Проблемы теоретизации биоэтики

Как было показано в предыдущей главе, единого мнения о предмете, статусе и функциях биоэтики не существует, как не существует единой точки зрения на вопрос о ее теоретических и мето­до­логических основаниях, что наводит на размышления о ее терпимости, «толерантности» к любому подходу и любой методологии.

Наличие разнообразных (по происхождению и содержанию) подходов неизбежно порождает методологический плюрализм: ис­пользование различных ценностей, теорий и методов моральной аргументации. Чем более широко представлены различные позна­вательные и аксиологические векторы в биоэтике, тем более акту­альной становится проблема их гармонизации при помощи теории или метатеории.

Процесс теоретической легитимации биоэтики предполагает ответ на ряд вопросов: 1) Какое знание выступает в роли метабио­этики? 2) Какова теория биоэтики? 2) Какие этические принципы и правила являются базовыми? 3) Как эти принципы и правила согласуются с практикой (методы)? 4) Какие ценности лежат в осно­вании биоэтики?

По мнению некоторых философов, например Я. Гартмана, стрем­ления к теоретизации биоэтики должны быть ограничены по причине того, что оригинальные теории классической этики от Сократа до Гегеля так и не смогли предложить достаточно убедительных агрументов для конкретных практических действий[50]. Как показал опыт, решение конкретных этических проблем крайне редко предполагает обращение к традиционным моральным теориям в их классической интерпретации.

Некоторые позитивистски настроенные авторы считают, что био­этика не имеет никакой собственной теории и выступает исклю­чи­тель­но в роли «советчика» и медиума для людей различного вероиспо­ведания, получивших различное образование и принадле­жащих к различным традициям (Каллахан Д., Гартман Я., Энгельгардт Т.). Поэтому ни одна наука, будь-то моральная философия или социо­логия, каковы бы ни были ее теоретические основания, не может здесь претендовать на привилегированное положение. «Конечно, отсутствие формальных теорий, определяющих пути формирования интердис­циплинарных областей, вызывает неодобрение сторонников чистоты дисциплин, так называемых «дисциплинарных» пуристов, — ука­зы­вает Д. Каллахан в одной из своих статей, — но биоэтику как дисцип­лину можно спасти, если сохранить ее наиболее характерные особен­ности (например, интердисциплинарность)»[51].

Как правило, продолжает эту идею Я. Гартман, в ответ на главный вопрос «Что делать?» биоэтика почти никогда не отвечает: «Однозначно запретить X или Y», в типичном случае ответ состоит лишь в том, как и при помощи каких средств можно контролировать тот или иной процесс[52].

Этики, по мнению этих исследователей, — не теоретики и не реформаторы, и они не предлагают новых решений, а лишь анализируют, структурируют и специфицируют имеющиеся в наличии этические принципы. Если принять эту точку зрения, то биоэтика превращается в средство, методологию решения той или иной эти­ческой проблемы.

Необходимо отметить, что в ХХ веке меняется само понятие моральной (этической) теории. Оно начинает обозначать различные концепции свободы, перечень добродетелей или систему этических принципов. Теоретический подход начинает отождествляться с различными метаэтическими дискурсами (натурализмом, интуитивиз­мом, неокогнитивизмом). К примеру, Джордж Кернер во введении к «Революции в этической теории» рассматривает этическую теорию как логический анализ повседневного морального языка, другими словами, как исследование природы терминов и методов обоснования, актуально используемых в дискуссиях и задающих моральные вопросы на практике (логический позитивизм)[53]. Исходя из этого под теориями в западной литературе часто подразумевают абстрактную аргументацию или единство взаимосвязанных принципов[54].

Принимая важность логического когнитивного подхода, следует отметить, что его абсолютизация не способствует формированию ценностных ориентаций морального агента. Во избежание нравст­венного релятивизма необходим определенный противовес позна­вательным ценностям, необходимы принципы, основанные на содер­жательных представлениях о добре, пользе, должном.

В целом, разнообразные подходы к теоретико-методоло­ги­ческому обоснованию биоэтики можно объединить в четыре больших группы: 1) биоэтика строится на основаниях, не являющих теориями в собственном смысле этого слова; как правило, это один или несколько конкретных этических принципов; 2) она «заимствует» теоретико-методологический инструментарий у классических моральных теорий или производных от них нормативно-этических комплексов; 3) «этика жизни» использует с целью своей теоретизации механизмы соедине­ния теории и практики, классических и практических/про­фес­си­ональных этик (теории «прикладной этики»); 4) биоэтика выступает в качестве комплексного, междисциплинарного знания, основанного на соедине­нии, синтезе предыдущих подходов.

«Теория» принципизма

История развития биоэтики — это история актуализации опреде­ленных этических принципов и правил, как правило, без обобщения в рамках той или иной моральной теории или традиции. Американская и европейская биоэтика, этика «ответственного проведения исследова­ния» и этика науки, экологическая и глобальная этика сегодня строятся на этических принципах, часто связанных друг с другом исключительно ad hoc [55] и prima facie [56].

Это означает также, что всякий принцип может быть интерпре­тирован в контексте той или иной теории, и всякая теория может быть итерпретирована в контексте того или иного принципа. Принцип «делай благо» может быть рассмотрен, исходя из представлений о благе в различных моральных учениях. А понятия категорического императива и поступка в деонтологии И. Канта — с точки зрения принципов пользы, вреда, справедливости, предосторожности. Такой подход в этике получил название «принципизма».

В качестве оснований биоэтики различными авторами предлага­ются следующие этические принципы: 1) «делай благо», автономии личности, справедливости, верности данным обещаниям, честности, «не убий», благодарности, компенсации (Р. Витч); 2) «делай благо» и автономии личности (Т. Энгельгардт); 3) справедливости, верности обещанию, правдивости, благодеяния, «не навреди» (В.Д. Росс); 4) уважения автономии личности, «не навреди», «делай благо», справедливости (Т. Бочамп, Дж. Чилдресс); 5) уважения автономии личности, уважения достоинства личности, целостности, уязвимости (Я. Рендторф)[57].

Сторонники «принципистской методологии» обычно рассмат­рива­ют какие-либо попытки теоретизирования в биоэтике как излиш­ние. Так, Тристам Энгельгардт в своей книге «Основания биоэтики» утверждает, что «биоэтика — это, по сути, «фабрика по разрешению контроверз», функция которой заключается в поиске соглашения в процедурных вопросах. По его мнению, в ее основании лежат два ключевых принципа: «делай благо» и «уважения автономии лич­но­сти», которые сами по себе бессодержательны, не будучи встав­ленными в контекст той или иной социокультурной реальности, высту­пающей необходи­мым условием «морального понимания», всегда открытого для пересмотра и ревизии[58].

На формирование «принципистского подхода» в этике в большой степени оказали влияние американскийфилософВильям Франкена и философ из Шотландии Вильям Росс. Первый полагал, что все существующие точки зрения на содержание морали можно свести к двум принципам: «делай благо» и «справедливости»[59]. Второй в качестве универсальных выделял этические принципы «компенсации нанесенного ущерба», «верности данным обещаниям и соглашениям», «благо­дарности», «делай благо», «самосовершенствования», «не навреди», «справедливости»[60].

