Джеймс Джойс. Портрет художника в юности 2 страница

1 степень нарушения – способность к выполнению трудовой деятельности в обычных условиях труда при снижении тяжести, квалификации, напряженности и/или уменьшении объема работы, неспособность продолжать работу по основной профессии при сохранении возможности в обычных условиях выполнять трудовую деятельность более низкой квалификации

2 степень нарушения – способность к выполнению трудовой деятельности в специально созданных условиях труда, с использованием вспомогательных технических средств и/или с помощью других лиц

Степени выраженности показателей стойких нарушений функций организма при их оценке:

1 степень – незначительные нарушения

2 степень – умеренные нарушения

3 степень – выраженные нарушения

4 степень – значительно выраженные нарушения

Степень ограничения жизнедеятельности – это величина отклоненияотнормы деятельности вследствие нарушения основных функций организма, здоровья, соответствующей определенному периоду (возрасту) биологического развития человека

Степень ограничения функций организма – 1) комплексная оценка различных качественных и количественных показателей, характеризующих стойкое нарушение функций организма,

2) величина отклонения от нормы деятельности человека вследствие нарушения основных функций организма, здоровья

Цель реабилитации:

- восстановление социального статуса инвалида

- достижение им материальной независимости

- социальная адаптация путем интеграции его в общество

Экспертно-реабилитационная диагностика - процесс распознавания болезни и оценка индивидуальных биологических и социальных особенностей субъекта, включающий целенаправленное обследование, истолкование полученных результатов и их обобщение в виде диагноза

