Современная антропологическая теория

Развивает биосоциальную концепцию происхождения человека и его языка, выделяя в качестве отдельных этапов прямохождение, использование передних конечностей в качестве естественных «орудий производства», развитие речи и мышления, сложных форм трудовой деятельности и социальность. Появление языка она связывает с эволюционными анатомическими изменениями человека, с формированием у него голосового аппарата и изменениями коры головного мозга. Так, в частности, археологические данные говорят о том, что речевой аппарат неандертальца (жившего около 230 тыс. - 30 тыс. лет назад) отличался от речевого аппарата современного человека, поскольку гортань у него была расположена выше, чем у современного человека, что делало его язык гораздо менее подвижным, а следовательно, он говорил менее членораздельно, чем современные люди (интересно, что и у младенцев гортань расположена выше, чем у взрослых людей, и только потом она постепенно опускается до того положения, в котором находится у взрослого человека). Объем мозга «человека прямоходящего» (от 800 - 1200 см3) также отличался от мозга современного человека, объем которого колеблется от 1200 - 1600 см3 [3, стр. 31].

В этом эволюционном процессе, занявшем более 500 тыс. лет, важную роль играла и групповая форма жизнедеятельности первобытного человека, потребность в координации совместных действий (например, загонной охоты, строительства хижин и ям для хранения еды, защиты от врагов и т.п.), которая вызывала потребность в речи. В слове стал фиксироваться опыт человека, который усваивался последующими поколениями, передаваясь им по наследству. Имеющиеся научные данные (в частности, случаи воспитания детей животными) говорят о том, что предпосылки формирования речи наследуются человеком: если на определенном этапе развития ребенка он не имел человеческого общения, то в последующем у него уже невозможно развить полноценную речь.

7 Понятия «синхрония» и «диахрония» в языкознании

В XIX в. достойным объектом лингвистики как науки считали древние языки и поиски «праязыка». Изучение живых языков предоставляли школе, резко отграничивая эту область от науки. Успехи диалектологии, описывающей живые говоры, изучение языков народов, живущих в колониальной зависимости, и потребность в более серьезной постановке преподавания родного и иностранных языков выдвинули перед лингвистами новые задачи: создать методы научного описания данного состояния языка без оглядки на его происхождение и прошлое.

Практика вызвала и теоретическое осмысление. Крупнейшие ученые конца XIX–начала XX в. – Ф. Ф. Фортунатов, И. А. Бодуэн де Куртенэ, Ф. де Соссюр и другие – выдвинули теоретические основы научного описания данного языка в данную эпоху. Ф. Ф. Фортунатов разработал принципы описательной грамматики[ 59 ], И. А. Бодуэн де Куртенэ разделял лингвистику на статическую (описательную) и динамическую (историческую), различая в фонетике и грамматике явления сосуществования (Nebeneinander – «рядом друг с другом») и полследования (Nacheinander – «следом друг за другом»)[ 60 ]. Но, пожалуй, наиболее подробно рассмотрел этот вопрос Ф. де Соссюр.

Основной его тезис состоит в том, что «в каждый данный момент речевая деятельность предполагает и установившуюся систему, и эволюцию; в любую минуту язык есть и живая деятельность, и продукт прошлого»[ 61 ]. Отсюда вытекает идея синхронии и диахронии.

Синхронuя[ 62 ] представляет собой «ось одновременности <…>,касающуюся отношений между сосуществующими вещами, откуда исключено всякое вмешательство времени», а диахронuя[ 63 ] – «ось последовательности <…>, на которой никогда нельзя увидеть больше одной вещи зараз, а по которой располагаются все явления оси со всеми их изменениями»[ 64 ].

Для иллюстрации этих положений возьмем две эпохи русского языка – древнерусскую и современную:

В древнерусском языке краткое прилагательное и однокорневое существительное собирательное различались конечными гласными: в прилагательном ъ, в существительном ь [ 65 ] (в связи с чем предыдущий согласный перед ъ был тверже, а перед ь – мягче; но это не различало слов).

