Основные характеристики плеч

Бинарность

Первую характеристику, о которой пойдет речь, мы называем бинарностью. Сразу же подчеркнем, что бинарность – это не уникальное свойство плеч: оно присуще целому ряду других частей тела человека и потому является важным для их описания.

Обычно, говоря о бинарности плеч, имеют в виду то, что у человека два плеча – так же, как у него есть две руки, две ноги, две щеки и т. д. Мы, однако, понимаем бинарность иначе: для нас это – не биологическое свойство частей тела, а свойство, которое отличает репрезентацию частей тела в разных кодах, то есть свойство когнитивное.

Бинарными мы считаем только такие органы, которые обладают сразу всеми перечисляемыми ниже характеристиками. А именно, бинарными являются органы:

1) бинарные с биологической точки зрения, то есть состоящие из двух четко выделяемых биологических частей;

2) в естественном языке сам орган и каждая из его биологических частей называются либо одним словом, либо словосочетанием, обычно указывающим на их местоположение и ориентацию (ср. в русском языке губы – верхняя и нижняя губа, ноги – левая и правая нога), причем соответствующие названия не считаются терминами. В русском языке названия бинарных органов морфологически всегда отличаются от названия их отдельной составной части только значением категории числа;

3) имя органа и имя его составной части либо (а) имеют языковые употребления, которые отличаются одно от другого не только смыслом числа, но и иными нетривиальными семантическими признаками, либо (б) осмысляются по-разному в естественном языке или в соответствующем языке жестов. Ср. ноги не слушаются – встать с левой ноги; руки-крюки – Он – моя правая рука – У него есть рука в правительстве (разные осмысления; этот пример показывает, что для определения бинарности нам не важно, о какой именно составной части идет речь, и указывается ли, о какой именно из составных частей идет речь, эксплицитно), губы потрескались – закусить губу (всегда о нижней губе), глаза на мокром месте – прищурить глаз (разные употребления).

Таким образом, если (как видно хотя бы по этим примерам) «ноги», «губы», «руки», «глаза» являются бинарными органами, то «легкие» и «почки», с одной стороны, и «мозг» и «сердце», с другой, по нашему определению таковыми не являются. Действительно, хотя слова легкие и почки стоят во множественном числе, люди называют отдельные части этих частей тела в бытовом, повседневном, языке лишь в исключительных случаях: сочетание правое или левое легкое мы склонны считать терминологическими, а о правой или о левой почке вспоминаем, по-видимому, только в ситуации болезни. Поэтому «легкие» и «почки» не являются бинарными органами в силу пункта (2) определения. Еще более очевидно не удовлетворяет критерию (2) вторая пара, то есть «мозг» и «сердце»: само употребление их названий в единственном числе выводит эти части тела из числа априорных кандидатов на звание бинарных.

Отметим следующий важный факт: бинарными в русском языке являются только зрительно воспринимаемые органы. Это кажется вполне естественным, если иметь в виду, что и их самих, и их строение, и их действия гораздо легче наблюдать, изучать и описывать, чем для органов скрытых, спрятанных от человеческих глаз. «Плечи», несомненно, относятся к бинарным органам (ср. пожать плечами и смерть стояла за левым плечом, стоять плечом к плечу – в последнем выражении подразумевается, что каждый участник, кроме крайних в ряду, касается соседей и правым, и левым плечом). Ср., впрочем, такие выражения, как раззудись плечо, где, по крайней мере, с формальной точки зрения, слово плечи выступает в единственном числе.

Свойство бинарности, как мы его здесь понимаем, является связующим между биологическими и языковыми характеристиками частей тела. Оно подчеркивает, в частности, то, что орган и его составные части могут существовать в естественном языке и языке жестов автономно и что различия в семантике целого органа и его части здесь не сводятся к морфосемантическому противопоставлению по числу. Указанное обстоятельство важно для лексикографии. Если орган не бинарный, то вопрос о том, какую числовую словоформу выбирать в качестве входа толкования его имени, не стоит. А именно, мы поступаем с парой зуб – зубы в точности так же, как с парой стол – столы, то есть на вход подается существительное в единственном числе, а толкование имени во множественном числе отличается от толкования в единственном числе только граммемой; случай же семантически нестандартного множественного числа описывается отдельно. В то же время, когда речь идет о бинарных органах, подобное лексикографическое решение заметно осложнило бы описание слова, поскольку здесь различия между единственным и множественным числом гораздо более серьезные (см. выше пункт (3) определения бинарности). В случае бинарных органов для обоснования выбора на вход одной из двух числовых форм приходится прибегать к каким-то другим, дополнительным, критериям.

Мы предлагаем в случае бинарных органов считать основной форму того или иного числа в зависимости от сравнительной оценки роли самого органа и роли его частей в совершении действий, жизненно важных для человека, а также от степени употребительности соответствующих языковых выражений. Ниже мы покажем, что, если исходить из этого критерия, то основной для слова плечи следует признать форму множественного числа. Подчеркнем при этом, что свойство бинарности нами было определено как структурное свойство, а критерий отбора, который мы сознательно не включаем в определение бинарности, или, точнее, когнитивной бинарности, является сугубо функциональным.

Размер

‘Размер’, или ‘величина’, является очень важным признаком для многих частей тела. В одних случаях существенным оказывается собственно физический размер. Например, большие руки позволяют брать и нести большие предметы; кроме того, размер части тела может соотноситься с размером одежды, которая для него подбирается. В других случаях ‘размер’ связан с другими особенностями части тела или с внутренними характеристиками человека, которому она принадлежит. Сочетания названий частей тела с обозначениями их размера часто имеют переносные значения и даже могут переходить в разряд фразеологических оборотов, причем происходит это разными способами. Действительно, длинные руки – это одно, а длинный язык – совсем другое; узколобый означает одно, а узкоглазый – другое. Существуют также жесты, в которых размер органа указан прямо или косвенно, ср., например, жесты сделать большие глаза (жест удивления) и приложить руку к уху (сгибая и направляя ее в сторону собеседника) (данный жест означает, что человек хочет лучше расслышать произносимые собеседником слова или хочет вообще услышать от своего собеседника что-то, и для этого он как бы расширяет свою ушную раковину).

‘Размер’ части тела, как правило, играет важную роль в ее общей или эстетической оценке (например, большие глаза и длинные ресницы у женщин обычно оцениваются как красивые, а короткие руки или толстые ноги – как некрасивые).

Признак ‘размер’ существен и для плеч; при этом если ‘бинарность’ является постоянным их признаком, то размер плеч меняется от человека к человеку и потому характеризует самого человека.

Важно различать абсолютную и относительную величину плеч (впрочем, равно как и абсолютную и относительную величину очень многих других органов). Под абсолютной величиной плеч понимается их величина, так сказать, в чистом виде, это характеристика плеч безотносительно их измерения вдоль какой-то оси. Стандартным обозначением абсолютной величины плеч являются слова плечистый, плечики (в одном из значений), сочетания слов большие, маленькие, крупные, полные плечи (последнее сочетание относится к женщине), фразеологизм косая сажень в плечах. <…>.