----------------------------------------------------------------------- James Joyce. A Portrait of the Artist as a Young Man. Пер. - М.Богословская-Боброва. М., "Терра", 1997. OCR & spellcheck by HarryFan, 24 November 2000 ----------------------------------------------------------------------- Et ignotas animum dimittil in artes. [И к ремеслу незнакомому дух устремил (лат.)] Овидий. Метаморфозы, VIII, 18 Однажды, давным-давно, в старое доброе время, шла по дороге коровушкаМу-му, шла и шла и встретила на дороге хорошенького-прехорошенькогомальчика, а звали его Бу-бу... Папа рассказывал ему эту сказку, папа смотрел на него через стеклышко.У него было волосатое лицо. Он был мальчик Бу-бу. Му-му шла по дороге, где жила Бетти Берн: онапродавала лимонные леденцы. О, цветы дикой розы На зеленом лугу. Он пел эту песню. Это была его песня. О, таритатам лозы... Когда намочишь в постельку, сначала делается горячо, а потом холодно.Мама подкладывает клеенку. От нее такой чудной запах. От мамы пахнет приятнее, чем от папы. Она играет ему на роялематросский танец, чтобы он плясал. Он плясал: Тра-ля-ля, ля-ля. Тра-ля-ля, тра-ля-ля-ди. Тра-ля-ля, ля-ля. Тра-ля-ля, ля-ля. Дядя Чарльз и Дэнти хлопали в ладоши. Они старее папы и мамы, но дядяЧарльз еще старее Дэнти. У Дэнти в шкафу две щетки. Щетка с коричневой бархатной спинкой в честьМайкла Дэвитта, а щетка с зеленой бархатной спинкой в честь Парнелла.Дэнти давала ему мятный леденец всякий раз, когда он приносил ей бумажнуюсалфетку. Вэнсы жили в доме семь. У них другие папы и мамы. Это папа и мамаЭйлин. Когда они вырастут большие, он женится на Эйлин. Он спрятался подстол. Мама сказала: - Проси прощенья, Стивен. Дэнти сказала: - А не попросишь, прилетит орел и выклюет тебе глаза. И выклюет тебе глаза, Проси прощенья, егоза, Проси прощенья, егоза, И выклюет тебе глаза. Проси прощенья, егоза, И выклюет тебе глаза, И выклюет тебе глаза, Проси прощенья, егоза. На больших спортивных площадках толпились мальчики. Все кричали, ивоспитатели их громко подбадривали. Вечерний воздух был бледный ипрохладный, и после каждой атаки и удара футболистов лоснящийся кожаныйшар, как тяжелая птица, взлетал в сером свете. Он топтался в самом хвостесвоей команды, подальше от воспитателя, подальше от грубых ног, и время отвремени делал вид, что бегает. Он чувствовал себя маленьким и слабым средитолпы играющих, и глаза у него были слабые и слезились. Роди Кикем нетакой: он будет капитаном третьей команды, говорили мальчики. Роди Кикем хороший мальчик, а Вонючка Роуч - противный. У Роди Кикемащитки для ног в шкафу в раздевалке и корзинка со сладостями в столовой. УВонючки Роуча огромные руки. Он говорит, что постный пудинг - это месиво вжиже. А как-то раз он спросил: - Как тебя зовут? Стивен ответил: - Стивен Дедал. А Вонючка Роуч сказал: - Что это за имя? И когда Стивен не нашелся, что ответить, Вонючка Роуч спросил: - Кто твой отец? Стивен ответил: - Джентльмен. Тогда Вонючка Роуч спросил: - А он не мировой судья? Он топтался в самом хвосте своей команды, делая иногда короткиеперебежки. Руки его посинели от холода. Он засунул их в боковые карманысвоей серой подпоясанной куртки. Пояс - это такая штука над карманами. Авот в драке о тех, кто победил, говорят: за пояс заткнул. Как-то один мальчик сказал Кэнтуэллу: - Я бы тебя мигом за пояс заткнул. А Кэнтуэлл ответил: - Поди тягайся с кем-нибудь еще. Попробуй-ка Сесила Сандера за поясзаткнуть. Я посмотрю, как он тебе даст под зад. Так некрасиво выражаться. Мама сказала, чтобы он не водился с грубымимальчиками в колледже. Мама такая красивая. В первый день в приемной замкаона, когда прощалась с ним, слегка подняла свою вуаль, чтобы поцеловатьего, и нос и глаза у нее были красные. Но он притворился, будто незамечает, что она сейчас расплачется. Мама красивая, но когда она плачет,она уже не такая красивая. А папа дал ему два пятишиллинговика - пусть унего будут карманные деньги. И папа сказал, чтобы он написал домой, еслиему что-нибудь понадобится, и чтобы он ни в коем случае не ябедничал натоварищей. Потом у двери ректор пожал руки папе и маме, и сутана егоразвевалась на ветру, а коляска с папой и мамой стала отъезжать. Онимахали руками и кричали ему из коляски: - Прощай, Стивен, прощай. - Прощай, Стивен, прощай. Вокруг него началась свалка из-за мяча, и, страшась этих горящих глаз игрязных башмаков, он нагнулся и стал смотреть мальчикам под ноги. Онидрались, пыхтели, и ноги их топали, толкались и брыкались. Потом желтыеботинки Джека Лотена наподдали мяч и все другие ботинки и ноги ринулись заним. Он пробежал немножко и остановился. Не стоило бежать. Скоро всепоедут домой. После ужина, в классе, он переправит число, приклеенное унего в парте, с семидесяти семи на семьдесят шесть. Лучше бы сейчас быть в классе, чем здесь, на холоде. Небо бледное ихолодное, а в главном здании, в замке, огни. Он думал, из какого окнаГамильтон Роуэн бросил свою шляпу на изгородь и были ли тогда цветочныеклумбы под окнами. Однажды, когда он был в замке, тамошний служительпоказал ему следы солдатских пуль на двери и дал ореховый сухарик, какиеедят в общине. Как хорошо и тепло смотреть на огни в замке. Совсем как вкнижке. Может быть, Лестерское аббатство было такое. А какие хорошие фразыбыли в учебнике д-ра Корнуэлла. Они похожи на стихи, но это толькопримеры, чтобы научиться писать правильно: Уолси умер в Лестерском аббатстве, Где погребли его аббаты, Растения съедают черви, Животных съедает рак. Хорошо бы лежать сейчас на коврике у камина, подперев голову руками, идумать про себя об этих фразах. Он вздрогнул, будто по телу пробежалахолодная липкая вода. Подло было со стороны Уэллса столкнуть его в очкоуборной за то, что он не захотел обменять свою маленькую табакерку наигральную кость, которой Уэллс выиграл сорок раз в бабки. Какая холодная илипкая была вода! А один мальчик раз видел, как большая крыса прыгнула вжижу. Мама с Дэнти сидели у камина и дожидались, когда Бриджет подаст чай.Мама поставила ноги на решетку, и ее вышитые бисером ночные туфлинагрелись, и от них так хорошо и тепло пахло. Дэнти знала массу всякихвещей. Она учила его, где находится Мозамбикский пролив, и какая самаядлинная река в Америке, и как называется самая высокая гора на Луне. ОтецАрнолл знает больше, чем Дэнти, потому что он священник, но папа и дядяЧарльз оба говорили, что Дэнти умная и начитанная женщина. А иногда Дэнтиделала такой звук после обеда и подносила руку ко рту: это была отрыжка. Голос с дальнего конца площадки крикнул: - Все домой! Потом голоса из младших и средних классов подхватили: - Домой! Все домой! Мальчики сходились со всех сторон раскрасневшиеся и грязные, и он шагалсреди них, радуясь, что идут домой. Роди Кикем держал мяч за скользкуюшнуровку. Один мальчик попросил поддать еще напоследок, но он шел себе идаже ничего не ответил. Саймон Мунен сказал, чтобы он этого не делал, таккак на них смотрит надзиратель. Тогда тот мальчик повернулся к СаймонуМунену и сказал: - Мы все знаем, почему ты так говоришь. Ты известный подлиза. Какое странное слово "подлиза". Мальчик обозвал так Саймона Муненапотому, что Саймон Мунен связывал иногда фальшивые рукава на спиненадзирателя Макглэйда, а тот делал вид, что сердится. Противный звук уэтого слова. Однажды он мыл руки в уборной гостиницы на Уиклоу-стрит, апотом папа вынул пробку за цепочку и грязная вода стала стекать черезотверстие в раковине. А когда она вся стекла потихоньку, отверстие враковине сделало такой звук: _длизс_. Только громче. Он вспоминал это и белые стены уборной, и ему делалось сначала холодно,а потом жарко. Там было два крана, которые надо было повернуть, и тогдашла вода холодная и горячая. Ему сделалось сначала холодно, а потомчуть-чуть жарко. И он видел слова, напечатанные на кранах. В этом что-тобыло чудное. В коридоре был тоже холодный воздух. Он был сыроватый и чудной. Носкоро зажгут газ, и он будет тихонечко так петь, точно какую-то песенку.Все одну и ту же, и, когда мальчики не шумят в рекреационном зале, ееслышно. Урок арифметики начался. Отец Арнолл написал на доске трудный пример исказал: - Ну, кто победит? Живей, Йорк! Живей, Ланкастер! Стивен старался изо всех сил, но пример был очень трудный, и он сбился.Маленький шелковый значок с белой розой, приколотый к его куртке на груди,начал дрожать. Он был не очень силен в арифметике, но старался изо всехсил, чтобы Йорки не проиграли. Отец Арнолл сделал очень строгое лицо, ноон вовсе не сердился, он смеялся. Вдруг Джек Лотен хрустнул пальцами, иотец Арнолл посмотрел в его тетрадку и сказал: - Верно. Браво, Ланкастер! Алая роза победила. Не отставай, Йорк! Ну-каподнатужьтесь. Джек Лотен поглядывал на них со своего места. Маленький шелковый значокс алой розой казался очень нарядным на его синей матроске. Стивенпочувствовал, что его лицо тоже покраснело, когда он вспомнил, какмальчики держали пари, кто будет первым учеником: Джек Лотен или он. Былинедели, когда Джек Лотен получал билет первого ученика, а были недели,когда он получал билет первого ученика. Его белый шелковый значок дрожал идрожал все время, пока он решал следующий пример и слушал голос отцаАрнолла. Потом все его рвение пропало и он почувствовал, как лицо у негосразу похолодело. Он подумал, что оно, должно быть, стало совсем белым,раз так похолодело. Он не мог решить пример, но это было не важно. Белыерозы и алые розы: какие красивые цвета! И билеты первого, второго итретьего ученика тоже очень красивые: розовые, бледно-желтые и сиреневые.