Шиповничек

Гримм, 50

«В прежние времена жили король с королевой, и каждый день они говорили:

— Ах, если б родился у нас ребенок!

Но детей у них все не было.

Вот случилось однажды, что королева сидела в купальне, и вылезла из воды на землю лягушка и говорит ей:

— Твое желание исполнится: не пройдет и года, как родишь ты на свет дочь».

«В прежние времена» - так начинается сказка, и нужно понимать это дословно: во времена, бывшие прежде, предшествовавшие нашему исторически осознаваемому времени, в мифологическую эпоху, когда каждый человек обладал знанием и умением, был одарен полновластием, был коронованным королем. А душа его была королевой. Чувственный и духовный миры составляли еще для человека единое целое. По мысли Новалиса, мир был еще в мире. День был пронизан символами, имагинациями. В этих символах лю­дям открывались природа и мир, внешне предметное чувственного мира находилось еще на заднем плане. Это было состояние природного ясновидения, провидения, сознание, совершенно противоположное нашему предметному сознанию. Человек имел контакт с духовными сущностями.

Этот человек мифологической эпохи вместе со своей душой (королевой) жаждет того, чтобы произошло изменение сознания. В жизнь должна явиться душа другого рода. Золотой век человечества, о котором рассказывают греческий историк Гесиод и римский поэт Овидий должен закончиться, потому что закон изменения сознания правит человечеством.

Инстинкт возвестил о том, что должна прийти душа ново­го рода — дочь. Образом этого инстинкта является лягуш­ка, которая «вылезает из воды на землю». Если подвижный душевный мир в его глубинах и безднах с приливами и от­ливами ощущений и образов походил на воду — а все мифы пользуются для этого словом «вода», — то можно было постепенно выбираться на землю, на твердую почву фактов. Человек постигал чувственный мир. Твердое, вещественное занимало место подвижного, постоянное — место быстро меняющегося. Сравните сновидение, постоянно изобретаю­щее новые картины для любой тонкой внутренней игры сил, с нашим предметным сознанием, в котором все сосчитано, вымерено, взвешено и решено с учетом верных результа­тов, — и вы поймете значение символов «вода» и «земля».

Лягушка, живущая и в воде, и на суше, превращается в процессе длительной метаморфозы из жабродышащей в дышащую легкими. Она исключительно чувствительна к погодным влияниям и считается поэтому предсказательни­цей погоды. Она олицетворяет собой способность восприни­мать духовную атмосферу, то есть быть предсказательни­цей погоды в переносном смысле. Кроме того, этот символ указывает и на неустойчивость внутреннего двойного созна­ния.

«И что лягушка сказала, то и случилось — родила коро­лева девочку, и была она так прекрасна, что король не знал, что и придумать ему на радостях. И вот устроил он боль­шой пир. Созвал он на этот пир не только своих родных, друзей и знакомых, но и ведуний, чтобы были те к его ре­бенку милостивы и благосклонны. А было их в его королев­стве счетом тринадцать; но так как золотых тарелок, на ко­торых они должны были есть, было у него всего лишь две­надцать, то одна из них должна была остаться дома».

Человек еще видел для себя защиту и опору в космосе. Макрокосмические силы шли к нему от двенадцати созвез­дий Зодиака, который нес в себе столько мудрости, что че­ловек мог поглощать ее и тем питать себя: у него было две­надцать золотых тарелок. Силы, действующие между кос­мосом и Землей, предстают, будучи пережитыми на душев­ном уровне, в образах ведуний или фей. Гёте, очевидно, намекает на такие силы, когда его Фауст говорит в кабинете: «Как силы вышние в сосудах золотых разносят всюду жизнь божественной рукою». Наша сказка говорит: было - тринадцать ведуний в его королевстве. Кто была тринадцатая в его королевстве? У наших предков и Совет Богов тоже состоял из двенадцати богов и тринадцатого, стоявшего в I определенной оппозиции к ним: Локи, или Лодур, Завершитель, северный Люцифер. И на небесном своде рядом с двенадцатью созвездиями Зодиака существует тринадцатая сила — Солнце. Она делает человека дневным человеком, благодаря чему он получил возможность пробуждаться для чувственного мира. Но в мифологическую эпоху ночь еще имела решающее значение, потому что это было время ино­го бодрствования, бодрствования в образном видении. Ночь была «откровений плодоносящим лоном», как называл ее в своих Гимнах Новалис. Еще и сегодня язык указывает на важность ночного переживания; в английском языке: a se-night (seven nights) — семь ночей, a fortnight (fourteen nights) — четырнадцать ночей для обозначения семи или четырнадцати «дней». Долгое время счет времени велся по лунным периодам. Если двенадцать созвездий Зодиака в образе двенадцати приглашенных ведуний оказывают влияние накаждого человека, то на заднем плане уже намечается эта тринадцатая космическая сила. Наши предки знали, что с Локи, тринадцатым из асов, прокладывало себе дорогу новое сознание. Человек освободился из потустороннего переживаемого внутреннего мира и обратился к внешнему чувственному миру. История сотворения мира также описывает этот переломный момент в развитии сознания. Лю­цифер — это падший ангел. Он внушает человеку идею о его самостоятельности и богоподобии и тем самым ставит его в оппозицию к Божественному и побуждает к различе­нию добра и зла. В микрокосме - человеке пробуждается Я, тринадцатая сила. Еще не существует ни познавательной способности, ни знания для того, чтобы понять эту тринад­цатую силу, еще в меньшей степени наличествует мудрость для того, чтобы постичь ее. Золотой тарелки нет. До сегод­няшнего дня некоторым людям не по себе от числа тринад­цать. Как воспоминание всплывает из подсознания древняя неуверенность, неуверенность находившегося в процессе развития свободного Я. Так тринадцатая фея выступает сна­чала как представительница зла — до тех пор, пока люди не поймут, что она является носительницей нового сознатель­ного добра.

