Военный коммунизм и новая экономическая политика: надежды и разочарования

«БОСАЯ ПРАВДА» А. ВЕСЕЛОГО

Военный коммунизм — это принудительная попытка навязать российс­кому менталитету марксистские стереотипы. Сам Маркс никогда не рас­сматривал Россию в качестве первой страны, которая должна утвердить на своих безбрежных просторах идеалы социализма. На роль пролетар­ского авангарда крестьянскую по преимуществу страну выдвинули рос­сийские большевики, по-своему интерпретировавшие идеи Маркса. Они правильно рассчитали, что идеи, овладевшие народными массами, ста­новятся непобедимой силой. Только вот какие идеи и какими массами овладевают...

Если уж европейский пролетариат, гораздо более грамотный и квалифи­цированный, чем дореволюционный российский, хотя и симпатизировал марксистской идеологии, вовсе не рвался на баррикады, чтобы превратить ее в материальную силу, то что тогда говорить о населении России. Здесь крестьянство составляло 80% населения, а рабочий класс —менее 10%. При­чем последний — это недавние крестьяне, выкинутые в город и не всегда пристроившиеся в нем. Для того чтобы сделать идеологию революционной силой, надо прежде сделать ее принципы понятными для большинства тех, кто в этой революции должен участвовать. В крестьянской стране крестьян­ской революции быть не могло. Она не укладывалась в схему Маркса. Нуж­на была пролетарская революция, но тогда ее участниками должны стать лишь 10% населения, а оставшееся большинство, не желающее и не прием-

люшее ее, должно стать объектом революционного насилия (при захвате власти) и революционного перевоспитания (при ее удержании).

Сделать понятной означает приспособить очень абстрактный стиль суж­дений Марксова «Капитала» (построенного на гегелевской философии) к уровню развития полукрестьянских, полупролетарских масс. Иными слова­ми, профанировать науку, опустить ее до уровня обыденных представлений малограмотной массы, сделать ее доступной пониманию широких слоев.

Историкам еще предстоит выяс­нить, сколько явных и скрытых усту­пок субъективным условиям (той «мелкобуржуазной стихии», о кото­рой говорил Ленин, характеризуя крестьянство, еще только становив­шееся на путь товарного производ­ства) пришлось сделать Ленину, Бу­харину, Сталину, Дзержинскому и другим деятелям партии, строившим на западноевропейских идеях Марк­са русский вариант социализма. Иными словами, сколько в теории и на практике пришлось совершать того, что отвечало не целям, выдви­нутым в свое время Марксом и Эн­гельсом и получившим всестороннее научное обоснование, а самым при­митивным, но глубоко жизненным стереотипам массового сознания. Стереотипам, которые отражали ча­яния и убеждения социальных низов России. Именно низов, а не интелли­генции. Ведь революция и соверша­лась с ориентацией на них.

Реальная политика мало похожа на улицу с односторонним движением, улицу, на которой заранее расставлены дорожные знаки, предупреждающие об опасных поворотах. Реальная история социалистического строительства напоминает скорее оживленный проспект в часы пик, в минуты столпотво­рения, хаотического перемещения больших масс людей. Ленин неоднократно повторял, что сейчас мы еще не знаем, через какие зигзаги и повороты мы пойдем к социализму, детали уточнит только практика.

Для социолога, изучающего социальную историю общества через движе­ние социальных групп, классов и слоев, практика отображается в расстановке движущих сил на каждый момент времени. Уточнить детали — значит для него выяснить формы массового сознания и поведения, которые в будущем способны вызвать нарушения объективных закономерностей, изучить их в самом зародыше, когда кроющаяся в них социальная энергия только еще готовится выплеснуться наружу. Изучить прежде всего коллективные фор­мы поведения, коллективное сознание, которые, выбившись из привычно-

го, веками накатанного русла (а так всегда происходит в периоды социальных революций), готовы проявить себя совершенно непредсказуемым образом.

Именно коллективное, а не индивиду­альное начало в переломные моменты становится детонатором истории.

Революционные массы, только что свергнувшие ненавистную им власть капитала, готовы были при­нять скорее уравнительные идеи во­енного коммунизма, чем товарно-денежные реалии новой экономичес­кой политики, экономического и социального неравенства. К этим ре­алиям еще предстояло приблизиться через трудные годы уравнительного коммунизма, через принудительный труд и карточное распределение, эко­номические кризисы и нетерпимость продразверстки.