Но все эти принципы, по их мнению, не могут быть удов­летворительным образом согласованы с целью принятия конкрет­ного решения. Поэтому в каждом конкретном случае устанавливается «временная иерархия»: какой-либо один принцип временно, prima facie, начинает подчинять себе все остальные. Это означает, что следование этому принципу становится обязательным, но лишь до тех пор, пока не возникнут соответствующие условия для актуализации других принципов. Исходя из этого, актуальное обязательство оказывается зависимым от аналитических способностей морального агента, от правильной оценки им конкурирующих принципов и обя­зательств. В этой связи возрастает роль аналитических, когнитивных и интуитив­ных способностей субъекта.

Природа метаэтики, лежащей в основании принципизма, была исследована Т. Бочампом и Дж. Чилдрессом[61]. Так, в качестве объеди­ня­ющего принципа биомедицинской этики, ими была предложена теория общей морали (common morality theory) [62].

Общая мораль представляет собой явление трансцендентное локальным практикам и традициям, ее принципы универсальны, ибо основаны на некоторых фундаментальных истинах, признаваемых всеми людьми[63]. Таким образом, она выступает как универсальная мораль: 1) основанная на разуме; 2) имеющая своим основанием не один, а несколько этических принципов; 3) признаваемая и разделяе­мая всеми людьми. Common morality выполняет роль общего знаменателя для этических теорий и, по мнению авторов, лучше всего удовлетворяет целям выработки и принятия правильных решений, совершенст­вования моральной политики в области практической медицины и здравоохранения. Она может иметь два и более абсолютных принципа prima facie, тем самым выгодно отличаясь от монистических мораль­ных теорий, например, деонтологических или утилитаристских, строя­щих «свою защиту», исходя из какого-либо одного нравственного абсолюта.

Утилитаризм, деонтология И. Канта, этика добродетелей, либе­раль­ный индивидуализм, коммунитаризм[64], этика заботы, этика справедливости как честности, по мнению Т. Бочампа и Дж. Чилд­ресса, не могут выступать в качестве метаэтических оснований для биомедицинской этики с ее прагматической ориентацией. При­менение их принципов и норм на практике часто приводит к взаимо­исключающим выводам.

Так, например, «приложение» теории дистрибутивной справедли­вости[65] к проблемам, возникающим в области трансплантологии, приводит к двум одинаково возможным стратегиям распределения донорских органов: 1) в соответствии с критерием предполагаемого количества лет жизни реципиента после пересадки; 2) в соответствии с критерием количества потраченного времени на ожидание донорского органа. Оба этих подхода хотя и отвечают требованиям теории справедли­вости, но исключают друг друга на практике.

Бочамп и Чилдресс отказываются от идеи какой-либо одной моральной теории, основанной на определенных принципах, добро­детелях, правах, в качестве основания для биомедицинской этики. В моральной аргументации мы часто прибегаем, считают они, к разно­образным принципам, правилам, правам, добродетелям, чувствам, аналогиям, парадигмам, иносказаниям и интерпретациям. Установ­ление приоритета какого-либо одного из этих факторов, представляет собой сомнительный, с точки зрения успешности, про­ект, точно также как и попытка обходиться без моральных теорий вообще [66].

Тем не менее, знание классических и неклассических моральных теорий оказывается необходимым для рефлексии, выбора метода рассуж­дений и принятия решений в биомедицинской этике. Эти теории дают возможность авторам концепции: 1) прояснять и интер­претировать содержания принципов и норм общей морали; 2) устанавливать общие предпосылки для различных этических прин­ципов (процедура когерентности); 3) осуществлять процедуру специи­фикации и оценки «удельного веса» различных этических принципов в решении той или иной моральной проблемы. Например, принцип уважения автономии личности трактуется при помощи моральных теорий И. Канта и Дж. С. Милля; принцип «не навреди» — с позиций теории В. Франкена; принцип «делай благо» обсуждается в контексте теорий блага Ф. Хатчесона[67] и Д. Юма; принцип справед­ливости рассматривается с позиций утили­тар­ных, либертарианских[68] и комму­нитаристских теорий.

Теория общей морали, таким образом, обретает статус мета­теории, находящейся как бы в промежутке между обыденной моралью здравого смысла и систематизированным философским знанием о морали, и, одновременно, выходящей за границы обыден­ных представлений и философских концепций. Такая позиция позволяет Бочампу и Чилдрессу: во-первых, опираться на авторитет общепринятых в обществе моральных норм; во-вторых, исполь­зовать соответствующий теоретический инструментарий — элементы утилитаристских, деонтологических, либеральных и других моральных теорий — для детализации и обоснования биомедицинских принципов и правил; в-третьих, обосновывать универ­сальный и метанормативный характер теории общей морали.

Достаточно интересную и заслуживающую внимания теоретичес­кую концепцию биоэтики представили Бернард Герт, Чарльз Калвер и Даннер Клоузер в книге «Биоэтика: назад к основаниям»[69]. Подобно Бочампу и Чилдрессу, они предлагают положить в основание биоэтики теорию общей морали. Однако, в отличие от них, авторы решительно отвергают релятивизм и моральный плюрализм. Теоретические конструкции принципизма, полагают они, не могут быть основой для связывания, соединения принципов в организованную систему требо­ваний, руководящих указаний для поведения членов общества. Поэ­тому они призывают «вернуться назад», к фундаментализму в этике, и в ее основание положить десять правил[70]. Первые пять носят катего­рический характер: 1) «не убивай»; 2) «не причиняй боль»; 3) «не калечь»; 4) «не лишай свободы»; 5) «не лишай удовольствия других людей». Остальные не являются столь категоричными, их нарушение может приносить вред не во всех случаях: 1) «не вводи в заблуж­дение»; 2) «держи свои обещания»; 3) «не нарушай принятые в обществе правила (не мошенничай)»; 4) «придерживайся закона»; 5) «вы­­полняй свои обязанности».

Теория общей морали здесь выступает как соглашение рацио­нально мыслящих индивидов о запрещении вредного социального поведения, влекущего за собой боль, страдания, смерть, ограничения свободы, возможностей и удовольствий.

Общая мораль Б. Герта, Ч. Калвера и Д. Клоузера — это публичная, обязательная для всех система правил, основанная на рациональности и императивности, и этим она напоминает деон­тологию Канта. В то же время, здесь учитываются последствия поступков, и в этом проявляется ее сходство с утилитаристскими теориями морали. Ее цель — обоснование справедливой моральной системы для людей, подверженных ошибкам. Она учитывает такие особенности человеческой природы как уязвимость, способность ошибаться, желание избегать вреда, и включает в себя идеалы и правила, направленные на его предотвращение.

Еще одно попытка теоретического обоснования принципизма была предпринята Я. Рендторфом и П. Кемпом. Они в качестве теоретических оснований принципов европейской биоэтики предла­гают рассматривать: 1) этику близости и доверия (proximity); 2) фи­лософию универсализма; 3) коммунитаристскую этику. Этика близо­сти и доверия основана на идеях Э. Левинаса и П. Рикера. Универ­сализм ими связывается с учением И. Канта о достоинстве и ценности каждой человеческой личности, а также концепции Ю. Ха­бермаса об универсальном коммуникативном дискурсе. Коммуни­таристская этика обосновывается необходимостью герменевтического подхода к су­щест­вующим в обществе моральным стандартам и соблюдением соци­ального контракта (либеральная философия)[71].

Тем не менее, по мнению многочисленных критиков, основанная на принципизме биоэтика оказалась в значительной степени огра­ниченной метаэтическими рассуждениями: анализом логики мораль­ных утверждений, пояснением сути моральных терминов и суждений, описанием логических процедур и общих способов мышления.