Языковые обозначения абсолютной величины плеч могут одновременно выражать их оценку как «хороших» или «плохих», то есть общую или эстетическую оценку <…>:

– Значит, уезжаете, Глеб Иванович, – говорит Сима, <…> посылая военному моряку улыбчивые взгляды из-за пышных плеч (Вас. Аксенов)

– пышные женские плечи оцениваются обычно как «хорошие» и «красивые».

Под относительной величиной плеч имеется в виду размер плеч относительно некоторого пространственного измерения, чаще всего – ширины. Для относительной величины плеч важны горизонтальная ось, то есть ось, параллельная земле, и – в меньшей степени – ось сагиттальная, то есть направление «вперед-назад». Плечи мыслятся как горизонтально расположенные по обе стороны от центральной оси тела. Для квалификации плеч по их размеру в горизонтальном измерении обычно используются слова широкоплечий и узкоплечий, выражения широкий в плечах и узкий в плечах, широкие и узкие плечи, а по размеру в сагиттальном измерении – худые плечи и полные плечи.

Вместе с тем, и это следует особо подчеркнуть, сочетания худые плечи и полные плечи представляют собой языковые обозначения не только и даже, может быть, не столько размера, сколько внутреннего строения плеч, о чем мы еще скажем ниже.

Величина плеч тесно связана с такими характеристиками человеческого тела, как ‘сила’ и ‘красота’, а также со многими «нетелесными» свойствами, в частности, социальными. К ним относятся, прежде всего, пол человека и его возраст.

Мужские плечи в норме представляются как большие или широкие. Поэтому, если пол человека по какой-то причине не указан или не определяется (например, человек находится далеко от наблюдателя), а о его плечах говорят как о больших или широких, то мы распознаем и идентифицируем этого человека скорее как мужчину, чем как женщину с неестественными для женской фигуры плечами. Широкие плечи, соразмерные со всей фигурой мужчины, подчеркивают в нем именно мужское начало – его силу и мужественность. Мужчину можно также назвать узкоплечим, но это не характеристика эталонной мужской фигуры: едва ли мужчина в этом случае может восприниматься и оцениваться как красивый или сильный. Прилагательное полные характеризует в норме женские плечи, а сочетание широкие плечи применительно к женщине подчеркивает ее сходство с мужчиной, например, то, что она выполняет мужскую работу. Если же о женщине говорят, что у нее маленькие плечи, то это описание согласуется с представлением о женщине как миниатюрной и хрупкой. О плечах ребенка, говорят, во-первых, значительно реже, а во-вторых, иначе, чем о плечах взрослых. Указание величины плеч ребенка свидетельствует о том, что она отклоняется от нормальной величины плеч, какая бывает у детей соответствующего возраста. В отношении детей редко (одно из исключений – ситуация примерки одежды) используется сочетание узкие плечи, несколько сомнительно выглядит и характеристика широкие плечи. Впрочем, о мальчике вполне можно сказать, что он широкий в плечах, но тут подчеркивается не столько размер плеч, сколько физическая сила или недостатки в фигуре ребенка, связанные, главным образом, с подбором для него одежды.

Форма

Языковые характеристики ‘формы’ плеч в еще большей степени, чем характеристики ‘размера’, связаны с эстетической оценкой плеч <…>. О плечах говорят (о)круглые, покатые, квадратные, угловатые. Все эти прилагательные, обозначающие ‘форму’ плеч, указывают на зрительно воспринимаемую кривизну их поверхности, точнее, на наличие или отсутствие в их форме углов. Округлые плечи – это женские плечи, которые внешним видом и формой похожи на круг, а в известном смысле противопоставленное ему сочетание квадратные плечи подчеркивает еще и саму форму плеч (как правило, мужских), и, как выводимое из нее, наличие в данной форме углов. Описывая плечи как угловатые, мы отмечаем этим, что плечи имеют угол, а их форма, точнее, то место, где от плеч отходят руки, зрительно как бы резко обрывается, образуя острие.

Говоря о ‘форме’, подчеркнем два момента. А) Наличие углов в некоторой фигуре или в некотором замкнутом пространстве, вообще часто оценивается отрицательно (ср. сочетания угловая комната, поставить в угол, стоять в углу, угловатые движения, угловатый характер), и наоборот, отсутствие углов в пространстве, человеческом теле или его частях оценивается, как правило, положительно (ср. округлость тела, круглое, румяное лицо, круглое окно, круглый стол, англ. Table Round (или: Round Table), за которым сидели рыцари короля Артура) и др. Исходя из сказанного, нетрудно понять, почему с эстетической стороны угловатые плечи оцениваются отрицательно, а округлые плечи – положительно. Вместе с тем Б) эстетическая оценка формы плеч не связана напрямую с наличием или отсутствием в ней углов. Рассмотрим, например, две характеристики плеч – округлые и покатые плечи. Говоря о женщине, что у нее округлые плечи, мы оцениваем их форму как правильную и красивую, соотнося форму плеч с формой круга <…>.

Между тем выражение покатые плечи, несмотря на то, что в называемой форме также отсутствуют углы, не говорит о положительной оценке плеч: оно нормально сочетается как с прилагательным узкие (некрасивые), так и с прилагательным мягкие <…>.

Отметим, что, описывая стереотип внешнего облика мужчины, люди обычно акцентируют внимание на размерах плеч, а описывая стереотип облика женщины, скорее обращают внимание на форму плеч. Соответственным образом распределены и эстетические характеристики.

Внутреннее строение плеч

<…> Судя по данным русского языка, плечи мыслятся как состоящие из двух частей: твердой, образованной костями, и мягкой, формируемой мышцами и жиром. Сочетание костлявые плечи означает, что (а) плечи содержат намного больше костей, чем других составных частей, что (б) кости плеч выступают наружу и что (в) это сразу бросается в глаза и/или что это сразу ощущается при прикосновении к плечу. Приведенное толкование сочетания костлявые плечи показывает, таким образом, что, хотя прилагательное костлявый характеризует внутреннее строение плеч, определить, костлявые плечи или нет, можно не только осязанием, но и зрением – кости выступают наружу сквозь толщу мышц <…>.

Сочетание мягкие плечи, напротив, подчеркивает преобладание в плечах мышц и жира, то есть мягкость, воспринимаемую на ощупь или на глаз. Отметим, что костлявые плечи – это преимущественно характеристика лиц мужского пола, а мягкие плечи – женского. Костлявые плечи обычно оцениваются при этом как некрасивые, а мягкие – как красивые.

Внутреннее строение плеч стандартно связывается с их формой. Мягкость плеч, например, соотносится с круглой формой (ср. языковые сочетания мягкая форма, мягкая линия плеча), а жесткость – с наличием углов: языковое описание плеч как мягких и «одновременно» округлых или покатых более привычно и частотно, чем их характеристика как мягких и квадратных <…>. Иными словами, обозначения физических свойств плеч группируются в стандартные, семантически согласованные и синтаксически тесно связанные пучки <…>.

Основные функции плеч

Все органы человеческого тела можно разделить на органы-инструменты и органы-отношения, или связки. Органы-инструменты служат инструментами или орудиями основных жизненно важных действий. Инструментом являются, прежде всего, руки, главные функции которых – брать, держать предметы и осуществлять с ними различные действия. К органам-инструментам относятся также ноги, которые нужны человеку, чтобы стоять или ходить, или, например, сердце, которое бьется, толкает и гонит кровь. Кроме того, сердце является органом-инструментом, благодаря которому человек испытывает различные чувства и переживания. Органы-отношения (связки) выполняют другие, связующие, функции, то есть являются средствами соединения одних органов с другими. К органам-отношениям принадлежит, например, шея, основная функция которой – соединять голову с туловищем.

