Древняя Греция 4 страница

Как мы видим, эта ревизия пословного принципа существенно отличается от западноевропейской, где в то же время (XVI-XVII вв.) концепция пословного перевода сменилась лютеровской концепци­ей нормативно-содержательного соответствия, ориентированной на норму языка перевода, а в оригинале признававшей лишь содержа­ние. Но самое главное отличие заключается в том, что Лютеру уда­лось добиться смены подхода к переводу главной книги того време­ни — Библии; в России же позиции переводчиков, традиционно подходивших к переводу Писания, не пошатнулись. Отдельные по­пытки по-новому подойти к переводу духовной литературы все же встречаются. Так, Авраам Фирсов осуществляет перевод Псалтири, используя разговорный русский язык; однако перевод этот был за­прещен церковью.

Итак, процессы, происходившие в культурной жизни России в XVII в., подготовили плодотворную почву для тех изменений, кото­рые происходят в следующем, XVIII в. При этом ресурсы наиболее решительного преодоления старого сосредоточились в основном в палатах Посольского приказа, работа которого не была ограничена рамками «партийной» монашеской узости и в значительной мере регулировалась уже насущными нуждами правительства и граждан.

6.6. Перевод в России XVIII-XIX вв.

Петровская эпоха. Если для всей Европы XVIII в. был веком клас­сицизма и Просвещения, то для России он в первую очередь начался как эпоха Петра I. Петровская эпоха была переломным временем, когда прерывались многие прежние традиции и вводилось много нового. Россия в XVIII в. сделала огромный рывок в развитии всех областей перевода, решительно отходя от православной традиции и примыкая к западноевропейской.

Перемены в сфере перевода соответствовали переменам в жизни российского общества. «Прорубив окно в Европу» и получив возмож­ность прямого контакта через Балтийское море с передовыми запад­ноевропейскими странами, Россия быстро начала реорганизовывать­ся по европейскому образцу. Усилилась и обросла многоступенчатой системой административных иерархий царская власть. И если рань­ше руководство процессом перевода шло в основном из монастырей, то теперь появился сильный конкурент — государство. Государствен­ное неодобрение засилью среди переводов текстов «божественного» содержания явственно звучит в указах Петра I. Полезными и важны­ми объявляются переводы, несущие в Россию новые знания. Диапа­зон переводов светских нехудожественных текстов из различных об­ластей знаний резко расширяется: военное дело, юриспруденция, инженерное дело, кораблестроение, фортификация, архитектура, ма­тематика, астрономия, география. Переводы в начале XVIII в. в Рос-

сии составляют до 90% всех текстов на русском языке. Потребность в усвоении с максимальной полнотой познавательной информации текста и сам характер текстов (отсутствие вымысла, фигур стиля, индивидуальных авторских особенностей стиля) стихийно порож­дает новые принципы перевода, близкие к тем, которые двумя века­ми раньше провозгласил в Западной Европе Мартин Лютер.

Сам Петр I формулирует основы этого подхода: «...И не надлежит речь от речи хранить в переводе, но точию, сенс смысл выразумев, на своем языке уже так писат, как внятнее может быть...»⁴⁷. Петр считал высокое качество переводов делом государственной важно­сти и старался бдительно за ним следить. Контроль касался в осо­бенности специальных текстов, где он рекомендовал устранять лиш­ние красоты и передавать только самое главное, «...дабы посему книги переложены были без лишних рассказов, которые время только тра­тят и у чтущих охоту отъемлют...»⁴⁸. Стремясь подчеркнуть государ­ственную важность переводов, Петр I переводил и сам: в 1707— 1708 гг. он перевел «Архитектуру» Бароцци да Виньолы.

Особая забота о переводах специальных текстов отразилась и в указе Петра от января 1724 г., который фактически устанавливал стро­гие рамки специализации переводов и переводческого труда: «...Ни­какой переводчик, не имея того художества, о коем переводит, пере­весть то не сможет». Под «художеством» в данном случае следует понимать знание предмета — научного или технического⁴⁹.

