Бальдассаре Кастильоне 5 страница

ТАРКВИНИЯ. Оно и есть истинное, потому что бытие могло бы оказаться и хорошим и дурным делом, и ни тем ни другим, чем оно явственно отличается от блага.

ПАТРИЦИ. Это ясно, поскольку бытие означает и сущность, и субстанцию, а благо есть качество этой субстанции. Но благость бога, перенося в произведенные ею вещи бытие, отвечающее бытию бога, не оставила им никакой части от себя самой.

ТАРКВИНИЯ. Да нет же, оставила, и от себя, и от иных заключенных в боге вещей.

ПАТРИЦИ. Помилуйте, да какие же это еще части бога?

ТАРКВИНИЯ. Единство и вечность, которые благость равным образом привнесла в произведенные вещи.

ПАТРИЦИ. Теперь понятно. И я сейчас припоминаю, что все это вещи были иным, тончайшим и возвышеннейшим образом рассмотрены платоником по имени Дамасий⁶, только не помню точно, так как уже давно его не читал.

ТАРКВИНИЯ. При случае и я бы могла вам точнее все это изложить, но меня сейчас занимает только наш предмет—благость, собственная природа которой заключается в том, чтобы не оставаться в себе самой, но передавать и нести другим все то, что есть благо, а не то, что противоположно ему.

ПАТРИЦИ. Конечно, природа ее такова.

ТАРКВИНИЯ. И как таковая она есть предмет желания всех вещей, которые из ее рук получают все благо, какое у них есть.

ПАТРИЦИ. Это правда. Вот почему мудрые говорят, что благо это то, чего желают все.

ТАРКВИНИЯ. Отлично сказано. И это совершенное высшее благо есть не что иное, как величайший всеблагой бог.

ПАТРИЦИ. Именно так.

ТАРКВИНИЯ. Таким образом, все вещи испытывают желание к богу, от благости которого они обладают не только бытием, но в равной мере и благим бытием и приснобытием. Каковая и произвела нас, и нас сохраняет, и старается, и заботится о том, чтобы сделать нас совершенными, и разными способами обращает нас к себе, чтобы мы вернулись к нему [богу] и уподобились ему, и, наконец, воссоединились с ним.

ПАТРИЦИ. Поистине так, о божественная госпожа.

ТАРКВИНИЯ. И потому он любим нами, что он дал нам все блага, и все время дарует их нам, и даст их нам навеки, если мы сами не пренебрежем собой. А если бы было наоборот, и он был бы причиной зла, и мы ждали бы, что он дурно будет обращаться с нами, было бы невозможно любить его, и мы только бы его страшились.

==393

ПАТРИЦИ. Правильно.

ТАРКВИНИЯ. А страх, скорее чем к любви, есть путь к ненависти и как бы ее начало.

ПАТРИЦИ. Так и есть.

ТАРКВИНИЯ. Стало быть, любовь, которую мы испытываем к богу, мы испытываем к самим себе, то есть ради тех благ, которые он дал, и дает, и даст нам, а не собственно к нему. Потому что если бы он не был благ, а был бы зол и причинял нам зло, то либо исчезла бы любовь, либо родилась ненависть к нему.

ПАТРИЦИ. Это нельзя отрицать.

ТАРКВИНИЯ. Стало быть, верно то, что я сказала: что любовь к богу мы испытываем ради самих себя, то есть ради исходящего от него блага.

ПАТРИЦИ. Истинно так. Но любовь, которую бог испытывает к нам,—ее-то он испытывает не ради себя, а ради нас.

ТАРКВИНИЯ. Как раз ради себя самого.

ПАТРИЦИ. Но какое же благо может он получить от нас?

ТАРКВИНИЯ. Получить—никакого, но он может дать нам все блага.

ПАТРИЦИ. Это какой-то особенный способ любви, которого мне не понять.

ТАРКВИНИЯ. Разве он [бог], как мы уже говорили, не высшее благо?