Разумеется, деление органов на органы-инструменты и органы-отношения опирается лишь на доминирующее положение, на преобладание одних функций над другими. Так, у шеи как биологической части тела имеются не только связующие, но и другие функции, например, шея проводит кровь к мозгу и отводит ее от мозга. Однако мы здесь имеем в виду не сами функции, а их концептуализацию в языке и в невербальных кодах, и для шеи по данным языка основной является только связующая функция. Не случайно эта функция особо выделяется и всегда отмечается в толковых словарях – шея даже определяется в них чисто топографически, а именно как «часть тела между головой и туловищем» <…>.

Плечи занимают промежуточное положение между органами-связками и органами-инструментами. С одной стороны, плечи удерживают голову и шею и скрепляют их с корпусом – это их связующая функция. С другой стороны, в качестве инструмента плечи удерживают и переносят с места на место тяжелые грузы. На плечах, например, люди держат и носят детей, переносят тяжелые вещи. (Далее для краткости мы будем говорить об этой функции плеч как об активной функции.) Обе функции – связующая и активная – закреплены в отдельных лексических единицах, в частности, во фразеологических оборотах со словом плечи: ср. У него своя голова на плечах, У тебя голова на плечах есть?, снять голову с плеч (связующая функция) и тащить все на своих плечах, взвалить все заботы на свои плечи (активная функция). Будучи разными, выделенные функции все же довольно близки друг к другу. Так, они обе предполагают, что плечи служат для совмещения чего-то с чем-то, в частности, головы и туловища или каких-то внешних предметов и всего человеческого тела. ‘Сила’ и ‘способность держать и носить’ выступают в русском вербальном и невербальных семиотических кодах как важнейшие свойства плеч.

Толкование слова «плечи»

Дадим толкование слова плечи в его исходном значении (о других значениях этого слова речь пойдет ниже). Речь идет о лексеме плечи 1: Плечи 1 Х-а = ‘плоские горизонтальные части тела человека Х, расположенные симметрично слева и справа относительно вертикальной оси симметрии его тела, начинающиеся от того места, где заканчивается шея, и заканчивающиеся в том месте, где начинаются руки. Основные функции плеч – 1) держать голову и шею и соединять их с туловищем, (2) держать и носить тяжелые грузы’.

Комментарий:

1 (о топографии). Толкование лексемы плечи 1 включает в себя семантический признак ‘местоположение (плеч)’, которое определяется относительно соседних, смежных с плечами, частей тела. Местоположение плеч отмечается в тексте толкования путем определения границы плеч и указания на симметрию плеч относительно вертикальной оси.

2 (о форме). Помимо указания на симметрию, толкование содержит описание формы. Плечи характеризуются как плоские и горизонтальные. Признак формы, во-первых, отражает восприятие контура и формы данной части тела, а во-вторых, введение его в толкование позволяет объяснить грамматическую правильность и семантическую (или прагматическую) освоенность целого ряда языковых сочетаний, в частности сочетаний с предлогом на типа на плечах, взвалить на плечо, повесить на плечо, положить голову на плечо, стоять на плечах, подчеркивающих плоскую форму и горизонтальное расположение плеч. В некоторых из этих единиц, например, в сочетании положить голову на плечо, отражена не только форма, но и топография плеч.

3 (о функции). Функция органа является неотъемлемым компонентом толкования обозначающего его слова <…>. Следуя сложившейся лексикографической традиции, мы отмечаем основные функции плеч, то есть те, которые в максимальной степени представлены в языке, непосредственно в толковании слова плечи. Функциями плеч обусловлены многие «скрытые» смысловые признаки слова плечи, которые проявляются в устных и письменных текстах. Такие признаки в толкование нами не включаются – по той причине, что они являются выводимыми из наличия у плеч соответствующих формы и функций. К ним относится, например, ряд смысловых компонентов, определяющих внутреннее строение плеч. Это признаки ‘твердость/мягкость’ и ‘устойчивость’ (ср. удерживать на плечах), ‘наличие «у плеч» передней и задней частей’ (ср. носить рюкзак за плечами) и др.

Служить местоположением предметов, а также держать и носить грузы способны, помимо плеч, и некоторые другие органы и части человеческого тела, например, спина, руки, голова, но далеко не все они специализированы для удерживания именно тяжелых предметов. Тяжести люди удерживают на прочных, сильных, крепких и устойчивых органах, более статичных и менее подвижных, чем, например, руки. В доказательство того, что плечи связаны именно с тяжелыми грузами, можно привести тот факт, что на плечах носят как физически тяжелое — ношу, так ментально тяжелое – бремя <…>.

Переносные значения слова «плечи»

Переносные значения слова плечи актуализуют семантические связи в тех областях, которые важны для жизнедеятельности человека. Переносы происходят по форме, функции и топографии предмета.

Помимо производных значений, которые мы ниже опишем, слово плечи имеет один своеобразный «медицинский» вариант употребления, который отличается от бытового, поскольку обозначает часть тела, включающую в себя ту, которая кодируется «обычной» лексемой плечи. В медицинском подъязыке слово плечо означает ‘часть человеческого тела от нижней части шеи до локтя’.

Помимо медицинского, или анатомического, употребления слова плечи, есть производное от него слово предплечье. Оно тоже является сугубо анатомическим и обозначает часть тела от плеча до локтя. В бытовой повседневной речи слово предплечье не используется, а соответствующая часть тела относится к руке (хотя объем понятия «рука», конечно, шире). Приставка пред - здесь фиксирует не расположение вдоль оси «спереди-сзади» (ср. отсутствие слова заплечье, при том, что есть выражение за плечами), а маргинально употребляется для обозначения расположения соответствующей части тела ниже, чем плечи, на оси «верх-низ».

Перейдем теперь к описанию других значений слова плечи.

Мы продемонстрируем две особенности структуры полисемии слова плечи, а именно, что (а) все остальные его значения так или иначе выводимы из первого, то есть являются производными от основного, и что (б) в производных значениях слова плечи на передний план выступают именно те смысловые компоненты, которые в исходном значении слова являются периферийными.

Входами в толкование производных значений слова плечи могут быть формы обоих чисел.

Второе значение слова <…> – непосредственно связано с первым по смежности. Эта лексема обозначает часть одежды, которая примыкает к плечам человека, покрывая их <…>.

Третье производное значение <…> – связано с первым по сходству формы. Эта лексема обозначает некоторые горизонтальные части природных объектов или артефактов, которые выделяются по внешнему виду на фоне других частей неправильной формы или, по крайней мере, не горизонтальных. Существенно, что люди могут использовать такое плечо – которое является частью некоторого более крупного объекта (например, горы, рычага или конвейера) – для особых целей, часто отличных от целей использования самого целого объекта, частью которого они являются. Например, горизонтальная форма плеча горы дает возможность без каких-либо дополнительных усилий стоять на поверхности горы или разбивать на ней альпинистский лагерь, ставить палатки и т. п., а на плечо рычага удобно нажимать, поднимая грузы.<…>.

