От историко-теоретического подхода – к тезаурусному

Конечно, перечисленными особенностями суть концепции тезауруса – так, как она раскрыта в монографии – не исчерпывается. Существенная часть работы посвящена исследованию мировой культуры с помощью тезаурусного подхода, сопоставляемого с историко-теоретическим. Раскрывая дилемму объектности и субъектности как оснований культурологии, авторы предлагают новое обоснование структуры этой науки, включающей теорию культуры и историю культуры, и доказывают функциональность методологии тезаурусного подхода. Авторы развивают ту ситуацию проблематизации соотношения субъективного и объективного, которая сложилась в знании во второй половине XIX века в рамках герменевтики и неокантианства и которая была связана с актуализацией в науке чисто методологических задач. Выделение «номотетического» (или «генерализирующего») метода, ориентированного на установление законов и позволяющего рассматривать разнообразные проявления мира как рядоположенные по совокупности универсальных признаков, и «идеографического» (или «индивидуализирующего»), фиксирующего неповторимые качества феноменов действительности, позволило различать науки о природе и науки о культуре. Однако разделение самого знания о культуре на субъектное и объектное предполагает не противопоставленность этих двух подходов, а, напротив, их взаимодополнительность, позволяющую составлять объемный образ культуры.

В книге показано, что объектная культурология имеет в качестве предмета исследования культуру как таковую, в то время как субъектная культурология – только ту ее часть, которая была по ряду причин включена в информационный арсенал субъекта, осмыслена им и подготовлена, таким образом, для актуализации. Этот подход представляется весьма продуктивным, так как отражение образа эпохи в сознании человека - вне зависимости от его расположения на оси времени - всегда субъективно, а ее познание выступает как процесс рационализации иррационального. Человек всегда мыслит конструктами, наиболее удобными для создания им целостного и непротиворечивого образа действительности, и этот образ формируется только на основе той информации, которая им получена и переработана. Подобные конструкты, если они гармоничны и достаточно достоверны, становятся достоянием представителей целой эпохи.

В качестве таких условных конструктов в современной культуре и сознании современного человека существует достаточно большая совокупность идей. И субъективность этих идей-образов доказывается трансформацией их содержания в соответствии с контекстом их функционирования. В частности, образ Средневековья в эпоху Просвещения соотносился с иррациональностью и неразвитостью научного знания, отсутствием прогресса, примитивностью натурального хозяйства, слабым развитием производительных сил и техники, истощением государств войнами и эпидемиями, господством в духовной сфере инквизиции, наконец, с гибелью античной культуры, величие которой было открыто только в период Возрождения, что и способствовало возвращению Европы в лоно цивилизации.

В эпоху же романтизма Средневековье было представлено совершенно иначе. Дело не в том, что в XIX веке был открыт факт изобретения в эпоху Средневековья многих машин - ветряных мельниц, водяного колеса, рулевого управления суднами, печатного станка и многого другого. Повышенный интерес к Средневековью объясняется доверием романтиков к интуитивной сфере – к тому, что составляло содержание средневековой ментальности и было подвергнуто просветителями критике в качестве «идолов сознания». Отсюда - и повышенный интерес к эпосу, но не античному - не к «Илиаде» Гомера и не «Энеиде» Вергилия, а к старинным средневековым сказаниям и балладам: к эпосу кельтских бардов, к старинному скандинавскому эпосу («Эдда»), к французскому эпосу («Песнь о Роланде»), к средневековому немецкому эпосу («Песнь о Нибелунгах»). То есть, образ эпохи есть ментальный конструкт, формируемый в определенном культурно-историческом контексте.

Столь же конвенциональным является и образ Возрождения как эпохи гуманизма, расцвета творческого начала в культуре, появления личности нового типа с присущим ей универсализмом развития и «титанизмом» духа. Представление о Возрождении неразрывно связано с ощущением того, что социальный слой людей, обладающих способностью «создавать себя» либо в образе «низших неразумных существ», возвращаясь в царство природы, либо в образе «высших, божественных»[136] в пространстве культуры, был достаточно обширным. Однако, несмотря на то, что именно эта общественная группа оказалась источником основных смыслов эпохи, согласно исследованиям Л. Баткина[137], в количественном отношении она была достаточно локальна. Сходная ситуация сложилась и с самим понятием «Возрождение», о чем, кстати, пишут авторы книги[138]. Признание этого термина как соответствующего конкретному этапу развития культуры состоялось только в XIX веке и до сих пор правомерность его применения остается дискуссионной. Вскрывая подобные противоречия в знании о культуре, авторы доказывают необходимость сочетания объективного подхода в гуманитарных науках, а особенно – в культурологии, - с субъективным, тезаурусным.