В современном русском языке такие пары остались, но их различие опирается на иное звуковое явление, в связи с тем что конечные ъ и ь отпали; сейчас в паре гол – голь различителем служат конечные согласные: в прилагательном – твердая, а в существительном – мягкая. Таким образом, установилась новая синхрония (горизонтальная ось), сохранившая прежнее отношение, но выражается оно иначе благодаря тому, что по диахронии (вертикальная ось) гол–ъ превратилось в гол, а гол–ь – в гол’ [ 66 ].

Другой аналогичный пример приведем из французского языка.

Синхрония – это как бы горизонтальный срез, т. е. состояние языка в данный момент как готовой системы взаимосвязанных и взаимообусловленных элементов: лексических, грамматических и фонетических, которые обладают ценностью, или значимостью (valeur де Соссюра), независимо от их происхождения, а только в силу соотношений между собой внутри целого – системы.

Диахрония – это путь во времени, который проделывает каждый элемент языка в отдельности, видоизменяясь в истории.

Таким образом, по де Соссюру, синхрония связана с системой, но изъята из отношений времени, диахрония же связана с временем, но изъята из отношений системы. Иными словами: «…диахрония рассматривается как область единичных явлений, а язык как система изучается лишь в сфере синхронии. Иначе говоря, развитие языка изображается как изменение лишь отдельных единичных явлений, а не как изменение системы, тогда как система изучается лишь в ее данности в определенный момент…»[

На основании такого понимания Соссюр делает вывод, что синхронию и диахронию в языке должны изучать две разные науки

B чем здесь прав и в чем не прав Соссюр?

Прав он в том, что синхронический и диахронический аспекты в языке – реальность и их следует различать; что практически «синхронический аспект важнее диахронического, так как для говорящей массы только он – подлинная реальность»

Действительно, всякий «говорящий» на данном языке находился в сфере синхронии, он относится к данному языку как к послушному орудию, механизм которого ему надо знать, чтобы удобнее им владеть, и ему нет никакого дела до исторической фонетики, исторической грамматики и истории слов. Эти сведения могли бы только помешать его практической заинтересованности в языке. Тот, кто называет «лошадь» лошадью, а «собаку» собакой, вряд ли выиграет, если узнает, что первое слово заимствовано у тюркских народов, а второе – у иранских, или, тем более, если он узнает, что разговорное слово кавардак – «беспорядок» в казахском языке (откуда оно заимствовано) значит «кусочки жареного мяса». Такие знания могут в ряде случаев лишь сбить с толку говорящего и помешать ему правильно выражать свои мысли. Что дает говорящему для владения языком знание того, что раньше было не столам, а столомъ (дат. п. мн. ч.) и не столов, а столь (род. п. мн. ч.)? Почти ничего. Даже такой простой факт, как то, что слова гнезда, звезды писались до 1917 г. через ђ –в, не нужен говорящему (и пишущему).

Но в такой постановке речь идет только о пользовании языком и о систематизации его функционирования в описательном языковедении, а не о познании его развития.

При любом изучении мы не можем забывать, что основное требование диалектики в науке состоит в том, чтобы изучать явления и в связи, и в развитии. Разрыв синхронии и диахронии, провозглашенный Соссюром, дважды нарушает это положение, ибо его синхроническое изучение языка рассматривает явления в связи, но вне развития, а диахроническое изучение рассматривает явления в развитии, но вне связи.

Справедливо в ответ на это писал А. И. Смирницкий:

«1) Изменение любой единицы происходит не как изменение изолированной единицы, не как изолированного факта, а как части системы. Следовательно, линия синхронии, т. е. одновременно существующей системы, не может не приниматься во внимание при изучении изменений языка, т. е. при диахроническом изучении.

2) Язык определенной эпохи – это язык, существующий во времени, т. е. заключающий в себе момент диахронии… так как фактор времени по самому существу входит в язык. Таким образом, синхроническая система языка неизбежно должна рассматриваться во времени»[ 72 ].

В результате разрыва синхронии и диахронии, ввиду явной бесплодности диахронического изучения выдернутых из системы изолированных фактов, многие зарубежные последователи Соссюра провозгласили ахронию, т. е. совсем исключили фактор времени из изучения языка.

Каков же правильный выход из данного положения? Конечно, не возврат к старому неразличению бывшего и настоящего, сосуществующего в системе и следующего одно на смену другому во времени, и прежде всего не отказ от понятия системы[ 73 ].

