Правовая природа постановлений Европейского Cуда по правам человека

Толкование правоприменителями правовых норм имеет собственную историю. В авторитарных государствах властвующие лица и органы посредством необходимого им толкования правовых норм обеспечивали проведение своей воли. В этой связи правом обязательного разъяснения законов наделялись лишь строго установленные должностные лица. Так, в Риме имелось специальное сословие истолкователей (interpretes), состоящее на первом этапе из лиц духовного звания. Затем таким правом наделили также и лиц светского звания. Задача этих лиц состояла в разъяснении закона «толком».1 В отдельных государствах законы мог толковать только один человек. Например, император Юстиниан запретил толковать законы всем, кроме себя. Весьма показательно, что во времена абсолютизма правоприменители не имели права толковать правовые нормы. Так, Указом прусского короля Фридриха от 14 апреля 1780 года была создана «специальная комиссия», имеющая право толковать правовые нормы. Статья 65 Основных законов Российской империи также запрещала правоприменителям толковать правовые нормы, «не допуская обманчивого непостоянства и самопроизвольных толкований». В XIX веке учение о логической законченности права (историческая школа) не способствовало теоретическому обоснованию предоставления правоприменительным органам (в том числе судам) полномочий по толкованию правовых норм. Весьма характерно, что изучению теоретических и практических вопросов толкования большее внимание уделяли в государствах романо-германской правовой системы, в то же время в государствах общего права – исследованию различий между правом и законом.1

В России наибольший научный вклад в исследование проблем толкования правовых норм внес Е.В. Васьковский.2 В первые годы советской власти С.И. Вильнянским была выработана принципиальная позиция о возможности и необходимости толкования правовых норм в правоприменительном процессе.3Однако последовавшие в 30 - 50 годах процессы отразились и на «чисто юридической» проблеме толкования правовых норм. Весьма показательно, что в учебниках по теории права и в специальных работах по общей теории права толкование правовых норм стало вновь рассматриваться ограничительно как право только законотворческих органов на разъяснение правовых норм, а роль суда сводилась лишь до механического исполнения «совершенных» и «понятых» законов.

В 60 - 70 годы П.Е. Недбайло, А.С. Пиголкин, В.В. Лазарев, А.Ф. Черданцев и другие исследователи смогли сформулировать более аргументированную точку зрения, в соответствии с которой толкование правовых норм необходимо понимать как их уяснение и разъяснение.4 Вместе с тем многие советские ученые того времени полагали, что разъяснять правовые нормы имели право только законотворческие органы, Пленум Верховного Суда СССР либо соответственно Пленумы Верховных Судов союзных республик. В более поздний исторический период такая точка зрения была существенно скорректирована. Например, В.В. Ершов обоснованно пришел к следующему выводу: «правоприменители (в частности, судьи), установив фактические обстоятельства дела, прежде всего, должны уяснить нормативные акты, подлежащие применению, то есть сделать их ясными и понятными для себя… суды всех инстанций имеют право и обязаны в рамках действующего процессуального законодательства перед вынесением судебного решения уяснить закон (т.е. подвергнуть его толкованию для себя)… правоположения, выработанные в процессе толкования норм любыми правоприменительными органами (в том числе Пленумами Верховных Судов), не могут быть обязательными для судов, а подлежат применению лишь в силу их аргументированности и объективности. В этой связи необходимо исключить из полномочий Верховных Судов несвойственную им функцию по обязательному толкованию нормативных актов».1

В последнее время огромный интерес у специалистов вызывает вопрос о правовой природе «правовых позиций» Европейского Суда по правам человека. Большинство специалистов как по общей теории права, так и по трудовому праву, справедливо замечают: глобализация – одна из наиболее доминирующих закономерностей современного мирового сообщества.2 Отсюда, в частности, возник вопрос о месте и роли судебной практики в целом в системе форм трудового права в России и о «правовых позициях» Европейского Суда по правам человека, в частности.

В специальной литературе большая часть научных работников рассматривает решения судов по конкретным делам как правовые акты судебной власти и разъяснения высших судебных органов в качестве особого вида источников права.3 Так, Е.В. Грин пишет: «судебный прецедент является одним из особых видов источников права (выделено мной. – Е.Е.). Сущность его заключается в придании нормативного характера решению суда высокой инстанции по конкретному делу, причем обязательным для всех нижестоящих судов является не решение или приговор целиком, а только «сердцевина» дела, суть правовой позиции судьи».4 Весьма показательна и позиция С.Ю. Чучи: «Признание судебного прецедента в качестве источника трудового права не подрывает принципа разделения властей».1

Как представляется, юридическая природа «правовых позиций» Европейского Суда по правам человека является одной из важнейших проблем в общем ряду дискуссионных вопросов о судебной практике как «особом виде» среди источников права. В российской специальной литературе весьма активно дискутируется суждение «о прецедентной практике Европейского Суда».2 Наиболее радикально настроенные научные и практические работники рассматривают постановления Европейского Суда по правам человека в качестве судебного прецедента – самостоятельного источника права. Так, Д.В. Зверев, на мой взгляд, без необходимых и достаточных правовых аргументов пришел к выводу: «…В российскую правовую систему инкорпорирован новый источник права – прецеденты Европейского Суда по правам человека».3 За признание и законодательное закрепление судебного прецедента как источника права выступает и ряд ведущих российских ученых: С.С. Алексеев, М.В. Баглай, В.М. Жуйков, В.В. Лазарев, М.Н. Марченко, А.В. Наумов, В.Н. Синюков, Б.Н. Топорнин, В.А. Туманов и др. Например, С.С. Алексеев считает: «Надо полагать, настала пора вообще изменить наше видение правосудия. Интерпретацию его назначения как одного лишь «применителя права». Опыт развитых демократических стран, причем не только англо-американской группы, свидетельствует, что высокий уровень правового развития достигается в обществе тогда, когда суд, опираясь на Конституцию, закон, общепризнанные права человека, также и творит право. Поэтому придание решениям высших судебных инстанций страны функций судебного прецедента представляется делом назревшим, вполне оправданным».1

