2017-12-14
1660
У нас постановления о суде над мертвыми встречались еще в Воинскомуставе Петра Великого, где повешение за ноги назначалось лицам, убитым на поединке, и было установлено уголовное преследование и наказание самоубийц. Кроме того, не раз применялись символические наказания над умершими, обвиняемыми в государственных преступлениях; такова, например, приснопамятная казнь трупа боярина Ивана Милославского.
Воинский устав в этом отношении шел даже далее Уложения 1649 г., в котором уже была заметна мысль о погашении смертью наказуемости, за исключением вознаграждения имущественных убытков (X, 207; XXI, 67, 68). Свод законов, игнорируя постановления Воинского устава, возвратился к началам Уложения и сформулировал (ст.136 изд. 1842 г.) это положение так: смерть преступника сама собою прекращает наказание, но частные иски и казенные взыскания, происшедшие от преступления, тем не отменяются, они обращаются на имущество преступника. Это постановление с незначительными редакционными изменениями было принято и в Уложении 1845 т. (ст.156).
Как говорило Уложение, "за смертью осужденного приговор о наказании сам собою отменяется". Таким образом, ст.156 не касалась влияния на производство дела и на наказуемость смерти подсудимого до постановления приговора; в этом отношении она пополнялась постановлениями Устава уголовного судопроизводства, на основании коих смерть подсудимого, если по делу не было гражданского иска, прекращает производство, в какой бы стадии оно ни находилось. Если же был заявлен гражданский иск и смерть последовала после предания суду, то она, как было указано, служила основанием к освобождению от наказания по п.2 ст.771 Устава уголовного судопроизводства, но не устраняла рассмотрения уголовным судом гражданского иска.
По нашему праву за смертью подсудимого отменяется всякий приговор о наказании, хотя бы и вошедший в законную силу, поражающий личность или и имущество осужденного, и эту систему нельзя не признать более правильною, чем усвоенную Германским кодексом*(2582), так как и денежное взыскание как наказание может падать только на личность преступника, а не на его правопреемников, а потому такое наказание за смертью виновного исполнению не подлежит.
Конечно, это правило не распространяется на вознаграждение за вред и убытки, так как в случае смерти виновного обязанность вознаграждения распространяется и на его наследников, но требуется только из того имения, которое им досталось от виновных.
В том же положении находятся и те взыскания, которые имеют характер вознаграждения, таковы: во-первых, взыскания, налагаемые за лесные нарушения в пользу потерпевшего, но штрафы, взыскиваемые за лесные порубки как наказание, подлежат действию общих правил; во-вторых, взыскания за нарушения Уставов казенных управлений, но, как разъяснила наша практика, к числу последних взысканий могут быть относимы только те, которые составляют наказание в тесном смысле, но не те, которые имеют характер вознаграждения. Так, по разъяснению Правительствующего Сената, не погашаются за смертью понуждение ко взятию патента или взыскание патентного сбора (реш. 1870 г., N 1236, Галахова) и конфискация (реш. 1886 г. N 12, Заборовского).
Равным образом не могут быть погашаемы смертью те последствия наказания, имеющие иногда значение дополнительных взысканий, которые заключаются в удалении или уничтожении вреда или опасности, созданных преступным деянием: поддельные денежные знаки, испорченное мясо, поддельные документы не могут быть оставлены в обладании наследников виновного*(2583).
Редакционная комиссия по составлению проекта нового Уложения, присоединяясь вполне к системе нашего действующего права, не сочла, однако, необходимым вносить постановление об этом в Уголовное уложение, а полагала бы указать на это в Уставе уголовного судопроизводства, дополнив существующие положения общим правилом, что приговор о наказании, хотя бы и вступивший в законную силу, не приводится в исполнение за смертью осужденного. Этот взгляд был принят и Государственным Советом, и соответственно этому пополнен Устав уголовного судопроизводства.