Бледно-желтые, сиреневые и розовые розы тоже красивые. Может быть, дикиерозы как раз такие; и ему вспомнилась песенка о цветах дикой розы назеленом лугу. А вот зеленых роз не бывает. А может быть, где-нибудь насвете они и есть. Раздался звонок, и все классы потянулись один за другим по коридорам встоловую. Он сидел и смотрел на два кусочка масла у своего прибора, но немог есть липкий хлеб. И скатерть была влажная и липкая. Но он проглотилзалпом горячий жидкий чай, который плеснул ему в кружку неуклюжийслужитель в белом фартуке. Вонючка Роуч и Сорин пили какао, которое имприсылали из дома в жестяных коробках. Они говорили, что не могут питьэтот чай, он как помои. У них отцы - мировые судьи, говорили мальчики. Все мальчики казались ему очень странными. У них у всех были папы имамы и у всех разные костюмы и голоса. Ему так хотелось очутиться дома иположить голову маме на колени. Но это было невозможно, и тогда емузахотелось, чтобы игры, уроки и молитвы уже кончились и он бы лежал впостели. Он выпил еще кружку горячего чая, а Флеминг спросил: - Что с тобой? У тебя что-нибудь болит? - Я не знаю, - сказал Стивен. - Наверное, живот болит, - сказал Флеминг, - от этого ты и бледныйтакой. Ничего, пройдет. - Да, - согласился Стивен. Но у него болел не живот. Он подумал, что у него болит сердце, еслитолько это место может болеть. Флеминг очень добрый, что спросил его. Емухотелось плакать. Он положил локти на стол и стал зажимать, а потомоткрывать уши. Тогда всякий раз, как он открывал уши, он слышал шум встоловой. Это был такой гул, как от поезда ночью. А когда он зажимал уши,гул затихал, как будто поезд входил в туннель. В ту ночь в Долки поездгудел вот так, а потом, когда он вошел в туннель, гул затих. Он закрылглаза, и поезд пошел - гул, потом тихо, снова гул - тихо. Приятно слышать,как он гудит, потом затихает, и вот опять выскочил из туннеля, гудит,затих. Потом мальчики с первого ряда построились и пошли по дорожке посредистоловой, Падди Рэт, и Джимми Маги, и испанец, которому разрешалось куритьсигары, и маленький португалец, который ходил в шерстяном берете. Потомстолы следующего ряда и потом третьего ряда. И у каждого мальчика быласвоя, особенная походка. Он сидел в углу рекреационной, делая вид, что следит за игрой в домино,и раз или два ему удалось услышать песенку газа. Надзиратель стоял у дверис мальчиками, и Саймон Мунен завязывал узлом его фальшивые рукава. Онрассказывал им что-то о Таллабеге. Потом он отошел от двери, а Уэллс подошел к Стивену и спросил: - Скажи-ка, Дедал, ты целуешь свою маму перед тем, как лечь спать? - Да, - ответил Стивен. Уэллс повернулся к другим мальчикам и сказал: - Слышите, этот мальчик говорит, что он каждый день целует свою мамуперед тем, как лечь спать. Мальчики перестали играть и все повернулись и засмеялись. Стивенвспыхнул под их взглядами и сказал: - Нет, я не целую. Уэллс подхватил: - Слышите, этот мальчик говорит, что он не целует свою маму перед тем,как лечь спать. Все опять засмеялись. Стивен пытался засмеяться вместе с ними. Онпочувствовал, что ему стало сразу жарко и неловко. Как же надо былоответить? Он ответил по-разному, а Уэллс все равно смеялся. Но Уэллс,верно, знает, как надо ответить, потому что он в третьем классе. Онпопробовал представить себе мать Уэллса, но боялся взглянуть Уэллсу влицо. Ему не нравилось лицо Уэллса. Это Уэллс столкнул его накануне в очкоуборной за то, что он не захотел обменять свою маленькую табакерку на егоигральную кость, которой он сорок раз выиграл в бабки. Это было подло сего стороны, все мальчики так говорили. А какая холодная и тинистая былавода! А один мальчик раз видел, как большая крыса прыгнула - плюх! - прямов жижу. Холодная тина проползла по его телу, и, когда прозвонил звонок назанятия и классы потянулись из рекреационной залы, он почувствовал, какхолодный воздух в коридоре и на лестнице забирается ему под одежду. Он всееще думал, как нужно было ответить. Правильно это или неправильно -целовать маму? Что значит целовать? Поднимешь вот так лицо, чтобы сказатьмаме "спокойной ночи", а мама наклонит свое. Это и есть целовать. Мамаприжимала губы к его щеке, губы у нее мягкие, и они чуть-чуть холодили егощеку и издавали такой коротенький тонкий звук: пц. Зачем это людиприкладываются так друг к другу лицами? Усевшись на свое место, он открыл крышку парты и переправил число,приклеенное внутри, с семидесяти семи на семьдесят шесть. Рождественскиеканикулы были еще так далеко, но когда-нибудь они придут, потому что ведьЗемля все время вертится. На первой странице его учебника географии была нарисована Земля.Большой шар посреди облаков. У Флеминга была коробка цветных карандашей, иоднажды вечером во время пустого урока Флеминг раскрасил Землю зеленым, аоблака коричневым. Это вышло, как две щетки у Дэнти в шкафу; щетка сзеленой бархатной спинкой в честь Парнелла и щетка с коричневой бархатнойспинкой в честь Майкла Дэвитта. Но он не просил Флеминга раскрашивать втакие цвета. Флеминг сам так сделал. Он открыл географию, чтобы учить урок, но не мог запомнить названий вАмерике. Все разные места с разными названиями. Все они в разных странах,а страны на материках, а материки на Земле, а Земля во Вселенной. Он опять открыл первую страницу и прочел то, что когда-то написал наэтом листе: вот он сам, его фамилия и где он живет. Стивен Дедал Приготовительный класс Клонгоуз Вуд Колледж Сэллинз Графство Килдер Ирландия Европа Земля Вселенная. Это было написано его рукой, а Флеминг однажды вечером в шутку написална противоположной странице: Стивен Дедал я зовусь, Мой народ - ирландский. Я в Клонгоузе учусь, А когда-нибудь буду в кущах райских. Он прочел стихи наоборот, но тогда получились не стихи. Тогда онпрочитал снизу вверх всю первую страницу и дошел до своего имени. Вот этоон сам. И он опять прочел все сверху вниз. А что после Вселенной? Ничего.Но, может быть, есть что-нибудь вокруг Вселенной, что отмечает, где онакончается и с какого места начинается это ничего? Вряд ли оно отгороженостеной; но, может быть, там идет вокруг такой тоненький ободок. Все ивезде - как это? - даже подумать нельзя. Такое под силу только Богу. Онпопытался представить себе эту огромную мысль, но ему представлялся толькоБог. Бог - так зовут Бога, так же как его зовут Стивен. Dieu - так будетБог по-французски, и так тоже зовут Бога, и, когда кто-нибудь молится Богуи говорит Dieu, Бог сразу понимает, что это молится француз. Но хотя уБога разные имена на разных языках и Бог понимает все, что говорят люди,которые молятся по-разному на своих языках, все-таки Бог всегда остаетсятем же Богом, и его настоящее имя Бог. Он очень устал от этих мыслей. Ему казалось, что голова у негосделалась очень большой. Он перевернул страницу и сонно посмотрел накруглую зеленую Землю посреди коричневых облаков. Он начал раздумывать,что правильнее - стоять за зеленый цвет или за коричневый, потому чтоДэнти однажды отпорола ножницами зеленый бархат со щетки, которая была вчесть Парнелла, и сказала ему, что Парнелл - дурной человек. Он думал -спорят ли теперь об этом дома? Это называлось политикой. И было двестороны: Дэнти была на одной стороне, а его папа и мистер Кейси - надругой, но мама и дядя Чарльз не были ни на какой стороне. Каждый день проэто что-нибудь писали в газетах. Его огорчало, что он не совсем понимает, что такое политика, и незнает, где кончается Вселенная. Он почувствовал себя маленьким и слабым.Когда еще он будет таким, как мальчики в классе поэзии и риторики? У нихголоса как у больших и большие башмаки, и они проходят тригонометрию. Доэтого еще очень далеко. Сначала будут каникулы, а потом следующий семестр,а потом опять каникулы, а потом опять еще один семестр, а потом опятьканикулы. Это похоже на поезд, который входит и выходит из туннеля, и ещепохоже на шум, если зажимать, а потом открывать уши в столовой. Семестр -каникулы; туннель - наружу; гул - тихо; как это еще далеко! Хорошо быскорей в постель и спать. Вот только еще молитва в церкви - и в постель.Его зазнобило, и он зевнул. Приятно лежать в постели, когда простынинемножко согреются. Сначала, как залезешь под одеяло, они такие холодные.