Аргументируя свою позицию, названные и другие сторонники данной точки зрения в основном традиционно ссылаются на действительно существующую практику Европейского Суда по правам человека, Конституционного Суда РФ, Верховного Суда РФ и Высшего Арбитражного Суда РФ. Так, Микеле де Сальвио пишет: «…В свете прецедентного права… суд заполнил пробел (выделено мной. – Е.Е.), который, как он сам признавал, существовал до относительно недавнего времени».2 Весьма показателен вывод, сделанный П.А. Гуком: «В романо-германской правовой системе судебная практика (прецедент) хотя и занимает вторичное место после закона, тем не менее, выполняет присущие только ей функции прецедента как источника права. Этому способствует развитая судебная система в лице высших судебных органов, которые вырабатывают и создают судебную практику, благодаря высшей квалификации судей и официальности судебных сборников».3

Вместе с тем, как справедливо замечает М.Н. Марченко, «при этом вне поля зрения авторов остаются некоторые весьма важные вопросы, касающиеся факторов, предопределяющих юридическую природу и характер решений Европейского Суда; причин и обстоятельств, позволяющих рассматривать данные решения в качестве прецедентов; особенностей решений Суда, именуемых прецедентами, по сравнению с другими источниками права в случае признания их в качестве таковых, а также по сравнению с традиционными, «классическими» прецедентами».4

М.Н. Марченко убедительно подчеркивает: «По мнению авторов – сторонников плюралистического подхода к пониманию и использованию судебных решений, именуемых прецедентом, существует, как минимум, три различных варианта или «модели» его восприятия и применения.

Смысл и содержание первой из них, под названием «модель частной аналогии» (model of particular analogy), заключается в том, что каждое судебное решение рассматривается не иначе, как «показательный пример правильного и разумного рассмотрения дела на основе всех имеющихся в распоряжении суда фактов». Судебное решение в данном случае, именуемое прецедентом, независимо от того, какой бы высокой судебной инстанцией оно ни порождалось, выступает только в качестве «полезного примера или руководства (useful guide) при последующем рассмотрении аналогичных дел.1

Суть второй «модели», названной «нормоустанавливающей моделью» (rule-stating model), состоит в том, что судебные решения, именуемые прецедентами, воспринимаются как акты, содержащие в себе определенные правила («ratio decidenti»), которые нижестоящим судам следует применять при рассмотрении аналогичных дел. Нетрудно заметить, что данное представление о прецеденте является наиболее распространенным и наиболее часто рассматриваемым в виде универсального.

Наконец, смысл третьей «модели», довольно сложно именуемой «моделью, содержащей в себе используемые в качестве примера принципы» (principle-exampling model), сводится к тому, что судебные решения, рассматриваемые как прецеденты, воспринимаются «в своем собственном контексте» в виде актов, которые опираются на определенный правовой принцип или принципы, создают или поддерживают их и могут быть использованы при рассмотрении аналогичных дел в будущем, а также для дальнейшего развития и совершенствования правовой системы».2

Проанализировав специальную литературу, М.Н. Марченко приходит, на мой взгляд, к обоснованному выводу: «…Если Конвенция и судебная практика ограничивают Суд относительно формулирования общих норм и «абстрактного высказывания» по поводу соответствия национального законодательства и судебной практики Конвенции, то это означает, что Суд лишен возможности (не только в процессе правоприменения, но и в процессе толкования Конвенции и Протоколов к ней) принимать акты, которые содержали бы в себе четко сформулированные правила, и которые можно было бы рассматривать в виде прецедентов, относящихся к категории («модели») нормоустанавливающих актов (вторая «модель» восприятия прецедента)».1

Российская Федерация ратифицировала Европейскую конвенцию о защите прав человека и основных свобод Федеральным законом № 54 от 30 марта 1998 года с изменениями, внесенными в нее Протоколами № 3 от 6 мая 1963 года, № 5 от 20 января 1966 года и № 8 от 19марта 1985 года, дополнениями, содержащимися в Протоколе № 2 от 6 мая 1963 года, а также Протоколы к ней № 1 от 20 марта 1952 года, № 4 от 16 сентября 1963 года, № 7 от 22 ноября 1984 года, № 9 от 6 ноября 1990 года, № 10 от 25 марта 1992 года, № 11 от 11 мая 1994 года, подписанные Министром иностранных дел Российской Федерации от имени Российской Федерации 28 февраля 1996 года в Страсбурге.2 Российская Федерация ратифицировала Конвенцию с учетом ее изменений, основанных на Протоколе № 11, и Протоколы к ней №№ 1, 4, 7. Конвенция и Протоколы к ней №№ 1, 4 вступили в силу для Российской Федерации с 5 мая 1998 года, а Протокол № 7 – с 1 августа 1998 года. Российская Федерация подписала, но не ратифицировала Протокол № 6, касающийся отмены смертной казни в мирное время, и Протоколы № 12 и 14. В соответствии со статьей 18 Венской конвенции о праве международных договоров Россия после подписания Протокола № 6 ввела мораторий на смертную казнь.