Заключение

Проведенный анализ показал, что в семантике и прагматике языковых и невербальных единиц с участием слова плечи и «плеч» как части тела имеется много общего, причем общие семантические признаки наследуются от свойств «плеч». Это физические свойства, такие как форма, размер, внутреннее строение, и функциональные – определенные движения, основные действия части тела и направленные на часть тела и др. Кроме того, общими могут быть семантические признаки, связанные с физическими и функциональными свойствами «плеч» импликативными отношениями. Это сила, уверенность, эмоциональные компоненты и т. д., связанные с физическими и функциональными свойствами. Наконец, в значения как языковых, так и жестовых единиц входят смысловые компоненты, обусловленные топографическими свойствами плеч, – их способностью членить время и пространство.

Наличие одних и тех же свойств у двух разных семиотических кодов говорит о сходстве концептуализаций в этих кодах такой части тела, как «плечи». Между тем эти концептуализации предстают, вообще говоря, хотя и сходными, но все же разными, что, впрочем, не удивительно, поскольку природа языковых и телесных кодов существенно разная.

Для описания сходств и различий между кодами нами были выделены пять классов единиц, из которых три класса состоят из вербальных единиц, а два – из невербальных. Из вербальных мы рассмотрели свободные сочетания, фразеологические обороты и жестовые номинации, а в кругу невербальных кодов мы выделили жесты, в которых плечи являются пассивным органом, и жесты, в которых плечи являются активным органом. В ходе проведенного описания фиксировались как внутрикодовые, так и межкодовые различия.

Отметим два результата, которые, как нам кажется, представляют некоторый теоретический интерес.

Первый из них состоит в том, что фразеологизмы сближаются с жестами в большей мере, чем свободные сочетания. Это видно, во-первых, из того, что в русском языке существует большое число жестовых фразеологизмов, а во-вторых, из связанности семантики тех и других единиц. Процесс превращения физиологических движений в жестовые знаки, то есть семиотизация движений, по-видимому, в существенных семантических чертах сходен с процессом фразеологизации, в нашем случае, с превращением свободных сочетаний с названиями частей тела в устойчивые. Одной из таких черт является следующая. В результате семантических изменений как на пути от движения к жесту, так и от свободной единицы к устойчивой, всякий раз подчеркивается одно и то же, а именно важность функций данной части тела. Для плеч – это их связующая и активная функции.

Второй результат, который следует отметить, состоит в том, что жесты, где плечи выступают как активный орган, по своей семантике ближе к вербальным единицам, чем жесты, в которых плечи выступают как пассивный орган. Как мы полагаем, это вызвано тем, что свойства плеч как активного инструмента, обеспечивающего воспроизведение жеста, ярче выступают в семантике свободных единиц, описывающих действия плеч.

Оба отмеченных результата показывают, что единицы внутри одного, вербального или невербального, кода могут различаться сильнее, чем единицы разных кодов. Иными словами, внутрикодовые различия единиц в тех ситуациях, которые рассматривались в настоящей работе, оказываются важнее, чем межкодовые (по-видимому, это утверждение справедливо для очень многих, если не для всех частей тела и единиц с ним, но оно еще требует весьма тщательной проверки [80-115].

 

Крысин Л. П. Этностереотипы в современном языковом сознании: к постановке проблемы, 2005:

Этностереотип понимается как стандартное представление, имеющееся у большинства людей, составляющих тот или иной этнос, о людях, входящих в другой или в собственный этнос (естественно, возможны и другие толкования этого термина) <…>. Изучение этностереотипов – часть более общей проблемы, которую условно можно обозначить как «стереотипы сознания и их языковое выражение». Выделяют стереотипы возраста <…>, стереотипы, связанные с различиями людей по полу (они изучаются в рамках так называемой гендерной лингвистики), стереотипные представления об исполнении тех или иных социальных ролей и о характеристиках таких ролей (например, ролей учителя, судьи, врача, продавца, пассажира и т. п.) и многие другие. В той или иной форме подобные стереотипы получают языковое выражение – в виде слов, словосочетаний, фразеологически или синтаксически обусловленных конструкций и т. п., которые, как это вполне очевидно, должны получать определенную лингвистическую интерпретацию.

Этностереотипы – одна из разновидностей стереотипов сознания.

В современной этнографии, культурологии и социальной психологии тема этностереотипов весьма популярна. Однако в лингвистике она изучена недостаточно. Одна из первоначальных задач такого изучения – отделить лингвистический аспект темы от всех остальных, понять, что в этой проблематике заведомо не относится к компетенции языковедов. Например, вопрос о том, насколько соответствует тот или иной стереотип реальным свойствам представителей данного этноса, находится, по-видимому, вне сферы лингвистики и ее интересов.

В чем состоит лингвистический аспект изучения этностереотипов? Прояснению ответа на этот вопрос, возможно, поможет рассмотрение двух связанных друг с другом подходов.

Во-первых, важно понять, какие сферы жизни того или иного народа, личностные свойства людей, составляющих его, их интеллектуальные, психические, антропологические особенности становятся объектами о ц е н к и. Очевидно, что это разного рода отличия, то, что «не похоже», что выделяет данную национальную культуру среди других. Повторяемость отрицательных или положительных оценок, их массовость (среди представителей данного этноса) и устойчивость во времени – условия формирования этностереотипов. Объектами оценки, в частности, могут быть национальные традиции и обычаи, модели повседневного поведения, черты национального характера, особенности анатомии, физических движений, походки, речи и многое другое. Ср. стереотипное представление о грузинах, запечатленное в современных русских анекдотах: «Это человек заметный, шумный, пестро, часто безвкусно, но всегда «богато» одетый. Больше всего на свете грузин озабочен тем, что у него чего-то нет, он очень любит прихвастнуть, показать свое реальное или мнимое богатство… Грузины в русских анекдотах – люди гостеприимные, любящие компанию, застолье, тосты; щедрые, иногда слишком щедрые… Грузины преувеличенно мужественны, но при этом отношение к женщине у них «восточное», как к низшему существу…» <…>.

Во-вторых, необходимо выделить языковые единицы – слова, фразеологизмы, синтаксические конструкции, которые можно интерпретировать как средства обозначения этнических стереотипов.

Это могут быть:

– слова, в свернутой форме содержащие в своих значениях оценку свойств типичного представителя другого этноса; таковы, например: жаргонное чурка – о жителе Средней Азии, в основе лежит представление о нем как о непонятливом и даже тупом, хотя в действительности он просто плохо понимает русский язык; значение просторечного глагола выцыганить «получить что-либо у другого лица в результате настойчивых, надоедливых просьб» основывается на пресуппозиции, согласно которой цыгане умеют добиваться своего именно путем таких просьб; диалектно-просторечное жидиться «скупиться, жадничать», образованное от существительного жид в его бранном значении «скупой, как скупы все евреи»; и др.;

– атрибутивные словосочетания, где определение – прилагательное, образованное от этнонима, а определяемое – имя какого-либо свойства человека: американская деловитость, английская чопорность, немецкая аккуратность <дотошность>, русский размах и т. п.;

– генитивные словосочетания, где в позиции подчиненного генитива – этноним, а в позиции синтаксического хозяина – имя какого-либо человеческого свойства: Он добивается своего с упорством китайца;

– сравнительные обороты: точен, как немец; холоден, как англичанин; молчалив, как финн; и т. п. (интересно изучить разное лексическое наполнение этой сравнительной конструкции: первый компарат – имя свойства, второй компарат – этноним <…>; для выявления национально обусловленных различий в такого рода сравнительных конструкциях возможен (и он реально применяется) устный опрос или письменное анкетирование информантов;

– фразеологизмы: уйти по-английски; ср. в английском языке выражение French Leave «уход без прощания» (буквально: «уход по-французски») <…>;

– пословицы, поговорки, включающие этнонимы и эксплицитно или имплицитно указывающие на какие-либо свойства представителей соответствующей национальности: Что русскому хорошо, немцу – смерть; Незваный гость хуже татарина; и др.