«Праздник отпраздновали с великой пышностью, и под конец ведуньи одарили ребенка чудесными дарами: одна — добродетелью, другая — красотой, третья — богатством и всем, что только можно пожелать на свете.

Когда одиннадцать произнесли уже свои предсказания, вдруг явилась на лир тринадцатая. Ей хотелось отомстить за то, что ее не пригласили: И вот, ни с кем не здороваясь и ни на кого не глядя, она воскликнула громким голосом:

— Королевна на пятнадцатом году должна уколоться о веретено и от этого умереть!

И, не сказав больше ни слова, она повернулась и вышла из зала. Все были испуганы, но выступила тогда двенадца­тая ведунья, она еще не сказала своего пожелания, и так как отменить злое заклятье она была не в силах, а могла только смягчить его, то она сказала:

— Но то будет не смерть, а только вековой глубокий сон, в который погрузится королевна».

Тринадцатая фея не приглашена на празднование рожде­ния. Человек не знает еще, как включить ее в существую­щий порядок, он еще живет в космической зависимости древ­них времен. Ему известно, что он пребывает в безопаснос­ти, например, в созвездиях Водолея, Рыб, Весов и т.д., и он ощущает на себе их влияние; но у него нет еще чутья для этой тринадцатой силы, развивающейся личности. Она же подходит к дочери с заклятьем: смерть от укола веретена. Вместо смерти предопределен столетний сон. Прядение и мышление изначально родственны. В языке сохранился этот образ, мы говорим: кто-то потерял нить. Подобно тому как развивается нить из шерсти или льна, развивается и одна мысль из другой и превращается в нить мысли, в логичес­кую нить. Мышление должно повлечь за собой смерть души, когда королевская дочь войдет в пору взросления, потому что это означает достичь пятнадцатилетнего возраста. Король надеется предотвратить этот приговор судьбы. Но, несмотря на то, что мышление оказывается на долгое время сдерживаемым (веретена сжигают), несмотря на то, что преобладает сновидческое ясновидение и человек все еще вкушает с золотых тарелок, однажды этот золотой век подходит к своему концу. Из детства человечество движется к зрелости.

То, что происходит здесь на уровне человечества, происходит и в каждом отдельном человеке, потому что отдельная особь повторяет судьбу и развитие рода. Детство и зрелость человечества отражаются в периодах детства и зрелости личности.

«Король, желая уберечь свою любимую дочь от несчастья, издал указ: все веретена во всем королевстве сжечь.

Вот и исполнились все предсказания, данные девочке ведуньями: она была так красива, так скромна, приветлива и разумна, что всякий, кто ее видел, невольно ею любовался.

Случилось, что в тот день, когда исполнилось ей пятнад­цать лет, короля и королевы не было дома, и девушка оста­лась в замке одна. Она пошла бродить всюду по замку, осматривать покои и кладовушки — все, что вздумается; и подошла она наконец к старой башне. Она взошла по узкой витой лесенке в ту башню и очутилась у небольшой двери. А в замке торчал заржавленный ключ; повернула она его, дверь распахнулась, видит — сидит там в маленькой ком­натке у веретена старуха и прилежно прядет пряжу.