Важнейшее теоретическое и практическое значение имеет статья 1 Федерального закона «О ратификации Конвенции о защите прав человека и основных свобод и Протоколов к ней»: «Российская Федерация в соответствии со статьей 46 Конвенции признает ipso facto (в силу самого факта) и без специального соглашения юрисдикцию Европейского Суда по правам человека обязательной по вопросам толкования и применения Конвенции и Протоколов к ней в случаях предполагаемого нарушения Российской Федерацией положений этих договорных актов, когда предполагаемое нарушение имело место после их вступления в действие в отношении Российской Федерации».1 Отсюда можно сделать важный вывод: постановления Европейского Суда, принятые против России, являются обязательными для правотворческих, исполнительных и судебных органов государственной власти, а также для органов местного самоуправления.

В этой связи принципиальное теоретическое и практическое значение имеют вопросы соотношения международного и национального права, а также правовой природы постановлений Европейского Суда по правам человека. Думаю, прав И.И. Лукащук, отметивший, что проблема взаимодействия правовых систем не привлекала к себе должного внимания специалистов.2

Один из ведущих специалистов в области общей теории права С.С. Алексеев пришел к выводу: «Сближение – лишь внешнее проявление более глубоких процессов, преобразующих мир права, которые могут быть названы «правовой конвергенцией».3 С.С. Алексеев понимает правовую конвергенцию как развитие правовых систем в одном направлении, вследствие чего происходит взаимное обогащение права в различных пределах и в конечном итоге – своеобразная интеграция в праве, при которой соединяются в единые правовые образования, в целостные юридические конструкции преимущества и достижения различных сфер права, разных систем».1 В результате правовой конвергенции, справедливо делает вывод С.С. Алексеев, образуется «право цивилизованных народов».2 Существенный вклад в исследование вопросов взаимодействия международного и национального права внесли А.А. Рубанов, И.И. Лукащук, Б.Л. Зимненко и др.

Вместе с тем, в общей теории права и на практике осталось достаточно много и дискуссионных вопросов. Так, согласно части 4 статьи 15 Конституции РФ «общепризнанные принципы и нормы международного права и международные договоры Российской Федерации являются составной частью ее правовой системы. Если международным договором Российской Федерации установлены иные правила, чем предусмотренные законом, то применяются правила международного договора».

Европейская Конвенция о защите прав человека и основных свобод является международным договором, принятым и открытым для подписания 4 ноября 1950 года и вступившим в силу для 10 государств – членов Совета Европы 3 сентября 1953 года. С тех пор прошло много лет, во многом изменились политические, экономические, правовые и социальные отношения. Отсюда возник важнейший теоретический и практический вопрос о возможности «развития» «устаревшей» Конвенции Европейским Судом по правам человека.

Слово «прецедент» в юридическом энциклопедическом словаре (от лат. praecedens, род. падеж praecedentis - предшествующий) толкуется как поведение в определенной ситуации, рассматривающееся как образец при аналогичных обстоятельствах. Судебный прецедент – решение по конкретному делу, являющееся обязательным для судов той или низшей инстанции при решении аналогичных дел либо служащее примерным образом толкования закона, не имеющим обязательной силы.3 В Толковом словаре русского языка оценочное понятие «прецедент» определяется как «случай, служащий примером или оправданием для последующих случаев этого же рода»;1 «решение суда или иного органа государственной власти, ставшее образом для разрешения сходных вопросов на последующее время».2
Исходя из зарубежной практики судов, этимологии оценочного понятия «прецедент» и имеющейся практики судов в России, П.А. Гук пришел к следующему выводу: «Судебный прецедент – это судебное решение высшего органа судебной власти по конкретному делу, вынесенное в рамках определенной юридической процедуры, содержащее правоположение, опубликованное в официальных сборниках и служащее обязательным правилом применения для аналогичных дел в будущем».3

Судебный прецедент получил законодательное закрепление в Индии, Израиле, Италии, Швейцарии и др. странах.4 П.А. Гук предлагает дополнить Федеральный конституционный закон «О судебной системе в Российской Федерации» «Статьей 6-1. Судебное правотворчество» следующего содержания: «Постановления Конституционного Суда РФ, Верховного Суда РФ по вопросам толкования нормативного акта, формулирования правоположений в случае отсутствия нормы права или закона являются дополнительным источником права (судебным прецедентом) и обязательны для применения судами Российской Федерации».5 Наконец, «признание в российской правовой системе судебного прецедента источником права позволит, по мнению П.А. Гука, более оперативно восполнять пробелы в нормативных правовых актах; совершенствовать и укреплять судебную защиту прав и свобод человека; выступать регулятором баланса (путем механизма сдержек и противовесов) в отношениях между исполнительной и законодательной властью; способствовать формированию правовой государственности в Российской Федерации».6

В.И. Анишина и Г.А. Гаджиев также полагают: «Федеральный закон о ратификации Конвенции решил… старый теоретический спор о том, являются ли вообще судебные акты источником права. Безусловно, решения Европейского Суда по правам человека следует признавать источником права, входящим в качестве основной части вместе с нормами Конвенции и Протоколов к ней в правовую систему РФ (ч. 4 ст. 15 Конституции РФ). На признании этого вывода может быть построен механизм возможного влияния юриспруденции Европейского Суда по правам человека на судебную практику российских судов».1

Вместе с тем, думаю, весьма характерной является следующая оговорка В.И. Анишиной и Г.А. Гаджиева: «Нами умышленно не используется термин «прецедентное право» Европейского Суда по правам человека. Предпочтение отдано термину «юриспруденция или судебная практика Европейского Суда». Безусловно, юридически некорректно идентифицировать судебную практику Европейского Суда с common law. Решения вышестоящих судов в странах прецедентного права обладают гораздо большей обязательностью для национальных судов. Применительно к юрисдикции Европейского Суда В.А. Туманов говорит об «относительной (в отличие от английского правила прецедента) связанности Суда при рассмотрении дел его предшествующими решениями и сложившимися правовыми позициями».2