Петр полагал, что стиль переводов должен быть близок к стилю посольского приказа. С этим связана его критика присланного ему в 1717 г. перевода «Географии генеральской» Б. Варения, выпол­ненного Ф. Поликарповым. Суть критических замечаний Петра сво­дится к тому, что, с одной стороны, переводить надо не подстрочно, а сообразно содержанию, а с другой стороны, не пользоваться в це­лях украшения русского текста высоким слогом, а следовать приня­тым канцелярским нормам: «не высоких слов словенских», а «по­сольского приказу употреблять слова»⁵⁰.

Но мода на все иностранное, которая сопровождала массирован­ное усвоение новых знаний, приводила к обилию лексических заим­ствований из живых европейских языков (прежде всего — из фран­цузского), в основном путем транскрипции или транслитерации. Часто это были слова, уже существующие в русском языке, такие как «сенс» в процитированном петровском указе. Избыток ино-

⁴⁷ Указ Зотову об избегании в будущем ошибок, 1709 // Законодательные акты Пет­ра Первого. — М.; Л., 1945. — С. 53.

Семенец О. Е., Панасъев А. Н. История перевода (Средневековая Азия, Восточ­ная Европа XV-XVIII вв.). — Киев, 1991. — С. 177.

См.: Пекарский П. Н. Наука и литература в России при Петре Великом: В 2 ч. — СПб., 1862.— С. 243.

⁵ Семенец О. Е., Панасьев А. Н. История перевода (Средневековая Азия, Восточ­ная Европа XV-XVIII вв.). — С. 178.

странных слов в угоду моде на иностранное звучание затруднял по­нимание содержания переводного текста.

Следил Петр и за переводами художественной литературы, в ос­новном не вникая в качество перевода, а стараясь способствовать их изданию в России. В 1709 г. он велел И. А. Мусину-Пушкину испра­вить и издать текст переводов басен Эзопа, выполненный в конце XVII в. Ильей Копиевским.

Стремление обеспечить регулярность культурных контактов че­рез перевод проявилось и в указе о создании Академии в России, который Петр I издает за год до своей смерти, в 1724 г.: «Учинить Академию, в которой бы учились языкам, также прочим наукам и знатным художествам, и переводили бы книги»⁵¹.

В 1735 г. при Академии создается «Российское собрание» — фак­тически первая профессиональная организация переводчиков в Рос­сии, которая просуществовала до 1743 г. В Указе президента Акаде­мии говорилось: «Переводчикам сходиться в Академию дважды в неделю... снося и прочитывая все, кто что перевел, и иметь тщание в исправлении русского языка случающихся переводов». Члены «Со­брания» действительно не только переводили, но и обсуждали и ре­цензировали переводы. Один из них, А. Адодуров, выдвигал следу­ющие критерии оценки переводов: перевод должен

1) полностью совпадать с оригиналом;

2) быть изложен четко и без грамматических ошибок;

3) не нарушать языковых норм.

Велась и индивидуальная работа по подготовке переводчиков: известно, например, что в 1750-е гг. М. В. Ломоносов индивидуаль­но занимался переводом с Н. Поповским.

Постепенно меняется и порядок оплаты за переводческий труд: если первоначально преобладали разовые вознаграждения, то со вре­менем их сменяет договорная оплата за печатный лист.

Перед русскими переводчиками XVIII в. встала задача создания терминологии самых разных областей знаний, и вместе с тем — за­дача донести до читателя содержание специального текста в доступ­ной форме. Осознавая свою миссию, переводчики того времени ви­дели в ней «служение истине»⁵² и «служение отечеству»⁵³.

Постепенно формируется и осознание переводчиками этики сво­ей профессии; оно звучит, например, в начале XVIII в. в высказыва-

⁵¹ Семенец О. Е., Панаев А. Н. История перевода (Средневековая Азия, Восточная Европа XV-XVIII вв.). —С. 178.

Симон Кохановский в 1721 г. в предисловии к своему переводу книги Юста Лип-сея «Увещания и приклады политические с нидерландского языка, в частности, пишет: «Я в переводе сем не порабощен был упомянуть автора штилю, но едино служил исти­не». — Цит. по: Семенец О. Е., Панасьева А. Н. История перевода (Средневековая Азия, Восточная Европа XV-XVIII вв.). — С. 184.

А. Ф. Хрущев в 1719 г. в предисловии к переводу «Утешения духовного» Фомы Кем-пийского говорит, что роль его как переводчика — служение отечеству (там же. — С. 187).