283. Давность*(2584). Особенно важное практическое значение среди обстоятельств, погашающих наказуемость, имеет давность, т.е. протечение известного срока времени, устраняющее или применение наказания к виновнику преступного деяния, или само его уголовное преследование; причем, подобно смерти подсудимого, давность или влияет на устранение или прекращение уголовного преследования и в этом отношении входит в группу процессуальных условий, или вместе с тем делает излишним и нецелесообразным само наказание, а потому относится и к институтам материального уголовного права*(2585).
Признание давности обстоятельством, устраняющим наказуемость, во всех законодательствах является сравнительно поздно. Так, в римском праве давность устанавливается только после падения Республики; самые старые постановления о ней встречаются в lex Julia de adulteriis и о погашающей 20-летней давности - в lex Cornelia de falsis (L. 12 cod. 9, 22), a более определенные постановления мы имеем только в рескрипте Диоклетиана и Максимиана. В германском праве постановления о давности появляются только со времени рецепции римского права, но еще и в Каролине никаких твердо установившихся постановлений по этому предмету не содержится; равным образом и во Франции институт давности выясняется лишь в предреволюционном законодательстве и в Кодексах 1791 г. и 3 брюмера IV года*(2586).
В нашем праве, собственно говоря, давность появляется с Манифеста императрицы Екатерины II 1775 г. (Полное собрание законов, N 14275)*(2587), так как до этого времени в памятниках XVI и XVII столетий встречаются лишь отрывочные и весьма неопределенные постановления о погашении давностью некоторых немногих преступлений*(2588). Да и в Манифесте 1775 г. давность имела скорее характер помилования, амнистии*(2589). Проект 1813 г. содержал подробные постановления о давности; между прочим, ст. 101 проекта постановляла: "Ежели в течение десяти лет какое-либо уголовное преступление не сделалось гласным, а преступник во все cиe время не учинил другого, то таковый, по уважению давности, освобождается от всякого наказания". При рассмотрении проекта в 1824 г. в Государственном Совете Совет особо остановился на этом вопросе, причем были указаны общие основания и условия давности*(2590). Постановления Манифеста 1775 г. послужили основанием для Свода законов (ст.157, изд. 1842 г.), который говорил: "Всякое преступление, которое не сделалось гласным в продолжение 10 лет, считая срок со времени учинения оного, или по коему производства не было в течение того же срока, предается вечному забвению, и если бы после сего срока явились истцы или доносители, то ни иски, ни доносы не приемлются". Эти постановления Свода, впрочем, довольно значительно измененные, послужили основанием и для Уложения о наказаниях.
Позднее появление давности в законодательствах вполне объясняется тем, что и в доктрине сам вопрос о закономерности этого института лишь мало-помалу и сравнительно недавно получил общее признание.
Почему более или менее продолжительная неизвестность преступника может создать для него законную причину ненаказуемости? На чем основывается эта погашающая сила времени?
Ответ на это стоит в прямой зависимости от самого воззрения на сущность и цель карательного права, и указанное выше разнообразие этих воззрений определяет и различное отношение к давности криминалистов-теоретиков*(2591).
Прежде всего, стоя на точке зрения теорий абсолютных, теорий возмездия, мы должны, идя последовательно, прийти к отрицанию правомерности давности, должны, так сказать, извинять существование давности в кодексах, но не оправдывать ее. Если наказание есть простой атрибут преступления, ему соприсущий, то может ли какое-нибудь событие, наступившее после преступления, не имеющее никакого отношения ни к личности преступника, ни к учиненному им деянию, изменить и тем более устранить наказание? Если во имя верховного закона справедливости преступник должен быть наказан, хотя бы весь мир распался, если грозный ветхозаветный Иегова воздает за грехи отец на чада до третьего и четвертого рода ненавидящих Его, то может ли истечение какого-либо сравнительно ничтожного числа лет поколебать силу и значение этого всеобъемлющего начала воздаяния? Поэтому давности не было места в системах Канта и Гегеля. Внесение давности в число необходимых институтов уголовного права позднейшими сторонниками этого направления Кестлином, Абеггом, Гельшнером было уступкой требованиям жизни в ущерб последовательности. Даже важнейшие представители переходных теорий, отрицавшие целесообразность наказания и придававшие главное значение только угрозе закона, как Фейербах, не находили юридического оправдания давности*(2592).