Он вздрогнул, представив себе, какие они холодные. Но потом они становятсятеплыми, и тогда можно заснуть. Приятно чувствовать себя усталым. Он опятьзевнул. Вечерние молитвы - и в постель; он потянулся, и опять емузахотелось зевнуть. Приятно будет через несколько минут. Он почувствовал,как тепло ползет по холодным шуршащим простыням, все жарче, жарче, покаего всего не бросило в жар и не стало совсем жарко, и все-таки егочуть-чуть знобило и все еще хотелось зевать. Прозвонил звонок на вечерние молитвы, и они пошли парами всем классомвниз по лестнице и по коридорам в церковь. Свет в коридорах тусклый, и вцеркви свет тусклый. Скоро все погаснет и заснет. В церкви холодный,ночной воздух, а мраморные колонны такого цвета, как море ночью. Морехолодное и днем и ночью, но ночью оно холодней. У мола, внизу, около ихдома, холодно и темно. А дома уж кипит на огне котелок, чтобы варить пунш. Священник читал молитвы у него над головой, и память его подхватываластих за стихом: Господи! Отверзи уста наши, И уста наши возвестят хвалу Твою, Поспеши, Боже, избавить нас Поспеши, Господи, на помощь нам. В церкви стоял холодный, ночной запах. Но это был святой запах. Он непохож на запах старых крестьян, которые стояли на коленях позади них вовремя воскресной службы. То был запах воздуха, и дождя, и торфа, и грубойткани. Но крестьяне были очень благочестивые. Они дышали ему в затылок ивздыхали, когда молились. Они живут в Клейне, сказал один мальчик. Тамбыли маленькие домики, и он видел женщину, которая стояла у полуоткрытойдвери с ребенком на руках, когда они ехали мимо из Сэллинза. Приятно былобы поспать одну ночь в этом домике около очага с дымящимся торфом втемноте, освещенной тлеющим жаром, в теплой полутьме вдыхая запахкрестьян, запах дождя, торфа и грубой ткани. Но как темно на дороге средидеревьев! Страшно заблудиться в темноте! Ему стало страшно, когда он обэтом подумал. Он услышал голос священника, произносившего последнююмолитву. Он тоже стал молиться, думая все время о темноте там, снаружи,среди деревьев. "Посети, Господи, обитель сию и избави нас от всех козней лукавого, даохранят нас святые ангелы Твои и благодать Господа нашего Иисуса Христа дапребудет с нами. Аминь". Пальцы его дрожали, когда он раздевался в дортуаре. Он подгонял их. Емунужно было раздеться, стать на колени, прочитать молитвы и лечь в постель,прежде чем потушат газ, иначе он попадет в ад, когда умрет. Он стянулчулки, быстро надел ночную рубашку, стал, дрожа, на колени около кровати инаспех прочел молитвы, боясь, что газ потушат. Плечи его тряслись, когдаон шептал: Господи, спаси папу и маму и сохрани их мне! Господи, спаси моих маленьких братьев и сестер и сохрани их мне! Господи, спаси Дэнти и дядю Чарльза и сохрани их мне! Он перекрестился и быстро юркнул в постель, завернув ноги в подолрубашки, съежившись в комок под холодной белой простыней, дрожа всемтелом. Он не попадет в ад после смерти, а дрожь скоро пройдет. Голос вдортуаре пожелал мальчикам спокойной ночи. Он выглянул на секунду из-пододеяла и увидел желтые занавески спереди и по бокам кровати, которыезакрывали его со всех сторон. Газ тихонько потушили. Шаги надзирателя удалились. Куда? Вниз по лестнице и по коридорам или ксебе, в комнату в конце коридора? Он увидел темноту. Правда ли это прочерную собаку, будто она ходит здесь по ночам и у нее глаза огромные, какфонари на каретах? Говорят, что это призрак убийцы. Дрожь ужаса прошла поего телу. Он увидел темный вестибюль замка. Старые слуги в старинныхливреях собрались в гладильной над лестницей. Это было очень давно. Старыеслуги сидели тихо. Огонь пылал в камине, но внизу было темно. Кто-топоднимался по лестнице, ведущей из вестибюля. На нем был белый маршальскийплащ, лицо бледное и отрешенное. Он прижимал руки к сердцу. Он отрешенносмотрел на старых слуг. Они смотрели на него, и узнали лицо и одеждусвоего господина, и поняли, что он получил смертельную рану. Но там, кудаони смотрели, была только тьма, только темный, безмолвный воздух. Господиних получил смертельную рану на поле сражения под Прагой, далеко-далеко заморем. Он стоял на поле битвы, рука его была прижата к сердцу. У него былобледное, странное лицо, и одет он был в белое маршальское одеяние. О, как холодно и непривычно жутко думать об этом! Как холодно инепривычно жутко в темноте. Странные, бледные лица кругом, огромные глаза,похожие на фонари. Это призраки убийц, тени маршалов, смертельно раненыхна поле сражения далеко-далеко за морем. Что хотят сказать они, почему уних такие странные лица! "Посети, Господи, обитель сию и избави нас от всех..." Домой на каникулы! Как это будет хорошо! Мальчики рассказывали ему.Ранним зимним утром у подъезда замка все усаживаются в кэбы. Колесаскрипят по щебню. Прощальные приветствия ректору. Ура! Ура! Ура! Кэбы поедут мимо часовни, все снимут шапки. Весело выезжают напроселочную дорогу. Возчики указывают кнутами на Боденстаун. Мальчикикричат "ура!". Проезжают мимо дома арендатора Джолли. Ура, ура и еще разура! Проезжают через Клейн, с криками, весело раскланиваясь, с ними тожераскланиваются. Крестьянки стоят у полуоткрытых дверей, кое-где стоятмужчины. Чудесный запах в зимнем воздухе - запах Клейна; зимний воздух,дождь, тлеющий торф и грубая ткань крестьянской одежды. Поезд битком набит мальчиками: длинный-длинный шоколадный поезд скремовой обшивкой. Кондукторы ходят взад и вперед, отпирая, закрывая,распахивая и захлопывая двери. Они в темно-синих с серебром мундирах; уних серебряные свистки и ключи весело позвякивают: клик-клик, клик-клик. И поезд мчится по гладким равнинам мимо холмов Аллена. Телеграфныестолбы мимо... мимо... Поезд мчится дальше и дальше... Он знает дорогу. А дома у них в холлефонарики, гирлянды зеленых веток. Плющ и остролист вокруг трюмо, и плющ иостролист, зеленый и алый, переплетаются вокруг канделябров. Зеленый плющи алый остролист вокруг старых портретов по стенам. Плющ и остролист радинего и ради Рождества. Как хорошо! Все домашнее. Здравствуй, Стивен! Радостные возгласы. Мама целует его.А нужно ли целовать? А папа его теперь маршал, это вам почище, чем мировойсудья. Вот ты и дома. Здравствуй, Стивен. Шум... Это был шум отдергивающихся занавесок, плеск воды в раковинах. Шумпробужденья, одеванья и мытья в дортуаре; надзиратель, хлопая в ладоши,прохаживался взад и вперед, покрикивая на мальчиков, чтобы онипоторапливались... Бледный солнечный свет падал на желтые отдернутыезанавески, на смятые постели. Его постель была очень горячая, и лицо итело - тоже очень горячие. Он поднялся и сел на край кровати. Он чувствовал слабость. Он попыталсянатянуть чулок. Чулок казался отвратительно шершавым на ощупь. Солнечныйсвет такой странный и холодный. Флеминг спросил: - Ты что, заболел? Он сам не знал. Тогда Флеминг сказал: - Полезай обратно в постель. Я скажу Макглэйду, что ты заболел. - Он болен. - Кто? - Скажите Макглэйду. - Ложись обратно. - Он болен? Какой-то мальчик держал его под руки, пока он стаскивал прилипший кноге чулок и ложился обратно в горячую постель. Он съежился под простыней, радуясь, что она еще теплая. Он слышал, какмальчики говорили о нем, одеваясь к обедне. Подло - столкнуть его в очкоуборной, говорили они. Потом их голоса затихли, они ушли. Голос около егокровати сказал: - Дедал, ты не наябедничаешь на нас, правда? Перед ним было лицо Уэллса. Он взглянул на него и увидел, что Уэллсбоится. - Я не нарочно. Правда, не скажешь? Папа его говорил, чтобы он ни в коем случае не ябедничал на товарищей.Он помотал головой и сказал "нет" и почувствовал себя счастливым. Уэллс сказал: - Честное слово, я не нарочно. Я пошутил. Не сердись. Лицо и голос исчезли. Просит прощения, потому что боится. Боится, чтоэто какая-нибудь страшная болезнь... Растения съедают черви, животныхсъедает рак, или наоборот. Как это было давно, тогда на площадке, всумерках, он топтался в хвосте своей команды, и тяжелая птица пролетеланизко в сером свете. В Лестерском аббатстве зажгли свет. Уолси умер там.Аббаты погребли его сами. Теперь это было уже лицо не Уэллса, а надзирателя. Он не притворяется.Нет, нет, он в самом деле болен. Он не притворяется. И он почувствовалруку надзирателя на своем лбу и почувствовал, какой горячий и влажный унего лоб под рукой надзирателя. Как будто прикоснулась крыса - скользкая,влажная и холодная. У всякой крысы два глаза, чтобы смотреть. Гладкие,прилизанные, скользкие шкурки; маленькие ножки, поджатые, чтобы прыгать,черные скользкие глазки, чтобы смотреть. Они понимают, как надо прыгать. Авот тригонометрии они никогда не поймут. Дохлые, они лежат на боку, ашкурки у них высыхают. Тогда это просто падаль. Надзиратель опять вернулся, это его голос говорит ему, что надо встать,что отец помощник ректора сказал, что надо встать, одеться и идти влазарет. И в то время, как он одевался, торопясь изо всех сил, надзирательсказал: - Вот мы теперь пойдем к брату Майклу и скажем, что у нас пузик болит!Ух, как несладко, когда пузик болит! Уж такой бледный вид, когда пузикболит! Надзиратель говорил так, потому что он добрый. Это все для того, чтобырассмешить его. Но он не мог смеяться, потому что щеки и губы у негодрожали, и тогда надзиратель один засмеялся. А потом крикнул: - Живо марш! Сено, солома! Они пошли вместе вниз по лестнице, и по коридору, и мимо ванной.