Об этом ложном шаге А. И. Смирницкий писал: «…подменять определение существующего соотношения определением того, из чего оно получилось, означало бы смешение прошлого с настоящим, допущение анахронизма, следовательно, было бы антиисторическим подходом»[ 74 ].

Две «оси», намеченные Соссюром, действительно взаимно исключают друг друга, и никакой речи об их «единстве» быть не может. Это два различных аспекта. Но противопоставление их неравномерно, так как синхронический аспект для целого ряда лингвистических потребностей может быть самодовлеющим и исчерпывающим (для составления алфавитов, реформирования орфографии, выработки транскрипции и транслитерации[ 75 ], для машинного перевода, наконец, для составления нормативных описательных и сопоставительных грамматик, а также для разработки методики обучения родному и неродному языку), тогда как диахронический аспект лишь подсобный, вспомогательный прием изучения истории языка. Ни в коем случае нельзя отожествлять диахронию и историю языка, так как диахрония может показать лишь развертывание и эволюцию отдельных, разрозненных, не связанных в систему и изолированных от структуры языка фактов.

Но так как язык в каждом ярусе своей структуры образует систему, все моменты которой взаимосвязаны и только в силу этого получают свою характеристику, то подлинная история языка в целом, используя предварительные данные диахронического описания, должна быть изложена в аспекте минимум двусинхронном:

эпохи А и эпохи Б; тогда предварительно найденные диахронические факты превратятся в историко–синхронические и язык в своей истории предстанет как структура и система.

Итак, следует изучать и понимать язык как систему не только в его настоящем, но и в его прошлом, т. е. изучать его явления и в связи друг с другом, и в развитии одновременно, отмечая в каждом состоянии языка явления, уходящие в прошлое, и явления, нарождающиеся на фоне стабилизовавшихся, нормальных для данного состояния языка явлений.

Различение структурных ярусов языка или его разделов: лексики, грамматики, фонетики – основано не только на различии самих единиц этих разделов: слов, форм, звуков, но и на качестве той абстракции, которая их определяет.

Абстракция в языке присутствует в любом языковом факте, без этого язык не мог бы быть «языком». Но ее роль и ее характер в разных ярусах структуры языка различны.

а) Лексическая абстракция состоит в том, что слово – самая конкретная единица языка – соотнесено не прямо с вещью, которую это слово может называть, но с целым классом вещей. Это касается не только нарицательных (дом, человек), но и собственных имен (Александр, Марья, Заречье, Спасск, Комсомольск). Нарицательные и собственные имена – это разные степени того же качества лексической абстракции.

б) Грамматическая абстракция не касается вещей и отдельных фиксированных понятий. На первый взгляд она просто «yже» лексической (ср. такие случаи лексической абстракции, как жизнь, бытие, и такие случаи грамматической абстракции, как суффикс – ик– в словах столик, садик, или такие флексии, как — а в словах стола, профессора, коня, края), однако это неверно. Грамматическая абстракция имеет иное качество; присоединить суффикс – ик– или флексию– а можно к любым по своему значению корням и основам (садик и фунтик, стола и рыбака); грамматическая абстракция безразлична к лексической и имеет особое качество – это абстракция признаков и отношений.

в) Фонетическая абстракция – явление опять же иного качества; она безразлична и к лексической, и к грамматической абстракции. Так, из фонем [т], [к], [у] можно «составить» слово тку и слово тук, и слово кут; фонема [а] может быть флексией и именительного падежа единственного числа женского рода (жена), и родительного падежа единственного числа мужского и среднего рода (стола, окна), и именительного падежа множественного числа (дома, окна) и т. п.

Эти отличия качества лексической, грамматической и фонетической абстракции и предопределяют различие единиц разных ярусов языковой структуры.

8 Территориальная и социальная дифференциация языка.

