Революции 1540-1650 годов

Период примерно с 1540 по 1650 год не получил в истории соответствующего наименования. Он был назван периодом контрренессанса⁴-⁴, однако такое назва­ние указывает на значительно большую степень реакционности по отношению к предыдущей фазе, чем это действительно имело место. В эту фазу входят контрреформация, наглядным выражением которой явился стиль барокко, религиозные войны, свирепствовавшие последовательно во Франции (1560— 1598), Нидерландах (1572—1609) и в Германии (1618—1648), создание Гене­ральных Штатов в Голландии (1576) н Британского содружества наций (1649). Из всех этих событий последние два должны были иметь в конечном счете вели­чайшее значение. Они свидетельствуют о политическом торжестве нового класса—буржуазии в двух странах, где сконцентрировалась большая часть мировой торговли и мануфактурной промышленности.

В области науки этот период ознаменовался первым значительным торже­ством нового опытного, экспериментального подхода к явлениям. Непосред­ственным началом этого периода следует считать впервые сформулированное Коперником разъяснение солнечной системы, концом же его—утверждение этой системы, невзирая на осуждение церкви» благодаря трудам Галилея. К этому же периоду относится данное Гильбертом в 1600 году определение Земли как магнита и открытие в 1628 году Гарвеем кровообращения. В это же время были впервые применены два величайших изобретения, расширивших возмож­ности наблюдения природы,—телескоп и микроскоп.

Экономически в это столетие господствовали накопившиеся результаты морских путешествий, сказавшихся на развитии торговли, которую можно сравнить со старой внутренней торговлей Европы, ^го столетие особенно отли­чалось огромным ростом цен, вызванным притоком американского серебра. Крушение феодальной системы землевладения в Западной Европе, особенно в Голландии и Англии, выбросило на рынок безземельных людей, и одновре­менно значительно снизился реальный заработок наемных рабочих. Следствием такого крушения явилось снижение стоимости продуктов при растущих ценах, а также увеличение емкости рынков, и одновременно это обеспечило избыток рабочей силы для промышленников. В результате неслыханно возросли богат­ства тех торговцев и промышленников, которые находились на новых океан­ских торговых путях, а стало быть, могли использовать новые ресурсы и обе­спечивать новые рынка⁴-³*⁴-⁷. В результате изменений торговых путей, с одной стороны, и войн, с другой,—экономика Германии—наиболее прогрессивная в Европе начала XVI века—должна была разориться.

Научная революция

То, что потерял старый центр, былое избытком компенсировано на перифе­рии. Новый экономический центр Европы, а к тому времени, по сути дела, и всего мира переместился в страны, расположенные на берегах Северного моря,—сначала в Голландию, затем в Англию и Северную Францию. Здесь в отличие от других приморских стран—Испании и Португалии, где продол­жали существовать феодальные отношения,—промышленность могла сочетаться с торговлей. Эмигрировавшие из Германии и Италии ремесленники быстро рас­пространили среди северных народов, занявших сейчас господствующее поло­жение, достижения эпохи Возрождения в области техники и ремесла. В тоже время потребность в хлебе, необходимом для пропитания все увеличивающегося населения Голландии и Англии, а также в льне, строительном лесе, черной смоле и железе для их торгового флота стимулировала экономическое развитие прибалтийских стран, среди которых Дания, Швеция, Польша и Россия начали выступать как независимые державы.

Движущими силами этой второй фазы экономической революции были ока­завшиеся в наиболее выгодном положении голландские и английские купцы, которых поддерживало процветавшее земледелие и рыболовство. Богатство принесло буржуазии политическую власть, однако это далось ей нелегко. Прошли долгие годы борьбы и открытых войн, прежде чем короли—сначала испанский, а затем английский—были вынуждены признать, что они уже более не могут держать своих богатых голландских или английских подданных в феодальных условиях, которые являлись для последних помехой в погоне за прибылями. Внешне эта борьба велась по религиозным соображениям, и она имела хотя бы то оправдание, что политические и экономические убеждения и практика новой буржуазии более естественно выражались в кальвинизме, чем в католицизме или даже лютеранстве⁴-⁹⁹.