ПАТРИЦИ. Да.

ТАРКВИНИЯ. И эта высшая его благость заставляет его производить другие вещи и делать их причастными самому себе.

ПАТРИЦИ. Так.

ТАРКВИНИЯ. И сделал он это не из любви к вещам, которые ведь еще и не были произведены, но из любви, которую он испытывал к самому себе и к своей благости, которая не могла вынести бездействия, враждебного ее природе; но в соответствии с ее природой он привел ее в действие ей приятное, чтобы она, согласно своей склонности и желанию, действовала и производила. А это удовольствие и есть любовь или порождено любовью.

ПАТРИЦИ. Теперь начинаю понимать.

ТАРКВИНИЯ. Стало быть, он произвел вещи из любви к своей благости, то есть к себе самому.

ПАТРИЦИ. Вижу, что так.

ТАРКВИНИЯ. А вещи суть части или истечения его сущности.

ПАТРИЦИ. Они именно таковы.

ТАРКВИНИЯ. А если кто любит свои части, разве нельзя сказать, что он любит себя самого и их, как часть себя?

ПАТРИЦИ. Несомненно.

ТАРКВИНИЯ. Как если я люблю свою руку, или глаз, или сердце,—я их люблю, поскольку они суть мои члены и части и даны мне для моего блага.

ПАТРИЦИ. Поистине так.

ТАРКВИНИЯ. Стало быть, и бог так любит произведенные им вещи не

 

==394

ради них самих, но из любви к своей собственной благости и в качестве частей самого себя.

ПАТРИЦИ. Как будто бы так.

ТАРКВИНИЯ. И если прислушаться к тому, что говорят поэты, боги создали людей, чтобы на земле были существа, которые бы приносили им жертвы, воздвигали бы алтари, воскуряли фимиам, возносили молитвы и, наконец, поклонялись им и почитали их. Недалек от этого и ваш Платон в мистической речи Аристофана и в притче об Андрогине⁷.

ПАТРИЦИ. Вы правы, я это припоминаю.

ТАРКВИНИЯ. А это значит, что боги создали людей ради собственной славы, то есть из любви к себе самим.

ПАТРИЦИ. Вы правы в том, что относится к созданию людей. Но поскольку бог затем поддерживает нас, обращает и влечет к себе и поступает так из любви к нам, чтобы мы уподобились ему и, наконец, воссоединились с ним и обрели в нем свое совершенство, то, похоже, нельзя сказать, что он делает это ради себя самого, но ради нашего блага.

ТАРКВИНИЯ. И это в равной мере родится из того же источника его благости, которая всеми возможными путями сообщает себя самое нам и всему сущему, охраняя вещи в том бытии, которое изначально дала им, и, если они падают по своей вине, она обращает их и влечет к себе, и придает им совершенство, потому что такова ее собственная природа, и она не может поступать иначе, если она хочет быть тем, что она есть, то есть высшим благом. Потому что если бы она не стала охранять созданные ею существа и придавать им совершенство, она не исполнила бы своего предназначения, которое и есть ее собственная сущность, то есть высшая благость, в коей она желает всегда пребывать и никоим образом не хочет перестать быть тем, что она есть. А раз дело обстоит так, она дарует нам все блага, чтобы сохранить себя самое в том, что она есть.

ПАТРИЦИ. Рассуждения ваши, надо признать, весьма тонки, да к тому же еще и столь очевидны, что против них нечего возразить. Но, с другой стороны, представляется очевидным, что благо, которое мы от нее получаем, она дарует нам ради нашего блага, а следовательно, из любви к нам.