Правильная постановка учения о давности в уголовном праве всецело принадлежит теориям полезности, выставившим то положение, что если, говоря словами поэта:
Река времен в своем стремленье
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей,
то может ли избегнуть всесокрушающей силы времени и преступное деяние человека со всеми его последствиями?
Но понятно, что ссылка на всесильное время, оправдывая появление давности во всех законодательствах, не дает, в сущности, объяснения этого института, а потому и является сама по себе малопригодной для установления практической его конструкции. Еще более формальным является обоснование давности "силою совершившихся событий" (Macht der Thatsachen). Юридические последствия, говорят сторонники этого направления*(2593), могут проистекать только из событий, за коими объективное право признает правопроизводящую силу; но сила вещей часто колеблет это положение и придает известным событиям такие последствия, которые право за ними не предполагает. Этот разлад между правом и фактом право устраняет тем, что оно фактическим последствиям придает значение правовых; не время творить право, но право дает свою санкцию таким фактам, которые в течение известного времени имели действительную силу. К таким фактам принадлежит по этому воззрению и безнаказанность преступника в течение известного срока, обращающаяся затем в юридическую причину устранения наказуемости. Нельзя не сказать, что такое схоластическое рассуждение так же мало объясняет необходимость и правомерность этого института, как и ссылка на силу времени, и так же мало может оказать помощи и законодателю, и судье при установлении условий давности.
Обращаясь же к попыткам объяснения влияния времени на наказуемость преступлений, мы встречаемся здесь с двумя главными типами, которые оснований давности ищут или в требованиях процессуальных, или же в свойствах наказания и задачах карательной деятельности вообще.
Для применения наказания к преступному деянию суд должен, конечно, прежде всего установить само событие, со всеми его подробностями, установить участие в нем данного лица и степень этого участия, а затем к выясненной виновности подсудимого применить назначенное в законе наказание. Такое установление события и его элементов зависит от восстановления на суде различного рода фактических данных, которые служат основанием судейского убеждения, а время стирает эти данные и разрушает их доказательную силу. Исчезают следы, которые оставило по себе преступное деяние: истлевает труп, заживают раны, стираются кровавые пятна, умирают свидетели происшествия. События далекого прошлого рисуются в человеческой памяти, за редкими исключениями, неопределенными общими чертами, и добытые этим путем данные, которые должны служить основанием для суда и защиты, становятся сомнительными, шаткими. Понятно, что при таких условиях само уголовное преследование виновных, ввиду его безрезультатности, является бесплодной затратой правительственных сил. Приговоры, постановленные на основании столь шатких доказательств, теряют ту достоверность, которая необходима для придания им авторитетной силы, грозят прискорбными и непоправимыми судебными ошибками. Все эти соображения и заставляют законодателя установить, что как скоро после учинения преступного деяния протек более или менее значительный промежуток времени, то государство вовсе отказывается от преследования лиц, заподозренных в совершении сего деяния. Справедливость всех этих соображений, конечно, не подлежит спору, но в то же время нельзя не сказать, что одна только ссылка на процессуальные затруднения не дает полного и всестороннего объяснения значению давности. Прежде всего, все эти соображения могут иметь значение лишь для давности уголовного преследования, но теряют всякую силу по отношению к давности наказания*(2594), да и в первом отношении они получают значение только при совершенной безгласности деяния, устранившей возможность не только производства предварительного следствия, но даже и дознания. Но вышеуказанные соображения об утрате доказательств значительно ослабляются, если все вещественные доказательства были тотчас же по совершении деяния надлежащим образом опротоколированы, все свидетели происшествия немедленно опрошены и только предполагаемый виновник события остался в течение давностного срока не разыскан. Акак, далее, применить эти соображения к тем маловажным нарушениям, например к посягательствам на Уставы казенных управлений, по которым достоверность нарушения вполне констатируется законно составленным протоколом*(2595)?