Прогресс техники

В техническом отношении это был век неуклонного прогресса, как по масштабам, так и по достигнутым результатам, без каких-либо революциони­зирующих новшеств, характерных для предшествовавшего и последующего веков. Сельское хозяйство попрежнему занимало господствующее положение, а в промышленности преобладала выделка шерстяных тканей. И тем не менее преобразования назревали. Благодаря опыту, а вместе с тем и море­плаванию улучшилось кораблестроение. Рост торговли и снижение транспорт­ных расходов привели к значительно более широкому распределению богатств среди буржуазии. Такие редкие предметы роскоши, как шелк и стекло, стали обычными товарами, поскольку па европейских рынках начали появляться новые продукты, прибывавшие с Востока и Запада,—хлопчатобумажные из­делия, фарфор, какао н табак. Живопись фламандской н голландской школ постепенно перестала служить религии и прославлению аристократии и начала изображать простых людей—кушающих, пьющих, веселящихся, Именно в это время голландцы установили образец буржуазного комфорта в городских и загородных домах и вкладывали крупные средства в садоводство и поле­водство.

Доменные печи и чугун

Значительно более важные перемены, а именно перемены в методах про­изводства менее полезных товаров, в частности железа, проходили почти не­замеченными. Именно в этот период начали впервые решительно сказываться результаты тех преобразовании в области металлургии железа, которые назревали в Европе уже с XIV века. Чугун был известен в Китае еще в I веке до н. э. (стр. 89), однако в Европе он появился, повидимому, независимо от этого. Производство чугуна является типичным примером решительных перемен, вызванных простым увеличением масштабов операций. В течение 3000 лет железо изготовлялось в небольших кирпичных горнах путем восста-

15 Дж. Ьеркал

226

Рождение современной науки

новления его из железной руды с помощью древесного угля и при низкой температуре. Полученный таким образом продукт имел вид вязкой массы (стр. 89). На протяжении средневековья печи постепенно увеличивались в размере, и дутье в них обеспечивалось с помощью мехов, приводившихся в дей­ствие гидроэнергией. Иногда температура оказывалась достаточно высокой для того, чтобы расплавить железо и превратить ковкую крицу в неподатливого «козла»⁴-⁹⁶. Затем, в XIV веке, сначала в Рейнской области, возникла идея выливать расплавленное железо на пол в расположенную против печи яму, которая скоро и стала «свинкой»* с ее пометом «чушек». Вначале «чушковый» чугун только с трудом поддавался рафинированию, и усовершенствование этого метода шло очень медленно; однако, когда такой процесс получил широкое распространение, кричные горны уступили место новым доменным пенам, и к концу XVI века железо начали лить тоннами, вместо того чтобы выдавать его по центнеру⁵-².

Те ограничения, которые высокая стоимость чугуна налагала на все техни­ческие приемы, были быстро устранены, однако образовалось новое узкое место, порожденное недостатком древесного угля, необходимого для выплавки боль­ших количеств чугуна. Старые железодобывающие районы, вроде Уилда в Сус­сексе, утратили свое господствующее положение, которое перешло от них к Швеции и России с их огромными лесными массивами. Железо было, несо­мненно, важным фактором, обусловившим благодаря торговле и войне выдвиже­ние этих стран на мировую экономическую арену.Чугун использовался прежде всего и главным образом для производства оружия, особенно пушек, что стало возможным в результате применения опыта мастеров по литью бронзовых колоколов. Англия очень рана прославилась своими пушками, которые она сбывала, руководствуясь чисто деловыми соображениями. Вооружение галеон наиболее католического короля Испании было отлито в том же Суссексе⁴*⁹**, где было изготовлено вооружение язычника—алжирского бея.

Использование каменного угля

Недостаток древесины для плавки железа был только одной из ряда при­чин острого лесного кризиса, охватившего Голландию и Англию в конце XVI века. Общее оживление торговли подняло спрос на лес—для кораблестрое­ния и строительства домов, для топлива, для приготовления поваренной соли, мыла, солода, равно как и для домашних надобностей,—спрос, который значи­тельно превышал возможности местных лесов. Частично лес можно было импор­тировать, однако под рукой имелась и другая возможность, а именно—исполь^ зование каменного угля, который еще с древнеримских времен добывался откры­тым способом в Нортумберлэнде и Шотландии, а в средние века уже нашел для себя незначительный рынок в Лондоне и даже на континенте как ископаемый уголь, лежащий на поверхности. И хотя он был довольно грязным, но все же использовался населением в качестве топлива, невзирая на законы, запрещаю­щие это.

