Крах русско-шведского союза

И все же над русской короной, словно заколдованной после смерти последнего московского Рюриковича, висел злой рок. Шуйским, как и Годуновым, не суждено было стать стабильной царской династией. В Москве многие, в частности видные рязанские дворяне Прокопий и Захарий Ляпуновы, потомки старинных рязанских бояр, увидели в Михаиле Скопине-Шуйском законного и достойного наследника царя Василия Шуйского, не имевшего сыновей. Прокопий чуть ли не впрямую предлагал Скопину-Шуйскому корону. Удачливого и уважаемого царского четырехюродного племянника приглашали с пира на пир. В ходе одного такого застолья, у Воротынских, молодому воеводе стало плохо, «пошла кровь носом», и, прометавшись в бреду две недели, 24-летний Михаил Васильевич Скопин-Шуйский скончался. Никто толком не знал, умер он «на перепитии» или был «изведен». Молва обвиняла в отравлении его тетку — Екатерину Григорьевну, дочь Малюты Скуратова, жену младшего брата Василия Шуйского князя Дмитрия Ивановича. Прежде именно Дмитрий Шуйский негласно считался царским наследником. В Москве многие верили этому слуху и из сторонников Шуйских превращались в их тайных упорных врагов. Подобная метаморфоза произошла с Ляпуновыми и многими другими провинциальными дворянами, оказавшимися в Москве.

Между тем в июне 1610 г. русско-шведское войско должно было выступить на помощь Смоленску, осажденному войсками Речи Посполитой. Смоленская крепость, имевшая стены толщиной 23 фута (более 6 м) и высоты такой, что штурмовые лестницы в 35 перекладин едва достигали до бруствера, продолжала отчаянно сопротивляться. Дух гарнизона и жителей, возглавляемых воеводой Шеиным, был крепок.

Войска, которые Шуйский мог использовать для выручки смолян, имели численный перевес над противником. Сигизмунд III под Смоленском располагал, по Буссову, 20 тысячами ратников[173] (в исторической литературе приводится цифра и в 30 тысяч бойцов). В то время как главнокомандующий царя Василия IV его брат Дмитрий Иванович Шуйский вел 20 тысяч русских дворян и стрельцов да от 5 до 10 тысяч немцев Делагарди и Горна. Кроме того, у воеводы Валуева, занявшего Можайск и построившего острожек на смоленской дороге у Царева-Займища, было еще 6 тысяч человек. Планировалось объединить все эти силы, что давало отличные шансы на успех. Тем более что тактикой западноевропейского боя у Сигизмунда III владел только контингент западноевропейских наемников и тяжелая польская конница (крылатые гусары). Именно немцев польский король использовал в первую очередь при штурмах Смоленска, в итоге к концу осадной эпопеи «он… потерял во время штурмов много храбрых немецких воинов, так что от всего полка едва осталось 400 человек»[174]. Большинство ратников Сигизмунда III — поляки, литовцы, черкасы — воевали, как и большинство русских, средневековым обычаем, предполагавшим прежде всего войти в чужую землю и максимально опустошить ее в «загоне», то есть при заготовке продовольствия, фуража, других припасов. Неслучайно К. Буссов среди успехов Сигизмунда III отмечает: «…какой вред за столь долгое время причинило в разных местах войско в 20 тысяч человек, легко можно догадаться»[175].

При таком соотношении сил Сигизмунда III могла спасти только надежда на неожиданность и разобщенность царских сил, что блестяще и было реализовано польским гетманом Станиславом Жолкевским. 23 июня 1610 г. у деревни Клушино русско-шведское войско, так и не дойдя до Валуева, остановилось на отдых. Разбили два лагеря: русский и немецкий. Ночного охранения выставлено не было. Шведские генералы всю ночь пировали в шатре главнокомандующего. А польский гетман Жолкевский всю ночь шел от Смоленска к Клушину. Чтобы двигаться быстрее, он оставил пехоту под крепостицей Валуева.