Отсюда несомненно, что давность должна быть оправдываема не одними процессуальными соображениями, но и основаниями материального права.
Криминалисты конца XVIII и начала XIX столетий, особенно французские, обратили прежде всего внимание на то значение, которое имеет время для самого преступника; на страх и мучения, которые испытывает преступник, ежедневно ожидающий раскрытия прошлого и законной кары*(2596). С этой точки зрения давность являлась как бы прощением преступника, вызываемым перенесенными им страданиями. Более значения имело дальнейшее развитие того же взгляда, считающее основой погашения наказания давностью предположение об исправлении преступника ввиду безукоризненного поведения его в течение более или менее продолжительного давностного срока*(2597). Но и это объяснение является односторонним. Во-первых, большинство кодексов, а в том числе, например, и наше Уложение, допускает применение давности и в том случае, когда подсудимый в течение давностного срока совершил какое-либо новое преступление или даже несколько таковых, и, во-вторых, такое объяснение непригодно для маловажных нарушений, при наказании за каковые закон и не имеет в виду исправление учинившего.
Очевидно, что значение времени по отношению к наказуемости должно быть поставлено шире: исцеляя рану, нанесенную преступником обществу, время делает наказание не только ненужным, но иногда и положительно вредным. Покрывало забвения, наброшенное временем на давно совершившееся, хотя бы и кровавое событие, делает привлечение виновного к ответственности бесцельной местью, лишает его внутреннего основания. Общественная совесть, взволнованная преступлением, успокоилась, его потрясающее впечатление, пробужденный им страх и беспокойство забылись среди будничных треволнений житейской сутолоки: пример, который могло бы дать своевременное наказание виновного, является чрез 10, 15 лет через меру запоздалым. Да и сам преступник если и не исправился, то во всяком случае стал не тем, чем был он во время совершения деяния. Надебоширивший кутила сделался уже почтенным отцом семейства; увлекавшийся юноша, ярый приверженец социально-революционных воззрений, мирно исполняет обязанности участкового пристава, и то, что было, как говорит народная поговорка, быльем поросло.
Таким образом, основа давности лежит не столько в процессуальных затруднениях восстановления прошлого, сколько в ненужности и бесцельности наказания*(2598), причем это основание одинаково относится как к долгосрочной, так и к краткосрочной давности, как к давности, погашающей преследование, так и к так называемой давности наказания*(2599).
Действительно, погашающая сила времени, так же, как смерть преступника и примирение с обиженным, может иметь двоякое влияние по отношению к наказуемости: или она может сделать бесцельным возбуждение производства - так называемая давность уголовного преследования и приговора, или же она может сделать бесцельным применение определенного судом наказания - давность наказания. Законодательства более старые имели в виду только первый вид давности; только Французский кодекс 1791 г. вводит и второй вид, и лишь мало-помалу постановления последнего рода переходят во все другие западноевропейские законодательства, за исключением австрийского. Между тем признание и этого вида давности с необходимостью вытекает из основного ее принципа. Наказание остается бесцельным, как скоро оно отделено от момента совершения преступления значительным промежутком времени, хотя бы в течение этого срока и была в законном порядке установлена виновность лица. Факт осуждения, возобновляя в обществе память о преступлении, делая излишними процессуальные соображения, приводимые в пользу давности, дает основание для увеличения сроков давности, но не может послужить причиной ее устранения. Исполнение приговора, даже самого тяжкого, присуждающего к смертной казни или бессрочному наказанию, через 15-20 лет после его постановления будет бесцельной жертвой молоху юстиции, падая на лицо, силою времени, по необходимости значительно изменившее свой физический и нравственный облик, на лицо, может быть, не только не нуждающееся в поучительном наставлении карающего правосудия, но всей своей позднейшей жизнью загладившее свою вину, увлечения прошлого*(2600).