нии Феофана Прокоповича: «Не было бы то переводити, но свое не­что писати», где отражена мысль об ответственности переводчика за сохранение исходного текста⁵⁴.

Говоря о дипазоне переводимых в это время текстов, нельзя обой­ти Библию — текст, сыгравший, как известно, ключевую роль в ев­ропейской Реформации и переходе от пословного перевода к норма­тивно-содержательному. Однако в России, несмотря на указ Петра I, изданный в 1712 г., о необходимости создания нового перевода, Биб­лия на протяжении XVIII в. переводилась лишь однажды (!). Попыт­ка была сделана в 1718 г., когда пастор Эрнест Глюк перевел Свя­щенное Писание на русский язык; однако перевод был утрачен во время русско-шведской войны. По поручению Петра I Глюк в Мос­кве заново начал работу над переводом, но, не завершив ее, умер в 1765 г. Больше переводов на русский язык не делалось. Правда, в 1751 г. было выпущено новое, исправленное издание Библии на церковно-славянском. Среди причин столь незначительного интере­са к писанию Семенец и Панасьев⁵⁵ называют отсутствие специали­стов и боязнь церкви потерять монополию на интерпретацию Писа­ния. Но сам факт отхода на периферию общественных интересов этого некогда столь важного для Руси текста вполне согласовывался с «секулярным сдвигом», который несла с собой Петровская эпоха. Светские ценности и светские интересы впервые в российском об­ществе выдвинулись на передний план.

Екатерининская эпоха. В первые три десятилетия XVIII в. пере­водов художественных текстов очень мало (около 4% всей перевод­ной литературы). Но затем их объем резко возрастает, потому что эпоха Просвещения, пришедшая на русскую почву, объявляет куль­турные интересы интернациональными. Русские просветители ста­вят перед собой задачу ознакомления общества с иностранными про­изведениями, стремятся усвоить чужой литературный опыт и обогатить тем самым родную литературу. Однако связь между тек­стами оригинала и перевода в XVIII в. довольно сложна. Во-первых, трудно провести границу между переводными и оригинальными про­изведениями. И каноны классицизма, и представления эпохи Про­свещения рассматривают оригинал лишь как подспорье для созда­ния совершенного текста. В первом случае — для достижения эстетического идеала, во втором — для просвещения общества. Во-вторых, между оригиналом и переводом часто существует язык-по­средник, как правило французский. В этом двойном отражении текст перевода неизбежно многое терял. Анонимность публикаций, с ко­торой мы часто сталкиваемся в XVIII в., — еще одно свидетельство

того, что в это время не существенна была установка на идентич­ность текстов. Перевод был подчинен общественно-культурным за­дачам. Вот почему каждый переводчик того времени снабжал свой перевод пространным предисловием; не случайно XVIII в. считает­ся веком переводческих предисловий⁵⁶.

Отсутствие ощущения национальных границ текста, националь­ной специфики давало переводчикам возможность применять при­емы адаптации. Так, переводчик Е. И. Костров, переводя в 1781-1788 гг. «Илиаду» Гомера, вводит такие культурные замены, как «сапоги», «сталь», «пуговицы»; переводчик Глебов русифицирует личные имена у Вольтера: Перро, Колен и Пиретта превращаются в Сидора, Карпа и Агафью. Сглаживаются также чересчур новатор­ские, непривычные тенденции стиля: в переводе известного романа И.-В. Гёте⁵⁷ стилистика Бури и Натиска заменена на более традици­онную, привычную. Нередки и сюжетные замены, вполне в духе клас­сицистического перевода: например, в финале трагедии Шекспира «Ромео и Юлия» у переводчика Вас. Померанцева (перевод 1790 г.) враждующие семьи Монтекки и Капулетти примиряются.

Специфика переводческих задач отодвигает на задний план про­блемы сохранения формы не только в сфере индивидуального стиля и литературного направления, но и в сфере жанра. Стихи переводят­ся зачастую прозой, проза — иногда стихами.

К середине XVIII в. количество переводов художественных про­изведений резко возрастает, и в общей массе текстов художествен­ной литературы на русском языке переводы составляют сначала 98-99%, затем к 60-м гг. этот процент несколько снижается, но на протяжении всего XVIII в. переводов постоянно больше, чем ориги­нальной литературы.