В действительности, принципистский подход игнорирует «размышления» и ценности самого индивида, предвосхищающие процесс вынесения какого-либо «суждения». Принциписты допускают ту же ошибку, что и британские моральные философы: они абсо­лютизируют «процедурный момент» морального решения, что при­водит к идеализации «морального судьи», его дистанцированию от событий, происходящих в реальном времени и пространстве, осво­бождению от ответственности за те или иные выводы. Если настоящий судья, выносящий «осуждающий» или «оправдательный» приговор, несет личную ответственность за свои слова и поступки, то идеализированный «критический наблюдатель», моральный агент, взвешивающий все «за» и «против», хотя и «судит», но в дейст­вительности он «выведен» из системы моральной ответст­венности. Он может быть умным или недальновидным, находчивым или неумелым в своих рассуждениях, но его суждение не оказывает никакого влияния на тех, кого оно касается. Здесь моральный субъект — это не тот, кто изначально выступает носителем альтернативных подходов и ценно­стей, а тот, кто их «конструирует» по мере спецификации принципов, его размышления оказываются вторичными по отношению к моральной оценке. Когда такая методология начинает преобладать в области профессиональной ответственности, например, в медицинской практике, то тогда решение моральных проблем принимает техни­ческий характер и превращается из решения проблемы в проблему решения [72].

Стефен Тулмин считает, что в биоэтике крайне важно избегать «тирании и абсолютизма принципов»[73]. А принципистский подход хорош для регулирования взаимоотношений скорее чужих и незнакомых друг другу людей, чем друзей или близких. По его мнению, этические принципы не являются фундаментом, а выполняют скорее роль коридоров или стен, соединяющих моральное восприятие человека с другими более общими положениями — теологическими, философскими, идеологическими[74].

Пропоненты как утилитаристской, так и деонтологической этики полагают, что можно избежать тирании этических принципов, но нельзя обойтись без принципов вообще. Они необходимы для решения вопросов координации, кооперации и доверия в человеческих взаимоотношениях. Так или иначе, в современном плюралистическом мире профессионалы должны приходить к согласию с непрофес­сионалами, имеющими собственную точку зрения. А частные решения — подразумевать наличие некоторых общих, универсальных для всех правил.

Д. Каллахан также выступает в защиту универсального характера методологии принципизма[75]. Концепция биомедицинской этики, осно­ванная на принципизме, — считает он, — исходит из некоторых уни­вер­сальных принципов, разделяемых всеми и в большинстве случаев. Представители этики коммунитаризма, добродетелей, феминизма, по мнению Д. Каллахана, подвергают критике как раз то, что составляет главное достоинство принципизма — стремление к универсализации этических принципов путем их абстрагирования от культурного, социального, гендерного, этнического и других контекстов. Вместе с тем, биоэтики не могут обходиться без ряда навыков-умений (skills), направляющих дискуссию о ключевых биоэтических проблемах в наиболее благо­приятное русло. К таковым он относит рациональ­ность, способность к воображению и инсайт. Как правило, эти уме­ния сами по себе недостаточны, каждое из них вносит лишь опреде­ленную лепту в успех всестороннего обсуждения того или иного вопроса.

Полезные заимствования из классических и

неклассических теорий морали

В последнее время увеличилось количество статей, посвященных ис­поль­зованию классических и неклассических моральных теорий в при­кладных, профессиональных областях. К классическим моральным те­ориям, как правило, относят деонтологию И. Канта, утилитарные и ли­беральные теории, аристотелевскую теорию добродетелей. К неклас­сическим — этику заботы, этику отвественности, этику справедливо­сти, этику справедливости как честности, феминисти­ческую этику.

На роль теоретического основания биоэтики претендуют кантовская деонтология, утилитаристские, либеральные, эгалитарист­ские[76], теологические моральные теории, и даже возникшие не так давно — феминистическая этика «заботы», «казуистическая этика» (основанная на анализе отдельных случаев), нарративная, герме­невтическая, персоналистская этики. Может быть, по этой причине, большинство учебников и хрестоматий по биоэтике начинаются с пересмотра, «инвентаризации» хорошо знакомых и современных моральных теорий, после чего, по мнению некоторых исследователей, наблюдается прямо противоположный эффект: уверенность в наличии какой-либо определенной, особенной теории биоэтики у читателя сама собой пропадает.

Так, например, вопросу использования в медицинской практике деонтологии И. Канта посвящен целый раздел популярного европей­ского научного журнала «Медицина, здравоохранение и философия», издающегося Европейским обществом философии медицины и здравоохранения[77]. Немецкие исследователи Фридрих Хьюбель и Никола Биллер-Андорно, отмечая несомненный вклад моральной теории Канта в современную медицинскую этику, указывают также на то, что ограничивает ее использование в прикладных целях:

- эксклюзивность, ориентация на автономного и рациональ­ного субъекта (между тем, многие пациенты не могут поступать рацио­нально в силу своей болезни);

- индивидуализм — человеческие существа рассматриваются как изолированные и независимые, а человеческим взаимо­отно­шениям отводится второстепенная роль (в сфере медицинской практики, как ни в какой другой профессиональной области, важен межсубъектный аспект этики);

- рационализм — пренебрежение чувствами (отношения меди­цин­ского персонала и пациентов строятся, прежде всего, на отно­шениях взаимопо­нимания, сопереживания, сострадания и поддержки);

- ригоризм и формализм — акцент на следовании законам и им­пе­ративам без учета нюансов реальной жизни (в медицине моральный выбор часто зависит от множества эмпирических факторов, типа болезни, индивидуальных особенностей орга­низма больного, техни­ческих возможностей)[78].

Можно спорить о возможностях и глубинных смыслах кантов­ской «метафизики нравов», но, очевидно, что в своем учении, аналогично Т. Гоббсу и Дж. Локку, И. Кант не жертвует интересами общества ради индивида, а практический разум не приносит в жертву рациональности и абстракции. Мы считаем, что непреходящее значение кантовской этики состоит в подготовке почвы не только для артикуляции принципов уважения автономии и достоинства личности, но и утверждения представлений о «внутренней ценности» других живых существ. Что же касается непосредственного практического использо­вания кантовской деонтологии, то, оно может быть оправ­данным не во всех случаях. В тех ситуациях, когда деонтология не может предложить конкретных решений, должны вступать в силу другие стратегии и моральные теории.

Как отмечалось нами ранее, взгляд на философскую теорию как на то, что следует «прикладывать» к практике, коренным образом меняется. Моральным теориям «бросают вызов» многочисленные «неклассические концепции морали», такие, например, как пост­утилитаристская этика Дж. Роулза и этика ответственности Г. Йонаса.

Многие современные моральные концепции, повлиявшие на современную этику, не считаются фундаметальными, теоретическими в традиционном смысле этого слова. Например, работы Джона Лэдда по вопросам моральной ответственности, Аннет Баер, исследовавшей феномен доверия, Ирис Янг, внесшей свой вклад в развитие понятия справедливости, хотя и носят теоретический характер, но не считаются теориями в точном смысле этого слова[79].