По мере того как на протяжении XVI века цены на дрова поднимались все выше и выше, каменный уголь находил себе все более широкое применение и добыча его быстро возрастала. За 70 лет, с 1564 по 1634 год, ежегодные пере­возки угля из Ньюкасла выросли в четырнадцать раз и достигли примерно полумиллиона тонн ⁴-⁷³.Соответственно потребовалось больше технических уси­лий для разработок угля в более глубоких, а потому легче затопляемых уголь­ных копях.Это привело к использованию изобретений, заимствованных глав­ным образом у европейских металлических рудников, усовершенствованных насосов и деревянных рельсовых путей для вывода вагонеток из шахт. Камен­ный уголь мог действительно разрешить проблему периодических топливных

* Игра слов: «sow» означает одновременно и «свинья» и «центральный желоб, по которому течет чугун*.— Прим. перев.

Научная рёйодщйя ²²'

кризисов, которые в прошлые времена гнали цивилизацию все дальше и дальше, а нетронутую лесную глушь. С этого момента центр промышленности, а вместе с ним и центр цивилизации должен был переместиться к каменноугольным месторождениям, где ему предстояло оставаться еще в течение, по меньшей мере, 400 лет. Именно этот, а не какой-либо другой фактор должен был привести к промышленному превосходству Англии. Даниэль Дефо, этот проницательный наблюдатель жизни, в своем описании Узст-Райдинга в Йоркшире отмечал:

«...такова была щедрость природы в отношении этой ужасной во всех дру­гих отношениях местности, что здесь имеются две вещи, существенно необхо­димые как для ведения дел» так и для удобства населения, и притом в условиях* которых я не видел нигде больше в Англии; думаю, что подобного сочетаний нельзя найти нигде в мире; я имею в виду залежи угля и проточную воду на* вершинах самых высоких холмов: кажется, что мудрая рука Провидеикя. устроила все это именно для той самой цели, для какой оно служит сейчас,. а именно для мануфактур, которые а противном случае не смогли бы существо­вать; без них же пятая часть населения не смогла бы найти средств для своего-существования, ибо земля не могла бы их прокормить».

Нив отношении введенных в этот периодтехнических новшеств.ни в исполь­зовании науки промышленный подъем конца XVI и начала XVII веков, полу­чивший название первой промышленной революции, не может сравниться с великой промышленной революцией XVII века. И тем не менее сейчас мы видим, что первая революция была необходимым вступлением к революции XVII века. Прежде чем переход от техники, опирающейся на использование дерева и гидроэнергии, к технике железа и энергии угля стал мыслимым и возможным, переход этот должен был показать свою необходимость. Именно требования, предъявленные первой промышленной революцией к ограничен­ным ресурсам, которые удовлетворяли феодальную экономику средневековья, форсировали поиски новых ресурсов и новых технических приемов.

Прожектеры. Симон Стуртевант

И именно эти самые требования в конечном счете изменили отношение к новому. Раз прибыль была узаконена и новые методы сулили богатство, но­визны теперь уже не боялись, ее приветствовали. Это было лавочкой, продавав­шей, так сказать, «новые образчики мысли», которым профессор Баттерфилд приписал рождение современной науки³*¹. Конец XVI и начало XVII века видели первых представителей из рода прожектеров, позднее названных изобретателями. Они не только говорили, как это делал Роджер Бэкон, о чудес­ных новых машинах, но и предлагали сами сделать их за известное вознагражде­ние, а иногда даже действительно делали.