Материал для лингвистического анализа этностереотипов могут давать анекдоты, которые часто эксплуатируют расхожие представления о том или ином этносе или какой-либо его группе в качестве сюжетообразующих компонентов. Ср., например, анекдоты о габровцах, построенные на представлении о жителях этого болгарского города как о необычайно скупых и экономных людях. Задача лингвистического анализа – выявить способы и средства, которыми передается информация об этих свойствах габровцев. Интересен также вопрос о характерных приметах речи представителей того или иного этноса: обращение кацо у грузин – героев анекдотов, однако – у чукчей, грассирующее [р] и частица -таки – в анекдотах про евреев и т. п. <…>.

Для языкового выражения этностереотипов характерны о б о бщ е н и е и г и п е р б о л и з а ц и я тех или иных свойств. Этой цели служат, в частности, кванторные слова: все (Все чехи любят пиво; Все русские бабы – толстые); всегда (Немец всегда пунктуален); никогда (Англичане никогда не поступятся вековыми традициями ради сомнительных новшеств современной цивилизации); каждый (Каждый азиат – многоженец; У каждого американца есть автомобиль, а то и два); любой (У бразильцев любой ребенок играет в футбол лучше нашего мастера) <…> и т. п.

Интересны также модальные наречия типа просто, прямо, прямо-таки, усилительные частицы типа даже, оценочные прилагательные настоящий, истинный, подлинный и некоторые другие, употребляющиеся в контексте сравнения свойств того или иного лица со свойствами представителя «эталонного» в этом отношении этноса: Ну и аккуратист! Просто немец какой-то < просто настоящий немец>!; Ты прямо цыган: умеешь выпрашивать, что тебе надо; Тут даже финн разговорится (имеется в виду ситуация, когда способен разговориться и тот, кто обычно молчит) и т. п.

Заслуживают исследовательского внимания случаи переносного употребления некоторых этнонимов или слов, обозначающих представителей какой-либо расы, например слово негр в русской разговорной речи употребляется в значении «человек, который тяжело и не имея никаких прав работает на другого» (Нашел себе негра: ишачь на него, а он будет деньги огребать! <…>). Переносные значения имеют и некоторые прилагательные, образованные либо от этнонимов, либо от имен стран и материков; ср.: азиат в значении «некультурный, грубый человек», азиатский «дикий, грубый» <…> (ср. также производное азиатчина), употребление слов африканский, китайский в составе устойчивых оборотов африканские страсти, китайская грамота, китайские церемонии и др. В основе подобных переносных употреблений, как это вполне очевидно, – определенные представления об эмоциональном мире, менталитете, культурных традициях тех или иных народов.

Исследователь этностереотипов не может пройти и мимо своеобразных и м п л и к а т у р, которые в неявно выраженном виде содержат те или иные мнения об определенном этносе и о характерных свойствах его представителей. Ср. высказывания типа: Катя вышла замуж. Муж ее еврей, но человек хороший; Он русский, но не пьет <…>.

Следующий шаг на пути лингвистического анализа этностереотипов – установление того, каким образом отображаются стереотипные представления об этносе в значениях языковых единиц.

Если это слова, то естественно задаться вопросом: в какой части лексического значения помещается эта информация – в ассерции, в пресуппозиции или в оценочной части? Ответ на этот вопрос можно получить, лишь истолковав значения имен этностереотипов, а также выявив коннотации, которыми сопровождается у говорящих – представителей данной этнической общности употребление языковых единиц, так или иначе связанных с представлениями о другом этносе, – например, таких этнонимов, как француз, немец, англичанин, чукча, еврей, татарин и т. п.; кличек и прозвищ (часто обидного, иногда – шутливого характера), которые даются представителям тех или иных этносов: макаронники – об итальянцах, чернота, чернорожие, черножопые – о жителях Кавказа на неисконных (преимущественно российских) территориях их проживания, саранча – о китайцах, незаконно проникающих на территорию Дальнего Востока и Юго-Восточной Сибири, и др.

Такого рода коннотации могут быть обусловлены не только этнически, но и социально: внутри одного этноса употребление одних и тех же этнонимов нередко сопровождается разными дополнительными смыслами. Отсюда мостик к еще одной теме, связанной с данной, – социальным стереотипам, или с о ц и о с т е р е о т и п а м, и лингвистическому аспекту их изучения [450-455].

 

Мильруд Р. П. Символизация культуры в языке, 2012:

В исследованиях символов культуры пока еще недостаточно внимания уделяется изучению языковых форм. Исключение составляет культурно маркированная лексика <…>. Внимание ученых больше привлекает визуальная сторона культуры – археологические артефакты, старинные монументы, странные предметы, эксцентричные поступки, необычная пища, любопытные ритуалы, загадочные обряды и необъяснимое поведение <…>. Вместе с тем языковые знаки любого уровня сложности, в том числе морфологического и синтаксического уровня – части речи и члены предложения, тексты и гипертексты, – очевидно, не могут не содержать в себе информацию, важную для понимания культуры иного народа. Это предположение основано на том, что язык представляет собой знаковое воплощение коллективной памяти носителей культуры и служит социальным символом.

К этому можно добавить, что языковое поведение столь же обусловлено культурой, как и система «неязыковых поступков». Языковое поведение «продолжает культуру» по аналогии с неязыковым, и обе формы поведения, пересекаясь, являются, по сути, неразделимыми <…>.

Культурно наполненный языковой знак, как и «обычный» знак языка, имеет форму и содержание, однако он соотносится не просто с объектами и процессами окружающего мира, а с явлениями культуры, значимыми в социуме. Речь идет о культурной семиосфере (по Ю. Лотману): языковые знаки столь же символичны в культурном отношении, как и неязыковые средства выражения культуры. При этом если декодирование семантики языковых знаков хотя бы частично формализовано с помощью словарей и тезаурусов, то культурные импликации языка пока еще представлены разрозненно.

Работа с культурным кодом представляет собой расшифровку закодированной информации. С одной стороны, культурная семиотика гетерогенна: символы принадлежат единому культурному пространству. Вместе с тем она асимметрична: разные аспекты одной культуры находят выражение в знаках с разной степенью определенности и полноты. Культурное пространство имеет свои границы, которые отличаются проницаемостью, условностью и абстрактной относительностью, что делает невозможным указание на окончание «одной культуры» и начало «другой». В то же время культуры познаются в противопоставлении, однако известно немало случаев, когда символы одной культуры столь же успешно принадлежат и другой культуре <…>.