Хотелось бы высказать некоторые собственные соображения по рассматриваемой проблеме. Во-первых, думаю, ни один закон не может «решить» теоретический спор. Теоретические споры по проблемам судебного прецедента, на мой взгляд, будут продолжаться бесконечно с переменным успехом сторонников той или иной точки зрения. Во-вторых, в соответствии со статьями 125, 126 и 127 Конституции РФ высшие суды России являются только правоприменительными органами и не обладают правотворческими полномочиями. Согласно части 1 статьи 120 Конституции РФ «судьи независимы и подчиняются только Конституции Российской Федерации и федеральному закону». Законодательным органом в России является только Федеральное Собрание – парламент Российской Федерации (статья 94 Конституции РФ). «Общепризнанные принципы и нормы международного права и международные договоры Российской Федерации (а не судебные прецеденты – Е.Е.) являются составной частью ее правовой системы» (часть 4 статьи 15 Конституции РФ). Наконец (и главное!): «Государственная власть в Российской Федерации осуществляется на основе разделения на законодательную, исполнительную и судебную. Органы законодательной, исполнительной и судебной власти самостоятельны» (статья 10 Конституции РФ). Как представляется, системное толкование данных правовых норм Конституции РФ позволяет сделать вывод: для введения в России судебного прецедента как источника права недостаточно внесения изменений и дополнений лишь в некоторые федеральные законы. Требуется не просто уточнение компетенции отдельных федеральных органов государственной власти, а концептуальное изменение Конституции РФ.

В-третьих, большинство исследователей отмечают в англо-американских странах увеличение места, роли и влияния «писанного» права, принятого национальными или международными правотворческими органами, а не судебного прецедента. Так, Л.В. Лазарев справедливо пишет: «И в отечественной, и в зарубежной литературе на основе анализа реальных процессов в мировом правовом пространстве отмечается сближение правовых систем в условиях глобализации мирового сообщества».1

В-четвертых, с позиции теории систем и общей теории права, на мой взгляд, реальная и эффективная защита нарушенных прав и правовых интересов физических и юридических лиц возможна лишь в случае конституционного закрепления и практического действия независимых, самостоятельных, «равновесных», взаимоконтролирующих и взаимодействующих правотворческих, исполнительных и судебных органов государственной власти в системе органов государственной власти, в которой составляющие ее элементы не «подменяют» друг друга, не выполняют функции иного элемента, а лишь сдерживают иные элементы системы органов государственной власти. Целью деятельности системы органов государственной власти является своевременная и качественная защита нарушенных прав и правовых интересов физических и юридических лиц, достижение подвижного равновесия, гомеостазиса. При таком подходе преодоление пробелов и коллизий в нормативных правовых актах производится судом в каждом конкретном споре – ad hoc посредством индивидуального судебного регулирования, а устранение пробелов и коллизий в нормативных правовых актах – правотворческими органами.1 В этой связи, думаю, весьма спорно рассматривать результаты процессов, действительно происходящих в судебном правоприменении, в виде «судебного прецедента» - самостоятельного источника права либо «юриспруденции или судебной практики Европейского Суда». Последнее оценочное понятие, на мой взгляд, является слишком общим и неопределенным, с точки зрения его правовой природы.

В последние годы в специальной литературе активно анализируется не только оценочное понятие «судебный прецедент», но и другое оценочное понятие «правовая позиция …суда».2 Понятие «правовая позиция» имеется в ст. 73 Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации»: «В случае если большинство участвующих в заседании палаты судей склоняется к необходимости принять решение, не соответствующее правовой позиции, выраженной в ранее принятых решениях Конституционного Суда Российской Федерации, дело передается на рассмотрение в пленарное заседание».1 В то же время в самом законе не дано аутентичное толкование оценочного понятия «правовая позиция».

Данное оценочное понятие применено во многих постановлениях и определениях Конституционного Суда РФ. Опубликовано свыше 20 научных статей, защищено несколько диссертаций, в которых анализируется данное понятие. В самом общем виде можно присоединиться к выводу В.А. Кряжкова и Л.В. Лазарева, полагающих, что правовые позиции образуют интеллектуально-юридическое содержание судебного решения.2 Вместе с тем, данное понятие оставляет открытым вопрос о юридической природе «правовых позиций».

По мнению В.И. Анишиной и Г.А. Гаджиева, «в мире юридических явлений правовые позиции Конституционного Суда РФ ближе всего находятся к racio decidendi, и в силу этого именно их следует считать источником права».3 Более взвешенную позицию занимает Л.В. Лазарев: «Рассмотренные и иные свойства решений Конституционного Суда позволяют сделать вывод, что, не относясь в полной мере ни к одному из существенных источников права (официально признанных и формально не признанных), они одновременно вбирают в себя те или иные их черты (признаки) и приобретают тем самым новое качество, становясь самостоятельным источником права».4

Как представляется, с учетом изложенных выше теоретических и правовых аргументов более обоснованной является позиция Н.В. Витрука, который определяет правовые позиции Конституционного Суда РФ как его обобщенные представления по конкретным конституционно-правовым проблемам. Правовые позиции Конституционного Суда РФ есть правовые выводы и представления Суда - как результат интерпретации (толкования) им духа и буквы Конституции РФ и истолкования конституционного смысла (аспектов) положений отраслевых (действующих) законов и других нормативных актов в пределах его компетенции, которые снимают неопределенность в конкретных конституционно-правовых ситуациях и служат правовым основанием итоговых решений (постановлений) Суда.1

Такая точка зрения согласуется и с выводом Конституционного Суда РФ, выработанным в Определении от 7 октября 1997г.: «Правовые позиции, содержащие толкование конституционных норм (выделено мной. – Е.Е.) либо выявляющие конституционный смысл закона, на которых основаны выводы Конституционного Суда Российской Федерации в резолютивной части его решений, обязательны для всех государственных органов и должностных лиц. Мотивировочная часть образует неразрывное единство с резолютивной, раскрывая содержание конституционной нормы и ее сопоставление с позицией законодателя, издавшего проверяемую на конституционность норму закона».2 Полагаю, данный вывод Конституционного Суда РФ соответствует и части 5 статьи 125 Конституции РФ: «Конституционный Суд Российской Федерации по запросам Президента Российской Федерации, Совета Федерации, Государственной Думы, Правительства Российской Федерации, органов законодательной власти субъектов Российской Федерации дает толкование (выделено мной. – Е.Е.) Конституции Российской Федерации».