Переход к нэпу был вынужденной, хотя с исторической точки зрения вполне логичной мерой. Для такого перехода созрели экономические и политические предпосылки, но не со­циально-психологические. Середняцкие массы крестьянства с воодушев­лением приняли замену продразверстки продналогом. Но это был еще не нэп. Точнее, только одна его сторона. Ведь одновременно с этим возрож­дались буржуазные слои городского и сельского населения, разбухал бю­рократический аппарат, резко дифференцировался доступ к социальным

благам, восстанавливалось неравенство в распределении материальных ценностей. Именно с этим массы боролись в ходе социалистической революции. И вот те­перь все начало возвращаться. Многие по­чувствовали себя разочарованными, об­манутыми. В первую очередь это относит­ся к демобилизованным фронтовикам, вдовам и сиротам, бедняцким массам в деревне, деклассированным слоям проле­тариата. Недовольство этих слоев пред­ставляло ту самую пороховую бочку, на которой могла подорваться мирная поли­тика нэпа.

Нэп привел одновременно к двум про­цессам: становлению среднего класса де­ревни и новой социальной дифференциа­ции села. В конце восстановительного пе­риода, в 1924—1925 гг., к категории безземельных относилось около 10% сельского населения. Крестьяне-бедняки составляли 26%, середняки — 61%,

кулачество — 3—4%'. Зажиточные крестьянские хозяйства были сконцентри­рованы главным образом в Поволжье, на Урале, в Сибири и на Дону, где к концу 1920-х гг. кулачество составляло около 5% сельского населения и было достаточно влиятельным. Зажиточные крестьяне обычно хорошо вели хозяй­ство и, таким образом, являлись примером для середняков. Богатые кресть­яне и кулаки в годы нэпа укрепляли свои экономические позиции, часто попадали в местные органы власти. Бедняки, лишенные экономической помощи и поддержки государства, не могли успешно интегрироваться в нэп. По сравнению с 1920 г. их положение к концу 1920-х гг. ухудшилось: 60% сельскохозяйственных наемных рабочих в 1925—1926 гг. вообще не распола­гало посевными площадями, у 89% не было тяглового скота, а треть их не имела даже коров².

Бедняцкие слои, составлявшие 35— 40% сельского населения, воспитан­ные Октябрьской революцией на иде­ях равенства, болезненно реагировали на новый этап социальной дифферен­циации, происходившей в деревне. После окончания Гражданской войны многие семьи вернулись в село из го­рода, это увеличивало число мелких хозяев и затрудняло процесс их эконо­мического подъема. Показательна сводка о настроениях крестьянства, которая была направлена 5 июля 1928 г. секретарю Рославльского укома ВКП(б) Смоленской губернии мест­ным уполномоченным ОГПУ: «За последнее время по уезду среди бедноты и середняков имеются большие недовольства на недостачу хлеба. В это вре­мя кулаки пользуются этим моментом и зажимают бедноту в кабалу... Кула­ки злостно повышают цены на хлеб, и беднота не в состоянии его купить. Тогда кулаки дают им хлеб на отработку. Беднота говорит: "Хлеб отправили за границу, а мы пропадаем от голода и попадаем в руки кулака"»³. Это было время так называемого зернового кризиса конца 1920-х гг. и массового не­довольства, которое обращаюсь не против богачей, спекулировавших зер­ном, а против советской власти.

Удачнее других раскрыл мироощущения тех, кто считал себя обделенным советской властью, Артем Веселый (псевдоним писателя Н.И. Кочкурова). Путешествуя по Каме и Волге, сибирским рекам и Кубани, он собрал бес­ценный исторический материал: письма и записи интервью с участниками Гражданской войны, архивные материалы и официальные документы. Обоб­щив большой массив данных, А. Веселый в художественной форме провел по существу социологический анализ нэповской России. Работая над руко­писью, писатель «зимой 1926 г. в труднейших условиях повторил путь, про-

¹ Белади Л., Краус Т. Сталин. М, 1989. С. 155-158.

² Там же. С. 157-158.' Там же. С. 158.

деланный отступавшей XI армией через астраханские пески; он знакомился с архивными документами в крайистпартах, беседовал со многими участни­ками мировой и гражданской войны»⁴.