При этом нельзя не прибавить, что давность преследования и давность наказания не представляют двух отдельных родов давности, а составляют оттенки одного и того же проявления влияния времени на наказуемость преступного деяния*(2601), а потому представляется вполне целесообразным поставление в зависимость исчисления сроков давности наказания от времени учинения преступного деяния, а не от времени постановления приговора.
Уложение 1845 г. по примеру Австрийского кодекса знало только давность уголовного преследования, но не знало давности наказания, как это было видно из текста ст.158 Уложения и ст.16 Устава уголовного судопроизводства и как это признавалось и всеми нашими криминалистами*(2602), и нашей практикой, но действующее Уголовное уложение ввело в наше право и давность наказания; кроме того, Уложение, независимо от давности возбуждения преследования, ввело еще давность как причину, устраняющую возможность постановления приговора.
284. Действие давности по вышеуказанным основаниям распространяется на все преступные деяния, безотносительно к их тяжести. Как бы ни было важно злодеяние, всесильное время не пощадит и его следов, успокоит потрясенную им общественную совесть и наложит свою печать на совершителя; срок такого влияния может быть более продолжителен, чем по отношению к маловажным деяниям, но такой срок тем не менее неминуемо наступит.
Однако признание этого положения и распространение давности на все преступления только мало-помалу проникло в законодательства. Римское право не допускало давности по отношению к тягчайшим злодеяниям (parricidium, suppositio, partus, apostasia "Убийству близких родственников, поджогу, преступлению, связанного с рождением ребенка (лат.)."); в средневековых законодательствах давность не применялась ко всем тяжким государственным преступлениям, к преступлениям, обложенным смертною казнью, к дуэли, ростовщичеству и т.д.*(2603) Даже из кодексов начала XIX столетия некоторые - Брауншвейгский, Баденский, Саксонский, даже Баварский 1861 г. - не распространяли давность на деяния, угрожаемые смертной казнью или бессрочным лишением свободы; но ныне эти ограничения отпали, и современные западноевропейские законодательства, за исключением австрийского (§ 231 для преступлений, угрожаемых смертной казнью), не знают более деяний, не подходящих по их важности под действие давности.
У нас по Манифесту 1775 г. давность была распространена на все безусловно преступления, но Государственный Совет, рассуждая в 1824 г. о давности, нашел, что преступления государственные чрезвычайные никакой давностью покрываемы быть не могут. Эти предположения не перешли, однако, в Свод, который в издании 1832 г. указывал, на основании Высочайше утвержденного мнения Государственного Совета 11 июня 1829 г., одно только деяние, не погашаемое давностью, - дезертирство, а в издании 1842 г. (ст.158) присоединил сюда отступление от православия на основании Закона 1842 г.*(2604)
Составители Уложения 1845 г. и по этому вопросу пошли назад сравнительно со Сводом. В ст.166 проекта было указано, что давность не распространяется на преступления, за которые положена смертная казнь и каторжная работа, допуская только в этих случаях через 15 лет замену назначенных в законе наказаний ссылкой на поселение*(2605). Но комиссия Государственного Совета ограничилась изъятием из-под действия давности преступлений государственных, за кои полагается смертная казнь и бессрочные каторжные работы, и умышленного отцеубийства.
По Уложению 1845 г. давность не распространялась: во-первых, на преступления государственные, но лишь означенные в ст.241, 244, 249 и 253, и, во-вторых, на умышленное убийство отца и матери. Однако и в этих случаях, если со времени учинения деяния прошло 20 лет и преступление или преступник не были обнаружены, то вместо смертной казни или каторжной работы виновный присуждался к ссылке на поселение, причем этим не исключалось, конечно, право суда, по ст.154 Уложения и ст.775 Устава уголовного судопроизводства, ходатайствовать перед верховной властью и о большем снисхождении к преступнику.