Выстраивание тезаурусов культурной эпохи подчиняется строгой схеме – во-первых, оно предполагает фиксацию «сильных» (например, доминирование французского языка в европейской культуре XVIII-XIX веков) и, соответственно, «слабых» позиций в культуре и обществе (таких, как «артэскапизм» - сознательный или бессознательный уход от художественного творчества). Во-вторых, ориентируется на набор достаточно универсальных понятий, имеющих конкретно-исторический и конкретно-социальный характер и образующих в совокупности модель реальности, характерную для определенной культурной эпохи. В соответствии с культурными универсалиями, которые выполняют функцию глубинных оснований, человек выстраивают свою жизнедеятельность. Учитывая тот факт, что универсалии проявляют себя во всех областях культуры - в художественной культуре, языке, нравственности, религии, политике, правовой системе, - авторы составляют определенную матрицу, состоящую из таких элементов, как «образ человека», «мир вещей», «цивилизационные процессы», «картина мира» и т.п., и последовательно наполняют ее конкретным содержанием. При этом смена культурных эпох выстраивается в определенную последовательность трехвековых и девятивековых «арок», образуемых чередованием стабильных (XVII, XVIII, XIX века) и переходных периодов развития (рубежи веков). Наряду с тезаурусами культурных эпох авторы представляют также тезаурусы социальных общностей и персональные тезаурусы – такие, как персональная модель «Феномен Уайльда».

Таким образом, драматургическая конструкция монографии, включающей наряду с теоретическими разделами, раскрывающими сущность тезауруса – содержание и смысл понятия, его элементы и структуру, - также разделы историко-теоретические, где тезаурусный подход выступает в качестве методологии исследования, позволяя не только представить метод субъектной организации знания, но и обосновать продуктивность его применения в науках о культуре.

***

Подводя итог, можно сказать, что концепция, представленная авторами, стройна, доказательна, непротиворечива, а сама монография отвечает всем требованиям научного труда, написанного в классических традициях гуманитарной науки. Однако новизна методологии, отстаиваемой авторами, с одной стороны, а с другой - полнота изложения и продуманность доказательной базы – вызывают активное стремление к обсуждению концепции, хотя бы на уровне артикуляции вопросов. Сразу хотелось бы отметить, что на многие из них ответы находились уже в процессе чтения книги.

Подводя итог, представляется необходимым обратиться к одному из наиболее принципиальных вопросов - относительно необходимости введения самого концепта «тезаурус», который, как может показаться при поверхностном ознакомлении с концепцией, в своей значительной части «перекрывается» некоторыми иными понятиями. В частности, процесс «выстраивания тезауруса» может быть соотнесен с процессом выстраивания картины мира и с процедурами адаптации. Между тем, исследование убеждает в том, что указанные категории, отражая, в целом, сходные процессы и явления, обладают существенной спецификой.

Так, понятие «картина мира» соотносится с целостным образом мира, сформированным человеком в рамках определенной историко-культурной ситуации под влиянием социальных, идеологических, эстетических, нравственных, духовных, культурных, психологических факторов. Картина мира – это тот образ действительности, который и определяет содержание тезауруса – организует присутствующее у субъекта знание, обусловливает стратегии получения нового знания и его содержание. Иными словами, картина мира – это образ мира, а тезаурус – это знание о мире (как объективное, так и субъективное, как научное, так и ненаучное), накопленное и систематизированное в соответствии с этим образом. Соответственно, модификации картины мира приводят к существенным трансформациям и тезауруса.

Что же касается процедур адаптации, то они взаимно связаны и взаимно обусловлены процедурами выстраивания тезауруса. Адаптация здесь выступает в качестве цели субъектной организации знания о мире, предполагая формирование и активных, и пассивных стратегий взаимодействия с действительностью, посредством которых преобразуются как необходимые параметры социальной среды, так и параметры личности, вплоть до изменения психической структуры[139]. Выстраивание тезауруса выступает в тесной взаимосвязи с процедурами адаптации, формируя такое качество культуры, как технологичность, то есть наличие механизмов приспособительно-преобразовательной деятельности. Причем, эта ее черта выступает в единстве существования данного качества со стереотипно-продуктивным моментом - способностью как к воспроизведению, так и с творчески порождающим характером бытия в мире. Э.С. Маркарян исходит из того, что «адаптивная функция культуры непосредственно, логически выводится из самого определения культуры как способа человеческой деятельности, ибо сам феномен деятельности имеет исходную адаптивную ориентацию», а «культура в целом как раз и была выработана в качестве особого, надбиологического по своей природе, антиэнтропийного и адаптивного механизма общества»[140]. Одна из основных функций тезауруса и состоит в том, чтобы организовывать представления человека о мире и знания о нем, выстраивать их в определенную иерархическую систему в целях оптимизации процессов адаптации.

Наконец, последнее замечание, которое касается уже не теоретической, а чисто практической значимости исследования Владимира Андреевича и Валерия Андреевича Луковых. В последние два десятилетия, отмеченные радикальным изменением глобальной геополитической структуры и ярко проявляющимися тенденциями к формированию монокультурного мира, существенно возрастает роль понимания культурного взаимодействия как обусловленного осознанием причин различий между народами и между людьми. В этом контексте возрастает и актуальность тех концепций, которые позволяют осмыслить изменения, происходящие в общественных системах, и те различия, которые присущи этим системам; тех работ, которые способствуют осмыслению этих взаимоотношений не как взаимоотношений «отсталых» и «передовых» стран, определяемых разной степенью технологической оснащенности или «исторической судьбой», а как факт культурного многообразия, способствующего гармоничному развитию всех народов, которые способствуют осознанию этого различия не как антагонизма, а - по Федотову (?) - как «цветущей сложности». Концепция субъектной организации гуманитарного знания, изложенного в анализируемой научной монографии, относится к их числу.