Таким человеком был Корпелиус Дреббель(1572—1634), построивший под­водную лодку, которую он показывал на Темзе; однако более выгодным пред­приятием оказалось для него изобретение алой краски. Такова же была поза­бытая и трагическая фигура Симона Стуртеванта, эксцентричного священика, задавшегося, однако, более высокой целью, состоявшей ни больше, ни мень­ше, как в «обработке, плавке и изготовлении железа, стали и других про­изводных с помощью каменного угля, добываемого открытым или шахтным способом; основной целью этого проекта является спасение лесов и древесины нашей страны»,—так говорится в преамбуле к его остроумному «Трактату о металлах» (1612)⁴-⁹⁷. Кем был Стуртевант и в чем заключалась его тайна, может так и остаться совершенно неизвестным. Проблема, которую он перед собой поставил, не была решена на практике еще в течение сотни лет (стр. 333), однако он оставил после себя в высшей степени ценное, во многих отношениях непревзойденное мнение о технических и экономических аспектах изобрете­ния, высказанное раньше, чем взошла заря промышленного века. Стуртевант начинает изложение с «Эвретики—искусства изобретать, учения о том, как находить новое и судить о старом». Его он подразделяет далее на «органиче-

1."*

Рождение современной науки

скую» часть, посвященную постоянному капиталу, и «техническую», рассмат­ривающую умение «мастеров». В своем анализе процесса изобретения он раз­личает чертежи, модели—нереальные и реальные,—действующие модели» прототипы (оригиналы) и, наконец, «Великую механику», или крупное произ­водство, «по величине организованное по образу и подобию Протопласта или с какими-нибудь полезными дополнениями, созданными на основе опыта позд­нейшего времени». Он хорошо понимал, с какими расходами сопряжено раз­вертывание такого производства и каковы должны быть критерии его выгод­ности, а также имел ясное представление о средствах возрастания капитала. Чем же в таком случае объяснить полную его неудачу? Дело было не в отсут­ствии у него технических способностей—он доказал противное, изобретя фаян­совую посуду, которой мы пользуемся и поныне. Причина, повидимому, кроется в том, что условия того времени были совершенно неподходящими для подоб­ного рода капиталистического предприятия, которое он предвидел со столь изумительной ясностью.

Сгуртевант оценивал ежегодный доход от железной монополии в 330 000 фунтов стерлингов. В соответствии с этим он делил свое предприятие на 33 доли, из которых принцы и придворный фаворит Карр должны были полу­чить 18; сам Сгуртевант брал себе одну долю, а остальные 14 подлежали распре­делению между теми, «кто отважится на это предприятие, примет в нем участие или поможет его работе». Принимая во внимание процветавшую при дворе коррупцию, нет ничего удивительного в том, что из проекта Сгуртеванта так ничего и не вышло. Двое из его компаньонов украли у него его самобытное изобретение, добились объявления его самого вне закона, а затем потерпели неудачу, пытаясь разработать процесс самостоятельно, поскольку это ориги­нальное изобретение в деталях является образцом туманности.

Сэвременная промышленность не могла быть порождена феодальными условиями или даже прерогативой какого-либо монарха эпохи Возрождения, которому ввиду его расточительности не хватало денег и он постоянно оказы­вался жертвой обмана. Подлинный технический прогресс был осуществлен ма­ленькими людьми, собирающими капитал из своих прибылей. Однако они смогли осуществить такой прогресс только в следующем столетии, когда были уничтожены привилегии королей, знати и корпораций ремесленников (стр. 333).

Новые философы-экспериментаторы

Именно в этой обстановке предстояло расти и созревать новой, еще только полупробудившейся европейской науке. Несмотря на широкое распространение привилегий и коррупции, обстановка эта отнюдь не была неблагоприятной. Даже движение контрреформации, которому удалось пресечь и повернуть вспять раз­витие протестантизма в Европе, не оказало подобного влияния на науку. Руко­водившие этим движением иезуиты были достаточно умны, чтобы понимать, что им легче будет покорить души, поощряя науку, а не слепо противодействуя ей. В соответствии с этим они полностью включились в научное движение, в частности в новую астрономию, и даже содействовали ее распространению и созданию обсерваторий в Индии, Китае и Японии. В то же время иезуиты действовали, как сторожевые псы, внутри науки, призванные ограждать истин­ную религию от всевозможного вредного влияния со стороны этого движения, и тем самым они, сами того не желая, поставили деятелей науки в протестант­ских странах, находившихся вне сферы их контроля, в более выгодное поло­жение.