Весьма противоречива и разнообразна также и оценка европейскими специалистами правовой природы постановлений Европейского Суда по правам человека. В своих постановлениях и решениях Европейский Суд по правам человека неоднократно высказывал следующее мнение: «Конвенция не является застывшим правовым актом, она открыта для толкования (выделено мной. - Е.Е.) в свете сегодняшнего дня»; «предмет и цель Конвенции как правового акта, обеспечивающего защиту прав человека, требует, чтобы ее нормы толковались (выделено мной. - Е.Е.) и применялись таким образом, чтобы сделать ее гарантии эффективными и реальными».1 Такой подход получил в науке понятие «эволютивное толкование».

Бывший Председатель Европейского Суда по правам человека г-н Риксдаль сказал 1 ноября 1998 года: «Европейская конвенция о правах человека должна толковаться и применяться как живой инструмент, следуя за развитием наших обществ и не обязательно согласно намерениям «отцов-основателей» в 1950 году… Но, сразу же добавлю, и настаиваю на том, что эволютивное толкование, следуя за развитием наших обществ, не должно стать судебным активизмом. По моему мнению, судьи призваны тщательно изучать, оценивать, принимать во внимание развитие общества, но они, в особенности международные судьи, не должны действовать в соответствии со своей собственной субъективной оценкой тенденций, которые кажутся им более предпочтительными и которые они одобряют».2

Эволютивное толкование судьями Европейского Суда по правам человека Европейской Конвенции по правам человека, как представляется, должно основываться не только на «развитии общества», не может быть субъективным и произвольным, носить характер злоупотребления правом. Думаю, любой судья, толкуя Европейскую Конвенцию по правам человека, не может не учитывать и иные формы международного права. Европейская конвенция о правах человека, во-первых, является только одним из многочисленных международных договоров. Во-вторых, кроме международных договоров имеются и иные формы международного права, в частности – общепризнанные принципы международного права и международные обычаи, которые, на мой взгляд, и должны применяться судьями в процессе системного толкования Европейской конвенции о правах человека как одного из международных договоров.

Согласно ст. 103 Устава ООН, ст. 53, 64 и 71 Венской конвенции «О праве международных договоров», принятой 23 мая 1965г., общепризнанные принципы и нормы международного права имеют преимущественную силу (jus cogens – императивная норма) над международными договорами, отклонение от общепризнанных принципов и норм международного права недопустимо, любой международный договор в этих случаях рассматривается как недействительный и не подлежит применению.

Необходимо подчеркнуть: сама Европейская конвенция по правам человека также ограничивает компетенцию Европейского Суда по правам человека только правом на ее толкование. «Если дело, находящееся на рассмотрении Палаты, затрагивает серьезный вопрос, касающийся толкования положений Конвенции или протоколов к ней (выделено мной. - Е.Е.), или если решение вопроса может войти в противоречие с ранее вынесенным Судом постановлением, Палата может до вынесения своего постановления уступить юрисдикцию в пользу Большой Палаты, если ни одна из сторон не возражает против этого» (ст. 30). «В ведении Суда находятся все вопросы, касающиеся толкования и применения положений Конвенции и Протоколов к ней (выделено мной. – Е.Е.), которые могут быть ему переданы в случаях, предусмотренных положениями статей 33, 34 и 47» (часть 1 статьи 32).

Следует отметить и то, что в силу статьи 1 Федерального закона «О ратификации Конвенции о защите прав человека и основных свобод и Протоколов к ней» «Российская Федерация в соответствии со статьей 46 Конвенции признает ipso facto и без специального соглашения юрисдикцию Европейского Суда по правам человека обязательной по вопросам толкования и применения Конвенции и Протоколов к ней…»

В процессе принятия Постановления Пленума Верховного Суда РФ «О судебном решении» также возникла дискуссия о правовой природе, в том числе и постановлений Европейского Суда по правам человека. Сторонники позиции, суть которой состояла в том, что постановления Европейского Суда по правам человека являются судебными прецедентами – самостоятельной формой права, оказались в меньшинстве. В результате, в пункте 4 Постановления Пленума Верховного Суда РФ № 23 от 19 декабря 2003 г. «О судебном решении» в соответствии с Конституцией РФ, теорией систем и общей теорией права разъяснено: «Поскольку в силу части 4 статьи 198 ГПК РФ в решении суда должен быть указан закон, которым руководствовался суд, необходимо указать в мотивировочной части материальный закон, примененный судом к данным правоотношениям, и процессуальные нормы, которыми руководствовался суд. Суду также следует учитывать (выделено мной. - Е.Е.)… постановления Европейского Суда по правам человека, в которых дано толкование положений Конвенции о защите прав человека и основных свобод (выделено мной. - Е.Е.), подлежащих применению в данном деле».1

