2013-12-28
827
Способы передачи событийных элементов
Событийные элементы могут быть переданы номинативно, деталью (сжато) и развернуто.
Единичное действие передается обычно номинативно. Например, в очерке Анатолия Медникова «Суровцев и другие» («Москва»: Избранное, 1957 1982. М., 1983. С. 386-398) рассказывается о московском строителе Анатолии Михеевиче Суровцеве. Вот начало текста: Как обычно, Суровцев рано утром уехал на работу. Уехал – это единичное действие героя, переданное номинативно: оно названо – и никак не развернуто. Но в некоторых случаях особой смысловой нагрузки такое действие может развертываться в картинку. Обратимся к очерку Евгения Дворникова «Хмель тайги» (Правда. 1982. 19 июля). Герой его охотник Дьячков характеризуется автором так: В его несуетных движениях было что-то подчеркнуто основательное, домовито-хозяйское… Все это Юрий Федотович проделывал молча, словно под диктовку порядка, предписанного даже не им самим, а кем-то свыше. Такое впечатление складывается у автора при первой встрече с героем, но еще до авторского вывода возникает оно у читателя, наблюдающего, как герой умывается:
Дьячков умывался. Посреди комнаты на табурете стоял таз, согнувшись над ним, хозяин смачно забрасывал себе на плечи и шею намыленные ладони, чуть покрякивая от приятного распара.
По реальному статусу в тексте это единичное действие (не период и не эпизод), но оно не просто названо («умывание»), а нарисовано в силу характерологической важности и композиционной значимости (первая встреча повествователя и героя).
Периоды и эпизоды также передаются разными способами. В уже цитированном очерке А.Медникова «Суровцев и другие» использовано номинативное представление периода:
«Развод» – звучало слово как военное и придавало обычной рабочей пересменке значение некой приподнятости. Суровцеву и другим монтажникам, служившим в армии, слово это напоминало ритуал развода караула на дежурство или охрану постов. На стройке каждое утро, провожая ночную смену и встречая утреннюю, бригадиры тоже «разводили на посты», только это были рабочие места монтажников и бетонщиков, крановщиков и штукатуров.
Обозначен период службы в армии, он просто назван, больше в тексте о нем ничего не сообщается. Покажем также сжатую передачу эпизода и развернутую - периода на примере очерка Г.Бочарова «Выход один: жизнь»:
Сжатый эпизод:
Спасибо всем и каждому, - сказал Анохин перед своим первым «послеоперационным» вылетом. – Спасибо за поддержку.
Затем идет развернутый период: С этого времени начинается серия анохинских испытаний, поставивших его вскоре в один ряд с крупнейшими летчиками ХХ века. Испытания на прочность, взлеты «МИГа-19» с катапульты, фигуры высшего пилотажа на предельно низких высотах и так далее и тому подобное. Все почести и самые высокие правительственные награды получены Анохиным именно в этот период жизни.
И заканчивается прерванный эпизод: Хорошая машина, - сказал он, приземляя в тот незабываемый день свой новый самолет. – Интересно будет работать.
Сам эпизод полета опущен, даны лишь начало и конец его (хотя мы знаем, как подробно и интересно умеет Г.Бочаров описывать полеты). Период изображен как цепочка номинативно поданных эпизодов, каждый из которых мог бы быть развернут в картинку. Все вместе приводит к сжатию времени, в несколько газетных строк прессуются годы жизни героя.
Время в тексте может выражаться понятийно-логически (концептуально) и изобразительно. Художественно-публицистические тексты, конечно, чаще отражают время концептуально, то сеть общеупотребительными средствами фиксируют «дату» и длительность события и процесса. Обратимся к тому же очерку о строителе Суровцеве: Заговорили о делах текущих, но и вспомнили лето 1969 года, большой жилой массив в Вишняках-Владычино (назван период, имеется в виду время строительства массива, обозначена дата); Первые два года мне было очень тяжело (обозначен период – начало работы героя на стройке, указана длительность); Вернемся к этому десятилетию. В вашей рабочей жизни оно было бурным, насыщенным событиями, и если согласитесь, то и счастливым (назван период, указана его длительность). Фиксация может быть и приблизительной (несколько лет назад, давно, долго, быстро, моментально). Важно, что это просто фиксация, не привлекаются никакие средства, которые были бы призваны воздействовать на эмоции и воображение читателя.
Переходим к описанию экспрессивных способов подачи времени. В художественно-публицистических текстах развитие события или явления может изображаться. В этом случае временн а я характеристика действия – важное его качество, и на ее изображение автор обращает большое внимание, подчеркивая стремительность или, напротив, неторопливость действия.