В 1758 г. при Академии открывается 2-я типография, задача кото­рой —печатание переводной беллетристики. Именно на беллетристику приходится основной читательский успех. Издатель Новиков сетует, что хотя «наилучшие книги» напечатаны, «но их и десятую долю про­тив романов не покупают»⁵⁸. В 50-70-х гг. появляются переводы на русский язык произведений Лессажа, Прево, Филдинга, Сервантеса, Мариво и др., что явилось катализатором зарождения русского рома­на, первыми авторами которого были Эмин, Чулков, Херасков. Пере­водная литература формирует литературные вкусы, обогащает язык русской прозы, развивает технику сюжетного построения. Особенно важно то, что наряду с традиционными произведениями античности все чаще и чаще переводятся современные, написанные в XVIII в.

История русской переводной художественной литературы.— Т. 1.— СПб., | 1995.— С. 90.

ор перево ная Европа XV-XVIII вв.). — Киев, 1991. — С. 241.

Семенец О. Е., Панасьев А. Н. История перевода (Средневековая Азия, Восточ-

⁵⁶ Семенец О. Е., Панаев А. Н. История перевода (Средневековая Азия, Восточная
Евразия XV-XVIII вв.) — С. 187.

⁵⁷ «Страсти молодого Вертера», пер. Ф. Галченков, 1781 г.

⁵⁸ Семенец О. Е., Панасьев А. Н. История перевода (Средневековая Азия, Восточ­
ная Европа XV-XVIII вв.). — Киев, 1991. — С. 83.

Особенно важен в то время был вклад, который внесли в развитие перевода крупные деятели русской культуры: Тредиаковский, Ломо­носов, Кантемир. Переводы Василия Тредиаковского образовали сво­его рода рубеж, знаменующий переход к специфике XVIII в. в обла­сти перевода. Переведя в 1730 г. «Езду в остров любви» П. Тальмана, он обозначил и характерную тематику XVIII в., и новые средства: впервые для перевода художественного произведения применялся русский язык, а не старославянский. Это вполне сочеталось с укоре­нившимися уже к тому времени идеями Петра I: пользоваться при переводе научных и технических книг языком посольского приказа. Таким образом, в XVIII в. происходит решительная смена средств ПЯ (переводящего языка) в российской истории перевода. Перево­дить стали на формирующийся общегосударственный литературный русский язык.

Тредиаковский явился и зачинателем силлабо-тонической систе­мы стихосложения на русской почве, и создателем русского гекза­метра (по его стопам пойдет впоследствии Гнедич).

Заменяя старославянизмы русскими словами, Тредиаковский со­здал лексику, которая прочно вошла в русский язык: «бесполезность», «непорочность», «цельность», «лиховидность» и др.

Следуя в целом поэтике классицизма, Тредиаковский-переводчик не ограничивался ее рамками, доказывая необходимость стилисти­ческой дифференциации, если язык автора обладает индивидуаль­ным своеобразием⁵⁹.

Переводческое творчество А. Д. Кантемира развивалось в том же русле. Языком перевода он также избрал русский, а не старославян­ский, вводя неологизмы («вещество», «любомудрие» и др.) и снаб­жая переводы обширнейшими комментариями. Просветительскую миссию перевода в России в это время иллюстрирует тот факт, что именно благодаря переводу Кантемиром в 1740 г. трактата Б. Фонте -неля «Разговор о множестве миров» россияне познакомились с сис­темой Коперника.

С латыни, греческого, немецкого, французского, итальянского переводил М. В. Ломоносов. Между прочим, ему принадлежит одна из попыток перевода «Илиады» Гомера (песни 8, 9, 13 — александ­рийским стихом). Просветительство Ломоносова не ограничивалось, однако, обогащением русской литературы «полезными» книгами. Много времени он уделял также рецензированию чужих переводов.

Вплоть до 60-х гг. XVIII в. переводятся в основном произведения классицистических жанров (ода, трагедия), а также философские сочинения. Екатерининская эпоха, отмеченная переходом к просве­тительству, переносит акцент на художественную прозу. Екатерина II активно поддерживала переводческую деятельность и даже вместе

со своей свитой перевела в 1767 г. роман Мармонтеля «Велизарий». Переводческая деятельность становится модным и престижным де­лом, хотя и побочным, так как обеспечить свое существование пере­водом было сложно.