Кроме того, в качестве возможных оснований прикладной этики все чаще обсуждаются не «чистые» теории, о которых уже «мало кто помнит», а парадигмальные образования, включающие теоретические конструкты, ценностно-нормативные комплексы, идеологию, практический опыт использования тех или иных терминов, этических принципов и теорий. Это так называемые «измы»: утилитаризм, либерализм, прагматизм, экзистенциализм и др., ядром которых выступает уже не «голая» теория, положившая начало направлению, а тот или иной этический принцип/ценность, однажды отпущенные в собственное плавание, «на вольные хлеба», и «обросшие» за это время шлейфом трактовок, интерпретаций, смыслов, не исключая предрассудков и предубеждений.

В свое время П. Сингер и Й. Флетчер предложили положить в основание современной этики гуманного отношения к животным и медицинской этики, моральную концепцию утилита­ризма. Класси­ческий утилитаризм, построенный на эмпиризме Д. Юма, сводил расчет «затрата-польза» к оценке «приятного-неприят­ного» для отдельно взятого субъекта. Утилитаризм И. Бентама и Дж. С. Милля был основан на тройном предписании: максимального увеличения удовольствия, уменьшения боли и расширения сферы личных свобод для как можно большего числа людей. Сегодняшний утилитаризм включает в сферу своих предписаний и нечеловеческих живых существ.

Утилитарист П. Сингер считает, что, с одной стороны, область защиты интересов должна расширяться до сообщества животных, способных чувствовать, а с другой — сужаться за счет тех живых существ, которые не обладают такими способностями (низшие животные, умственно неполноценные люди, человеческие эмбрионы и т.д.). Исходя из этой посылки, оправдываются как добровольная, так и принудительная эвтаназия, смерть тех людей, у которых страдание преобладает над удовольствием, и осуждается все то, что увеличивает общее количество боли и уменьшает общее количество радости в мире. Парадоксальность утилитаристского подхода состоит в том, что ценность человеческих существ, не обладающих разумными способ­ностями, может рассматриваться как более низкая по сравнению с ценностью «полноценных», «здоровых» представителей животного мира, не утративших способность страдать от боли, ограничения свободы, пищевой депривации и пр. Но все же, благодаря своей парадоксальности, именно утилитаризм послужил идейной платфор­мой общественного движения за права животных.

Что же касается либеральных теорий, то их роль в формировании этики жизни будет рассмотрена нами далее. Хотелось бы остановиться лишь на некоторых модификациях либерального подхода, когда из арсенала либеральных теорий выхватываются отдельные концепты, которые начинают выступать в качестве «центра кристаллизации».

Так, Р. Витч в основание медицинской этики помещает конт­ракт­ную теорию, берущую истоки в либерализме[80]. Он называет свою теорию тройным контрактом (triple contract). Первый контракт — это социальный контракт, в котором участвуют различные стороны, а благополучие каждого определяется в соответствии с фундаменталь­ными принципами общежития, демократического общества. Внутри социального контракта существует второй контракт взаимных обязательств профессионалов и общества. И третий контракт регулирует отношения профессионалов и непрофессионалов. Исходя из этой теории, принципы уважения автономии личности, верности обещаниям, избегания убийства и справедливости имеют приоритет над принципами «делай благо» и «не навреди».

Контрактная модель взаимоотношений «врач-пациент» подвер­гается критике Ховардом Броды[81]. Он подчеркивает, что она: 1) стро­ится на ошибочной предпосылке о том, что взаимоотношения врача и пациента начинаются с подписания договора (контракта); 2) делает акцент на финансовой стороне дела в ущерб этической; 3) носит скорее юридический характер; 4) рассматривает принцип уважения автономии личности как более приоритетный по сравнению с другим этическим принципами. Исходя из этого, она не может претендовать на статус универсальной.

Мы полагаем, что когнитивные и аксиологические потенции теории контракта заслуживают пристального внимания, изучения и практического использования. Контракт, договор, соглашение, «в хорошем смысле этого слова», заключенный сторонами во благо пациента, может стать средством разрешения зашедших в тупик ситу­аций в сфере здавоохранения, например, конфликта между обяза­тель­ством лечить больного и отсутствием в наличии необходимых меди­цинских препаратов в медицинских учреждениях государствен­ной фор­мы собственности.

Литовская исследовательница Нийоле Васильевене предлагает рассматривать в качестве теоретического фундамента прикладных этик, в том числе и биоэтики, теоретическую парадигму ограниза­ционной этики [82]. Она считает, что не существует специфических прикладных этик, а каждая из них выступает лишь разновидностью этики организации[83]. Следует отметить, что в свете этой парадигмы биоэтика исчезает как специфический вид этики и становится всего лишь подвидом деловой этики, наряду с этикой бизнеса и хозяйст­венной этикой.

Организационная этика базируется на структурно-функциональ­ных образованиях, системе связей, наборах ролей, ценностях, разделя­емых членами этих организаций и социумом, а именно — добро­совестности, надежности, честности, социальной отвественно­сти. Эта этика, по мнению Васильевене, актуальна в любой трудовой профес­сиональной сфере жизни и в каждом виде деятельности. Она является по отношению к профессиональным этикам, как метатеория, как этика управления ценностями. Центрирующей моральной нормой здесь выступает социальная ответственность перед всеми, с кем орга­низация ведет свои дела. «В этом смысле, — указывает Василье­вене, — деловая этика охватывает все организации, профес­сии, самые разные виды деятельности, от которых свободные индивиды граждански зрелого общества могут потребовать ответственного проведения согласно предназначению (миссии) данной структуры и ее конкретной роли-функции»[84]. «Граждански зрелое» общество застав­ляет организации следовать не корпо­ративному, а общест­венному интересу, и для этого инспирирует внедрение не только правовых, но и этических регулятивов, сочетающих личный, корпо­ративный и общественный интерес.

Стандартизируя лучшие варианты эмпирически обоснованных решений с последующей их инструментализацией, деловая этика становится инструментом усовершенствования тех социально-профессиональных сфер, в которых она применяется. Она превра­щается в средство операционализации стратегических целей (напри­мер, цели сохранения окружающей среды или сохранения здоровья субъектов биомедицинских исследований). Она интегрирует дескрип­тивный и прескриптивный дискурсы, концентрируя свое внимание на разработке механизмов, методов и процедур проведения достижимого должного в повседневное сущее. Деловая этика строится на возмож­ности открытых коммуникаций и способности членов общества и социальных институтов приходить к консенсусу, быть верными обязательствам социального договора.

Высоко оценивая вклад концепции организационной этики в понимание природы и сути биоэтики как этики инструментальной, прагматически ориентированной и социально востребованной, следует отметить, что в качестве теории или метатеории биоэтики эта концепция не может рассматриваться как удовлетворительная.

Во-первых, она «не покрывает» всех сфер деятельности, имеющих непосредственное отношение к целям глобальной биоэтики, например, природоохранной деятельности, которая, как правило, не является «бизнесом» в точном смысле слова и не организована по принципу корпорации — это министерства экологии, государственные лесные или охотничьи хозяйства, общественные организации.

Во-вторых, даже в тех, профессионально очерченных практиках, бизнес-структурах, например, фармацевтических фирмах или приват­ных медицинских клиниках, для которых и предназначена деловая этика, постепенно дух корпорации уступает место «работе на себя», трудовой свободе и эмансипации от корпоративной рутины[85]. «Свободные агенты» не чураются денежного успеха, но их ориентация на полноценность жизни в личном бизнесе не означает безогово­рочного следования канонам трудовой этики — установке на карьерный успех, обогащение и непрерывный рост собственного дела. Всем этим член корпорации может сегодня пожертвовать ради своих частных интересов, не имеющих ничего общего с предпринима­тельством и частным бизнесом.