Проходя мимо двери ванной, он со смутным страхом вспомнил теплую,торфяного цвета болотистую воду, теплый влажный воздух, шум окунающихсятел, запах полотенец, похожий на запах лекарства. Брат Майкл стоял в дверях лазарета, а из дверей темной комнаты, справаот него, шел запах, похожий на запах лекарства. Это от пузырьков наполках. Надзиратель заговорил с братом Майклом, и брат Майкл отвечал иназывал надзирателя "сэр". У него были рыжеватые с проседью волосы икакой-то странный вид. Как странно, что он навсегда останется толькобратом. И так странно, что его нельзя называть "сэр", потому что он брат ине похож на остальных. Разве он не такой же благочестивый? Чем он хужедругих? В комнате были две кровати, и на одной кровати лежал мальчик, и, когдаони вошли, он крикнул: - Привет, приготовишка Дедал! Что там, наверху? - Наверху небо, - сказал брат Майкл. Это был мальчик из третьего класса, и в то время как Стивен раздевался,он попросил брата Майкла дать ему ломоть поджаренного хлеба с маслом. - Ну дайте, пожалуйста, - просил он. - Ему еще с маслом! - сказал брат Майкл. - Выпишем тебя из лазарета,когда придет доктор. - Выпишете? - переспросил мальчик. - Я еще не совсем выздоровел. Брат Майкл повторил: - Выпишем, будь уверен. Я тебе говорю. Он нагнулся помешать огонь в камине. У него была длинная спина, как улошади, которая возит конку. Он важно потряхивал кочергой и кивал головоймальчику из третьего класса. Потом брат Майкл ушел, и немного погодя мальчик из третьего классаповернулся лицом к стене и уснул. Вот он и в лазарете. Значит, он болен. Написали ли они домой, папе имаме? А еще лучше, если бы кто-нибудь из священников поехал и сказал им.Или он мог бы написать письмо, чтобы тот передал. "Дорогая мама! Я болен. Я хочу домой! Пожалуйста, приезжай и возьми меня домой. Я влазарете. Твой любящий сын, Стивен." Как они далеко! За окном сверкает холодный солнечный свет. А вдруг онумрет? Ведь умереть можно и в солнечный день. Может быть, он умрет раньше,чем приедет мама. Тогда в церкви отслужат заупокойную мессу, как было,когда умер Литтл, - ему рассказывали об этом. Все мальчики соберутся вцеркви, одетые в черное, и все с грустными лицами. Уэллс тоже придет, нони один мальчик не захочет смотреть больше на него. И священник будет вчерном с золотом облачении, и на алтаре, и вокруг катафалка будут горетьбольшие желтые свечи. И потом гроб медленно вынесут из церкви и похоронятна маленьком кладбище общины за главной липовой аллеей. И Уэллс пожалеет отом, что сделал. И колокол будет медленно звонить. Он даже слышал звон. Он повторил про себя песенку, которой его научилаБриджет: Дин-дон, колокол, звени. Прощай навеки, мама! На старом кладбище меня схорони Со старшим братцем рядом. Гроб с черною каймою, Шесть ангелов со мною: Молятся двое, двое поют, А двое душу понесут. Как красиво и грустно! Какие красивые слова, где говорится "на старомкладбище меня схорони". Дрожь прошла по его телу. Как грустно и каккрасиво! Ему хотелось плакать, не о себе, а над этими словами, такимикрасивыми и грустными, как музыка. Колокол гудит. Прощай навеки! Прощай! Холодный солнечный свет потускнел. Брат Майкл стоял у его кровати счашкой бульона в руках. Он обрадовался, потому что во рту у него пересохлои горело. До него доносились крики играющих на площадке. Ведь день вколледже шел своим порядком, как если бы и он был там. Потом брат Майклсобрался уходить, и мальчик из третьего класса попросил его, чтобы оннепременно пришел еще раз и рассказал ему все новости из газет. Он сказалСтивену, что его фамилия Этти и что отец его держит целую уйму скаковыхлошадей, все призовые рысаки, и что отец его может сказать брату Майклу,на какую лошадь ему поставить, потому что брат Майкл очень добрый и всегдарассказывает ему новости из газет, которые каждый день получают в общине.В газетах масса всяких новостей, происшествия, кораблекрушения, спорт иполитика. - Теперь в газетах все только и пишут о политике, - сказал он. - Твоиродители, наверно, тоже разговаривают об этом? - Да, - сказал Стивен. - Мои тоже, - сказал он. Потом он подумал минутку и сказал: - У тебя странная фамилия - Дедал, и у меня тоже странная - Этти. Мояфамилия - это название города, а твоя похожа на латынь. Потом он спросил: - Ты хорошо отгадываешь загадки? Стивен ответил: - Не очень. Тогда он сказал: - А ну-ка отгадай, чем графство Килдер похоже на грамматику? Стивен подумал, какой бы мог быть ответ, потом сказал: - Сдаюсь. - Потому что и там и тут "эти". Понятно? Этти - город в графствеКилдер, а в грамматике местоимение - эти. - Понятно, - сказал Стивен. - Это старая загадка, - сказал тот. Помолчав несколько секунд, он сказал: - Знаешь что? - Что? - спросил Стивен. - Ведь эту загадку можно загадать и по-другому. - По-другому? - переспросил Стивен. - Ту же самую загадку, - сказал он. - Знаешь, как загадать еепо-другому? - Нет, - сказал Стивен. - И не можешь догадаться? Он смотрел на Стивена, приподнявшись на постели. Потом откинулся наподушки и сказал: - Можно загадать по-другому, но как - не скажу. Почему он не говорил? Его отец, у которого столько скаковых лошадей,должно быть, тоже мировой судья, как отец Сорина и Вонючки Роуча. Онвспомнил о своем отце, как тот пел, когда мама играла на рояле, и всегдадавал ему шиллинг, если он просил несколько пенсов, и ему стало обидно занего, что он не мировой судья, как отцы у других мальчиков. Тогда зачем жеего отдали сюда, вместе с ними? Но папа говорил ему, что он здесь будетсвой, потому что пятьдесят лет тому назад его дедушка подносил здесь адресОсвободителю. Людей того времени можно узнать по их старинным костюмам. Вто время все было так торжественно - и он подумал, что, может быть, в товремя воспитанники в Клонгоузе носили голубые куртки с медными пуговицами,и желтые жилеты, и шапки из кроличьих шкурок, и пили пиво, как взрослые, идержали собственных гончих для охоты на зайцев. Он посмотрел в окно и увидел, что дневной свет стал еще слабее. Теперьнад площадкой, наверное, серый, облачный свет. На площадке тихо. Мальчики,должно быть, в классе решают задачи, или отец Арнолл читает им вслух. Странно, что ему не дают никакого лекарства. Может быть, брат Майклпринесет с собой, когда вернется. Говорили, что, когда попадешь в лазарет,дают пить какую-то вонючую жидкость. Он чувствовал себя лучше, чем прежде.Хорошо бы выздоравливать потихоньку. Тогда можно попросить книжку. Вбиблиотеке есть книжка о Голландии. В ней чудесные иностранные названия икартинки необыкновенных городов и кораблей. Так интересно ихрассматривать! Какой бледный свет в окне! Но это приятно. На стене огонь вздымается ипадает. Это похоже на волны. Кто-то подложил углей, и он слышал голоса.Они разговаривали. Это шумели волны. Или это волны разговаривали междусобой, вздымаясь и падая? Он увидел море волн - длинные темные валы вздымались и падали, темные,в безлунной ночи. Слабый огонек мерцал на маяке в бухте, куда входилкорабль, и он увидел множество людей, собравшихся на берегу, чтобыпосмотреть на корабль, входящий в гавань. Высокий человек стоял на борту,глядя на темный плоский берег, и при свете маяка он увидел его лицо,скорбное лицо брата Майкла. Он увидел, как брат Майкл протянул руку к толпе, и услышал громкийскорбный голос, пронесшийся над водой: - Он умер. Мы видели его мертвым. Скорбные причитания в толпе: - Парнелл! Парнелл! Он умер! В глубокой скорби они, стеная, упали на колени. И он увидел Дэнти в коричневом бархатном платье и в зеленой бархатноймантии, спускавшейся с плеч, шествующую гордо и безмолвно мимо толпы,которая стояла на коленях у самой воды. Высокая груда раскаленного докрасна угля пылала в камине, а под увитымиплющом рожками люстры был накрыт рождественский стол. Они немножкоопоздали, а обед все еще не был готов; но он будет готов сию минуту,сказала мама. Они ждали, когда откроются двери и войдут служанки сбольшими блюдами, накрытыми тяжелыми металлическими крышками. Все ждали: дядя Чарльз сидел в глубине комнаты у окна, Дэнти и мистерКейси - в креслах по обе стороны камина, а Стивен - на стуле между ними,положив ноги на подставку-подушечку. Мистер Дедал посмотрел на себя взеркало над камином, подкрутил кончики усов и, отвернув фалды фрака, сталспиной к огню, но время от времени он поднимал руку и снова покручивал тоодин, то другой кончик уса. Мистер Кейси, склонив голову набок и улыбаясь,пощелкивал себя по шее. И Стивен улыбался; теперь он знал, что этонеправда, будто у мистера Кейси кошелек с серебром в горле. Ему былосмешно подумать, как это мистер Кейси мог так его обманывать. А когда онпопытался разжать его руку, чтобы посмотреть, не там ли этот кошелек ссеребром, оказалось, что пальцы не разгибаются, и мистер Кейси сказал ему,что эти три пальца у него скрючились с тех пор, как он делал подарок длякоролевы Виктории ко дню ее рождения. Мистер Кейси постукивал себя по шееи улыбался Стивену сонными глазами, а мистер Дедал сказал: - М-да. Ну, прекрасно. А хорошо мы прошлись! Не правда ли, Джон?М-да... Будет у нас сегодня обед, хотел бы я знать? М-да... Здорово мыозоном надышались возле мыса. Неплохо, черт возьми. Он обернулся к Дэнти и сказал: - А вы сегодня совсем не выходили, миссис Риордан? Дэнти нахмурилась и ответила коротко: - Нет. Мистер Дедал отпустил фалды фрака и подошел к буфету. Он достал с полкибольшой глиняный кувшин с виски и стал медленно наливать в графин,нагибаясь то и дело, чтобы посмотреть, сколько он налил. Затем, поставивкувшин обратно в буфет, он налил немного виски в две рюмки, прибавилнемного воды и возвратился с рюмками к камину. - Рюмочку перед обедом для аппетита, Джон, - сказал он. Мистер Кейси взял рюмку, выпил и поставил ее около себя на камин. Потомсказал: - А я сейчас вспомнил нашего приятеля Кристофера, как он гонит... Он захохотал, потом добавил: - Гонит шампанское для своих ребят. Мистер Дедал громко рассмеялся. - Это Кристи-то? - сказал он. - Да в любой бородавке на его плешивойголове хитрости побольше, чем у полдюжины плутов! Он нагнул голову, закрыл глаза и, смачно облизывая губы, заговорилголосом хозяина гостиницы: - А ведь каким простачком прикидывается! Как сладко поет, мошенник!