В 1768 г. Екатерина II учредила «Собрание старающихся о перево­де иностранных книг на российский язык» и назначила 5 тысяч руб­лей на ежегодную оплату переводчиков. В репертуар переводов «Со­брания» входили книги по точным и естественным наукам, философии, и в меньшей мере — художественная литература. «Кандид» Вольтера и «Путешествие Гулливера в страну лилипутов» Свифта были переве­дены переводчиками «Собрания» и пользовались большим спросом. «Собрание» просуществовало до 1783 г., и за это время им было изда­но 112 переводных сочинений в 173 томах. В целом во второй полови­не XVIII в. среди переводов художественных произведений на первом месте французская литература (она выходит в абсолютные лидеры еще в 30-е гг.), на втором — английская, затем — немецкая.

* * *

Завершая описание процессов, происходивших в российской ис­тории перевода на протяжении XVIII в. и кардинально изменивших не только технику перевода и его статус в обществе, но и облик рос­сийской словесности, следует напомнить, что культурное развитие непрерывно, и поэтому любое подразделение его на исторические периоды весьма условно. Переход к новым тенденциям XIX в. со­вершается постепенно, и, очевидно, можно выделить несколько слав­ных имен переводчиков переходной поры, краткого времени русского преромантизма, когда оттачивается сформировавшийся в предшеству­ющие годы русский литературный язык, но изменения, вносимые в перевод, объясняются уже не только интенцией просветительской адаптации, а еще и уточнением синтаксических и лексических пара­метров нормы, в том числе — концептуализацией вводимых путем заимствования иноязычной лексики новых понятий. Наиболее харак­терная фигура среди переводчиков этой поры — Н. М. Карамзин⁶⁰.

Среди славных имен переводчиков конца XVIII в. помимо Н. М. Ка­рамзина (ввел в русский обиход 72 автора), также и Г. Р. Державин (переводил Горация, Пиндара, Анакреона, Сапфо и т. п.), и И. А. Кры­лов, и А. Н. Радищев. Их переводы, а также собственное творчество, неразрывно связанное с переводами, привели к формированию на ру­беже XVIII-XIX вв. самостоятельной русской литературы и созданию так называемого «среднего слога» русской художественной прозы.

59

' Подробнее о Тредиаковском см.: Дерюгин А. А. Тредиаковский-переводчик. -Саратов, 1985.

⁶⁰ Об этих аспектах переводческой деятельности Карамзина см. подробнее в канд. дис. В. В. Вербицкой «Формирование концептуального значения русского слова в пе-

реводческой практике Н. М. Карамзина» (СПб., 1999).

К концу XVIII в. занятия переводами входят в быт образованных дворянских семей. В это время в отношении к переводимому тексту назревает решительный перелом.

XIX в. в России. XIX в. называют порой «золотым веком рус­ской литературы». С не меньшим основанием его можно назвать и золотым веком художественного перевода в России. Но если в на­чале этого века еще шло бурное формирование жанров, стиля, язы­ка художественной литературы и перевод был необходим для обо­гащения фонда образцов для подражания, — то далее, на всем протяжении XIX в., обилие переводов связано было скорее с удов­летворением запросов российского читателя, уже обладавшего раз­витым литературным вкусом, привыкшего к шедеврам своей лите­ратуры и желавшего познакомиться и с шедеврами чужих литератур и народов. Этим новым запросам вполне соответствовали и новый взгляд на перевод, и новая техника перевода, которые утвердились в русле романтического направления; начиная с этого времени рос­сийская теория и практика перевода полностью интегрируется в европейский культурный процесс, и различия могут усматриваться разве что в пропорциях вводимых в русский культурный обиход имен. Но это различия количественные, а не качественные. В Рос­сии, как и в других странах Европы, переводят много, переводы разнообразны, а принципы перевода весьма схожи. Имена перевод­чиков, внесших значительный вклад в русскую культуру в XIX в., бесчисленны. Труд некоторых из них подробно описан в двух авто­ритетных монографиях (Эткинд Е. Г. Русские поэты-переводчики от Тредиаковского до Пушкина. — Л., 1973; Левин Ю. Д. Русские переводчики XIX в. — Л., 1985), к которым мы и отсылаем читате­лей. Здесь же мы попытаемся кратко описать основные тенденции развития перевода в России на протяжении XIX столетия — на не­большом числе характерных примеров.