Важность исследования языковых символов объясняется тем, что культурные значения присущи им так же, как материальным объектам, которые являются предметом внимания этнографов. Подчеркнем, что за языковым знаком как культурным символом скрывается не значение, а культурное содержание.

Символы в языке могут функционировать как метки, ориентиры и коды культуры.

Метки культуры – это такие языковые символы, которые указывают на этнографически значимые объекты, на предметы быта, специфичные для какого-либо языкового сообщества, позволяя распознать культуру и отличить ее от другой по этим простым п р и з н а к а м.

Ориентиры культуры – это языковые символы, ориентирующие наблюдателя в культурных признаках, указывающие направления, в которых можно истолковать и распознать отличия данной культуры от другой по н а б л юд а е м ы м я в л е н и я м.

Коды культуры – это языковые символы, требующие дешифровки на основании глубокой и всесторонней интерпретации и позволяющие распознать культуру по ее в е к т о р а м и и з м е р е н и я м.

Отличие языковых символов культуры друг от друга состоит не только в глубине скрываемой информации, но и в «скорости сообщения». Так, метки культуры можно отнести к символам «быстрого сообщения», ориентиры представляют собой символы «замедленного сообщения», а коды культуры есть символы «медленного сообщения». Расшифровка символических кодов культуры требует наибольшего времени и усилий наблюдателя. Объясняется это тем, что метки указывают на информацию, лежащую на поверхности культурных феноменов, ориентиры доступны наблюдению и при этом нуждаются в объяснении и интерпретации, коды же останутся непонятными без их глубокого и нередко преодолевающего противоречия декодирования путем анализа явлений, их интерпретации и формулирования предположений.

Языковые метки этнографического характера. Еще со времен пионерских исследований Э. Сепира и Б. Уорфа <…> внимание исследователей привлекали языковые знаки, служившие индексаторами культуры, указывавшими на те или иные этнографические особенности жизни народа, включая особенности окружающей природы.

Классические исследования взаимосвязей языка и культуры показывают, что у народов севера, где большую роль играет снег, существует множество слов для обозначения этого природного явления. Например, в языке эскимосов существует около ста слов (именно слов, а не фраз) для обозначения неподвижного снега, снега с коркой, падающего крупными снежинками снега, медленно падающего снега, растаявшего и вновь замерзшего снега, строительных блоков из твердого снега, блестящего на солнце снега, мерцающего при луне снега, первый снег в году, падающий на воду снег, растаявший снег, обычный снег и др. <…>. Заметим, что язык эскимосов относится к инкорпорирующим языкам, в которых слово способно выражать смысл целого предложения, иначе говоря, в аналитических языках такое слово заменила бы фраза из нескольких самостоятельных в формальном и звуковом отношениях слов. Тем не менее, регулярное употребление множества слов для обозначения ситуаций, связанных со снегом, характерно для культуры северных народов. Это означает, что культурные особенности языка проявляются не в том, что можно или нельзя сказать на этом языке, а в том, что реально и регулярно говорится на этом языке.

<…> Языковые знаки могут указывать и на пищевые предпочтения нации. Показательно, например, что в корейском языке контекстное окружение слова рис представлено множеством слов: семена риса, растение риса, очищенный рис, неочищенный рис, приготовленный рис, смешанный очищенный и неочищенный рис, клейкий неочищенный рис, твердый очищенный рис, жареный рис, рисовая лепешка, рисовое пирожное и др. <…>.

Дейксис как ориентир для идентификации созерцательных культур. Культуры, пространство которых насыщено контекстом (high context cultures), нередко относятся к «созерцательным»: языковыми средствами отражаются по преимуществу реально наблюдаемые объекты, явления и процессы.

В «высоко контекстных» культурах встречается языковая символика, указывающая на местоположение предметов в пространстве с учетом наблюдаемой географической реальности. В языках американских индейцев для указания местоположения предмета на столе говорится, что он находится к востоку от центра стола. Типичные китайские фразы в таких случаях следующие: на востоке стола, на юге стола, на западе стола, на севере стола <…>.

По аналогии с китайской языковой традицией в речи австралийских аборигенов с их созерцательным восприятием мира встречаются фразы вроде: Что это у тебя на северной стене комнаты? и под. Возможно даже выражение твоя южная коленка. На Гавайях указывают расположение предметов так: по направлению к горам, по направлению к океану. Некоторые признаки созерцательной культуры можно обнаружить в дейксисе русского языка, символизирующего ментальность, в некоторой степени сформированную под влиянием восточных традиций: южное окно, северная комната, западная сторона дома, восточная часть храма и др.

В отличие от созерцательных культур Востока, европейская языковая традиция в подобных ситуациях нередко определяет местоположение одного предмета относительно другого: посреди комнаты, слева от тарелки, позади здания, вверх по улице, вниз по течению.

Местоимения как ориентиры коллективных и индивидуальных культур. Языковым ориентиром для распознавания коллективных и индивидуальных культур являются различия в использовании местоимений, указывающих на человека. В коллективных культурах (Китай, Корея, Вьетнам, Япония) личные местоимения обычно не употребляются, хотя и существуют <…>.

В соответствии с правилами коллективных культур, лучше обходиться без местоимений. Европейская бабушка скажет своему внуку Я люблю тебя, а вьетнамка построит предложение иначе: Бабушка любит своего внука <…>. Учитывая особую важность межличностных отношений в коллективных культурах, интересным представляется то, что в корейском языке существуют разные местоимения второго лица. Местоимение ты / вы корейцы стараются не употреблять в случаях, если надо указать на человека. Более употребительны другие местоимения второго лица, в которых передается теплое отношение к близкому человеку. Помимо этого существуют три местоимения второго лица, выражающие разную «степень» вежливости. Есть местоимение (суффикс), употребляемое вместе с именем. Другое местоимение используется с фамилией.

Есть также суффикс для образования слова, служащего неформальным обращением к близкому человеку <…>. Подобные языковые особенности можно считать средствами символизации коллективной культуры. Аналогично в русском языке местоимение второго лица способно выражать не только значения единственного и множественного числа, но и значение меры уважения к человеку. В ситуациях общения невежливым считается, указывая на человека, говорить он / она вместо имени.

Языковые ориентиры доказательности высказываний. Доказательность высказываний, или эвиденциальность (evidentiality), представляет собой коммуникативную характеристику культур в зависимости от терпимого или нетерпимого отношения к двусмысленности. Обобщенно можно предположить, что в культурах с терпимым отношением к двусмысленности (восток) доказательность высказываний обеспечивается морфологическими средствами, в то время как в культурах с нетерпимым отношением к двусмысленности (запад), доказательность высказываний обеспечивается лексическими средствами. Преобладание морфологических или лексических средств доказательности высказывания предположительно можно отнести к языковой символике культур терпимых и нетерпимых к двусмысленности. Попытаемся проверить это предположение.

Доказательность высказывания обычно заключается в том, что говорящий уточняет источник и способ получения информации, указывая на то, что он сам лично что-либо видел, слышал или узнал от других, понял на основе рассуждений и т. п. <…>. В некоторых неевропейских языках доказательность есть обязательная морфологическая категория, с помощью которой говорящий может подчеркивать, например, от какого количества свидетелей он узнал о происшедшем событии. В европейских языках, как правило, доказательность высказываний передается лексическим, а не морфологическим путем. Значит ли это, что морфологические средства выражения доказательности высказывания символизируют то или иное измерение культуры?