Этакая святая невинность! Мистер Кейси все еще не мог оправиться от кашля и смеха. По физиономии,по голосу отца Стивен узнал, услышал хозяина гостиницы, и ему сталосмешно. Мистер Дедал вставил в глаза монокль и, посмотрев на сына, сказалспокойно и ласково: - А ты, малыш, что смеешься, а? Вошли служанки и поставили блюда на стол. За ними вошла миссис Дедал ипригласила всех к столу. - Садитесь, прошу вас, - сказала она. Мистер Дедал подошел к своему месту и сказал: - Садитесь, миссис Риордан. - Садитесь, Джон, голубчик. Он посмотрел в ту сторону, где сидел дядя Чарльз, и прибавил: - Пожалуйста, сэр, птичка ждет. Когда все уселись, он положил руку на крышку блюда, но, тотчас жеспохватившись, отдернул ее и сказал: - Ну, Стивен. Стивен встал, чтобы прочитать молитву перед едой: _Благослови нас, Господи, и благослови даяния сии, что милостью Твоеюниспосылаешь нам во имя Христа - Спасителя нашего. Аминь._ Все перекрестились, и мистер Дедал, вздохнув от удовольствия, поднял сблюда тяжелую крышку, унизанную по краям блестящими каплями. Стивен смотрел на жирную индейку, которую еще утром он видел накухонном столе, связанную и проткнутую спицей. Он знал, что папа заплатилза нее гинею у Данна на Д'Ольер-стрит и продавец долго тыкал ее в грудку,чтобы показать, какая это хорошая птица, и он вспомнил голос продавца: - Берите эту, сэр. Спасибо скажете. Знатная птица. Почему это мистер Баррет в Клонгоузе называет индюшкой свою линейку,которой бьют по рукам? Но Клонгоуз далеко, а горячий, густой запахиндейки, окорока и сельдерея поднимается от блюд и тарелок, и большоепламя в камине взлетает высоко и ярко, а зеленый плющ и алый остролиствызывают чувство такой радости! А потом, когда обед кончится, подадутгромадный плам-пудинг, обсыпанный чищеным миндалем и украшенныйостролистом, струйка синеватого огня бегает вокруг него, а маленькийзеленый флажок развевается на верхушке. Это был его первый рождественский обед, и он думал о своих маленькихбратьях и сестрах, которые дожидались теперь в детской, когда появитсяпудинг, как и он дожидался столько раз. В форменной куртке с низкимотложным воротником он чувствовал себя необычно и по-взрослому, и, когдаего одели сегодня утром, чтобы идти к мессе, и мама привела его вгостиную, папа заплакал. Это потому, что он вспомнил о своем папе. Так идядя Чарльз сказал. Мистер Дедал накрыл блюдо крышкой и с аппетитом принялся за еду. - Бедняга Кристи, - промолвил он, - кажется, он совсем запутался всвоих плутнях. - Саймон, - сказала миссис Дедал, - ты не предложил соуса миссисРиордан. Мистер Дедал схватил соусник. - В самом деле, - воскликнул он. - Миссис Риордан, простите несчастногогрешника. Дэнти закрыла свою тарелку руками и сказала: - Нет, благодарю вас. Мистер Дедал повернулся к дяде Чарльзу: - А у вас, сэр? - Все в порядке, Саймон. - Вам, Джон? - Мне хватит. Про себя не забудьте. - Тебе, Мэри? Давай тарелку, Стивен. Ешь, ешь, скорей усы вырастут.Ну-ка! Он щедро налил соуса в тарелку Стивена и поставил соусник на стол.Потом он спросил дядю Чарльза, нежное ли мясо. Дядя Чарльз не могговорить, потому что у него был полон рот, но он кивнул головой. - А ведь хорошо наш приятель ответил канонику? А? - сказал мистерДедал. - Я не думал, что он на это способен, - сказал мистер Кейси. - _Я заплачу церковный сбор, отец мой, когда вы перестанете обращатьдом Божий в трибуну для агитации_. - Нечего сказать, недурной ответ, - сказала Дэнти, - своему духовномуотцу. Особенно для человека, который называет себя католиком. - Им остается винить только себя, - сказал мистер Дедал с нарочитойкротостью. - Будь они поумней, они занимались бы только религией, а несовались бы не в свои дела. - Это и есть религия, - сказала Дэнти, - они исполняют свой долг,предостерегая народ. - Мы приходим в дом господен, - сказал мистер Кейси, - смиренномолиться нашему Создателю, а не слушать предвыборные речи. - Это и есть религия, - повторила Дэнти. - Они правильно поступают. Онидолжны наставлять свою паству. - И агитировать с амвона? - спросил мистер Дедал. - Разумеется, - сказала Дэнти. - Это касается общественнойнравственности. Какой же это священник, если он не будет объяснять своейпастве, что хорошо и что дурно. Миссис Дедал опустила нож с вилкой и сказала: - Ради Бога, ради Бога, избавьте нас от этих политических споров хотьна сегодня, в такой день! - Совершенно верно, мэм, - сказал дядя Чарльз. - Довольно, Саймон. Ибольше ни слова. - Хорошо, хорошо, - скороговоркой ответил мистер Дедал. Он решительным жестом снял крышку с блюда и спросил: - А ну-ка? Кому еще индейки? Никто не ответил. Дэнти повторила: - Хорошие речи для католика, нечего сказать. - Миссис Риордан, умоляю вас, - сказала миссис Дедал, - оставим этотразговор хоть сегодня. Дэнти повернулась к ней и сказала: - По-вашему, я должна сидеть и слушать, как издеваются над пастырямицеркви? - Никто против них слова не скажет, - подхватил мистер Дедал, - еслиони перестанут вмешиваться в политику. - Епископы и священники Ирландии сказали свое слово, - возразила Дэнти,- им нужно повиноваться. - Пусть они откажутся от политики, - вмешался мистер Кейси, - а не тонарод откажется от церкви. - Слышите? - сказала Дэнти, обращаясь к миссис Дедал. - Мистер Кейси! Саймон! Довольно, прошу вас, - умоляла миссис Дедал. - Нехорошо! Нехорошо! - сказал дядя Чарльз. - Как! - воскликнул мистер Дедал. - И мы должны были отступиться отнего по указке англичан! - Он был уже недостоин вести народ, - сказала Дэнти. - Он жил во грехе,у всех на виду. - Все мы грешники, окаянные грешники, - невозмутимо ответил мистерКейси. - _Невозможно не прийти соблазнам, но горе тому, через кого ониприходят_, - сказала миссис Риордан. - _Лучше было бы ему, если быповесили ему мельничный жернов на шею и бросили его в море, нежели бы онсоблазнил одного из малых сих_ [Лк 17, 1-2]. Вот слова Священного писания. - И очень скверные слова, если хотите знать мое мнение, - холоднозаметил мистер Дедал. - Саймон! Саймон! - одернул его дядя Чарльз. - При мальчике! - Да, да, - спохватился мистер Дедал. - Я же говорю... Я хотелсказать... Скверные слова говорил носильщик на станции. Вот так, хорошо.Ну-ка, Стивен, подставляй тарелку, дружище. Да смотри доедай все. Он передал полную тарелку Стивену и положил дяде Чарльзу и мистеруКейси по большому куску индейки, обильно политой соусом. Миссис Дедал елаочень мало, а Дэнти сидела, сложив руки на коленях. Лицо у нее былокрасное. Мистер Дедал поковырял вилкой остатки индейки и сказал: - Тут есть еще лакомый кусочек, называется он архиерейский кусочек.Леди и джентльмены, кому угодно?.. Он поднял на вилке кусок индейки. Никто не ответил. Он положил его ксебе на тарелку и сказал: - Мое дело предложить. Но, пожалуй, я съем его сам. Я что-то запоследнее время сдал. Он подмигнул Стивену, накрыл блюдо и опять принялся за еду. Пока он ел,все молчали. - А погода все-таки разгулялась! - сказал он. - И приезжих много вгороде. Никто не ответил. Он опять заговорил: - По-моему, в этом году больше приезжих, чем в прошлое Рождество. Он обвел взглядом лица присутствующих, склоненные над тарелками, и, неполучив ответа, выждал секунду и сказал с досадой: - Все-таки испортили мой рождественский обед! - Не может быть ни счастья, ни благодати, - процедила Дэнти, - в доме,где нет уважения к пастырям церкви. Мистер Дедал со звоном швырнул вилку и нож на тарелку. - Уважение! - сказал он. - Это к Билли-то губошлепу или к этомутолстопузому обжоре из Арма! Уважение?! - Князья церкви! - язвительно вставил мистер Кейси. - Конюх лорда Лейтрима, - добавил мистер Дедал. - Они помазанники Божий, - сказала Дэнти. - Гордость страны! - Обжора толстопузый, - повторил мистер Дедал. - Он только и хорош,когда спит. А посмотрели бы вы, как он в морозный денек уписывает у себясвинину с капустой! Красавец! Он скорчил тупую рожу и зачмокал губами. - Право, Саймон, не надо так говорить при мальчике. Это нехорошо. - О да, он все припомнит, когда вырастет, - подхватила Дэнти с жаром, -все эти речи против Бога, религии и священников, которых наслышался вродном доме. - Пусть он припомнит, - закричал ей мистер Кейси через стол, - и речи,которыми священники и их прихвостни разбили сердце Парнеллу и свели его вмогилу. Пусть он и это припомнит, когда вырастет. - Сукины дети! - воскликнул мистер Дедал. - Когда ему пришлось плохо,тут-то они его и предали! Накинулись и загрызли, как крысы поганые! Подлыепсы! Они и похожи на псов. Ей-богу, похожи! - Они правильно сделали, - крикнула Дэнти. - Они повиновались своимепископам и священникам. Честь и хвала им! - Но ведь это просто ужасно! - воскликнула