Итак, на рубеже XVIII-XIX вв. в Россию, как и в западноевро­пейские страны, пришел романтизм. Романтизм заставил и русских переводчиков заботиться прежде всего о передаче национального колорита подлинника. Мы уже упоминали слова А. С. Пушкина, ко­торый, пожалуй, точнее всех выразил специфику нового подхода, и его собственные переводы — из Мицкевича, Катулла и др. могут служить лучшей иллюстрацией романтического перевода. Причем речь шла вовсе не о внешней экзотике. Очень показательны в этом плане переводы «Песен западных славян», выполненные Пушкиным с французского. Это одиннадцать песен из книги Проспера Мериме «Гузла, или Сборник иллирийских стихотворений, записанных в Дал­мации, Боснии, Хорватии и Герцеговине» (1827). Проблема подлин­ности этих песен (уже современниками, которые упрекали Мериме в мистификации) Пушкина совершенно не волновала. Как отмечал Е. Эткинд, «его привлекали не „нравы", не экзотика... но историче­ское своеобразие минувших эпох, национальные особенности раз-

ных народов, — словом, специфический строй сознания людей раз­ных времен и наций»⁶¹. Однако Пушкин как художник пошел значи­тельно дальше чисто романтического восприятия текстов чужих куль­тур через перевод — это было, помимо передачи национальной специфики, творческое восприятие литературно-исторических и ин­дивидуально-авторских стилей, о чем точно сказал В. В. Виногра­дов: «Пушкин доказал способность русского языка творчески осво­ить и самостоятельно, оригинально отразить всю накопленную многими веками словесно-художественную культуру Запада и Вос­тока»⁶². В этом он намного опередил свое время.

Большинство же русских переводчиков начала XIX в. решали бо­лее скромные задачи, среди которых передача национальной специ­фики хотя и доминировала, но редко выходила за рамки передачи внеш­ней экзотики. Порой такая передача сопровождалась интеграцией экзотических компонентов в собственный стиль автора перевода. Преж­де всего это касалось переводчиков, создававших и собственные яр­кие произведения. Среди таких переводчиков безусловно выделяется В. А. Жуковский. По существу, он первым познакомил русского чи­тателя с поэтическим творчеством Гёте, Шиллера, Уланда, Клопшто-ка, Гебеля, Бюргера⁶³. Переводы занимали значительное место в его творчестве на протяжении всей жизни, и смена принципов, усвоен­ных от прежней, классицистической традиции, хорошо заметна.

Начинал Жуковский с переделок в русском духе, которые встре­чаются часто в эпоху классицизма, и в этом прежде всего был на­следником Державина. Г. Р. Державин и не скрывал вольного обра­щения с подлинником, более того, он, по традиции XVIII в., не считал свои русифицирующие переводы переводами и редко указывал имя автора оригинала. Произведения Горация, Анакреона, Пиндара, Сап­фо в переводах Державина обрастают русскими реалиями. Эрот за­меняется Лелем, появляются русские персонажи: Суворов, Румян­цев, Екатерина II. Появляются терема, блюда русской и французской кухни: щи, фрикасе, рагу, устрицы.

У Жуковского русификация не ограничивается отдельными компо­нентами и перерастает в полную замену национальной картины. Та­ков первый его перевод баллады Г. Бюргера «Ленора», который под названием «Людмила» был опубликован в 1808 г.; здесь исторический фон подлинника— австро-прусская война 1741-1748 гг. — заменен Ливонскими войнами XVI-XVII вв., а грубоватый народный язык — фразеологией поэзии русского сентиментализма. Во второй, наиболее любимой читателями версии этой баллады, которую Жуковский опуб-

⁶¹ Эткинд Е. Г. Русские поэты-переводчики от Тредиаковского до Пушкина. — Л.,
1973.— С. 224.

⁶² Виноградов В. В. Стиль Пушкина. — М., 1941. — С. 484.

⁶³ См. об этом: Авраменко А. П. Русский символизм и немецкая культура // Из исто­
рии русско-немецких взаимосвязей. — М., 1987. — С. 166.