Социальная дифференциация языка

Возникновение разновидностей языка, обусловленных социальным расслоением его носителей; проявляется в наличии социальных диалектов - корпоративных жаргонов различных социальных групп, профессионализмов, различных типов просторечия. Идею о С.д.я. впервые сформулировал И.А. Бодуэн де Куртенэ. В одном из лингвистических течений 20-30-х гг. XX в. (впоследствии классифицированном как проявление «вульгарного марксизма») язык понимался как феномен, напрямую зависящий от классовой дифференциации общества. Соотношение между социальными факторами и материалом языка не столь прямолинейно, не изоморфно, однако, действительно, связь между языком и обществом, проявляемая как социально обусловленная дифференциация языка, относится к числу наиболее отчетливых. С.д.я., понимаемая в широком смысле, включает в себя также функционально-стилистическое разграничение

Территориальная дифференциация языка

Возникновение территориальных разновидностей языка в результате действия дивергентных процессов и распада языка на несколько идиомов (при преобладании дивергенции над противоположными процессами языковой интеграции). Первая ступень Т.д.я. - появление отдельных вариативных элементов языка, обусловленных территориальным обособлением носителей языка. Вариативные единицы языка, специфичные для разных территориальных образований, отличающие их от литературного языка и друг от друга, представлены лексическими единицами (лексические и лексико-семантические диалектизмы, этнографизмы – летось 'прошлым летом', сыр 'творог', панёва - вид юбки), фонетическими особенностями (в русском языке - аканье, оканье, цоканье, чоканье и др.), грамматическими вариантами. Территориальные разновидности языка не являются замкнутыми системами с четкими границами, поэтому существуют зоны распространения отдельных диалектных явлений (изоглоссы), на основании чего определяются территориальные разновидности разного уровня. Так, в русском языке различаются два наречия (северное и южное), каждое из которых представлено различными диалектами; последние могут подразделяться на отдельные говоры. Поскольку Т. д. я. - это длительный процесс, то существуют промежуточные ступени между территориальными разновидностями данного языка и самостоятельными языками, что вызывает трудности при определении статуса такого идиома (напр., дифференциация алтайского, тувинского, даргинского языков). Лингвистический критерий (взаимопонимание) в таких случаях недостаточен, и на первое место выдвигается социолингвистический критерий - самосознание членов данного языкового коллектива, культурно-исторические традиции и др. Особую проблему при определении статуса идиома представляют «диалектные цепи» (напр., в романских языках, в австралийских языках), возникающие как непрерывные территориально-языковые образования, причем если в соседних «звеньях» различия минимальны и проблем с взаимопониманием не возникает, то для крайних пунктов цепи взаимопонимание исключено.

9 Понятие «национальный язык».

Национальный язык

язык нации (См. Нация), сложившийся на основе языка народности (См. Народность) в процессе развития народности в нацию. Интенсивность этого процесса зависит от темпов и особых условий развития народности в нацию у разных народов. Н. я. — система нескольких форм существования языка: литературный язык (устная и письменная формы), народно-разговорный разновидности языка и диалекты. В процессе формирования Н. я. существенно меняется соотношение между литературным языком (См. Литературный язык) и диалектами. Национальный литературный язык — развивающаяся форма, которая занимает ведущее положение, постепенно вытесняя диалекты, доминирующие на ранних этапах развития языка, особенно в сфере устного общения. При этом образование новых диалектных особенностей прекращается, и под влиянием литературного языка происходит нивелировка наиболее резких диалектных различий. Одновременно расширяется сфера применения литературного языка, усложняются его функции. Это связано с усложнением и развитием национальной культуры народа, а также с тем, что литературная форма Н. я., складывающаяся на народной основе, вытесняет чуждые народу письменные языки (например, латинский в Западной Европе, церковно-славянский в России). Национальный литературный язык проникает также в сферу устного общения, где ранее господствовал диалект. Важнейшей особенностью национального литературного языка является его нормализованный характер (см. Норма языковая). В связи с необходимостью удовлетворить всё более сложные и многообразные потребности общества, вызванные развитием художественной литературы, публицистики, науки и техники, а также разных форм устной речи, интенсивно развиваются и обогащаются синтаксическая система и словарный состав национального литературного языка. В эпоху существования буржуазного общества национальный литературный язык обслуживает преимущественно господствующий слой общества (т. е. его образованную часть). Сельское население, как правило, продолжает пользоваться диалектами, а в городах с литературным языком конкурируют городские Койне. В условиях развития социалистических наций единый нормализованный общенародный национальный литературный язык становится в связи с демократизацией и широким распространением образования достоянием каждого члена нации.

10 Генеалогическая и типологическая классификация языков.