В-третьих, не всегда ценности корпоративного труда являются такими, на которые безусловно должна быть ориентирована личность. Например, трудоголизм, конкуренция, сигнализаторство (whistle-blowing) — как своеобразная форма доносительства, фиксированные профессиональные роли, иерархические структуры, конфиденциаль­ность и лояльность к организации и прочие моменты корпоративных бизнес-структур, хотя и являются эффективными, с точки зрения достижения целей корпоративно организованной деятельности, но не всегдя допустимы с точки зрения общечеловеческой и профессиональ­ной морали.

К слову, можно найти множество негативных примеров вопло­щения этих идеалов в медицинской корпорации: «гипертрофи­рованная лояльность» к ошибкам коллег-медиков; утаивание правды от пациента «по терапевтическим причинам»; худшие виды патернализма и авторитаризма по отношению к пациенту как проекция жестких «пирамидальных отношений» в медицинском сообществе; дегумани­зация медицинской профессии как результат погони за прибылью, коммерциализация отношений «врач-пациент».

Таким образом, использование в качестве теоретического обосно­вания биоэтики классических и неклассических моральных теорий и этик может быть продуктивным, но этого недостаточно для окончательных выводов. Каждый из рассмотренных нами теоре­тических подходов указывает на наличие определенных характе­ристик, присущих биоэтике, но не в состоянии представить аргументы для целостной картины ее восприятия как отдельной области знания.

Механизмы прикладной этики: теория

конкретизации и генерализации морали

Сществуют различные точки зрения на природу прикладной этики. В качестве механизмов ее образования рассматриваются: дедуктивный и индуктивные подходы, механизмы «исключения» и дополнения, конкре­тизации и генерализации морали.

Следует отметить, что сегодня в корне меняется представление не только на природу прикладных, практических и профессиональных этик, но и на механизмы их возникновения: они начинают рассмат­риваться как особый вид практического знания, как действительное и, одновременно, вероятностное знание о фактическом состоянии вещей, находящееся между идеальным знанием о принципах и практическим знанием, относящимся к сфере полити­ческого применения[86].

Ведущий российский философ морали Абдусалам Гуссейнов полагает, что прикладная этика берет свои истоки не только в философии морали, но и в фундаментальным знании, которое перед тем, как стать прикладным, должно быть определенным образом трансформировано: «…В частности, под фундаментальным знанием в этом случае подразумеваются не философские концепты, а осново­положения (принципы) самой морали — то, что составляет общую посылку в силлогизме поступка. Речь, следовательно, идет о соотношении, связи конкретных моральных решений с общими моральными принципами. Прикладная этика представляет собой особый тип или, если рассуждать в историческом разрезе, особую стадию такой связи»[87].

Продолжая эту идею, Владимир Бакштановский и Юрий Сого­монов подчеркивают, что прикладная этика представляет собою конкре­тизацию общественной морали применительно к определенным сферам и видам человеческой деятельности, возникающим в ходесегментации общества[88]. Такая конкретизация протекает естественным образом в ответ на общественный запрос. Она выходит за пределы существующих в отечественной философии упрощенных представ­лений о конкретизации исключительно как о механизме «дополнения» общественной морали новыми принципами профессиональных и прикладных этик, или введения в нее определенных «исключений» с целью достижения профессиональной эффективности. В ходе конкре­тизации происходит развитие содержания и формы морали.

Концепция прикладной этики как конкретизации подразумевает: 1) известное преобразование, переакцентовку, переосмысление мо­раль­ных представлений, норм, оценочных суждений; 2) появление новых акцентов в способах «сцепления», когеренции норм, моральных ценностей, поведенческих правил между собой и с другими (пра­вовыми, административно-организационными, праксеологически­ми и др.) требованиями; 3) изменение места соответствующих ценностей и норм в сложной конфигурации ценностного универсума; 4) перспек­тиву появления новых установок, дозволений и запретов, не имеющих применения нигде, кроме определенной сферы деятельности, способ­ствующих повышению ее результативности и гуманизации.

Прикладная этика, по мнению философов, представляет собой достаточно сложное комплексное образование, состоящее из: 1) нор­мативно-ценностных подсистем, конкретизирующих мораль — это этика бизнеса, журналистская этика, биоэтика и т.п.; 2) теории кон­кре­тизации морали; 3) проектно-ориентированного знания; и 4) фро­нестических[89] технологий приложения[90].

Как видим, авторы рассматривают биоэтику как одну из много­численных подсистем прикладной этики, в чем проявляется тради­ционная методологическая установка по отношению к профес­сио­нальным этикам, как этикам партикулярным, цеховым, имеющим значение только для представителей того или иного профессио­наль­ного сообщества.

Прикладная этика, по справедливому замечанию Р. Апресяна, возникает и развивается не столько в ответ на потребности профессий и корпораций, сколько в ответ на озабоченность общества по поводу социально-нравственных проблем, возникающих в связи с парти­кулярным развитием профессии, таких трансформаций в них, которые могут представлять угрозу общему благу [91]. Со специализацией и партикуляризацией социальной деятельности происходит не столько конкретизация морали, считает он, сколько моральная генерализация обособленных видов деятель­ности. Общество заинтересовано в мо­ральном контроле за специали­зированными видами деятельности. Этот контроль осуществляется как изнутри корпорации, так и извне. Под генерализацией автор понимает возможность абсолютизации этических принципов, их использования не в одном партикулярном этосе, а в нескольких.

В свете этого подхода переосмысливается (конкретизируется и генерализируется) традиционная христианская заповедь: «возлюби ближнего своего как самого себя», любовь как чувство сострадания и милосердия по отношению к «ближним», а также главная заповедь Гиппократа, основной принцип традиционной медицинской этики «прежде всего не навреди».

Выявляется, что христианский принцип любви трудно поддается нормированию, в связи с чем он преобразуется в принципы уважения автономии и достоинства личности, а принцип «не навреди» дополняется принципом «делай благо». Одновременно эти принципы распространяются и на мир природы. Появляются новые сцепления уже известных и вновь актуализированных принци­пов, например, «не навреди» и «делай благо». Сегодня каждый из них рассматривается как продолжение и развитие другого. Смысл принципа «не навреди» более точно раскрывается через «максимизацию блага», а «делай благо» — через «минимизацию вреда». Меняется место принципов и ценностей в иерархии. Так ценность сохранения и развития жизни «перемещается» на более высокую позицию, по сравнению с другими ценностями и принципами (справедливости, целостности и др.), принимая на себя интегральную, нормативную и мировоззренческую функции.

Моральной генерализации подвергаются профессиональные, прикладные и практические этики. Так, например, принцип информи­ро­ванного согласия первоначально артикулируется в связи с меди­цинской деятельностью. Однако он может быть распространен и на другие ситуации принятия решений, затрагивающие чьи-то жизненные интересы: в социальной работе, юриспруденции, в деятельности преподавателя, журналиста, чиновника, политика, в бизнес-этике. Такая генерализация осуществляется сквозь призму биоэтических ценностей: свободы, справедливости, благополучия, здоровья, права на жизнь.

Так, например, практическая этика войны переосмысливается с точки зрения безусловной ценности человеческой жизни, а такие аргументы как «кто начал первым войну», «на какой территории она была начата», «что стало ее поводом», «что ей способствовало» начинают оцениваться с точки зрения биодипломатии и принципа предотвращения вреда. В этике социальной работы, бизнес-этике, журналистской этике и других «прикладных этиках» на первое место в иерархии ценностей выходит ценность «защиты жизни и здоровья» клиента, потребителя, адресата[92].