В языках бассейна реки Амазонки глагол в фразе Собака утащила рыбу обязательно будет содержать морфологический компонент со следующими возможными значениями: Я видел это, Я слышал об этом, Я догадываюсь об этом, Мне сказали об этом. В некоторых языках Перу (Ягуа) существует морфологическая система повышения надежности высказывания: принято точно указывать на время, когда произошло событие: за несколько часов до разговора, один день назад, одну неделю или месяц назад, две недели или год назад, в отдаленном прошлом или, наконец, в легендарной древности.

Поскольку эти языки соотносятся с культурами, характеризующимися высоко насыщенным контекстом общения и терпимостью к двусмысленности, морфологическое выражение доказательности высказывания можно считать символом культур этого типа. Подобный предварительный вывод подтверждается примерами из китайского языка и его диалектов, где также существует система морфологических суффиксов для выражения доказательности высказывания и где культура терпима к двусмысленности в высоко контекстном пространстве.

Если «на востоке» отдается предпочтение морфологическим средствам выражения доказательности высказывания, то в западноевропейских языках используются лексические средства выражения эвиденциальности. При помощи слов указывается на то, что информация была воспринята на слух или на вкус, получена зрительно или путем прикосновения, узнана от других людей или почерпнута из средств массовой информации, извлечена из разных источников, иногда с поправкой на возможную ошибку (За что купил, за то продал) <…>.

Например, в английском языке наблюдаются следующие способы лексической эвиденциальности:

– свидетельство (He looked hungry),

– предположение (He seemed hungry),

– «из первых уст» (He said he was hungry),

– «своими глазами» (I saw he was hungry),

– «собственными ушами» (I heard he was hungry),

– косвенная речь (He was said to be hungry),

– логическое заключение (I guess he was hungry),

– предположение (He might be hungry),

– уверенность (Surely he was hungry).

Тщательность, с которой носителями английского языка подчеркивается надежность или ненадежность информации, неслучайна. Преобладание лексических средств выражения доказательности высказывания можно рассматривать как культурный символ, свидетельствующий о ненасыщенном контексте общения носителей культуры (запад).

Языковые коды культуры. Языковые коды вскрывают глубинные особенности культуры носителей языка, «механизмы» концептуализации реальности в соответствии с векторами и измерениями, которые свойственны данной культуре. Мировосприятие людей «кодируется» в текстах и гипертекстах. Именно тексты, особенно гипертексты с их безграничностью, нелинейностью и многоплановостью, позволяют «декодировать» культурную информацию с достаточной степенью надежности. При этом предметом анализа может стать гипертекст метафор, которые функционируют в качестве средства выражения культурной ментальности, являясь одной из форм концептуальной картины мира. Признанным результатом такого анализа является вывод о том, что разные культуры нередко имеют разные метафоры <…>. Метафора рассматривается как средство языкового моделирования бытия человека по подобию окружающей природы (время летит, чувства переполняют, жизнь течет, талант расцветает, глаза искрятся, душа разрывается и т. п.). Предположение заключается в том, что разные культуры с помощью метафор по-разному кодируют присущие им векторы и измерения: коллективность и индивидуальность бытия, линейность и цикличность времени, насыщенность и ненасыщенность пространства коммуникативным контекстом.

Рассмотрим в качестве примера метафорическое выражение концептов СЧАСТЬЕ и СТРАДАНИЕ, ЖИЗНЬ и СМЕРТЬ в культурах с разными векторами и измерениями. Приведем примеры декодирования векторов и измерений культуры с помощью указанных концептов в гипертекстах метафор разных культур. Поясним, что под гипертекстом понимается здесь некоторое множество текстовых метафор, связанных между собой посредством лексико-семантических «гиперссылок» и относящихся к одному из выбранных для анализа концептов. Метафоры как гипертекст удобны для анализа в силу их лаконичности. Метафоричными по своему языку нередко являются пословицы.

Характерным и, по-видимому, сходным для разных культур является символическое кодирование ментальности на примере концепта «жизнь». Воплощениями метафоры «жизнь – дорога» являются появившиеся в советскую эпоху развития российской культуры выражения величественный пятилетний путь, светлый путь, верная дорога, не свернуть с пути и известное в Китае в период правления председателя Мао обозначение его как великого кормчего. В христианской культуре (православной, католической, протестантской) праведная жизнь представлена, как прямой и широкий путь, в то время как греховное существование закодировано как извилистая и узкая дорога, на которой существуют препятствия в виде искушений. Споткнуться – значит согрешить, не послушать пастуха, то есть господа <…>. Метафора жизненного пути, вероятно, кодирует линейное измерение времени, характерное для многих культур.

В буддистской культуре также встречается «дорожная» метафора жизни, однако есть и другие способы образно представить это значение. Например, в японской культуре жизнь сравнивается не только с путешествием, но и с листочком на ветру, тяжелым грузом, цветущей вишней. Эти, казалось бы, разные образы объединяет понимание того, что все в жизни преходяще, как и она сама. В связи с конечностью земного бытия человека оно метафорически трактуется не как линия, обладающая протяженностью, а как момент, мгновение <…>.

В отличие от понятия «жизнь», репрезентированного в разных языках похожими метафорами, концепт «счастье» имеет неодинаковое наполнение в отдельно взятых культурах. Например, для американской ментальности счастье – это личная заслуга каждого.

Счастье можно получить в качестве трофея. Им можно гордиться как собственным достижением. Его можно удерживать в руках всю жизнь. Согласно российской ментальности, добиться счастья непросто: оно зависит от везения, легко ускользает из рук и отличается хрупкостью, иллюзорностью. Корейцы убеждены: каждому заранее определена судьбой мера счастья и страданий. По их мнению, имея счастье сегодня, следует обязательно готовиться к завтрашним испытаниям. Именно поэтому у представителей корейской культуры нет такого, как у жителей запада, стремления поскорее добиться счастья <…>. Сказанное позволяет сделать предварительный вывод о том, что в концепте счастья, выявляемом на материале корейского языка, закодировано представление о циклическом (не линейном) времени.

Анализ показывает, что метафоры счастья в языках разных культур имеют как общие, так и отличительные черты. В китайском языке отсутствуют русские метафоры седьмого неба и птицы счастья, выявляемый в английской идиоме образ отрывания от земли, нет и выражения, подобного русскому глаза сияют от счастья, но есть собственная метафора, своеобычная для китайской культуры с ее традициями самонаблюдения и медитации: счастье – это цветок, распускающийся в сердце.

Подчеркнем, что в культурах, где особое значение имеет уважение к другой личности и не принято прямо указывать на другого человека с помощью местоимений, рассматривать других людей (Корея), в описании природных и других явлений отсутствует метафора лица. В корейском языке небо не хмурится, солнце не улыбается, день не плачет дождем, погода не шепчет, звезды не подмигивают, у судьбы нет гримас и т. п.