ТАРКВИНИЯ. Вас смущает то соображение, что наши блага, исходящие к нам от нее, полезны нам и являются нашими, а не ее благами. В этом вы заблуждаетесь, поскольку в даровании нам благ заключено главное ее благо, и ее самосохранение—в том- что она есть, то есть в ее благости. В нас же они [эти блага] заключены не в собственном смысле, но лишь в некотором отношении. Так что они не были бы полезны нам и не проистекали бы к нам от нее, если бы она пожелала перестать быть высшей благостью. Подобно тому как не снисходил бы к нам свет от солнца, если бы оно пожелало прекратить свое излучение. А поскольку оно не хочет прекратить свое сияние, то по необходимости нисходит к нам его свет. Так и от высшей благости, которая хочет быть благой и не желает перестать таковою быть, на все существа источается благо.

 

==395

ПАТРИЦИ. Этот ваш пример со светом изгоняет всякий мрак из моего ума.

ТАРКВИНИЯ. И так же точно солнце не ради нас посылает нам свет, но потому, что, желая пребывать в своем совершенстве, сохраняет свой свет в себе и, сохраняя его, направляет сияние свое к нам в качестве следствия, а не в силу главного своего стремления, которое заключено в собственном самосохранении и благе.

ПАТРИЦИ. Теперь понятно.

ТАРКВИНИЯ. Так и высшее благо в силу главного стремления своего желает пребывать и сохраняться в качестве высшего блага, а уж в качестве следствия этого на сущности источаются от него всяческие блага.

ПАТРИЦИ. Отлично сказано.

ТАРКВИНИЯ. Это главное стремление к самосохранению в том, что она есть, порождено не чем иным, как любовью ее к самой себе. А от этого уже в качестве следствия порождается вторичное стремление ее к сущностям, от которого они и получают все блага.

ПАТРИЦИ. Теперь мне ясно, что иначе и быть не может.

ТАРКВИНИЯ. Сказанное о сущностях можно понимать и относительно нас, людей.

ПАТРИЦИ. Так.

ТАРКВИНИЯ. Но подобающим нам образом, поскольку у всех видов сущностей имеются свои способы причастности через свои блага к высшей благости.

ПАТРИЦИ. Отлично понимаю.

ТАРКВИНИЯ. Тогда вам станет ясно, что ту любовь, которую мы именуем любовью к богу, мы испытываем ради нас самих и потому, что желаем добра самим себе; когда же бог любит нас, он поступает так из любви к себе и потому, что желает добра себе самому.

ПАТРИЦИ. Иначе и сказать нельзя. Но что же скажете вы, о божественная госпожа, относительно любви к ближнему?

ТАРКВИНИЯ. То же самое, то есть что мы испытываем ее ради нашего собственного блага.

ПАТРИЦИ. Объясните мне это, пожалуйста, потому что и это мне в новинку.

ТАРКВИНИЯ. Слушайте же. Любовь, которую должно испытывать к ближнему, заключается в желании ему блага.

ПАТРИЦИ. Да, поскольку она основывается на заповеди господа нашего Иисуса Христа: «Возлюби господа твоего всем сердцем твоим и ближнего, как самого себя»⁸.

ТАРКВИНИЯ. Стало быть, как мы хотим и желаем блага себе, так мы желаем его и ближнему, когда возлюбим его.

ПАТРИЦИ. Истиннейшие слова.

ТАРКВИНИЯ. Но при этом, однако же, благо, которое мы желаем ему, не должно быть большим того, что мы желаем самим себе, ибо это «как» означает не превосходство, но равенство.

==396

ПАТРИЦИ. Хорошо сказано.

ТАРКВИНИЯ. Будучи равной, любовь к ближнему не предшествует и не превышает любви к себе, поскольку в этой заповеди выражение «как самого себя» показывает, что она—любовь к ближнему—происходит из любви к себе, к которой должна быть приравнена и сведена любовь к ближнему. Апостол Павел сказал, что «первая любовь берет начало от себя самого»⁹.

ПАТРИЦИ. В этом нет сомнений.

ТАРКВИНИЯ. А под ближним святые богословы подразумевают любого человека.

ПАТРИЦИ. Как будто бы так.