По содержанию толкование права возможно рассматривать как уяснение права для себя и разъяснение его для других в процессе рассмотрения конкретного спора.2 Следовательно, в процессе толкования права судья не «творит» новое право, а лишь более глубоко его познает и разъясняет сторонам спора, используя исторический, логический, языковый и системный способы толкования. В силу объективных и субъективных факторов толкование права в процессе его применения является естественным и объективно необходимым мыслительным процессом. «Необходимость толкования норм права, - справедливо отмечает А.Ф. Черданцев, - обусловлена их признаками, особенностями форм выражения во вне и функционирования… их языково-логической и «юридической» формой… вытекает также из такого свойства правовых норм, как их системность».3

В связи с изложенными теоретическими и языковыми аргументами представляется дискуссионным вывод И.С. Метловой, полагающей: «К решениям Европейского Суда по правам человека, как к источнику права, следует отнести постановления Палат по существу дела, об исключении жалобы из списка (о снятии дела со слушания) и решения по вопросу приемлемости жалобы».1 В то же время, видимо, осознавая многогранность проблемы, И.С. Метлова отмечает: «Природа решений Европейского Суда по правам человека триедина, что обусловлено следующими факторами: а) содержащиеся в них правовые позиции носят нормативный характер; б) в решениях дается толкование Европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод и Протоколов к ней; в) сами решения носят правоприменительный характер, поскольку в них содержится решение по конкретному делу».2 Однако далее И.С. Метлова, на мой взгляд, без достаточно убедительных теоретических аргументов приходит к заключению: «…Применяя и толкуя Конвенцию в рамках конкретного дела, Европейский Суд создает нормативные установки (выделено мной. – Е.Е.) в виде своих правовых позиций. Именно это обстоятельство дает основание считать решения Европейского Суда по правам человека источниками права – судебными прецедентами, а не актами толкования или применения… Исходя из понимания Конвенции как первичного источника права (выделено мной. – Е.Е.), следует отнести решения Европейского Суда по правам человека к категории производных источников права»3 (курсив мой – Е.Е.).

Проведенный анализ специальной литературы, исследованные теоретические и языковые аргументы, полагаю, позволяют сделать следующие выводы. Первый, на мой взгляд, - «правовые позиции» Европейского Суда по правам человека не являются формой трудового права в России (в том числе – «особого вида» или «производными источниками права»). Второй – хотелось бы присоединиться к выводу В.В. Ершова, убедительно полагающего: «…Постановления Европейского Суда по правам человека, вынесенные против России, ipso facto и без специального соглашения в силу статьи 1 Федерального закона «О ратификации Конвенции о защите прав человека и основных свобод и Протоколов к ней» являются прецедентами толкования, обязательными в России для органов государственной власти, местного самоуправления и иных лиц».1

Возражая против такого вывода, И.С. Метлова, полагаю, недостаточно аргументированно и весьма противоречиво пишет: «Отнесение же решений Европейского Суда к актам толкования… неверно, несмотря на то, что фактически каждое решение Европейского Суда содержит в себе толкование норм Европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод и Протоколов к ней. Действительно… Европейский Суд осуществляет нормативное (делегированное) толкование конвенциональных норм, однако, поскольку оно дается в рамках определенного дела и не является целью вынесения постановления, то… речь все равно должна идти о прецеденте».2

Вместе с тем, во-первых, на мой взгляд, «в рамках определенного дела» не происходит выработка «производных источников права». Во-вторых, выработка «производных источников права» и не является целью вынесения постановлений. Как представляется, целью деятельности любого суда, прежде всего, является защита прав, защищаемых правом интересов и свобод физических и юридических лиц. Весьма характерны статья 19 и преамбула Конвенции «О защите прав человека и основных свобод»: «В целях обеспечения соблюдения обязательств, принятых на себя Высокими Договаривающимися Сторонами по настоящей Конвенции и Протоколам к ней, учреждается Европейский Суд по правам человека… целью Совета Европы является достижение большего единства между его членами… одним из средств достижения этой цели является защита… (выделено мной. – Е.Е.) прав человека и основных свобод». В-третьих, на мой взгляд, исходя из компетенции и цели деятельности Европейского Суда по правам человека, весьма спорно говорить о «прецеденте» вообще. Полагаю, что, принимая во внимание компетенцию и цель деятельности Европейского суда по правам человека, более аргументированно рассматривать «правовые позиции» Европейского Суда по правам человека в качестве «прецедентов толкования». В-четвертых, в специальной литературе обоснованно отмечается: толкование права является объективно необходимым и «естественным» видом индивидуального судебного регулирования, неизбежно происходящим в процессе судебного правоприменения.1

Прецеденты толкования Европейского Суда по правам человека по трудовым спорам в России публикуются в целом ряде журналов, например, в «Бюллетене Европейского Суда по правам человека», «Права человека», «Российский судья», «Российская юстиция» и др. Так, представляется весьма характерным дело «Кормачева против Российской Федерации». Заявитель по делу на основании статей 6 и 13 Конвенции жаловался на длительность судебного разбирательства и на отсутствие эффективных средств правовой защиты в связи с этим. Европейский Суд отметил, что иск заявителя о взыскании задолженности по отпускным, выходному пособию и выплате заработной платы, а также ненадлежащем оформлении увольнения касался обычного спора из трудовых отношений. Следовательно, данное дело не было особенно сложным. В отношении действий судебных органов Европейский Суд по правам человека напомнил, что Высокие Договаривающиеся стороны организуют свои правовые системы таким образом, чтобы их суды каждому гарантировали право на вынесение окончательного решения в разумный срок. Если государство допускает продолжение судебного разбирательства вне пределов «разумного срока», предусмотренных статьей 6 Конвенции, то оно несет ответственность за образующуюся задержку. Трудовые споры требуют быстрого разрешения. Принимая во внимание то, что дело рассматривалось более пяти лет, Европейский Суд пришел к выводу: дело заявителя не было рассмотрено в разумный срок. Следовательно, имело место нарушение пункта 1 статьи 6 Конвенции.1