В китайском языке, как и в японском, почти не встречаются метафоры, связанные со страданием. Это объясняется тем, что буддистская философия отрицает существование страдания как жизненной реальности, а объясняет это тяжелое переживание неуемностью человеческих желаний и неспособностью видеть красоту мира. Китайская мудрость заключается в том, что страдание можно прекратить, если прекратить желания <…>. Аскетизм – норма для культур с коллективным вектором развития и циклическим восприятием времени, когда удовольствия и страдания в человеческой жизни распределены поровну и в любом случае проходят. Это еще одно подтверждение предположения о том, что метафоры страдания можно использовать для декодирования коллективного вектора развития культур со всеми присущими таким культурам измерениями, включая «циклическое время».

Дополним сделанные наблюдения тем, что в русском и английском языке счастье наполняет, гнев разрывает ( сравните: лопнуть от злости), ревность сжигает. Метафоры сосуда, воды, огня известны лингвистической антропологии как знаки культурных универсалий (в некоторых языках этих образов нет, например, в языке зулу, где иная картина: от гнева человек немеет, болеет, потеет, плачет, перестает дышать). Иногда один образ из ряда возможных является доминирующим. Так, китайский язык предпочитает метафору огня (человек пылает от гнева) и мало обращается к метафорам сосуда и воды <…>. Очевидно, это связано с тем, что культуры циклического измерения времени акцентируют внимание на огне как символе судьбы, очищения, разрушения, силы и таинства вечной жизни.

Переходы в метафорическом гипертексте дают возможность полнее изучить разные измерения культуры и даже выйти на анализ ее векторов. Например, с помощью китайских метафор можно декодировать не только циклическое измерение времени, но и насыщенное контекстом культурное пространство. Желтая река понимается в китайской культуре как граница между формами бытия «здесь» и «там», отсюда выражение: Не останавливайся, пока не достигнешь Желтой реки. Выражение как Восточное море используется для передачи смысла ‘много’ при оценке «меры счастья»: Желаем счастья как Восточное море. Даже названия городов «наполнены контекстом»: Беспечный может потерять Ханчжоу (имеется в виду историческое событие).

Дальнейшие переходы в гипертексте метафор открывают другие особенности китайской культуры, требующие декодирования: Тот, кто не соглашается со своими врагами, тот подчиняется им; Мудрец принимает решение, глупец слушает других; Если хочешь счастья на всю жизнь, сделай счастливым другого; Для своего успеха спроси трех стариков; Чтобы другие не узнали, не делай; Самый лучший друг тот, кто возвращается издалека и т. д. Аналогичные наблюдения можно сделать на примере пословиц других культур. Путешествие по гипертексту метафор позволяет «декодировать» векторы и измерения культуры, в частности, ее коллективность или индивидуальность, циклическое или линейное восприятие времени, насыщенное или ненасыщенное контекстом культурное пространство [127-151].

 

Орлова Н. М. Прецедентные феномены библейского истока в русской филологической традиции, 2008:

Анализ текста художественного произведениях в рамках когнитивной парадигмы, с точки зрения текста как когнитивно-концептуальной системы, языковой и художественной картины мира писателя, нацелен на изучение широких и многообразных связей между тем, что выражено в языке, и тем, что существует в сознании писателя и сознании интерпретатора текста в результате эпистемологической деятельности.

Приступая к рассмотрению вопроса о прецедентных феноменах библейского истока, необходимо сделать предварительные замечания, касающиеся терминологической точности. В отечественной лингвистике общеупотребительным было обозначение «библеизмы», в том числе «лексические библеизмы», «библейские фразеологизмы», «фразеологические библеизмы»; ранее эта лексика и фразеология могла включаться в состав «церковно-славянизмов», «славянизмов» <…>. Как отмечено Е.И. Боллигер, аналогичного термина в зарубежных исследованиях не обнаружено <…>, что, по нашему мнению, связано с социальной оценкой данного явления. Хотя церковь и религиозные тексты утратили общественную роль в советском дискурсе, цитаты из Библии продолжали функционировать в речи, где они, с одной стороны, могли утрачивать связь с претекстом и не осознаваться как библеизмы, а с другой, если эта связь осознавалась, – приобрели соответствующие коннотации. Для западного языкового сознания такого рода речевые факты, безусловно, более органичны. На протяжении XX в. тексты Ветхого и Нового Завета оказывали мощное влияние на весь корпус художественных текстов, публицистику, риторические практики и даже на деловую речь.

В настоящее время термины «библеизм» и «библейский фразеологизм» употребляются достаточно широко, в т. ч. в лексикографии и фразеографии; эти языковые единицы оцениваются с позиций интертекстуальности или освоенности, вхождения в общелитературный язык.

«Библеизмами» в широком смысле могут именоваться любые языковые реалии. В ряде случаев изучение библейской лексики и фразеологии пересекается с проблемами библейских текстовых реминисценций. При этом наблюдается тенденция к перенесению центра тяжести исследования «библеизмов» в когнитивную парадигму – с точки зрения библейских концептов и прецедентных феноменов. Наряду с термином «библеизм» широко используется термин «библейский прецедентный феномен», которым мы пользуемся в нашем исследовании.

Концепты и прецедентные феномены (ПФ) библейского истока чрезвычайно неоднородны; в их круг входят ипостаси исходного общечеловеческого статуса (свет, тьма), культурно значимые понятия, на формирование которых библейский претекст оказал решающее влияние; прецедентные имена, которые обрели статус концептов (Адам, Ева, Хам). Последние могут употребляться в составе устойчивых сочетаний (Аредовы веки, жена Лота, Валаамова ослица, суд Соломона и др.). Прецедентные имена и прецедентные высказывания всегда содержат внутреннюю отсылку к соответствующей прецедентной ситуации Библии, являясь ее – ситуации – ключевым концептом. Типология библейских концептов и ПФ может быть осуществлена также по степени освоенности ПФ общенародным языком. Определенным показателем служит, с одной стороны, вхождение феномена в филологическую традицию, а с другой – в корпус фразеологии общенационального языка. Так, к прецедентным высказываниям (ПВ) кимвал звенящий, Сарриных лет достигнуть, жезл Аронов расцвел, не пей вина и сикера обращаются художественные тексты, но в общенародный словарь они не вошли. Другие ПВ полностью фразеологизировались или вошли в состав паремий, однако их корпус также неоднороден. Среди них могут быть выделены прецедентные высказывания, освоенные языком и не вызывающие прямых ассоциаций с библейской прецедентной ситуацией и текстом Библии в целом (невзирая на лица), высказывания, в семантической структуре которых произошли существенные сдвиги (злачное место), и т. д.

К Библии, как ни к какому иному тексту, применимы рассуждения В.Н. Топорова о «сильных» текстах: «сильные» тексты характеризуются как мифопоэтическое пространство, присутствием в них Эстетического начала, логосных потенций, внутренней свободы.… Внутреннее (текстовое) пространство свободы неизмеримо сложнее, насыщеннее и энергетичнее внешнего пространства. Оно таит в себе разного рода суммации сил, неожиданности, парадоксы; оно взрывчато и принципиально эктропично. В нем снимается проблема размерности и отделенности пространства и времени. Оно есть чистое творчество как преодоление всего пространственно-временного, как достижение высшей свободы. Именно поэтому с таким пространством «великого» текста связывается бесконечное множество интерпретаций, которыми этот текст живет «вечно» и всюду» <…>.

Библейские текстовые реминисценции могут быть объемными, представляющими собой подробную, в ряде случаев