Послание к воспитателю

В случае с Тамарой нетрудно увидеть направленность индивидуальных переживаний в буднях детского сала. С одной сто­роны, речь идет о четкой взаимосвязи между полученными травмами и вербальным указанием на них. С другой стороны, эта взаимосвязь всплывает в свободной игровой ситуации. Игро­вые фантазии детей не конфронтировали в данной ситуации с желаниями и ожиданиями воспитателя. Таким образом, игра обязательно сразу же выявляет и проясняет смысл действий ре­бенка. Но все же можно легко представить себе, что маленькие дети постоянно заняты переработкой различных прежних столк­новений, особенно если те приводили к душевным “травмам”. Этими столкновениями могут быть как родительские программы воспитания, например, запреты и заповеди, так и их последствия, выраженные в форме повторения ранних переживаний (A. Leber et аl., 1983).

Я хотел бы привести один пример, иллюстрирующий, что в бессознательном повторении болезненных физических пережи­ваний одновременно скрываются психологическая проблема и послание ребенка к воспитателю.Эльзбе Брост, преподаватель­ница в заведении для детей с физическими отклонениями в раз­витии, рассказывает:

“Фолькер мучает более слабых детей. Вместе со своим другом он зата­щил Куно, который даже не сопротивлялся, в туалет, связал ему руки, обер­нул вокруг его шеи шнур, а конец шнура засунул ему в рот... Фолькер, перенесший уже много операций на позвоночнике, ожидает нового хирургического вмешательства. Он говорит: “Оттуда поступает наркоз, и от него можно умереть. Тогда тебя выбросят в окно” (Е. Brost, 1984, S. 89f).

Педагог Эльзбе Брост пытается помочь Фолькеру. Она пи­шет родителям о его страхах и просит не оставлять ребенка од­ного. Но они снова отправляют его в больницу и возвращаются домой.

“Фолькер перенес операцию. С облегчением я читала открытку, которую он написал мне во время летних каникул. Учить Фолькера было трудно до тех пор, пока его мучили эти скрытые страхи. Они в течение очень долгого времени не оставляли мальчика. Именно из-за этого он стремился напугать других детей. Его раздражало, что Куно не защищался. Тут он наконец-то мог насладиться властью! Но не оставался ли он при этом все той же беззащитной жертвой? Ведь на самом деле ему хотелось научиться защищать самого себя! И весь этот ужас продолжался: Куно должен был раздеться, оказаться привязанным, ему затыкался рот. Все это напоминало предопе­рационные мероприятия. Не делал ли он с Куно то, что делали с ним самим? Мы, взрослые, ничего не понимаем в этих взаимосвязях. Воспита­тельницы и я в растерянности говорили об эмоциональной холодности этих казавшихся нам садистами детей, от которых как от стенки отскакивали все упреки” (ibid., S. 90).

Рассказ о Фолькере озаглавлен “Скрытый зов о помощи”. Фолькер пытается с помощью своих действий в отношении дру­гих детей справиться с собственными переживаниями (бессозна­тельно повторяя их в игре), но вместе с тем он старается и при­влечь внимание к своей проблеме: бессилие перед всесильными, которые могли бы помочь ему справиться со страхом. Конечно, прежде всего, это его родители. Но если родители отказали ему в помощи, то кто мог бы быть для него ближе, чем воспита­тельница?

Детство воспитателя

Вероятно, в обычной педагогической практике редко можно встретить детей, которые вынуждены перерабатывать столь тя­желые травмы. Однако и “более легкие” травмы не избавляют педагога от необходимости разбираться, какие “асоциальные” формы поведения имеют свои скрытые корни в семейных отношениях, и решать, какие педагогические мероприятия имело бы смысл им противопоставить. Но может ли воспитатель произвольно “выбрать” такое мероприятие? Каждый ли воспитатель может прийти к некоторому универсальному способу восприятия определенной ситуации? Существует ли вообще педагогический профессионализм, не зависящий от индивидуального жизненного и педагогического опыта, т. е. от детства самого воспитателя?

Насколько мне известно, есть лишь несколько публикаций (см.: Н. Bruck, 1979) о значении детства воспитателя для его пе­дагогической деятельности, хотя Зигфрид Бернфельд обратил внимание на эту проблему еще в 1925 г. (S. Bernfeld, 1973). При­соединяясь к точке зрения о том, что опыт обучения со всеми жизненными переживаниями ребенка более или менее предопре­деляет содержание и формы мыслей и чувств взрослого челове­ка, а также исходя из того, что, по крайней мере, в открытую большинство взрослых рассматривают свое детство как пройден­ный этап, т. е. описывают взаимосвязи между своим детством и взрослой жизнью как малозначимые, можно обрисовать основ­ные трудности, осложняющие поиск убедительных доказательств существования “ребенка в педагогике”.

Я бы хотел попробовать показать взаимосвязь между педаго­гической ситуацией и возрождением детских фантазий и пережи­ваний на одном примере. Этот случай рассказала одна женщи­на-педагог, нуждавшаяся в консультации по поводу проблем с детьми и готовая сообщить при этом о своих собственных чувст­вах в психоаналитической супервизионной группе (С. Buttner, 1984b). Она описала следующую сцену, происшедшую в группе детей пятилетнего возраста.

Во время подготовки к чтению вслух рассказа дети рассаживаются на составленные в круг стулья. Одна из девочек, Даниэла, ложится в круг, распростерши, как младенец, руки и ноги. После первых попыток педагога не обращать внимания на Даниэлу -“младенца”, а затем с помощью всего диапазона педагогических трюков добиться, чтобы Даниэла села в круг вместе с остальными детьми, та начинает усиливать свое “младенческое” воздействие на воспитательницу. Она пихает ее ногами и громко кричит. В конце концов, Даниэла вырывается из круга и угрожает выпрыгнуть из окна, крича: “Я убью себя!” Воспитательница в полном отчаянии.

При реконструкции этой сцены на сеансе супервидения воспи­тательница вспомнила о своем типичном способе реагирования в детстве, когда она переживала болезненное чувство оставленной –без -внимания. Она со слезами рассказала, как, будучи ре­бенком, часто убегала из дома в надежде, что родители ее вер­нут. Ей удалось вспомнить и о своих суицидальных мыслях (“Тог­да они больше не смогут меня вернуть”), так как родители реа­гировали вопреки всем ее надеждам и ожиданиям. Очевидно, за­щита от наплыва этих болезненных воспоминаний во время той ситуации в круге “ослепила” ее и не позволила увидеть и понять реакции Даниэлы и затем поступить “правильным образом”.