Конституционный Суд РФ против… Европейского Суда по правам человека

25.06.2007

Статья посвящена некоторым аспектам актуальнейшей проблемы соотношения национального и международного права в контексте соотношения решений Конституционного Суда РФ и Европейского Суда по правам человека в свете последних решений как одного, так и другого судов

Несмотря на заверения высших судебных начальников России, в том числе Председателя Конституционного Суда РФ, о приверженности нашей судебной системы европейским стандартам прав и свобод человека и гражданина, о соблюдении и применении судами Европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод, а также прецедентного права Европейского Суда по правам человека, следует признать, что действительность резко контрастирует с теорией, взятыми на себя Россией международными обязательствами и указанными заверениями.

Уместно напомнить, что российское и международное право имеют прочную основу для обоснования обязательности применения российским судами, в том числе, высшими (Конституционный Суд РФ, Верховный Суд РФ, Высший арбитражный Суд РФ) Европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод в ее истолковании Европейским судом по правам человека.

Так, в соответствии с частью 4 статьи 15 Конституции РФ «Общепризнанные принципы и норма международного права и международные договоры Российской Федерации являются составной частью ее правовой системы. Если международным договором Российской Федерации установлены иные правила, чем предусмотренные законом, то применяются правила международного договора». В соответствии с частью 1 статьи 17 Конституции РФ «В Российской Федерации признаются и гарантируются права и свободы человека и гражданина согласно общепризнанным принципам и нормам международного права и в соответствии с настоящей Конституцией».

Согласно последнему параграфу статьи 1 Федерального закона от 30 марта 1998 года

№ 54-ФЗ «О ратификации Конвенции о защите прав человека и основных свобод и протоколов к ней» «Российская Федерация в соответствии со статьей 46 конвенции признает ipso facto и без специального соглашения юрисдикцию Европейского суда по правам человека обязательной по вопросам толкования и применения Конвенции и Протоколов к ней». Это означает, что в соответствии с пунктом «b» части 3 статьи 31 Венской конвенции о праве международных договоров «при толковании международного договора наряду с его контекстом должна учитываться последующая практика применения договора». Из этого следует вывод о том, что правильное применение Конвенции о защите прав человека и основных свобод означает применение ее, непосредственно руководствуясь прецедентным правом Европейского суда по правам человека, – единственного международного органа, специально созданного для применения и толкования Конвенции.

Комитет министров Совета Европы в пункте 3 Рекомендаций 5 государствам-членам по вопросу контроля за соответствием проектов законов, действующих законов и практики их применения стандартам, закрепленным в Европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод (приняты Комитетом министров 12 мая 2004 г. на 114 сессии) также разъяснил порядок применения Конвенции: «Необходимое условие эффективной защиты прав человека в Европе с помощью Конвенции состоит в том, что государства применяют Конвенцию в своих правовых системах так, как она понимается в прецедентной практике Европейского суда. Это предполагает, в особенности, обеспечение государствами соответствия законов и правоприменительной практики Конвенции» (подробнее по этому вопросу см.: Применение Европейской конвенции о защите прав человека в судах России \ Под ред. А.Л. Буркова. - Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2006. - 264 с. (Международная защита прав человека; Вып. 6)).

Таким образом, национальные суды должны не просто применять Европейскую Конвенцию, волюнтаристски ее толкуя, а применять ее так, как она понимается в практике Европейского Суда по правам человека, т.е. фактически речь идет о применении судами прецедентного права этого международного юрисдикционного органа.

Следовательно, отказываясь применять Европейскую Конвенцию и прецеденты Европейского Суда по правам человека, суды не просто не воплощают в жизнь политические декларации судейского начальства о приверженности России ее международным обязательствам в области прав человека, а отказываются применять действующее право, подлежащее применению по конкретным делам; причем это не просто действующее право, а право, обладающее приоритетом, в силу части 4 статьи 15 Конституции РФ.

Нельзя не отдать должное Конституционному Суду РФ – практика применения им как Конвенции, так и прецедентного права Европейского Суда достаточно богата. Однако в то же самое время нельзя не отметить, что в очень многих случаях, когда Конвенция и прецедентное право Европейского Суда подлежат применению, Конституционный Суд отказывается это делать, руководствуясь при этом, видимо, соображениями политического порядка, забывая о том, что статья 29 ФКЗ «О Конституционном Суде РФ» обязывает конституционных судей в решениях выражать «правовую позицию, свободную от политических пристрастий».

Так, в достаточно большом количестве решений Европейский Суд констатировал нарушение государством-ответчиком права на свободу объединения (статья 11 Европейской Конвенции) в связи с отказом в государственной регистрации общественного или религиозного объединения в качестве юридического лица. Например, в пункте 31 решения по существу по делу Sidiropoulos and others v. Greece от 10.07.1998 Европейский суд по правам человека указал следующее: «Суд считает, также, как и заявители, что отказ греческих судов зарегистрировать ассоциацию заявителей является вмешательством властей в право заявителей реализовать свои права на свободу объединения. Отказ лишил заявителей какой-либо возможности совместно или индивидуально достигать целей, которые указаны в Уставе организации и тем самым ограничил само право на объединение».