Рассказы о Гражданской войне ее реальных участников, об их судьбах, порой весьма драматичных, А. Веселый воплотил в виде писем из станицы,

составивших основу произведения «Босая правда». В одном из черновых вариантов такого письма бывший красный партизан говорит, что в мир­ное время забыли их героические дела, как они «голыми шашками проруба­лись через всю Украину... После демо­билизации в 1921 г. красные орлы вер­нулись в свои станицы, хутора и села и что же здесь нашли? Дома нет. Хо­зяйства разграблены и уничтожены. Жены в кабале у кулаков. Дети — сиро­ты беспризорные. Вернувшиеся кале­ки и больные вынуждены были надеть на плечи вместо винтовки латаную торбу. Мы обижены нашей жизнью... Нам нигде нет места. Неужели мы не заслужили кусок хлеба?»⁵. Война и мир — вечная тема русской истории. Но здесь она приобрела новое звучание, такой драматический оттенок, которого раньше, пожалуй, никогда не было. Впервые в нашей истории произошла гражданская война, а не освободительная, как было прежде. Русские убивали русских, один класс шел войной против другого, один социальный слой уничтожался ради дру­гого. Разумеется, было и мародерство, массовое дезертирство, бессмыслен­ная жестокость — неизбежные атрибуты любой войны. Но выковывались также особые моральные принципы боевой выручки, окопного равенства, голодной пайковой справедливости, предоставлялась возможность навести порядок сейчас и немедленно, если у тебя оружие. Такая система ценностей, сформировавшаяся в военное время, была перенесена затем в другой мир, мир послевоенный. В этом-то и заключались истоки будущей трагедии. По существу, утверждение идеалов нового, невиданного в истории общества, общества самого гуманного и человеческого, пришлось начинать с жестокой резни, где порой попранными оказывались все ценности и святыни. Чело­веческая душа ожесточилась, она побывала на дне отчаяния и психологически была готова к жестокости и принуждению, причем во имя высоких нрав­ственных ценностей.

Рождалась особая нравственность, которая не понятна мирным поколе­ниям. (Сейчас ее могут воспринимать, пожалуй, только афганцы, а раньше переживали участники Великой Отечественной войны.) Идеалы справедли­вости и равенства фронтовики воспринимали в особо обнаженной форме. Справедливость они считали не милостыней или незаслуженной наградой,

⁴ Новый мир. 1988. №5. С. 136. ^ь Там же. С. 152.

а как естественное вознаграждение за пролитую кровь. Но советская власть, за которую они проливали эту кровь, вроде бы о них забыла: «Голоса наши когда-то гремели на кровавых полях, а нонче они робко звучат в стенах кан­целярий. Много погибло наших дорогих товарищей, но о них и помину нет местной властью. Нас, защитников и завоевателей, восхваляют и призыва­ют только по большим праздникам... во время проведения какой-нибудь кам­пании, а потом опять отсовывают в темный угол. Закомиссарились прохво­сты, опьянели властью. Ежели таковые и впредь останутся у руля, то наша республика еще сто лет будет лечить раны и не залечит», — пишут красные партизаны своему бывшему командиру⁶.

Послевоенный мир обернулся для фронтовиков голодом и разрухой, ко­торую они сами же и создавали, обернулся той же самой канцелярской во­локитой и показухой, которая была и прежде, против которой они вышли на бой, но одолеть так и не смогли и которая теперь вот одолевает их самих. Вожделенной справедливости и равенства нет, впору снова начинать крова­вую бойню за восстановление попранных идеалов и ожиданий. Напомним, что это был самый расцвет эпохи нэпа, того самого, о котором фронтовики в произведениях А. Веселого скажут: «Защитники в земле, инвалиды на земле,

а главки, наверху, на основе нэпа да­вят нас»⁷. И бойня не замедлила себя ждать — сначала поголовное уничто­жение миллионов середняков и зажи­точных крестьян начала 1930-х гг., ко­торых зачислили в кулаки и мироеды, а затем практически такое же поголов­ное, хотя и меньшее по численности (в силу малочисленности самой этой прослойки), истребление интеллиген­ции конца 1930-х гг. Возвращение к военному коммунизму и уравнитель­ной справедливости, возможно, было спровоцировано недовольными «низа­ми». Оно совершалось «верхами» как бы от имени этих низов и ради защиты их прав. Однако «сталинский комму­низм», т.е. коммунизм наоборот, лишь удачно спекулировал на настроении широких масс. Конечный итог — укрепление диктатуры той самой бюро­кратии, которая возмущала несправедливо обиженных фронтовиков. Есте­ственно, что основным средством выступали принуждение и произвол.