миссис Дедал. - Ни одногодня в году нельзя провести без этих ужасных споров. Дядя Чарльз, умиротворяюще подняв руки, сказал: - Тише, тише, тише! Разве нельзя высказывать свое мнение без гнева ибез ругательств! Право же, нехорошо. Миссис Дедал стала шепотом успокаивать Дэнти, но Дэнти громко ответила: - А я не буду молчать! Я буду защищать мою церковь и веру, когда ихпоносят и оплевывают вероотступники. Мистер Кейси резко отодвинул тарелку на середину стола и, положив локтина стол, заговорил хриплым голосом, обращаясь к хозяину дома: - Скажите, я рассказывал вам историю о знаменитом плевке? - Нет, Джон, не рассказывали, - ответил мистер Дедал. - Как же, - сказал мистер Кейси, - весьма поучительная история. Этослучилось не так давно в графстве Уиклоу, где мы и сейчас с ваминаходимся. Он остановился и, повернувшись к Дэнти, произнес со сдержаннымнегодованием: - Позвольте мне заметить вам, сударыня, что если вы имели в виду меня,так я не вероотступник. Я католик, каким был мой отец, и его отец, и отецего отца еще в то время, когда мы скорей готовы были расстаться с жизнью,чем предать свою веру. - Тем постыдней для вас, - сказала Дэнти, - говорить то, что выговорили сейчас: - Рассказывайте, Джон, - сказал мистер Дедал улыбаясь. - Мы васслушаем. - Тоже мне католик! - повторила Дэнти иронически. - Самый отъявленныйпротестант не позволил бы себе таких выражений, какие я слышала сегодня. Мистер Дедал начал мотать головой из стороны в сторону, напевая сквозьзубы наподобие деревенского певца. - Я не протестант, повторяю вам еще раз, - сказал мистер Кейси,вспыхнув. Мистер Дедал, все так же подвывая и мотая головой, вдруг запел хриплым,гнусавым голосом: Придите, о вы, католики, Которые к мессе не ходят! Он взял нож и вилку и, снова принимаясь за еду, весело сказал мистеруКейси: - Рассказывайте, мы слушаем, Джон, это полезно для пищеварения. Стивен с нежностью смотрел на лицо мистера Кейси, который, подперевголову руками, уставился прямо перед собой. Он любил сидеть рядом с ним укамина, глядя в его суровое, темное лицо. Но его темные глаза никогда несмотрели сурово, и было приятно слушать его неторопливый голос. Но почемуже он против священников? Ведь тогда, выходит, Дэнти права. Он слышал, какпапа говорил, будто в молодости Дэнти была монахиней, а потом, когда еебрат разбогател на браслетах и побрякушках, которые он продавал дикарям,ушла из монастыря в Аллеганах. Может быть, поэтому она против Парнелла? Иеще - она не любит, чтобы он играл с Эйлин, потому что Эйлин протестантка,а когда Дэнти была молодая, она знала детей, которые водились спротестантами, и протестанты издевались над литанией пресвятой девы."_Башня из слоновой кости_, - говорили они. - _Золотой чертог_!" Как можетбыть женщина башней из слоновой кости или золотым чертогом? Кто же тогдаправ? И ему вспомнился вечер в лазарете в Клонгоузе, темные волны, свет вбухте и горестные стоны людей, когда они услышали весть. У Эйлин были длинные белые руки. Как-то вечером, когда они играли вжмурки, она прижала ему к глазам свои руки: длинные, белые, тонкие,холодные и нежные. Это и есть слоновая кость. Холодная и белая, вот чтозначит _башня из слоновой кости_. - Рассказ короткий и занятный, - сказал мистер Кейси. - Это было как-тов Арклоу в холодный, пасмурный день, незадолго до того, как умер нашвождь. Помилуй, Господи, его душу! Он устало закрыл глаза и остановился. Мистер Дедал взял кость с тарелкии, отдирая мясо зубами, сказал: - До того, как его убили, вы хотите сказать? Мистер Кейси открыл глаза, вздохнул и продолжал: - Однажды он приехал в Арклоу. Мы были на митинге, и, когда митингкончился, нам пришлось пробиваться сквозь толпу на станцию. Такого рева ивоя мне еще никогда не приходилось слышать! Они поносили нас на все лады.А одна старуха, пьяная старая ведьма, почему-то привязалась именно ко мне.Она приплясывала в грязи рядом со мной, визжала и выкрикивала мне прямо влицо: _Гонитель священников! Парижская биржа! Мистер Фокс! Китти О'Шей!_ - И что же вы сделали, Джон? - спросил мистер Дедал. - Я не мешал ей визжать, - сказал мистер Кейси. - Было очень холодно,и, чтобы подбодрить себя, я (прошу извинить меня, мадам) заложил за щекупорцию талламорского табаку, ну и, само собой, слова я не мог сказать,потому что рот был полон табачного сока. - Ну и что же, Джон? - Ну так вот. Я не мешал ей - пусть орет сколько душе угодно про КиттиО'Шей и все такое, - пока наконец она не обозвала эту леди таким словом,которое я не повторю, чтобы не осквернять ни наш рождественский обед, ниваш слух, мадам, ни свой собственный язык. Он замолчал. Мистер Дедал, подняв голову, спросил: - Ну и что же вы сделали, Джон? - Что я сделал? - сказал мистер Кейси. - Она приблизила ко мне своюотвратительную старую рожу, а у меня был полон рот табачного сока. Янаклонился к ней и сказал: _Тьфу_! - вот так. Он отвернулся в сторону и показал, как это было. - _Тьфу_! Прямо в глаз ей плюнул. Он прижал руку к глазу и завопил, словно от боли: - _Ой, Иисусе Христе, дева Мария, Иосиф!_ - вопила она. - _Ой, яослепла, ой, умираю!_ Он поперхнулся и, давясь от смеха и кашля, повторял: - _Ослепла, совсем ослепла!_ Мистер Дедал громко захохотал и откинулся на спинку стула, дядя Чарльзмотал головой из стороны в сторону. У Дэнти был очень сердитый вид, и,пока они смеялись, она не переставала повторять: - Очень хорошо, нечего сказать, очень хорошо! Нехорошо плевать женщине в глаза. Но каким же словом она обозвала КиттиО'Шей, если мистер Кейси даже не захотел повторить его? Он представил себемистера Кейси среди толпы: вот он стоит на тележке и произносит речь. Заэто он и сидел в тюрьме. И он вспомнил, как однажды к ним пришел сержантО'Нил, он стоял в передней и тихо разговаривал с папой, нервно покусываяремешок своей каски. И в тот вечер мистер Кейси не поехал поездом вДублин, а к дому подкатила телега, и он слышал, как папа говорил что-то одороге через Кэбинтили. Он был за Ирландию и за Парнелла так же, как и папа, но ведь и Дэнти -тоже, потому что однажды, когда на эспланаде играл оркестр, она ударилаодного господина зонтиком по голове за то, что тот снял шляпу, когда подконец заиграли: _Боже, храни королеву!_ Мистер Дедал презрительно фыркнул. - Э, Джон, - сказал он. - Так им и надо. Мы несчастный, задавленныйпопами народ. Так всегда было и так будет до скончания века. Дядя Чарльз покачал головой и сказал: - Да, плохи наши дела, плохи! Мистер Дедал повторил: - Задавленный попами и покинутый Богом народ! Он показал на портрет своего деда направо от себя, на стене. - Видите вы этого старика, Джон? - сказал он. - Честный ирландец - вего время люди жили не только ради денег. Он был одним из Белых Ребят,приговоренных к смерти. В тысяча семьсот шестидесятом году он был осужденна смерть как белый повстанец. О наших друзьях-церковниках он любилговорить, что никого из них с собой за стол не посадит. Дэнти вспыхнула: - Мы должны гордиться тем, что нами управляют священники! Они - зеницаока Божьего. _Не касайтесь их_, говорит Христос, _ибо они - зеница окаМоего_ [парафраз ветхозаветного стиха Зах 2, 8, ошибочно приписываемыйздесь Христу]. - Выходит, нам нельзя любить свою родину? - спросил мистер Кейси. -Нельзя идти за человеком, который был рожден, чтобы вести нас? - Изменник родины, - возразила Дэнти. - Изменник, прелюбодей! Пастыринашей церкви правильно поступили, отвернувшись от него. Пастыри всегдабыли истинными друзьями Ирландии. - И вы этому верите? - сказал мистер Кейси. Он ударил кулаком по столу и, сердито сдвинув брови, начал отгибатьодин палец за другим. - Разве ирландские епископы не предали нас во времена унии, когдаепископ Лэниган поднес верноподданнический адрес маркизу Корнуоллису?Разве епископы и священники не продали в тысяча восемьсот двадцать девятомгоду чаяния своей страны за свободу католической религии? Не обличилифенианского движения с кафедры и в исповедальнях? Не обесчестили прахТеренса Белью Макмануса? Лицо Кейси гневно пылало, и Стивен чувствовал, что и его щеки начинаютпылать от волнения, которое поднималось в нем от этих слов. Мистер Дедал захохотал злобно и презрительно. - О Боже, - вскричал он. - Я и забыл старикашку Пола Коллена. Вот ещетоже зеница ока Божьего! Дэнти перегнулась через стол и выкрикнула в лицо мистеру Кейси: - Правильно, правильно! Они всегда поступали правильно! Бог,нравственность и религия прежде всего! Миссис Дедал, видя, как она разгневана, сказала ей: - Миссис Риордан, поберегите себя, не отвечайте им. - Бог и религия превыше всего! - кричала Дэнти. - Бог и религия превышевсего земного! Мистер Кейси поднял сжатый кулак и с силой ударил им по столу. - Хорошо, - крикнул он хрипло, - если так - не надо Ирландии Бога! - Джон, Джон! - вскричал мистер Дедал, хватая гостя за рукав. Дэнти застыла, глядя на него в ужасе: щеки у нее дергались. МистерКейси с грохотом отодвинул стул и, перегнувшись к ней через весь стол,стал водить рукой у себя под глазами, как бы отметая в сторону паутину. - Не надо Ирландии Бога! - кричал он. - Слишком много его было вИрландии. Хватит с нас! Долой Бога! - Богохульник! Дьявол! - взвизгнула Дэнти, вскакивая с места, и толькочто