ТАРКВИНИЯ. Но из всех людей, взятых в целом, одни нам друзья, другие—враги, третьи—ни то ни се, не враги и не друзья. Не так ли?

ПАТРИЦИ. Так и есть.

ТАРКВИНИЯ. Друзей мы, конечно, любим.

ПАТРИЦИ. Конечно.

ТАРКВИНИЯ. А врагов, напротив, ненавидим.

ПАТРИЦИ. И это так.

ТАРКВИНИЯ. А к тем, кто ни то ни се, не испытываем ни ненависти, ни любви.

ПАТРИЦИ. Ни того, ни другого.

ТАРКВИНИЯ. О друзьях поговорим немного погодя. Пока же рассудим о врагах: кажется ли вам, что их можно любить по природе?

ПАТРИЦИ. По природе, конечно же, нет, но лишь по божественной заповеди, которая предписывает, чтобы мы любили их, как самих себя.

ТАРКВИНИЯ. Но для этого нужно сперва оставить ненависть, испытываемую к ним, и вместо этого питать к ним любовь, притом такую же, что к самому себе.

ПАТРИЦИ. Это все верно.

ТАРКВИНИЯ. А можете вы представить себе какую-нибудь причину превращения ненависти в любовь помимо блага, которое мы или получили, или получим от тех, кого прежде ненавидели?

ПАТРИЦИ. Конечно же, никакой иной, по человеческому обыкновению. Но, поступая так по божьей заповеди, мы выходим уже за пределы человеческого обычая и переходим в область божественного.

ТАРКВИНИЯ. Сказано хорошо. Да, заповедь эта дана всем вообще людям, и все же не многие ее соблюдают.

ПАТРИЦИ. Если бы было иначе, блажен был бы род человеческий!

ТАРКВИНИЯ. Не находите ли вы, что тот, кто не соблюдает ее, мало или никак не заботится о ней?

ПАТРИЦИ. Конечно, мало или нисколько.

ТАРКВИНИЯ. Ну а те, кто соблюдает ее, как вы думаете, поступают они так из ненависти или из любви к Иисусу Христу, который дал эту заповедь?

ПАТРИЦИ. Я думаю, никак не из ненависти, но только из любви.

 

==397

ТАРКВИНИЯ. А разве мы не рассмотрели уже и не пришли к выводу, что любим бога ради себя самих, а не ради его блага?

ПАТРИЦИ. Ну конечно.

ТАРКВИНИЯ. Так, стало быть, и любовь к ближнему порождается любовью к себе и желанием себе блага.

ПАТРИЦИ. Теперь это совершенно ясно.

ТАРКВИНИЯ. И будет еще ясней, если взглянуть с другой стороны: ведь мы надеемся, соблюдая заповедь божью, унаследовать жизнь и славу божью по данному нам божественному обетованию: «Аще ли хощеши внити в живот, соблюди заповеди» ¹⁰. По этому обетованию и из желания блага, должного сопутствовать нам в вечности, мы, насилуя нашу природу, которая не может заставить нас желать блага тому, кто желает нам зла, заставляем себя любить врага.

ПАТРИЦИ. И на основании этого довода тоже все совершенно ясно.

ТАРКВИНИЯ. Есть еще другой довод, извлеченный из оснований, позаимствованных у вас, платоников.

ПАТРИЦИ. Из каких же?

ТАРКВИНИЯ. Из того, что нельзя нечистым касаться чистого.

ПАТРИЦИ. Это говорит Платон, но я не вижу, какое это имеет отношение к нашему делу.

ТАРКВИНИЯ. Увидите. Разве цель наша—не единение с богом?

ПАТРИЦИ. Конечно.

ТАРКВИНИЯ. А чтобы соединить две вещи, нужно, чтобы они соприкоснулись?

ПАТРИЦИ. Да.

ТАРКВИНИЯ. Но мы, будучи нечисты, не можем прикоснуться к богу, который чист.

ПАТРИЦИ. Правильно.