— Здравствуй, бабушка, — молвила королевна, — что ты тут делаешь?

— Пряжу пряду, — ответила старуха и кивнула ей голо­вой.

— А что это за штука такая, что так весело вертится? — спросила девушка, взяла веретено и хотела было тоже при­няться за пряжу.

Но только она прикоснулась к веретену, как исполнился наговор, и она уколола веретеном палец».

В день, когда королевне исполняется пятнадцать лет, ко­роля и королевы нет дома. Отечески-духовное и материнс­ки-душевное не оказывают больше своего влияния. Юная личность предоставлена самой себе. Дом тела, в детстве еще незнакомый, просторный и безграничный, как замок, под­вергается теперь любознательному исследованию. При ис­следовании и более сознательном переживании он становит­ся все уже и уже. Человек познает его ограниченность. За­мок превращается в башню. Однако башня не только сим­вол сужения, которое неизбежно ведет человека к самому себе. Она также символ самостоятельности, основанной в себе устойчивости. В башне тела королевна поднимается наверх в маленькую комнатку. Там сидит старая женщина и прядет. Бессознательно наряду с детскими сновидениями не­остановимо шел скрытый процесс мышления. Но теперь ко­ролевна сама берется за веретено: начинается собственное сознательное мышление. Стремление к собственному мыш­лению стоит под проклятьем тринадцатой феи. Это — несу­щее в себе воздействие Локи, находящееся под влиянием Люцифера эгоцентричное мышление. Так же как Локи пре­бывает в противоречии с двенадцатью асами и заканчивает старый миропорядок, так и у европейской части человечес­тва подходит к своему концу определенный мир. Сновидческая зависимость от космоса идет на убыль, пробуждает­ся собственный мир Я, наступают «Сумерки Богов». Чело­век обособляется из стоящего над ним мира сущностей и становится гражданином земного предметного мира, который он должен завоевывать теперь посредством мышления. Но бодрствовать в постороннем чувственном мире означает сначала заснуть для потустороннего духовного мира. Древнейшие сказания о героях повествуют о дочери богов Брюнхильде, которая, уколовшись о шип сна, погружается в сон и спит до тех пор, пока не приходит избавитель, пробуждающий ее от сна. В человеке в возрасте пятнадцати лет этот процесс означает возрастающее преувеличенное мнение о своей личности и своих достоинствах. Для меня мерилом является лишь то, что я могу понять, мысля самостоятельно. Лишь моя картина мира ясна и понятна мне. Захваченный этим переломом, юный человек замыкается в себе. Работая над своим мировоззрением, он противостоит окру­жающему миру, часто даже наносит раны другим, но внутри он одинок. Сказка говорит: башня окружена разросшимся терновником. Всем формирующим, жизненным силам внутри него нечего больше сказать. (Отец и мать, придворные и слуги засыпают.) Волшебные чары изошли из маленькой комнатки наверху.

«И в тот миг, когда она почувствовала укол, она упала на постель, что стояла в комнатке, и погрузилась в глубокий сон.

И сон этот распространился по всему замку; король и королева, которые только что вернулись домой и вошли в зал, тоже уснули, а вместе с ними и все придворные. Усну­ли и лошади в стойлах, и собаки во дворе, голуби на кры­ше, мухи на стенах; даже огонь, пылавший в печи, и тот замер и уснул, и жаркое перестало шипеть и поджаривать­ся, а повар, схвативший было за волосы поваренка за то, что тот чего-то недоглядел, отпустил его и тоже уснул. И ветер утих, и не шелохнулся ни один листик на деревьях около замка.

И стала расти вокруг замка колючая терновая заросль; с каждым годом она становилась все выше и выше и окружи­ла наконец весь замок. Она выросла выше самого замка, и в этой заросли его стало совсем не видно, и даже флага на вышке нельзя было заметить.

И пошла по стране молва о прекрасной спящей королев­не, которую прозвали Шиповничек, и вот стали наезжать туда от времени до времени разные королевичи и пытались пробраться через густую заросль в замок. Но было это не­возможно, так как шипы держались крепко один за один, точно взявшись за руки, и юноши запутывались в зарослях и, зацепившись за шипы, не могли больше из них вырвать­ся и погибали мучительной смертью.

После многих и долгих лет явился опять в ту страну один королевич, и услыхал он от одного старика о колючей заро­сли и о замке, где вот уже сто лет как спит сказочная краса­вица королевна по прозванью Шиповничек, и спят с ней заодно король и королева и все придворные. Старик еще рассказал ему о том, что слыхал от своего деда, будто при­ходило уже немало королевичей, которые пытались про­биться сквозь колючую заросль, но все они остались там, зацепившись за шипы, и погибли жалкой смертью. И ска­зал тогда юноша:

— Я этого не боюсь, я хочу отправиться туда п увидеть прекрасную королевну Шиповничек.