Словом, для многих Гражданская война завершилась не торжественным воцарением диктатуры пролетариата в союзе с крестьянством, а повсемест­ным захватом власти недобитой буржуазией, культом произвола и насилия. К концу войны «главные тузы утекли за границу, а всякая шушера — князиш-ки, купчишки, адвокатишки, офицеры, попы и исправники — остались как раки на мели... Осели они у нас и полезли в Советы, в тресты, в партию, в школу, в кооперацию... Не отставали от них и местные контры... Дети ихлезут в комсомол, а внуки в барабанщики», — в бессильной злобе изливают душу

⁶ Новый мир. С. 160.

⁷ Там же. С. 153.

герои Артема Веселого. Они захватили командные посты в органах власти, присвоили основные средства производства, без которых крестьянин зады­хался, — землю, лошадей, трактора. «Из 6 купленных станицей тракторов 2 достались кулакам, 1 совхозу, 1 колхозу и 2 куплены середняцким товари­ществом. Плывет из-под бедняка завоеванная земля кулаку в аренду». В то

время как кулаки и подкулачники жи­реют, вдовая беднота — жены и мате­ри солдат революции — нищенствуют. Мать красного командира, погибшего в гражданскую, ходит «с холщовым мешком под окнами и выпрашивает милостыню у тех же богатеев-казаков, которые занасиловали ее дочь и загна­ли в могилу мужа и двух сынов. В про­шлом году, пишут красные партизаны в «Босой правде», мы выхлопотали ста­рухе пенсию в 6 р. 50 к. Три раза ходи­ла она в район и не могла получить... Жалко ее нам, старым партизанам, но чем поможешь? Сами варим щи из крапивы, да и то через день»⁸. Запутавшийся мир запутавшихся в неправде людей: все перевернулось, правда и неправда поменялись ролями в этой сатанинской пьесе. И снова встает неизбывный и, кажется, неразрешимый российский вопрос, кто ви­новат? Для ответа на него пришлось затеять невиданную революцию и пройти через горы трупов в Гражданскую войну, а ответа опять нет... «Было время, мы протаптывали для дорогой советской власти кровавые тропы, а теперь она забывает нас». Кто прятал свою шкуру в тылу — теперь у кормила власти, а кто проливал свою кровь — просит у них подачки. На этом карнавале чело­веческой неправды люди сбрасывают одни маски и надевают другие. Герой-командир Федор Подобедов, порубивший под Фундуклеевкой три сотни махновцев, сейчас не может найти никакой работы и вынужден устроиться завхозом. Когда-то обладавший неограниченной властью над жизнями лю­дей, он теперь «докатился до метлы» и сильно запил. Красный командир промышляет воровством казенных лошадей и вскоре попадает под трибунал, где судит его бывший белогвардеец — прапорщик Евтушевский. Но теперь он не враг, а благообразный чиновник, обладающий безграничной властью над тем, кто когда-то, было время, обладал такой же властью над ним самим. Они поменялись ролями, и это — навсегда. Что же делать? Бывший красный командир выхватил шашку у конвойного и зарубил прапорщика, а сам ушел за Кубань в горы. Вскоре из обиженных бойцов, отдававших раньше кровь за советскую власть, теперь сколотилась шайка бандитов, которые «жгли совхозы, громили Советы, вырезали коммунистов и комсомольцев, поезда грабили»⁹. Другой красный командир — начальник конной разведки Яков Келень — при поддержке тестя обзаводится богатым хозяйством, не пуская

⁸ Новый мир. С. 156-157.

⁹ Новый мир. С. 156.

своих бывших товарищей даже на порог дома. «Или вот другой вождь — за­ведующий кооперацией, бывший кузнец Евтихий Воловод. Закрыл глаза портфелем, прибил, гад, на кабинетной двери лозунг: «Без доклада не вхо­дить»... Живет Евтихий с капитаншей Курмояровой, которую он забрал в плен под селом Кабардинкой... В усадьбе у них стоит раскрашенный в две краски сортир на замке... Евтихий партийную школу кончил, теперь нас уму-разуму учит. Он нам про строительство социализма, а мы ему про сортир напомним, он про хозяйственный рост страны, а мы про то, что жрать нече­го, а у него полон двор птицы, поросят, две коровы, жнейка, косилка, четы­ре собственных лошади»¹⁰.