Мы полагаем, что биоэтика является особой формой прикладной этики, принципиально отличной от других «прикладных» этик. В этом смысле она знаменует появление качественно новых теоретических и практических подходов, новый виток практического знания, и выступает методологической, теоретической и ценностной матрицей, метаэтикой, для профессиональных, практических и прикладных этик.

Биомедицинская этика Т. Бочампа и Дж. Чилдресса и модель европейской биоэтики Я. Рендторфа и П. Кемпа с полным правом могут быть отнесены к прикладным этикам нового типа, для которых характерны процессы конкретизации и генерализации морали. Трансформации, затронувшие область биомедицинских наук и технологий, становятся значимыми для всего общества, а этические принципы, первоначально предложенные для применения в медицине и экологии, получают метанормативное обоснование и значимость. Однако, что касается содержания и теоретического обоснования «прикладной» биоэтики у западных и российских философов, то они принципиально отличаются.

В заключении следует отметить, что биоэтика отвечает всем, указанным Бакштановским, Согомоновым и Апресяном, признакам прикладной этики как конкретизации и моральной генерализации, где в качестве исходного материала, выступает не только общественная мораль, но и нормативно-ценностные комплексы отдельных профес­сионально и практически обозначенных видов и форм человеческой деятельности.

В таком понимании (как качественно новый этап прикладной этики) биоэтика может стать одной из самых активных точек роста этических знаний и накопления морального опыта и рассматриваться не как часть этики, а как ее особая стадия. Эта точка зрения является не только наиболее интересной, но и наиболее креативной, способной породить целый спектр инновационных решений в области методологии и теории биоэтики.

Методологические подходы и методы

Вопрос о том, имеет ли биоэтика собственную методологию, пред­ставляет интерес для всех, кто ее изучает. Учитывая комплексный характер задач, стоящих перед ней, ее представители часто вынуж­дены прибегать к процедуре спецификации и уравновешивания раз­личных этических принципов, используя не один, а несколько спо­со­бов решения, представляющих собой различные методолого­ческие подходы.

Междисциплинарный и комплексный характер биоэтического знания, формирующегося на стыке естественных и гуманитарных наук, предполагает поиск ответа на поставленный вопрос в трех направлениях. Во-первых, следует обозначить общие для этих двух областей методологические подходы и принципы. Во-вторых, пока­зать, какие из специфических методов гуманитарного и естествен­нонаучного знания могут иметь место и быть эффективными в биоэтике. В-третьих, изучить особенные подходы и методы (если таковые имеются), разрабатываемые самой биоэтикой.

Так как рассматриваемые нами естественнонаучная и гумани­тарная области являются «разветвлениями» единого древа научных знаний, то между используемыми ими методами нет жесткого разделения (можно говорить лишь об их преобладающем значении в той или иной области), им также присущ единый теоретико-системный подход — стремление к построению системно-структурированных теорий, которые могут быть формализированы (в любой области знания может существовать теория достаточного высокого уровня).

Широко используемыми как в естественных, так и в гумани­тарных науках можно считать методы теоретических исследований: анализ и синтез, диалектическая и формальная логика, дедукция и индукция, системный анализ, и эмпирические методы: моделирование, эксперимент, социологический опрос, контент-анализ (анализ доку­ментов), кейс-метод (case-by-case method) и др.

Однако сходство структуры познавательных процессов в естествознании и гуманитарных науках не означает утраты их специфики. Когнитивные векторы этих двух сфер направлены на принципиально различные объекты, и это обусловливает различия методологических установок. Если говорить о междисциплинарных проектах, то здесь мы имеем дело не только с общенаучными методами, но и с модификацией, метаморфозами методологий и методологических принципов, связанными с их использованием в «непривычных» для них новых пограничных областях и контекстах. Такой трасфер, перенос методов и методологий из одной сферы научного знания в другую, сопровождается выделением дополни­тельных аспектов, фрагментов, слоев исследуемого объекта. Из объектной области выделяется предметная, предполагающая наличие субъективной составляющей когнитивного процесса и привлечение соотвествующей методологии.

В то же время синкретическое единство объектно-предметной области биоэтики, ее кентавровый характер, динамика ее развития от эклектики постмодерна к постнеклассической рациональности, дают нам основания для поиска и артикуляции ее специфических методо­логических подходов и принципов.

В качестве иллюстрации к вышесказанному рас­смот­рим наибо­лее широко обсуждаемые в литературе, общие для естест­венных и гуманитарных наук методы биоэтики: дедуктивный и индуктивный, кейс-метод, метод компаративного анализа (пси­хологическая этика или моральная социология), и модели­рования.

Дедуктивный метод явлется одним из основных методов при­кладной этики. К его недостаткам относится то, что, во-первых, стан­дартные этические теории часто не могут служить основанием интуи­тивно принимаемых решений ad hoc. Во-вторых, когда одно и то же решение оправдано с точки зрения различных этических теорий, не ясно, какую из них следует взять в качестве основания. Биоэтический опыт находится как бы на границе теории и практики, и его пограничный характер препятствует его окончательной теоретизации и формализации.

Индуктивный метод связан с нормативной функцией биоэтики. Он может сочетаться с использованием так называемых «кейсов» — идеализированных или воображаемых случаев или имевших место прецедентов.

Опыт работы Национальной комиссии по защите человека как субъекта биомедицинских и поведенческих исследований[93] при администрации Президента США показал высокую эффективность кейс-метода в решении биоэтических дилемм. Так, даже если между членами комиссии и не было единогласия в отношении ценностей, которыми следует руководствоваться при вынесении того или иного вердикта (они могли быть либералами или консерваторами, людьми религиозными или нерелигиозными, иметь различные идеалы и ценности), то, что касается этической оценки по шкале «плохо-хорошо» тех или иных прецедентов, случаев, имевших место на практике, они почти всегда были единодушны.

Защитники этой разновидности индуктивного подхода считают, что когда мы сталкиваемся со сложными, неординарными ситуациями, нам необходимо найти в опыте человечества похожие, но более ясные, отрефлексированные «примеры» решений, с которыми может согла­сить­ся любой зравомыслящий человек. Эти ясные, четкие, «практичес­кие модели» выступают в роли «моральных парадигм». Размышления над уже апробированными ситуациями и решениями, моральными пара­д­игмами, способствуют идентификации особенно­стей или обсто­ятельств данного конкретного случая «по аналогии», намечают пути «выхода» и необходимых решений. Этот процесс можно представить как состоящий из несколь­ких этапов:

- идентификация mid-level этических принципов и ролеспеци­фических обязательств морального агента в конкретной ситуации;

- идентификация альтернативных стратегий действия мораль­ного агента;

- идентификация морально релевантных (уместных) обсто­я­тельств для альтернативного поведения;

- формулировка «парадигмального случая» (идеального или имев­шего место в истории человечества);

- сравнение исследуемой моральной проблемы и парадиг­мального случая.