На рассвете 24 июня 1610 г. крылатые гусары атаковали разрозненные лагеря противника. Удар был неожиданный, но русские и немцы быстро оправились. На правом фланге пешие немцы спрятались за плетни крестьянских полей и вели мушкетный огонь. На левом полки А. Голицына и В. Бутурлина отражали наскоки гусар. Дмитрий Шуйский сидел с основными силами и бездействовал в русском лагере. Пойди он на поляков сразу, они были бы разбиты. Но Шуйский медлил. Тем временем Бутурлин получил тяжелую рану, и его полк начал отступать. За ним побежали в лес ратники Голицына. Но немцы за плетнями держались, и Жолкевский перевел на них огонь двух пушек. Немцы отступили в свой лагерь. Горн и Делагарди, оставив свою пехоту в лагере, повели в бой на помощь русским конных французских мушкетеров. Мушкетеры дали залп по противнику и стали перестраиваться, чтобы пропустить вторую линию стрелков. Тяжелая польская конница не дала закончить этот маневр, ударив в палаши. На плечах отступающих французских мушкетеров поляки ворвались в русский по-прежнему бездействующий лагерь. Там оставались еще 5 тысяч воинов и 18 пушек. Можно было контратаковать, тем более что гусары увлеклись погоней за французскими конниками. Но царский брат бездействовал.

На этом фоне в немецком лагере начался бунт. Наемники знали, что Делагарди получил от Карла IX деньги для оплаты их услуг. Солдаты стали требовать жалованье. Обещание заплатить после боя не удовлетворило их, и они принялись бить шведских офицеров, а потом они решили перейти на сторону Жолкевского — сначала немцы и французы, затем англичане, шотландцы и прочие. Сигизмунд III рассылал по России гонцов, зазывая к себе на службу тушинских поляков, литовцев, запорожскую «украйну» и немцев всех сортов. Видя измену наемников, русские начали неорганизованно отступать, неся огромные потери. Были брошены пушки, обозы и войсковая казна (ее подобрал Делагарди). Дмитрий Шуйский прискакал в Можайск босой на крестьянской лошади: сапоги и аргамака он утопил в болоте вместе с остатками своего войска.

Тем временем тушинский боярин Михаил Салтыков убедил воеводу Валуева, что теперь только воцарение королевича Владислава спасет Россию: отец королевича прекратит осаду Смоленска, вернет захваченные земли, разобьет самозванца и уйдет, оставив Московию в мире.

Во всей этой истории поражает профессиональная несостоятельность русского воинства, особенно назначенного в соответствии с законами старомосковского местничества верховного воеводы Д.И. Шуйского. Бездарность Дмитрия Шуйского и политическая наивность Валуева привели к тому, что центральная власть в Москве осталась без войска, как своего, так и наемного.

Казалось бы, все это случайности. Но случайности оформили лишь внешнюю форму крушения Шуйского. В основе же «злого рока», тяготевшего над царем Василием IV, лежала перемена международных обстоятельств, которые обрамляли русскую Смуту. Участие Карла IX в русских делах автоматически перевело Смуту из чисто внутреннего конфликта в плоскость большой геополитической игры с далеко идущими для всей Восточной и Северной Европы последствиями. Сигизмунд III, как король Речи Посполитой, не мог позволить Швеции стать монопольным лидером в этом обширном регионе мира, усилившись за счет Московии.

Международное положение России в тот момент выглядело катастрофическим. Казалось, Смута окончательно похоронила претензии Москвы на роль наследника умершей Золотой Орды в порубежье Восточной Европы и Северной Азии, которые так тщательно взращивали московские правители второй половины XV–XVI вв. Действительно, для России, ставшей полем битвы Речи Посполитой и Швеции, ее прежние имперские амбиции уступали место куда более «скромной» цели: попытке сохранить собственные территориальное единство, независимость и суверенитет.

Василий Шуйский, получивший из своего договора с Карлом IX столь неожиданный для себя оборот дел и лишившийся в результате клушинской катастрофы всяких военных сил и остатков уважения подданных, был обречен.