Произведения А. Веселого, несомненно, основаны на фактических дан­ных. Поэтому они вполне могут служить источником, на основе которого

должны строиться социологические обобщения и выводы. Но в них отра­жена особая социальная реальность, та, которая изучается самостоятельной дисциплиной — социологией повсед­невности. Правда, в западной фило­софской традиции анализ повседнев­ности зачастую строится на почве социально-психологических экспери­ментов. Такова феноменологическая социология Л. Шюца и Г. Гарфинкеля. Но у А. Веселого общепринятый и нормальный ход событий нарушается не в искусственной эксперименталь­ной ситуации, а в естественно-исторической логике событий.

В результате такого нарушения создается особая, вывернутая наизнанку повседневность, в которой обнаруживаются доселе не известные грани со­знания и бытия, поведения и нравственности людей. Ненормальное, откло­няющееся, неодобряемое в обычной жизни вдруг типизируется в массовом поведении, превращается в онтологические категории повседневности. Обычный мир оборачивается фантасмагорией с совершенно иной структу­рой реальности. Причудливые видения и бредовые фантазии (так переводится с греческого слово «фантасмагория»), социальная нежить, будто уничтожен­ные революцией, оживают и становятся демиургом новой жизни. Все, про­тив чего боролись революционеры, возродилось, но в еще более уродливой форме.

Революционное насилие, Гражданская война, красный террор не дали народу чаямого царства свободы. Произвол вообще никогда не ведет к сво­боде. Но свобода вновь остается той заманчивой целью, ради которой со­циальные «низы», своей кровью обагрившие поля Гражданской войны, опять готовы идти в бой, применить насилие и произвол. Нужен только сигнал и некто, кто призовет их под свои знамена на борьбу против «недо­битой контры» и перевоплотившейся в красных руководителей буржуазии. В отличие от большинства «постреволюционных» писателей, неудержно воспевающих новую власть, А. Веселый писал только правду. В основе его произведений — подлинные письма фронтовиков. В августе 1929 г. «Прав-

¹⁰ Новый мир. С. 161.

да» публикует сообщение под названием «Постановления о льготах бывшим красным партизанам и красноармейцам не выполнялись». Этот материал перепечатывается «Известиями», где особо выделяется заключительная часть постановления Президиума ЦК ВКП(б) и Коллегии НК РКИ СССР: «В случае обнаружения невыполнения законов правительства виновных в неисполнении предавать суду, невзирая на лица и их служебное положе­ние. О результатах проверки представить доклад Совету Народных Комис­саров Союза ССР»".

Дата публикации весьма примечательна. 1929 г. — это год великого пово­рота от нэпа к реставрации военного коммунизма. В экономически и социально отсталой стране средств для улучшения материального положения фронтови­ков попросту не существовало. А начавшаяся индустриализация требовала отвлечения в промышленность еще больших средств. Правительственное по­становление о помощи фронтовикам не могло быть выполнено по вполне объективным причинам. Но субъективно оно послужило сигналом к новому витку ужесточений и репрессий. Сначала ликвидировали «кулаков» и мелко­буржуазную прослойку крестьянства, затем перетрясли управленческий аппа­рат на местах и в центре. Через некоторое время по второму заходу посадили вновь назначенное руководство «за допущенные перегибы и потерю револю­ционной бдительности». Искали «врагов народа», тех, кто извратил идеалы социализма, разжирел на революции, кто фактически восстанавливал старые порядки, являлся проводником идеологических диверсий.

На самом же деле расправлялись с неугодными, чаще квалифицирован­ными и грамотными работниками, совестливыми и морально чистоплотны­ми руководителями. Отдельных начальников сажали, а бюрократизм тем временем разрастался пуще прежнего. Ловили на мелких ошибках, но «круп­ная рыба» сохранилась. «Недобитая контра», как и новые выдвиженцы — красные руководители и красные спецы, у которых за спиной далеко не ре­волюционное прошлое, выжили. Они обладали на удивление завидным со­циальным здоровьем, прекрасно приспосабливаясь к новым условиям и спо­койно поступаясь принципами, за которые страдали правоверные револю­ционеры ленинской гвардии. У них появились дети и внуки, которые не менее успешно приспособлялись к советской действительности, перекраи­вая ее по своим меркам.