Несмотря на это, в Определении Конституционного Суда РФ от 15 февраля 2005 г. № 49-О «Об отказе в принятии к рассмотрению жалобы граждан Богданова Андрея Евгеньевича, Мальцева Дмитрия Сергеевича и Сыромолотова Михаила Евгеньевича на нарушение их конституционных прав статьей 23 Федерального закона «Об общественных объединениях» мы читаем следующее: «Как следует из жалобы и приложенных к ней материалов, общественная организация «Гейзер» создана и осуществляет свою деятельность без государственной регистрации и приобретения прав юридического лица. Следовательно, утверждение заявителей о том, что отказом регистрирующего органа в государственной регистрации их общественного объединения нарушается закрепленное статьей 30 (часть 1) Конституции Российской Федерации право на объединение, не соответствует положениям Федерального закона «Об общественных объединениях» (?!) (пункт 3 мотивировочной части).

Аналогичные примеры напрашиваются и относительно практики Конституционного Суда РФ в отношении такого вида ассоциации как политическая партия.

Как последовательно указывает Европейский Суд по правам человека «Право на свободу объединений в политические партии является неотъемлемой частью свободы ассоциации, гарантируемой статьей 11 Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод». В пункте 25 постановления по существу по делу United Communist Party of Turkey v. Turkey, 1998-I, (1998) 26 EHRR 121, Европейский Суд пришел к выводу, что политические партии являются формой ассоциации, существенно важной для должного функционирования демократии, и что в свете значимости демократии в системе Конвенции политическая партия не может исключаться из защиты Конвенции.

Европейский Суд по правам человека неоднократно высказывался и относительно критериев ограничения права на объединение.

Как особо подчеркнул Европейский Суд в решении по существу по делу Объединенная Коммунистическая партия Турции против Турции «Государства не могут накладывать ограничения, исходя только из своего внутреннего законодательства и игнорируя свои международные обязательства» (пункт 27 постановления по делу United Communist Party of Turkey v. Turkey, 1998-I, (1998) 26 EHRR 121). В пункте 51 решения от 25 мая 1998 года по делу Социалистическая партия и другие против Турции Европейский суд отметил, что «учитывая важную роль политических партий в успешном функционировании демократии (см. вышеупомянутое судебное решение по делу Объединенной коммунистической партии Турции, п. 25), исключения, изложенные в статье 11, в отношении политических партий должны подвергаться узкому толкованию; только убедительные и веские причины могут оправдывать ограничения на свободу ассоциаций. Определяя, существует ли необходимость ограничений по смыслу статьи 11 п. 2, государства-участники обладают лишь ограниченным пределом усмотрения, осуществляемого в условиях строгого контроля со стороны европейских органов, охватывающего как правовые нормы, так и решения по их применению, включая те, которые выносят независимые суды (см. вышеупомянутое решение по делу Объединенной коммунистической партии Турции, п. 46)».

К аналогичным выводам пришел Европейский Суд и в решении по существу по делу Presidential Party of Mordovia v. Russia от 5 октября 2004 г. Он констатировал нарушение Россией статьи 11 Европейской Конвенции, в связи с отказом властей России перерегистрировать по судебному решению Президентскую партию Мордовии в качестве политической партии. В этом же решении Европейский Суд указал следующее: «Более того, нанесенный ущерб не может быть восполнен, принимая во внимание тот факт, что согласно действующему законодательству Российской Федерации партия-заявитель не может быть восстановлена в ее первоначальном виде» (пункт 31). Из контекста решения в целом видно, что в данном случае Европейским Судом имелось в виду принятие государством-ответчиком Федерального закона от 11 июля 2001 г. № 95-ФЗ «О политических партиях», которым устанавливается полный запрет на создание общественных объединений в форме политических партий на региональном уровне.

Казалось бы, Конституционному Суду РФ, исходя из обязанности России по соблюдению Европейской Конвенции, остается только признать соответствующее положение Закона неконституционным с целью принятия мер общего характера по исполнению решения Европейского Суда.

Однако не тут то было. Заметим, что у Конституционного Суда РФ была возможность признать положение Закона о создании политических партий исключительно на федеральном уровне, а также другие его дискриминационные положения (в частности, касающиеся численности политических партий) неконституционными. Между тем, он не воспользовался этой возможностью. Более того, фактически свое Постановление от 01 февраля 2005 г. № 1-П по делу о проверке конституционности абзацев второго и третьего пункта 2 статьи 3 и пункта 6 статьи 47 Федерального закона «О политических партиях» в связи с жалобой общественно-политической организации «Балтийская республиканская партия» (принятого, как мы видим, через 3 месяца после решения Европейского суда по делу о Президентской партии Мордовии) он построил как бы на опровержении доводов и выводов Европейского суда по правам человека, сформулированных им применительно к праву на объединение в решении по делу Presidential Party of Mordovia v. Russia, а также в предыдущих решениях по делам, в которых ответчиками были другие государства.

Принимая указанное Постановление, Конституционный Суд РФ, проигнорировав положения части 3 статьи 3 Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде РФ» («Конституционный Суд Российской Федерации решает исключительно вопросы права»), а также частей 1 и 3 статьи 29 указанного Закона («Судьи Конституционного Суда Российской Федерации независимы и руководствуются при осуществлении своих полномочий только Конституцией Российской Федерации и настоящим Федеральным конституционным законом»; «Решения и другие акты Конституционного Суда Российской Федерации выражают соответствующую Конституции Российской Федерации правовую позицию судей, свободную от политических пристрастий»), руководствовался не Конституцией РФ, а фактически сложившейся политической ситуацией в области функционирования политических партий, а также политической целесообразностью. В частности, этот вывод непосредственно вытекает из следующих положений рассматриваемого Постановления:

«В соответствии с Конституцией Российской Федерации федеративное устройство Российской Федерации основано на ее государственной целостности, единстве системы государственной власти, разграничении предметов ведения и полномочий между органами государственной власти Российской Федерации и органами государственной власти субъектов Российской Федерации, равноправии и самоопределении народов в Российской Федерации (статья 5, часть 3).ü