ликовал в 1813 г., — «Светлане»—действие и вовсе переносится в ска­зочную, языческую русскую старину; сказочный колорит приобретают и языковые средства. Таким образом, Жуковский предлагает комплек­сное переосмысление в национальном духе: со сменой исторической дистанции, характера действующих лиц, их имен и антуража. Сохра­няется лишь романтическая коллизия жениха-призрака. К сохранению чужого национального колорита Жуковский переходит постепенно; последний его перевод «Леноры» (1831) передает национальный ко­лорит подлинника во всей его полноте.

Подобный путь представляется вполне закономерным. Ведь наци­ональную специфику значительно проще осознать на родном матери­але, почувствовать изнутри ее стержень, который в ту пору чаще всего именовался «народным духом», а затем уже перенести этот опыт на материал чужих национальных культур. Только тогда их внешние, «экзотические» приметы найдут свое объяснение и сложатся в еди­ную систему.

В переводах Жуковского проявляется и другая характерная для романтического перевода черта — осознание собственной творче­ской индивидуальности, своего авторского «я» при переводе. Как под­линный романтик, Жуковский в переводе всегда субъективен, он не стремится и не считает нужным скрывать свое видение мира, и оно обязательно проявляется в переводе. Субъективность переводчика оказывается необходимым компонентом перевода. Впервые перевод­чик осознает творческую, миросозерцательную основу своего труда именно в романтическую эпоху. Для Жуковского это — трепетное отношение к вере, во имя которого он сглаживает богоборческие интонации в монологах Леноры даже в версии 1831 г.; словарь его излюбленных, «чувствительных» слов: «мука», «томление», «тихий», «милый» и т. п.; стыдливость при описании чувственных подробно­стей земной страсти. Так, при переводе баллады Шиллера «Торже­ство победителей» он сокращает именно такого рода фрагмент:

Шиллер (подстрочник): В неизъяснимом блаженстве обвивает рукою

прелесть ее прекрасного тела Жуковский (перевод): И стоящий близ Елены Менелай тогда сказал

И образный строй, и лексика в его переводах становятся роман­тическими. Сравните фрагменты оригинала и перевода баллады Шиллера «Рыцарь Тогенбург» (перевод Жуковского):

Но стучится к ней напрасно В двери пилигрим; Ах, они с мольбой ужасной Отперлись пред ним. Узы вечного обета Приняла она; И, погибшая для света, Богу отдана.

Und an ihres Schlosses Pforte

Klopft der Pilger an,

Ach, und mit dem Donnerworte

Wird sie aufgetan:

«Die Ihr suchet, tragt den Schleier,

1st des Himmels Braut,

Gestern war des Tages Feier,

Der sie Gott getraut».

«Напрасно», «ужасный», «вечный», «погибшая для света» — это все добавления переводчика, знакомые нам по всему его творчеству.

Аналогичный подход мы находим и в немногочисленных перево­дах М. Ю. Лермонтова. И перевод из Байрона («Душа моя мрач­на...»), и перевод из Гейне («На севере диком...») полностью подчине­ны не только стилистике оригинального творчества Лермонтова, но и специфике его художественного миросозерцания. Объяснимым с этой точки зрения является отказ от передачи романической кол­лизии в стихотворении Гейне, которая оформлена в подлиннике с помощью метафоры «der Fichtenbaum» — «die Palme». Поэт не со­храняет противопоставление мужского и женского рода (в его пе­реводе это «сосна» и «пальма»), наполняя перевод образами не­разделенной тоски и одиночества, свойственных его собственному мировосприятию.

Романтическим принципам подчиняется и подход Н. И. Гнеди-ча к знаменитому переводу «Илиады» Гомера, хотя отпечаток «вы­сокого» стиля классицизма здесь заметен. И эпитеты: «пышнопо-ножные мужи», «розоперстая Эос», «лилейнораменная Гера», «коннодоспешные мужи», построенные по правилам древнегрече­ской стилистики, и греческие экзотизмы: «карияне», «ликийцы» (на­звания племен), «мирика» (вид дерева), «понт» (море), и тот аналог греческого метрического гекзаметра, который предложил Гнедич, говорят о единой системе передачи национального колорита, пред­ложенной переводчиком.