Когда мы пишем о крутом повороте, совершенном Сталиным, о его от­казе от ленинского пути построения социализма, то представляем себе дело таким образом, будто перелом начала 1930-х гг. произошел как-то вдруг, по произволу, «сверху». Но известно, что ни одно крупномасштабное истори­ческое событие не происходит по велению одной личности, в результате гру­бого нажима, насилия над объективными закономерностями.

Возвращение к методам военного коммунизма в 1930-е гг. подготовлено всем ходом предшествующих событий. Поворот «вправо» был исторически неизбежен. Извращение социализма, его вульгаризация происходили не по воле отдельного вождя. Скорее, объективные события отражали такое же объективное по содержанию, хотя и субъективное по форме, событие, а имен­но мощный сдвиг в массовом сознании народа. Того самого народа, который

" Новый мир. С. 161.

проливал свою кровь на фронтах Гражданской войны, устанавливая советс­кую власть и надеясь на светлое будущее, но взамен получил темное настоя­щее. «Откосившие от армии» паразитические слои населения, оставшись в тылу, что называется, приватизировали все теплые и доходные места. Вер­нувшиеся с фронта демобилизованные красноармейцы оказались не у дел. Они пополнили армию безработных, инвалидов и нищих. Далеко не всем предоставили заслуженные льготы, уютные квартиры, хорошую зарплату. Проплачена была, вероятнее всего, только армейская верхушка. Куда хлы­нули голодные массы, разучившиеся пахать и стоять у станка? Видимо, за­полнять те ниши, где они могли дос­тать себе на пропитание. Это деревня, составляющая хозяйственную базу тра­диционного общества, заводы, неболь­шое число которых уцелело, наконец, преступность.

Так называемый афганский синд­ром — неспособность адаптироваться к мирной жизни бывших воинов — дей­ствовал и в 1920-е гг. Многие красно­армейцы, ушедшие воевать в молодом возрасте, иных способов добывать себе средства на жизнь, как только с оружи­ем в руках, и не знали.

Правительство большевиков ин­стинктивно понимало, что с Граждан­ской войной проблема существования советской власти не была решена. Вер­нувшиеся с фронта военизированные массы мужчин могли стать горючим для новой революции, теперь уже антисоциалистической. Унять их могли только радикальные меры. Сталин решил отдать на заклание нарождающу­юся буржуазию — «новых русских» эпохи нэпа и переродившуюся в буржуа­зию советскую номенклатуру. Старая, еще дореволюционная буржуазия эмигрировала или была уничтожена во время красного террора, а затаивши­еся до лучших времен предприниматели вылезли на поверхность и набрали жирок в период нэпа. Ни городская буржуазия, ни деревенское кулачество и средние слои села воевать за Советы не желали. Всеми правдами и неправ­дами они смогли остаться в тылу. К тыловой публике присоединилась мно­гочисленная бюрократическая рать, созданная уже советской властью. Как и любая иная политическая система, она не могла функционировать, не со­здавая собственную инфраструктуру, многочисленный аппарат, местные органы власти и т.п.

Революция 1917 г., раз и навсегда покончившая с русской буржуазией как классом, с ее политической и экономической силой, вовсе не уничто­жила, да и не могла уничтожить психологические и социальные корни бур­жуазной идеологии. На время, а именно на период военного коммунизма, буржуазность как образ жизни и мироощущения была загнана в подполье. Однако с наступлением нэпа, допустившего свободу частной инициативы, полезли вверх ростки мелкобуржуазной психологии в ее наиболее извра-

щенном виде. Ленин и большевики обличали ее, если судить по большому счету, не случайно, хотя в борьбе с ней допустили немало перегибов. Рус­ская мелкобуржуазность — особый тип сознания обывателей, имеющих возможность и умеющих делать толь­ко одно — перераспределять, присва­ивать, приворовывать.

Если крупная буржуазия, пусть в меньшей степени, чем западная, несла в себе начала рациональности и орга­низованности, то мелкая еще не успе­ ла стать цивилизованной прослойкой. В ее повседневном образе жизни было немало иррационального, инстинкты присвоения преобладали над навыка­ми рационального производства, бережливость перерастала в скупость и скаредность, которые у западной буржуазии заменялись пуританской этикой труда и добросовестности.