В XV веке наука не концентрировалась в Италии, а широко распространи­лась по всей Европе, хотя интеллектуальное превосходство итальянцев еще на некоторое время пережило политический и экономический упадок этой страны, ибо Италия, первая из западноевропейских стран порвавшая с феодальной тра­дицией, продолжала оставаться центром европейской культуры еще долгое время после того, как утратила политическое и экономическое значение. Это

Научная революция

была упорядоченная культура, поскольку из всех европейских стран только в Италии университеты в своем большинстве добились введения новой си­стемы обучения. Профессора их были к тому же одновременно и придворными и таким образом могли сочетать практическое знание света с совершенным зна­комством и контактом со схоластической традицией. Из какой бы страны ни приезжали ученые—будь то Польша, Англия или Франция,—именно в Италии они получали знания, и именно здесь они выполняли свои лучшие работы. Новые философы-эскпернментаторы, или ученые, как мы назвали бы их сейчас (стр. 19), больше не были выходцами из самой гущи городского населе­ния эпохи Возрождения; теперь это были скорее отдельные представители новой буржуазии—главным образом адвокаты, подобно Виету, Ферма, Бэкону; доктора—как Коперник, Гильберт, Гарвей; некоторые из них принадлежали к мелкому дворянству—Тихо Браге, Декарт, фон Герике и Ван-Гельмонт; к духовенству—Мерсенн и Гассеиди; а один-два среди них, подобно Кеплеру, были даже блест ящими представителями низшего сословия. В истории их изобра­жают изолированными фигурами, однако в действительности ввиду своей край­ней малочисленности они всегда гораздо легче и быстрее вступали в общение друг с другом, чем это имеет место среди ученых в паши дни в силу их много­численности, а также в силу того давления, задержек в издании их работ и все растущих военных и политических ограничений, которым они подвергаются.

Научное просвещение. Грешем-колледж

В Голландии и Англии существовали даже зачатки научного просвещения с четко определившимся уклоном в сторону мореплавания в подражание испан­ским и португальским школам первой фазы научной революции. Фламандцы Джемма Фрнзиус (Gemma Frisius, 1508—1555) и Герард Меркатор (1512— 1594) показали, как нужно составлять точные навигационные карты. Непосред­ственно за ними следовали английские географы, первый из которых Джон Ди (John Dee) (1527—1608), хотя и более известный как астролог, был другом и советником многих выдающихся моряков времен королевы Елизаветы и может справедливо считаться первым английским ученым нового времени. Первым учреждением в Англии, обучавшим новой науке, был Грешем-колледж, основан­ный в 1579 году по завещанию сэра Томаса Грешема, одного из крупнейших лондонских купцов, финансового агента короны и основателя лондонской биржи. Он олицетворял союз между торговым капиталом и новой наукой. В отличие от Коллеж де Франс предыдущего поколения (стр. 258) Грешем-колледж был не просто гуманистическим учреждением. Лекции здесь должны были читаться как иа английском, так и на латинском языке. Из семи профессоров колледжа двоим было предписано преподавать геометрию и астрономию, а остальным поручено читать лекции по навигационным приборам «для подготовки моряковИ-⁴⁸. Грешем-колледжу предстояло в течение свыше столетня быть научным центром Англии и служить помощником Королевского общества, пер­вые заседания которого происходили в его стенах.

Большинство ученых данного периода считали само собой разумеющимся то, что во времена древнего классицизма и средневековья было ересью, а именно что наука должна прежде всего заниматься естественным и созданным, а ее обязанность—быть полезной. Большинство из них состояло в то или иное время на государственной службе и пыталось оправдать это занятие практическими изобретениями как в мирных, так и в военных целях. Их оригинальность и индивидуализм были только кажущимися. Большинство мыслей были необ­ходимо связаны с одинаковыми традициями, они использовали одни и те же методы и исходили из одних и тех же проблем. По сравнению как с особен­ным универсализмом эпохи Возрождения, так и с систематическим исследова­нием природы, характерным для последовавшей за ней эпохой организованной науки, эти проблемы были немногочисленны. Основными вопросами того вре­мени считались вопросы, связаные с действием небес, которым могла пользо-

230

Рождение современной наука

ваться астрономия для целей мореплавания, а также с движением метательных снарядов и машин и со сложным механизмом человеческого тела. Программа этих ученых уже не была чисто негативной, как это наблюдалось в первую фазу Возрождения; они намеревались не столько разрушить системы Аристотеля и Галена, сколько создать рабочие альтернативы. В этом стремлении они преуспели сверх всякого ожидания, хотя осуществление окончательного син­теза было уготовано веку Ньютона.