не плюнула ему в лицо. Дядя Чарльз и мистер Дедал усадили мистера Кейси обратно на стул, онипытались успокоить его. Он смотрел перед собой темными, пылающими глазамии повторял: - Долой Бога, долой! Дэнти с силой оттолкнула свой стул в сторону и вышла из-за стола,уронив кольцо от салфетки, которое медленно покатилось по ковру иостановилось у ножки кресла. Миссис Дедал быстро поднялась и направиласьза ней к двери. В дверях Дэнти обернулась, щеки у нее дергались и пылали от ярости, онакрикнула на всю комнату: - Исчадие ада! Мы победили! Мы сокрушили его насмерть! Сатана! Дверь с треском захлопнулась. Оттолкнув державших его, мистер Кейси уронил голову на руки и зарыдал. - Несчастный Парнелл! - громко простонал он. - Наш погибший король! Он громко и горько рыдал. Стивен, подняв побелевшее от ужаса лицо, увидел, что глаза отца полныслез. Стоя небольшими группами, мальчики разговаривали. Один сказал: - Их поймали у Лайонс-Хилл. - Кто поймал? - Мистер Глисон с помощником ректора. Они ехали в кэбе. Тот же мальчик прибавил: - Мне это рассказал один из старшего класса. Флеминг спросил: - А почему они бежали? - Я знаю почему, - сказал Сесил Сандер. - Потому что стащили деньги изкомнаты ректора. - Кто стащил? - Брат Кикема. А потом они поделились. - Но это ведь воровство. Как же они могли? - Много ты знаешь, Сандер! - сказал Уэллс. - Я точно знаю, почему ониудрали. - Почему? - Меня просили не говорить, - сказал Уэллс. - Ну расскажи, - закричали все. - Не бойся, мы тебя не выдадим. Стивен вытянул голову вперед, чтобы лучше слышать. Уэллс огляделся посторонам, не идет ли кто. Потом проговорил шепотом: - Знаете церковное вино, которое хранится в ризнице в шкафу? - Да. - Так вот, они выпили его, а когда стали искать виновных, по запаху ихи узнали. Вот почему они скрылись, если хотите знать. Мальчик, который заговорил первым, сказал: - Да, да, я тоже так слышал от одного старшеклассника. Все молчали. Стивен стоял среди них, не решаясь проронить ни слова, ислушал. Его чуть-чуть мутило от страха, он чувствовал слабость во всемтеле. Как они могли так поступить? Он представил себе тихую темнуюризницу. Там были деревянные шкафы, где лежали аккуратно сложенные посгибам стихари. Это не часовня, но все-таки разговаривать можно толькошепотом. Тут святое место. И он вспомнил летний вечер, когда его привелитуда в день процессии к маленькой часовне в лесу, чтобы надеть на негооблачение прислужника. Странное и святое место. Мальчик, который держалкадило, медленно размахивал им взад и вперед в дверях, а серебряная крышкачуть-чуть оттягивалась средней цепочкой, чтобы не погасли угли. Уголь былдревесный, и, когда мальчик медленно размахивал кадилом, уголь тихонькогорел и от него шел кисловатый запах. А потом, когда все облачились,мальчик протянул кадило ректору и ректор насыпал в него полную ложкуладана, и ладан зашипел на раскаленных углях. Мальчики разговаривали, собравшись группками там и сям на площадке. Емуказалось, что все они стали меньше ростом. Это оттого, что один изгонщиков, ученик второго класса, накануне сшиб его с ног. Велосипедстолкнул его на посыпанную шлаком дорожку, и очки его разлетелись на тричасти, и немного золы попало в рот. Вот поэтому мальчики и казались ему меньше и гораздо дальше от него, аштанги ворот стали такими тонкими и далекими, и мягкое серое небоподнялось так высоко вверх. Но на спортивной площадке никого не было,потому что все собрались играть в крикет; некоторые говорили, чтокапитаном будет Барнс, другие считали, что Флауэрс. И по всей площадкебросали, наподдавали и запускали в воздух мячи. Удары крикетной битыразносились в мягком сером воздухе. Пик, пак, пок, пек - капельки воды вфонтане, медленно падающие в переполненный бассейн. Этти, который до сих пор помалкивал, тихо сказал: - И все вы не то говорите. Все повернулись к нему. - Почему? - А ты знаешь? - Кто тебе сказал? - Расскажи, Этти! Этти показал рукой через площадку туда, где Саймон Мунен прогуливалсяодин, гоняя ногой камешек. - Спросите у него, - сказал он. Мальчики посмотрели туда, потом сказали: - А почему у него? - Разве и он тоже? Этти понизил голос и сказал: - Знаете, почему эти ребята удрали? Я скажу вам, но только непризнавайтесь, что знаете. - Ну, рассказывай, Этти, ну пожалуйста. Мы не проговоримся. Он помолчал минутку, потом прошептал таинственно: - Их застали с Саймоном Муненом и Киком Бойлом вечером в уборной. Мальчики посмотрели на него и спросили: - Застали? - А что они делали? Этти сказал: - Щупались. Все молчали. - Вот почему, - сказал Этти. Стивен взглянул на лица товарищей, но они все смотрели на ту сторонуплощадки. Ему хотелось спросить кого-нибудь, что это значит - щупаться вуборной? Почему пять мальчиков из старшего класса убежали из-за этого? Этошутка, подумал он. Саймон Мунен всегда очень хорошо одет, а как-то развечером он показал ему шар со сливочными конфетами, который мальчики изфутбольной команды подкатили ему по коврику посреди столовой, когда онстоял у двери. Это было в тот вечер, после состязания с бэктайвскойкомандой, а шар был точь-в-точь как зеленое с красным яблоко, только оноткрывался, а внутри был набит сливочной карамелью. А один раз Бойлсказал, что у слона два "кика", вместо того, чтобы сказать - клыка,поэтому его и прозвали Кик Бойл. Но некоторые мальчики называли его ЛедиБойл, потому что он всегда следил за своими ногтями, заботливо подпиливаяих. У Эйлин тоже были длинные тонкие прохладные белые руки, потому что она- девочка. Они были как слоновая кость, только мягкие. Вот что означало_башня из слоновой кости_, но протестанты этого не понимали и потомусмеялись. Однажды они стояли с ней и смотрели на двор гостиницы.Коридорный прилаживал к столбу длинную полосу флага, а по солнечномугазону взад и вперед носился фокстерьер. Она засунула руку к нему вкарман, где была его рука, и он почувствовал, какая прохладная, тонкая имягкая у нее кисть. Она сказала, что очень забавно иметь карманы. А потомвдруг повернулась и побежала, смеясь, вниз по петляющей дорожке. Еесветлые волосы струились по спине, как золото на солнце. _Башня изслоновой кости. Золотой чертог_. Когда думаешь над чем-то, тогда начинаешьпонимать. Но почему в уборной? Ведь туда ходишь только по нужде. Там такиетолстые каменные плиты, и вода капает весь день из маленьких дырочек, истоит такой неприятный запах затхлой воды. А на двери одной кабинынарисован красным карандашом бородатый человек в римской тоге с кирпичом вкаждой руке и внизу подпись к рисунку: _Балбес стену воздвигал_. Кто-то из мальчиков нарисовал это для смеха. Лицо вышло очень смешное,но все-таки похоже на человека с бородой. А на стене другой кабины былонаписано справа налево очень красивым почерком: _Юлий Цезарь написал Белую Галку_. Может быть, они просто забрались туда, потому что мальчики писали здесьради шуток всякие такие вещи. Но все равно это неприятно, то, что сказалЭтти и как он это сказал. Это уже не шутка, раз им пришлось убежать. Он посмотрел вместе со всеми через площадку, и ему стало страшно. А Флеминг сказал: - Что же, теперь нам всем из-за них попадет? - Не вернусь я сюда после каникул, вот увидишь, не вернусь, - сказалСесил Сандер. - По три дня молчать в столовой, а чуть что - еще угодишьпод штрафную линейку. - Да, - сказал Уэллс. - А Баррет повадился свертывать штрафнуютетрадку, так что, если развернуть, никак не сложишь по-старому - теперьне узнаешь, сколько тебе положено ударов. - Я тоже не вернусь. - Да, - сказал Сесил Сандер, - а классный инспектор был сегодня утромво втором классе. - Давайте поднимем бунт, - сказал Флеминг. - А? Все молчали. Воздух был очень тихий, удары крикетной биты раздавалисьмедленнее, чем раньше: пик, пок. Уэллс спросил: - Что же им теперь будет? - Саймона Мунена и Кика высекут, - сказал Этти, - а ученикам старшегокласса предложили выбрать: порку или исключение. - А что они выбрали? - спросил мальчик, который заговорил первым. - Все выбрали исключение, кроме Корригана, - ответил Этти. - Его будетпороть мистер Глисон. - Корриган, это тот верзила? - спросил Флеминг. - Что это он, его же надвух Глисонов хватит! - Я знаю, почему Корриган так выбрал, - сказал Сесил Сандер, - и онправ, а другие мальчики нет, потому что ведь про порку все забудут, а еслитебя исключат из колледжа, так это на всю жизнь. А потом, ведь Глисонбудет не больно пороть. - Да уж лучше пусть он этого не делает, - сказал Флеминг. - Не хотел бы я быть на месте Саймона Мунена или Кика, - сказал СесилСандер. - Но вряд ли их будут пороть. Может, только закатят здоровуюпорцию по рукам. - Нет, нет, - сказал Этти, - им обоим всыплют по мягкому месту. Уэллс почесался и сказал плаксивым голосом: - Пожалуйста, сэр, отпустите меня, сэр... Этти ухмыльнулся, засучил рукава куртки и сказал: Теперь уж поздно хныкать, Терпи, коль виноват, Живей спускай штанишки Да подставляй свой зад. Мальчики засмеялись, но он чувствовал, что они все-таки побаиваются. Втишине мягкого серого воздуха он слышал то тут, то там удары крикетнойбиты: пок, пок. Это был только звук удара, но когда тебя самого ударят,чувствуешь боль. Линейка, которой били по рукам, тоже издавала звук, но н