ТАРКВИНИЯ. Мы нечисты тогда, когда нас сопровождает зло. И чисты, когда, оставив всякое зло, уподобляемся богу, высшему благу.

ПАТРИЦИ. Именно так.

ТАРКВИНИЯ. А злая воля, обращенная на врага,—это один из видов зла, находящегося в нас.

ПАТРИЦИ. Этого нельзя отрицать.

ТАРКВИНИЯ. И когда в нас имеется зло, мы не вполне хороши.

ПАТРИЦИ. Конечно.

ТАРКВИНИЯ. И, не будучи таковыми, не уподобляемся богу, который весь есть благо.

ПАТРИЦИ. Конечно, нет.

ТАРКВИНИЯ. И, не будучи подобны ему, мы не можем ни прикоснуться к нему, ни соединиться с ним.

ПАРТИЦИ. Никоим образом.

ТАРКВИНИЯ. Поэтому, если мы хотим этого достичь, мы должны оставить ненависть и желать блага врагу.

ПАТРИЦИ. Это необходимо.

 

 

==398

ТАРКВИНИЯ. В той же мере, как и самим себе, уподобляясь в высшей мере любви высшей благости бога.

ПАТРИЦИ. Истинная правда.

ТАРКВИНИЯ. Истинно, стало быть, и столькими доводами безусловно доказано, что любовь к ближнему мы испытываем прежде всего ради нашего блага и из любви к самим себе.

ПАТРИЦИ. Против этого нечего возразить.

ТАРКВИНИЯ. А то, что сказано о любви к врагу, я думаю, легко приложимо и к любви, которую мы испытываем к ближнему, когда он наш друг.

ПАТРИЦИ. Это вы мне объясните, потому что тут у меня возникло некоторое сомнение.

ТАРКВИНИЯ. Это не составит большого труда. Ведь вы знаете, что существует три вида друзей.

ПАТРИЦИ. Да, я знаю. Друзьями становятся ради выгоды, ожидаемой от друга, или из-за получаемого от него удовольствия, или благодаря доброте, благородству и доблести, которую обнаруживают в друге.

ТАРКВИНИЯ. Именно так. Но еще вы должны знать, что выгодный друг есть друг благодаря пользе, которую мы от него получаем, и когда эта польза, или благодеяние, или услуга прекращаются, то прекращается и самая дружба.

ПАТРИЦИ. Это я знаю.

ТАРКВИНИЯ. Из этого ясно, что любовь к такому другу порождается от блага, которое мы от него получаем или надеемся получить, и, когда нечего больше ждать от него, она умирает.

ПАТРИЦИ. Все обстоит так, как вы говорите.

ТАРКВИНИЯ. Точно так же обстоит дело с теми друзьями, которые любят друг друга ради наслаждения, получаемого ими одним от другого. Когда это наслаждение исчезает, кончается и дружба и любовь.

ПАТРИЦИ. К такому выводу приходят все философские школы. Но мое сомнение относится к дружбе из-за благородства. В ней, как кажется, доблестного человека любят только за его доблесть, так же как благу оказывается предпочтение ради него самого и похвально само по себе благородство: оно само по себе доставляет наслаждение и вызывает любовь.

ТАРКВИНИЯ. И в этой любви, если правильно понимать, происходит все то же. Взгляните на это следующим образом. Человек преступный, дурного нрава и порочной жизни—как вы полагаете, может он полюбить человека доброго, благородного и безупречного образа жизни?

ПАТРИЦИ. Кажется, нет, потому что и выбор их и желания противоположны.

ТАРКВИНИЯ. Разве только если он рассчитывает получить от него какую-нибудь выгоду или наслаждение.

ПАТРИЦИ. Но это произошло бы из-за доброты одного, которая противоположна пороку другого. А между двумя противоположностями не может возникнуть подлинная любовь.

==399

ТАРКВИНИЯ. А между невеждой и мудрецом—в такой противоположности—может возникнуть любовь?