А. Джонсен приводит пример использования кейс-метода врачом при решении моральной дилеммы, возникшей на просьбу больного об эвтаназии. Может ли быть оправданной с моральной точки зрения помощь врача в осуществлении эвтаназии? Очевидно, что морально приемлемый «парадигмальный случай» должен удов­летворять неко­торым минимальным условиям: пациент испытывает ничем неуст­ранимые боли, а врач является близким пациенту человеком, хорошо знаюшим его истинные интересы и желания. Как правило, эти условия не выполняются, а большинство случаев не подпадает под опреде­ление парадигмальных. В таких ситуациях большинство людей посо­ве­­товали бы врачу не делать ничего морально предосудительного.

Кейс-метод позволяет констатировать, что «ассистированный суицид» (assisted suicide)[94] — морально предосудительный поступок, однако при этом не обсуждаются альернативы — другие возможные способы устра­нения боли или оценки степени автономности и компетентности пациента. «Парадигмальный подход» не предполагает анализа поли­тики легализации или запрещения эвтаназии в той или иной стране. Вопрос состоит лишь в том, насколько «частный случай» может быть оправдан по аналогии с парадигмой, которую он напоминает.

Кейс-метод выступает и как метод интерпретации, так как выбор парадигмальных примеров и процедура их сравнения с «частным случаем» полностью ложатся «на плечи» морального агента и определяются его способностью к интерпретации. Предполагается, что он имеет достаточно развитое моральное чувство, в большинстве случаев помогающее ему отличать правильный поступок от непра­вильного. Недостатком данного метода может стать морали­заторство — искушение «сопоставлять» рутинную каждоднев­ную практику с безусловными моральными императивами, имеющими вид доступных и понятных аналогий. Другой его недостаток — «произ­вольность» выбора парадигм. В конечном счете, сознательный акцент на той или иной этической дилемме и ее описание играют немало­важную роль в выборе самой парадигмы. Какую парадигму напоми­нает тот или иной случай зависит от того, на какие факты в большей степени было обращено внимание субъекта.

Методы компаративного качественного анализа чаще всего используют в социологии. К недостаткам качественных исследований можно отнести неразработанность философских, ценностных, гносео­логических аспектов и принципов. Компаративный анализ, основан­ный на исследовании и сопоставлении обычаев, законов, морали различных обществ, получил название психологической этики или моральной социологии. Здесь биоэтика выполняет дескриптивные, описательные функции, демонстрируя многообразие существующих социальных и культурных феноменов.

При помощи сравнительного анализа было показано, что сфера действия тех или иных универсальных нравственных норм различа­ется в зависимости от культуры. Так, оказалось, что большинство так называемых традиционных обществ характеризуется не отсутствием «универсальных принципов», а спецификой и масштабом их при­ложения. К примеру, обычаи того или иного традиционного общества могут включать представления о «ценности человеческой личности», по отношению к которой существует определенный кодекс поведения, но этот кодекс может не распространяться на детей младшего возраста, рабов, женщин, людей из другого селения, тех, кто принад­лежит к другому этносу.

Подобные ограничения моральных предписаний не означают отсутствие знаний о их существовании. Во всех без исключения обществах существуют социальные группы (возможно, небольшие по размерам, например, семья), в рамках которых универсальные нравственные нормы (говорить правду, приходить на помощь и т.д.) действуют в обязательном порядке. Даже в арабских странах, где привычка скрывать, не говорить «правду», принята в качестве нормы утвердившихся социальных отношений, тем, кто вступает в эти отношения (для того, чтобы «обманывать») необходимо уметь распознавать ситуации, где присутствует хитрость и ложь, т.е. необходимо иметь представления об истине, правде, искренности[95].

Метод моделирования, как правило, относят к методам эмпи­рических исследований. В широком смысле, моделирование пред­ставляет собой некоторый всеобщий момент познания. Познать объект — значит смоделировать его. Модель — наиболее адекватная форма междисциплинарного синтеза, так как в отличие от других форм обобщения знаний (понятий, суждений, теорий), она предполагает упрощение в отображении познаваемых объектов с одновременной дискретизацией познаваемого объекта. Само по себе биоэтическое знание уже есть продукт и средство моделирования. Оно существует в виде сруктурированных принципами концептуальных моделей. В свою очередь, эти модели, при помощи актуализации и оптимизации составляющих их элементов (этических принципов), могут выполнять роль универсальной методологии для разнообразных прикладных этик. Нами, в частности, широко использовалась гибридная модель (принципы биомедицинской этики + принципы европейской биоэтики) для моделирования предмета изучения — проблемы «здоровье-болезнь» в курсе «Этика и деонтология социальной работы» для будущих социальных работ­ников. Было показано, что в свете того или иного биоэтического принципа (уважение автономии личности, уважение достоинства личности, уязвимости, целостности и др.) проступают совершенно неожиданные стороны феноменов «здоровье» и «болезнь», изучение которых представляет несомненную теоретическую и практическую ценность для социальной работы с различными контингентами населения.

Характерной особенностью междисциплинарной методологии становится проникновение специфических гуманитарных методов в естественнонаучную область, а методологических подходов последней — в гуманитарные и общественные науки, в результате чего мы можем иметь дело с полуфабрикатом, незавершенным процессом их объединения в рамках той или иной эклектически возникшей «общности», или с синкретическими образованиями, которым свойст­венно «кентавровое» единство.

К традиционно гуманитарным методам исследования можно отнести герменевтические приемы, исторический метод, диалоги­ческий метод. Так, гуманитарное знание принципиально диалогично. Напротив, познавательный интерес ученого-естественника направлен на предметы и явления действительности, часто существующей вне или независимо от субъекта, способного построить диалог. В биоэтическом знании диа- и полилогичность гуманитарного знания соединяются с целями и задачами таких естественнонаучных областей как биомедицина и экология. Возникают новые, модифи­цированные методологические стратегии. Круг участников диалога (полилога) расширяется за счет «неавтономных» и «некомпетентных» участников и их представителей — пациентов в коме, субъектов биомедицинских исследований, клиентов психиатрических клиник, представителей флоры и фауны, которые никогда до этого не рассматривались традиционной этикой (сосредоточненной на межче­лове­ческих отношениях) в качестве субъектов диалога.

Другим примером междисциплинарных методологических метаморфоз может служить использование метода естественных наук — количественного анализа (часто в комбинации с качественным анализом) в принятии моральных решений, например, при распре­делении медицинских ресурсов среди определенных контингентов населения или при обосновании и разработке программ защиты исчезающих и редких видов флоры и фауны. При этом коли­чественный анализ не является здесь только умозрительным выводом, основанным на подсчете субъективно понимаемых вреда и пользы (как это было в классическом утилитаризме), а основан на научных расчетах и прогнозах.

В качестве специфических методов этико-прикладного знания, в частности, биоэтики, широко обсуждаемых в специальной литературе, можно обнаружить когерентный метод [96], коммунитаристский метод [97], фронестические технологии.

Когерентный метод (метод «четырех принципов») Т. Бочампа и Дж. Чилдресса, представляет собой методологию рациональной рекон­струкции моральных концепций и норм согласно принципу когеренции. Этот метод заключается в поиске «золотой середины» между дедуктивным и индуктивным процессами, частными и общими утверждениями (подобно поиску оправдывающих обстоятельств и оснований в суде). Он сопро­вождается выявлением дефектов, недо­статков, моментов несоответ­ствия, контрпримеров уже существующим утверждениям (декон­струкция) и созданием новых ситуаций для их проверки и оправдания (конструкция) [98].