Добрый старик стал его отговаривать, чтобы он туда не ходил, но он совета его не послушался».

Когда человек ощущает себя чужим по отношению к са­мому себе, оказывается заключенным в себе самом и часто не находит правильного контакта с окружающим миром — это время, имеющее свою меру и границу и в отдельном человеке, и в человечестве. Всегда существовали герои духа, которые хотели разбудить Брюнхильду-Шиповничек, но сначала должны были пройти сто лет. Когда срок проходит, является тот, кто пробуждает от сна. В нашей сказке он приходит под знаком розы и пробуждает поцелуем — любовью. В этой связи мы должны рассмотреть очень важный для средневековья символ розы.

Роза пускает корни в землю глубоко и крепко. Из ствола и шипов произрастает прекрасный цветок с его всегда бла­готворным ароматом и интенсивным алым цветом. В плоде розы одинаково сильны и небесная, и земная части расте­ния. Поэтому она является символом гармоничной середи­ны. Цветок построен по числу пять. Это число пять — пол­ный смысла знак. Человек в его строении долгое время рас­сматривался как состоящий из четырех членов, как сущест­во из тела, жизни, души и духа. Высшее, любящее Я долж­но было развиться в добавление к этому. Отсюда знак пяти. Тот, кто может сказать «да» земной жизни и крепко укоре­ниться в ней, кто идет навстречу трудностям, чтобы расти через них, и кто преодолевает, подобно розе, все отвердевающее и ранящее, кто позволяет самоотверженной любви раскрыться, как цветку своего бытия, и кто очищает свою кровь от страстей, с тем чтобы она стала невинна, как не­винно растение, — тот, конечно, любит брать символом розу. В традиции христианства существовали течения, которые можно было узнать по знаку розы. Там, где на готических соборах сходятся ребра свода, замковый камень часто имеет вид розы из пяти лепестков. И художники, писавшие Ма­донну, тоже, конечно, знали, почему они помещали розу рядом с Девой Марией или окружали ее розами.

«А к тому времени как раз минуло сто лет, и настал день, когда королевна Шиповничек должна была снова проснуть­ся. Подошел королевич к колючей заросли, поглядел, ви­дит — растут там вместо терновника красивые цветы, они сами раздвинулись перед ним, и опять сомкнулись, и стали снова изгородью. Увидел он на дворе лошадей и рыжих гончих, что лежали и спали; сидели на крыше голуби, спря­тав головы под крыло. Вошел он в замок и увидел, что спят на стене мухи, а повар на кухне все еще протягивает руку, будто собирается схватить за волосы поваренка, и сидит стряпуха перед черной курицей, которую она должна ощи­пать.

Пошел он дальше и увидел, что в зале лежат и спят все придворные, а наверху возле трона лежат король с короле­вой. И пошел он дальше, и все было так тихо, что слышно было ему даже его собственное дыхание.

Подошел он наконец к башне и отворил дверь маленькой комнатки, где спала Шиповничек. Она лежала и была так прекрасна, что он не мог оторвать от нее глаз; и он нагнулся к ней и поцеловал ее. И только он к ней прикоснулся, от­крыла Шиповничек глаза, проснулась и ласково на него поглядела. И сошли они вместе с башни.

И вот проснулись король с королевой и все придворные, и они удивленно посмотрели друг на друга. Поднялись ло­шади во дворе и стали отряхиваться. Вскочили гончие соба­ки и замахали хвостами. Подняли голуби на крыше свои головки, огляделись и полетели в поле. Мухи стали ползать по стене. Огонь в кухне поднялся тоже, запылал и стал парить обед; жаркое начало снова жариться и шипеть. И повар дал такую затрещину поваренку, что тот так и вскрик­нул; а стряпуха стала поскорей ощипывать курицу.

И отпраздновали тогда пышную свадьбу королевича с королевной Шиповничек, и жили они счастливо до самой смерти».

Сказка не говорит, откуда приходит королевич. Он — символ высшего Я, Я во Христе. Наша сказка началась с языческого образа девы, ждущей избавителя, могущего про­будить ее. Христианским образом жениха, являющегося под знаком розы, она заканчивается.

Сказка о королевне Шиповничек — сказка судьбы. Чело­век включается в судьбу человечества, не имея личной вины, но и без его личных заслуг, как милость, приходит к нему спасение.