Время этапов действия может подчеркиваться с помощью заголовков частей, на которые разделен текст. Например, в очерке Г.Бочарова «Риск» (Литературная газета. 1983. 5 янв.) о спасении самолета, у которого заклинило ручку, в заголовки введена градация: «Минуты решений», «Минуты снижения», «Минуты манёвра», «Секунды посадки», «Секунды кризиса», «Миг победы». Заголовок послесловия «Годы» вступает в контраст с цепочкой предшествующих заглавий и ясно говорит о смене темы.
Указание на точное время изображаемого события может даваться в тексте и мотивироваться как записи в дневнике, служебном журнале и т.п. В любом случае такая сюжетная мотивировка выделяет данные временн ы е элементы, обращают на них внимание читателя. Временн ы е указатели изобразительного характера вводятся в составе экспрессивного приема. Сами приемы многообразны, но в основе их лежит повтор, ритмизующий текст и подчеркивающий временн у ю деталь. Например, Я.Голованов в очерке «Бегство от чуда» (Комс. правда. 1979. 14 марта) дает даты жизни А.Эйнштейна на фоне меняющегося портрета (в 24 года, в 26, 36, 40 и 70 лет). Течение жизни героя именно рисуется публицистом. Иного типа повтор использован в очерке того же публициста «Слово после казни» (Комс. правда. 1978. 31 окт.) о последних днях жизни Н.И.Кибальчича:
Волновал его не вопрос: «быть или не быть?». Он знал, что «не быть». Волновало только – как долго осталось «быть»? Успеет ли? Сколько дней подарит ему камера смертника во внутренней тюрьме Петербургского жандармского управления? Он не знал. Дней этих было семнадцать…; Он очень торопился, понимал: дней его жизни осталось немного, не знал, сколько, но немного. А осталось их одиннадцать…; Он ждал потому, что времени оставалось мало. Осталось восемь дней; Уже на часы шел счет. Жизни Кибальчичу оставалось три дня.
Такое изображение времени тесно связано с образом повествователя. В очерках вырисовывается повествователь-рассказчик, из наших дней смотрящий на жизнь героев. Каждый отраженный момент поэтому предстает с двух точек зрения – с позиции героя, не знающего точного хода события, и с позиции автора, знающего этот ход.
Широко использует повтор, а нередко и переплетение повторов Г.Бочаров, публицист, который изображению времени уделяет особое внимание, можно сказать, что он экспериментирует с данной текстовой категорией. Покажем изображение хода события в очерке Г.Бочарова «Решение» (1980 г. Всего одна жизнь. М., 1984. С. 127-144). В очерке рассказывается о спасении шахтеров из-под завала в шахте. Вначале очень интересно описывается, как было найдено решение. А затем автор переходит к изображению действий спасателей. Суть решения – «скоростная проходка узкого гезенка», то есть, как поясняет автор в сноске, «подземной вертикальной горной выработки, не имеющей выхода на поверхность». У спасателей в запасе восемь суток – столько времени человек может продержаться под землей, а при обычной проходке на гезенк требуется более двадцати суток. Следовательно, ход должен быть максимально узким, а работу нужно вести вручную, круглосуточно, не останавливаясь ни на минуту. И вот текст подчиняется ритму этих восьми суток. Повторяются указания на количество истекших суток и вводятся неполные повторы описания этапов процесса – проходки гезенка. Мы приведем обширный (хотя и с большими пропусками) фрагмент очерка, чтобы продемонстрировать прием двойного повтора. Кроме того, желательно, чтобы читатель обратил внимание на синтаксис. Объемные синтаксические конструкции в художественной речи не такая уж редкость. Но журналистский очерковый текст не балует адресата изысками вроде предложения в полстраницы. Поэтому, если уж публицист вводит такую конструкцию, то совершенно очевидна ее большая смысловая нагрузка. Итак, вначале текст:
Работы начались без задержки. Темп был взят высочайший. Горячий отбойный молоток меняли на остывший, и на это не уходило даже минуты, лишь 10-15 секунд, грохот стоял пулеметный, словно на узком учебном полигоне в горной долине, и пыль кружилась в белом свете ламп, не оседая и не исчезая, как поднятая ветром сажа, и осколки угля время от времени пронизывали пыль болидами, и шланг, извиваясь между людьми, подавал свежий воздух, и негде было повернуться, пот разъедал и заливал глаза, но руки были заняты, кулаком не протрешь, а те капли, что скатывались к губам, тоже нельзя было вытереть и даже сдуть, потому что, смешанные с пылью, они образовывали грязную толстую кору, и лицо превращалось в тяжелую маску, а на зубах уголь хрустел, как стекло, и к этому надо было привыкать и терпеть, мышцы рук и спины наливались чугунной тяжестью, и эта тяжесть, соединяясь с металлом отбойного механизма, переходила в него, давила на него и не давала передышки, как будто молоток был так же вынослив, как человек, и так же упорен и устремлен, как человек, и когда молоток подводил и задыхался в беспрерывном сражении с твердью, его заменяли, но сами люди поступали иначе – они меняли друг друга лишь в точно установленное время: Вахненко сменял Ткачева, Губицкий – Орехова, Стрельник – Панарина, Жучков – Кошеля, Артеменко – Дробовича, и работа продолжалась из минуты в минуту, из часа в час, и часы все удлинялись, как вечерние тени, и становились неделимыми, измеряемые уже не минутами и секундами, а только усилиями. Начались драматические подземные гонки с каменными препятствиями. <…> В первые 24 часа было пройдено не 16, а 20 метров. 