Хотя во время издания Уложения подобные исключения встречались во многих кодексах, но они не имели за собою твердого теоретического и практического основания. Как ни тяжко посягательство на жизнь родителей, но время и относительно этого деяния имеет то же влияние, как и относительно всякого иного убийства с отягчающими обстоятельствами; равным образом возбуждение, положим в 1890 г., дела по обвинению в измене, учиненной во время Крымской войны, едва ли может быть признано своевременным. Будет ли справедливо и целесообразно привлечь теперь к ответственности за участие в преступном сообществе, бывшем двадцать или тридцать лет тому назад, человека, жившего после того вполне спокойно и, может быть, давно изменившего свои воззрения на условия политической жизни страны, может быть, даже перешедшего в противоположный лагерь?
Действующее Уложение сохранило, однако, по примеру Уложения, хотя и немного, случаев неприменения давности, а именно относительно преступлений, предусмотренных в 99-й статье, т.е. относительно тяжких государственных преступлений, направленных против императора; в этих случаях, если со времени преступления прошло 15 лет до дня возбуждения преследования, то вместо смертной казни или каторги назначается поселениe.
Кроме того, по проекту (ст.165) Уложения 1845 г., на основании ст.158 Свода законов уголовных, было указано, что "давность не распространяется на вину отступивших от православия или вообще от веры христианской, как беспрерывно продолжающуюся, доколе они не обратились к долгу". Но Общее собрание Государственного Совета при рассмотрении проекта, находя, что для того чтобы выражение "отпавшие от православия" не возбудило недоразумения и не было бы применяемо к раскольникам, преследованию коих, по самому числу их, простирающемуся до миллиона, могло бы произвести тревогу и поколебать внутреннее спокойствие, приняло иное изложение, указав, что давность не покрывает вины перешедших из церкви православной в другое, хотя и пользующееся свободою богослужения в России, христианское вероисповедание, и тем менее еще преступление отпадших вовсе от веры христианской. Эта редакция перешла и в Уложение о наказаниях*(2606). Сверх сего, Государственный Совет отнес к непогашаемым давностью: 1) вступлениe заведомо в противозаконный брак; 2) присвоение не принадлежащих виновному состояния, должности, чина, ордена, почетного титула или имени, а Закон 1874 г. присоединил и 3) уклонение от воинской повинности.
Как видно из перечисленных в ст.162 Уложения о наказаниях изд. 1885 г. преступных деяний, закон хотел установить этим общее положение, что давность не распространялась на деяния, имеющие характер длящихся, в зависимости от самого юридического свойства этих деяний, а так как число таких деяний представлялось значительным, то, как это и признала наша практика*(2607), указания ст.162 имели только характер примеров.
Но вместе с тем нельзя не сказать, что само выражение закона, что на эти деяния не распространяется сила давности, представлялось совершенно неверным, а потому и само это постановление, не встречающееся в других кодексах, являлось излишним. Конечно, пока преступное деяние длится, для него не может начаться давность, так как отправной точкой ее исчисления является последний акт преступного деяния, но как скоро длящееся преступление прекратилось, а таковое прекращение возможно для всех длящихся деяний, то мы не можем приискать ни малейшего основания, почему бы они не подлежали забвению. Так смотрело на этот вопрос, в сущности, и наше право, ибо та же ст. 162 говорит, что сила давности не распространяется на отпавших от православия, как беспрерывно продолжающееся, доколе они не обратились к долгу; это подтверждается и текстом ст.185 и 188 Уложения, и так же разъяснил это положение Правительствующий Сенат (75/284, Шевцовых)*(2608). Соответственно сему действующее Уложение не упоминает более о случаях этого рода.
285. Все прочие преступные деяния погашаются давностью, но в различныесроки. Это различие вытекает из самих оснований давности, так как, например, убийство и маловажные проступки нельзя поставить наравне ни по отношению трудности их констатирования на суде, ни, в особенности, с точки зрения их забвения; но, конечно, само установление сроков как у нас, так и взападноевропейских кодексах представляется более или менее произвольным*(2609).
У нас Манифестом 1775 г. для всех деяний был установлен один общий срок - 10 лет; но в Манифесте о поединках 1787 г. встречаются давностные сроки в 2 года и даже в 1 год; Государственный Совет в 1824 г. предполагал допустить различные сроки, повысив высший до 20 лет. По Уложению о наказаниях были приняты в сем отношении две системы.