Коммунитаристский метод берет начало в тезисе Аристотеля о более высокой ценности практики локальных обществ и добродетелей, ей соответствующих, по сравнению с индивидуальными ценностями. Согласно коммунитаристам, добро, как ценностная установка, уже изначально содержится в социальной практике. Для того чтобы познать его достаточно быть активным членом общества, следовать его предписаниям, участвовать в социальной практике.

С точки зрения этики коммунитаризма, права отдельных личностей сами по себе, без соответствующих обязательств перед обществом, носят исключительно декларативный характер и поэтому не могут быть реализованы. Следовательно, теория прав должна быть дополнена теорией обязательств, согласно которой: 1) права индивида неотделимыми от его обязательств перед обществом; 2) благо общества может быть превыше благ отдельных индивидов; 3) необходимо поддерживать равновесие между благополучием общества и правами индивида; 4) моральная оценка того или иного поступка осуществляется обществом, а не отдельным человеком.

Д. Каллахан рассматривает коммунитаризм как особый способ обдумывания этических проблем[99]. Он считает, что рассмотрение спорных вопросов в коммунитаристской перспективе особенно важно при анализе устаревших технологий и внедрения новых. Правильно сформулированные при этом вопросы будут звучать следующим образом: «Что новая технология означает для человека? Насколько она отвечает цели достижения всеобщего блага? Если она не вполне согласуется с этой целью, ради чего общество может мириться с ее вредом? Такой подход к гуманитарной оценке биомедицинских технологий мог бы кардинально изменить формулу либерального индивидуализма, а именно: если технологии желательны для отдельных личностей, последние имеют право на их использование до тех пор, пока не появятся достаточно серьезные доказательства их опасности для общества в целом. Однако, как правило, такие доказательства невозможно получить для технологий, на которые обществом изначально наложен запрет, например, клонирование человека.

Благодаря своей прагматической ориентации биоэтика выполняет роль фронестических технологий: этического моделирования, эти­ческого проектирования, этической экспертизы, этического консуль­тирования. Содержание и роль фронестических технологий в струк­туре этико-прикладного знания были рассмотрены В.И. Бакшта­нов­ским и Ю.В. Согомоновым[100]. По их мнению, фронезис здесь высту­пает как особое этическое know how, знание-умение, «умение уметь», «испытание выбором». Фронестический характер технологий заклю­чается в том, что ситуации выбора становятся «явными», они актуализируются и вербализируются при помощи экспертов, не только «прикладывающих» этические теории и принципы к практике, но и идущих «от практики», обобщающих имеющийся опыт в свете тех или иных теоретических подходов, в процессе непосредственного сотруд­ничества различных специалистов.

Этическое моделирование может быть представлено в виде специальных прогнозов и концепций развития с точки зрения этических аспектов, определяющих витальные цели и перспективы выживания человечества и природного мира.

Разновидностью этического моделирования является этическое проектирование. Примером может служить работа над этическими кодексами. На всех этапах такого проектирования преследуется цель не просто помочь организации, профессиональному сообществу в их стремлении активизировать процесс саморегуляции, но и попытаться повлиять на мотивы такой активизации. В качестве базовой идеи этического проектирования выступает создание проектируемой институции или элемента инфраструктуры этики при непосред­ственном участии представителей профессионального сообщества.

Этическая экспертиза ставит разнообразные критерии целесо­образности человеческой деятельности (политические, экономические, научные, медицинские и т.п.) в соподчинение критерию нравст­венности. Последний выступает в качестве императива, повелева­ющего относиться к человеку или другому живому существу (природ­ному объекту) как к высшей цели, обладающей ценностью. Предметом этической экспертизы выступает процесс подготовки и принятия решений различными лицами, группами лиц, организациями, профес­сиональными сообществами; выявление и «испытание» явных или скрытых ценностей, мотивов, причин, лежащих в основе их дея­тельности (настоящей или проектируемой), а также находящихся в основе специализированных экспертиз (медицинских, экологических, финансовых и др.). Этическая экспертиза призвана осуществлять профилактический и оценочный аудит проектов, решений, процессов с целью гарантии сохранения и развития прав на жизнь и само­сохранение всего живого и даже неживого (например, права умерших людей на достойное обращение с их телом при проведении морфо­логических исследований[101]).

Этическое консультирование часто выступает пропедевтическим элементом этической экспертизы или носит характер частного консультирования. Такая технология может иметь частично аноним­ный характер (потребитель услуги может быть анонимом) и, таким образом, иметь преимущества перед остальными технологиями своей интимностью, открытостью для потребителя и диалогичностью.

В отличие от В.И. Бакштановского и Ю.В. Согомонова, мы полагаем, что этическое знание, как практическое знание, не совсем правильно отождествлять с «умением» как «умением давать оценку той или иной профессиональной деятельности». Особенностью этических технологий в наши дни, их принципиальным отличием от традиционных профессиональных этик, является как раз обратное — вовлечение в этическое регулирование тех, кто не имеет навыков оцен­ки профессиональной активности, непрофессионалов, «людей с улицы», «аутсайдеров», «профанов». Так, например, в этических коми­тетах по регулированию биомедицинских исследований философы высту­пают «профанами» в прикладных практических вопросах, а ученые, медики, биологи — «профанами» в вопросах философии морали. Знание, возникающее на границе различных профессиональ­ных миров, никак нельзя назвать «умением», это знание рождающееся, как правило, ad hoc. Это, скорее, коллективное знание, знание-прозрение, знание-ответственность, основанное не столько на раци­ональном представле­нии о том, что и в каком порядке надо делать, сколько на предосто­рожности, страхе преступить некие нормы человеческого. По этому поводу Г. Йонас отмечает, что отличительной особенностью этики будущего как вероятностного знания является ощущение угрозы человеческому образу[102]. Пока опасность неиз­вестна, мы ничего не знаем, что и зачем нужно защищать. Знание об этом возникает вопреки всякой логике и методологии, на основе вопроса «от чего надо защищать?».

Один из ведущих американских теоретиков биоэтики Бернард Герт считает, что современная моральная система должна трансфор­мироваться в направлении от know how (знаю как) к know that (знаю что), от внутренней уверенности в «знании и умении» к пониманию того, что необходимо делать. Аналогией может служить знание правил грамматики и их использование на практике теми, кто стремится выучить тот или иной язык[103].

Так или иначе, вопрос о специфических методологических принципах и подходах биоэтики остается открытым и дискуссионным. Возможно, мы находимся лишь на полпути к новой синтетической методологии, которая не может и далее мыслиться только как «инструмент» для получения конечных результатов. Мы полагаем, что и сам инструмент и решаемая ситуация должны находиться в отношении сходства, сизигийности (соответствия). Поиск соответ­ствующей методологии, на наш взгляд, целесообразно проводить в контексте теоретико-методологических разработок синергетики[104] и тоталлогической теории и методологии[105].

***

Формирование биоэтики путем трансформации фундаментального знания, объединения моральных принципов с практикой, является достаточно сложным процессом, в ходе которого переосмысливаются привычные моральные представления, нормы, оценочные суждения; возникают новые акценты в способах когеренции норм, моральных ценностей и правил между собой и с другими требованиями; изменяется место ценностей в иерархии; формируются новые установки, разрешения, табу, используемые исключительно в определенных сферах деятельности.

Для большинства западных моделей биоэтики характерен прагматический подход — это всегда содержательный набор определенных принципов, которые можно перечислить, а в некоторых моделях — модель биоэтики Б. Герта, Ч. Калвера и Д. Клоузера — это даже двухуровневая систе