20! <...>Когда молоток подводил, его заменяли, но сами люди поступали иначе, они меняли друг друга лишь в точно установленное время: Бертулиса сменял Ефременко, Хилюка – Голышев, Цымбалайтиса – Туз, Боровых – Зозулинский, и работа продолжалась из минуты в минуту, из часа в час, и часы все удлинялись, как вечерние тени, и становились неделимыми, измеряемые уже не минутами и секундами, а только усилиями. Вторые сутки: 20 метров! За двое суток – 40 метров. Воды не было. А ниши оказывались пустыми. <…>Третьи сутки – новые 20 метров! Ниши пусты. <…> Четвертые сутки – проходка рекордная, ниши пусты. <…> Шестые сутки – ниши пустые. Пустые. Крохотная пустота, равная безграничной пустоте. <…>Все под землей повторялось в точности и в повторениях длилось, и каждое движение шести суток было похоже на другой движение, как правда похожа на правду, а гром – на гром, а пот – на пот и как один человек похож на другого, когда их связывает только одно: борьба за чью-то жизнь. <…> Седьмое утро было похоже на шестое <…> В 1.20 ночи, на восьмые сутки, они услышали голос Володи Марченко <…> Отбойный молоток загремел снова – до Шмакова оставалось еще 14 часов ходу…
Это переплетение повторов (как удары маятника – фиксация количества истекших суток, как сигнал неудачи и в то же время возобновления действия – констатация «Ниши пусты») и синтаксис («беспрерывная череда» – через запятую – коротких предложений, фиксирующих действия и состояние спасателей) – все это передает бешеный ритм не прекращающейся ни на минуту работы.
Однако в описываемом событии две стороны. Мы показали только одну – работу спасателей. Но автор не забывает и о второй – о спасаемых. У спасателей время катастрофически стремительно. У спасаемых время катастрофически неподвижно. Это время без счета:
Шмаков запомнил момент раскола кровли… Но собственный прыжок в спасательное пространство ниши он не помнил. Грохот обвала опрокинул его сознание, и способность ощущать себя живым вернулась к нему лишь спустя несколько минут, а может, и часов; Счет времени был окончательно потерян; аккумулятор Марченко сел. Время остановилось: в темноте время не знало, куда идти.
На этом временн о м контрасте и построено событие в очерке.
Мы говорили о публицистах, по-особому внимательных к времени, к его изображению в тексте. Но ведь бывают и такие эпохи. Посмотрим на публикации периода Великой Отечественной войны, только на заголовки: «Половодье в декабре» (Е.Воробьев); «20 апреля 1942 года», «24 ноября 1942 года», «2 сентября 1943 года», «27 апреля 1945 года» (И.Эренбург); «Июль 1943 года» (В.Гроссман); «Привет 1945-му – году Победы!» (В.Вишневский); «Зимой сорок третьего», «Июнь – декабрь» - очерк опубликован 31 декабря 1941 г. (К.Симонов). В книге К.Симонова «Незадолго до тишины» (М., 1974) все главы включают обозначения дат, например: «Записная книжка за 10.3.45», «Записная книжка за 12.3.45», «Записная книжка за 14.3.45» и две последние – «Записная книжка за 1 и 2.4.45», «Дневниковые записи за 30.4 – 10.5.45». И разве случайно роман Владимира Богомолова назван «В августе сорок четвертого…»? Кстати уж напомним очерки Льва Толстого «Севастополь в декабре месяце», «Севастополь в мае», «Севастополь в августе 1855 года», а Н.Г.Гарин-Михайловский в мае – октябре 1904 года публикует в московской газете «Новости дня» «Дневник во время войны», где эпизоды естественно отмечены датами: «28 апреля 1904 г. Волга», «24 апреля», «Байкал. 10 мая», «Ляоян, 24 мая», «Мукден, 14 июня», «Янтай, 21 августа».
Таким образом, в художественно-публицистических текстах возможно нейтральное (чисто информативное) и экспрессивное отражение времени. В целях последнего привлекаются разнообразные текстовые приемы как на композиционном, так и на языковом уровне. Повтор, заголовки частей, символизация детали, призванной обозначить время (портрет героя, например), - все это вносит в текст выразительный ритм, углубляет содержание. Вместе с тем все это требует еще при сборе материала обращать внимание на временн ы е характеристики фактов.
