так: спасением России от язв первоначального накопления капитала и недостаточного развития капи­тализма может быть только развитие самого капитализма. Чем не ленинская формула?

¹⁹ Берви-Флеровский ВВ. Избранное. Экономика. Произведения. М., 1958—1959. Т. 1.

На основе тщательного анализа и привлекая факты, Туган-Барановский стремился доказать синхронность развития российского и мирового капи­тализма. С середины XIX в. Россия переживала те же промышленные кри­зисы и почти в то же время (с отставанием на 40—50 лет), что Западная Евро­па и США. Для Туган-Барановского это решающий аргумент в пользу того, что Россия является капиталистической страной, что она прочно и беспово­ротно втянута в кругооборот мирового капитализма²⁰.

Но синхронны ли два капитализма? Маркс не отрицал того факта, что Россия уже заражена капитализмом. Но что это за капитализм? Индустри­альные накопления в аграрной стране с крайне неэффективным управлени­ем возможны только за счет разорения огромной массы крестьянства. «Го­сударство выпестовало те отрасли западной капиталистической системы, ко­торые, нисколько не развивая производственных возможностей сельского хозяйства, особенно способствуют более легкому и быстрому расхищению его плодов», — писал в 1881 г. Маркс²¹. Но разве в 1930-е гг. и позже промыш­ленность создавалась не за счет ограбления крестьянства? По существу по­добные отрасли есть не что иное, как «наросты капиталистической систе­мы», — биржа, спекуляции, банки, акционерные общества, железные доро­ги, которые в отсталой стране «легче всего было привить»²². Получается множественный паразитизм: сначала на крестьянстве паразитирует промыш­ленность, затем она дает жизнь паразитирующему финансовому капиталу, а над всеми ними нависает еще один спрут — госаппарат, который является своеобразной «сверхобщиной».

Однако крупные промышленные предприятия, которыми гордились сто­ронники российского капитализма и приводили их в качестве решающего критерия его существования в стране, находятся под опекой и протекцио­низмом государства, что помогает формироваться монополиям, но препят­ствует развитию мелкого и среднего бизнеса — основы частного капитала. Последний и не может развиться, так как в стране нет соответствующей финансовой опоры.

Итак, по Марксу, русской общине, для того чтобы перейти с низшей сту­пени на вторую, высшую, необходимо несколько столетий. Но и для разви­тия адекватных капитализму финансовых институтов тоже необходимо не­сколько веков. И это говорит признанный специалист по капитализму, с мнением которого считается весь мир. Но Ленин и Туган-Барановский при­держиваются иной точки зрения: если Россия и отстает от Европы, то на несколько десятилетий, которые легко наверстать при нынешних темпах экономического развития.

Туган-Барановский М. Русская фабрика в прошлом и настоящем. М, 1938. Т. 1. С. 259-293.

²¹ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 19. С. 409.

²² Там же. С. 409.

ЭЭ7