По общему правилу, сроки давности были поставлены в зависимость от назначаемых за преступные деяния наказаний, но в некоторых случаях, в виде исключения, сроки зависели от юридической характеристики преступных деяний.
В зависимость от наказаний сроки давности были поставлены по ст.158 Уложения, а именно: 10 лет - для ссылки в каторгу или на поселение в Сибирь и в Закавказье; 8 лет - для ссылки на житье в Сибирь и для отдачи в арестантские отделения; 5 лет - для ссылки на житье в отдаленные губернии, для тюрьмы, заменившей рабочий дом (30, II) и смирительный дом (30, IV), и длязаключения в крепость; 2 года - для тюрьмы простой (30, V); 6 месяцев - для ареста, денежных взысканий, выговора, замечания и внушения.
Этот перечень представлялся, очевидно, неполным, так как закон не упоминал даже о всех общих наказаниях и вовсе умалчивал о наказаниях особенных и исключительных. Но, как справедливо указал Сенат в решении 1880 г. N 54 (по Общему собранию), отсутствие такого указания не могло служить основанием к отступлению от общего коренного закона о том, что всякое преступление покрывается давностью; определение же самого срока давности в этих случаях должно было быть делаемо по силе других статей или же по общему их смыслу.
Таким образом, закон не упоминал о давности смертной казни. По проекту такое неупоминание объяснилось тем, что это наказание не погашалось давностью, но по редакции ст.161, принятой Государственным Советом, это умолчание являлось пропуском, так как, во-первых, в ст. 161 не были упомянуты некоторые государственные преступления, обложенные смертной казнью (244 1, 306, 425, 987, 1145), причем некоторые из них только приравнивались по наказуемости к деяниям, указанным в ст.241, 249 и 253, но не отождествлялись с ними; во-вторых, не были упомянуты преступления карантинные, предусмотренные в ст. 831 и 832 Уложения. Распространять на случаи этого рода действие ст.161 не было оснований, так как это постановление составляло закон исключительный; поэтому следовало признать, что в этих случаях применяется 10-летняя давность, как полагаемая для всех наказаний, соединенных с лишением всех прав состояния*(2610). Равным образом в ст. 158 не упоминалось о тюрьме, соединенной с лишением всех особенных прав, указанной в примеч. к п. V ст.30.
Наконец, по отношению к наказаниям особенным Сенат первоначально, в решении 1880 г. N 54, признал три срока давности для служебных проступков; а именно: для исключения из службы и отрешения от должности - пятилетний; для вычета из времени службы, удаления от должности и выговора с внесением в послужной список - двухлетний и для прочих взысканий - годовой, а в позднейшем решении 1888 г. N 22 (по Общему собранию) признал низшим сроком 6 месяцев для всех должностных проступков лиц административного ведомства, за которые определяется арест, денежная пеня или выговор.
Вторую группу составляли те случаи, в которых давность исчислялась не по роду наказания, а по юридическим свойствам деяния.
Сюда относились: по Уложению о наказаниях: 1) нарушения постановлений о печати, для погашения которых полагался срок годовой, причем, конечно, закон имел в виду только нарушения правил о надзоре за печатью в тесном смысле, не распространяя это правило на те преступные деяния, учиненные путем печати, на которые в главе пятой VIII раздела только делалась ссылка (ст.1004, 1021, 1022, 1026); 2) присвоение ученой или художественной собственности (ст.1683 и 1685), для которого полагался срок двухлетний, а если потерпевший находился за границей - четырехлетний; 3) неприведение судьями или другими чиновниками в надлежащее исполнение судебных решений (по делам гражданским); или неучинение нужных по установленному порядку распоряжений об объявлении сих решений и посылки следующих по оным указов - для этих случаев полагалась десятилетняя давность, исчисляемая притом с того дня, когда решение, через неисполнение его, потеряло свою силу.