ПАТРИЦИ. Пожалуй, может. Если невежда захочет достичь знания (а все люди по природе своей стремятся к знанию), то в надежде научиться от мудреца он полюбит его и станет добиваться от него взаимной любви, чтобы получить его мудрость.

ТАРКВИНИЯ. Поступая так, невежда полюбит мудреца прежде всего ради собственного своего блага. И таким образом он подпадает под наш вывод.

ПАТРИЦИ. Против этого нечего возразить.

ТАРКВИНИЯ. Быть может, то же самое произошло бы с преступником, если бы он пожелал стать добрым и добродетельным и надеялся достичь этого благодаря доброму человеку.

ПАТРИЦИ. Это более сложный случай. Ведь представляется, что ни желание это не может возникнуть в душе, уже ставшей обиталищем мерзостей, ни сам он, придя к такому желанию, не смог бы оставить свои злодейства с той же легкостью, с какой невежда, ради обучения у мудреца, мог бы оставить свое невежество.

ТАРКВИНИЯ. Сейчас не время все это обсуждать. Нам достаточно заметить, что, если бы дурной человек захотел стать хорошим и полюбил доброго, который мог бы своими советами и поступками привести его к совершенству, он полюбил бы его как своего благодетеля, ради себя самого, и прежде всего ради собственного блага.

ПАТРИЦИ. Это правда.

ТАРКВИНИЯ. И тогда оба эти случая подпадут под наш вывод.

ПАТРИЦИ. Конечно. Но если бы добрый полюбил злого, а мудрый невежду, сделав их лучше и приобщив к своему благу, то, как кажется, они были бы подвигнуты к этому не стремлением к собственному благу, поскольку порок и невежество—не благо, и они не могли бы получить от тех ничего равного взамен.

ТАРКВИНИЯ. Они поступили бы так не из желания получить взамен порок и невежество, но ради иного рода замены: либо ради награды, какую обычно учитель получает от ученика, либо ради славы, либо из родственных чувств, либо ради благодеяния или услуги, которые они рассчитывали бы получить в будущем, или ради получаемого при этом наслаждения. Потому что не соответствует ни разуму, ни природе человека, чтобы один брал на себя заботу об улучшении другого безо всякой пользы для себя самого.

ПАТРИЦИ. Иначе не скажешь.

ТАРКВИНИЯ. Таким образом, эти два случая относятся к двум разным видам любви: любовь злодея и невежды к доброму и мудрецу— это любовь к благородству, а любовь доброго и мудрого к злодею и невежде—любовь ради пользы и наслаждения.

ПАТРИЦИ. Вы говорите правду. Но любовь друг к другу двух доблестных и благородных людей все же, мне кажется, направлена на

 

К оглавлению

==400

доблесть и благородство другого и имеет в виду чужую доблесть и благородство.

ТАРКВИНИЯ. Взгляните на доблесть обоих: она или подобна у них, или различна, и осуществляется тоже различным способом, не так ли?

ПАТРИЦИ. Да, это так.

ТАРКВИНИЯ. Если она разная, как если бы один из них был философом, а другой астрологом, то они полюбят друг друга в надежде и уверенности, что, беседуя друг с другом и сообщая друг другу свои мысли и сомнения, философ обретет от своего друга познания в астрологии, а астролог от него—в философии. Так что они полюбят друг друга главным образом ради собственного блага.

ПАТРИЦИ. Как будто бы так.

ТАРКВИНИЯ. А если бы не было этой надежды, они или не любили бы друг друга, или не обращали бы друг на друга внимания, о чем многократно свидетельствует повседневный опыт, когда бесчисленное множество ученых, живя в одном и том же городе или в разных городах, не только не любят друг друга, но даже и незнакомы и не беседуют вместе, а часто даже и ненавидят друг друга.

ПАТРИЦИ. Это мы всякий день наблюдаем.

ТАРКВИНИЯ. Особенно среди ученых одной специальности.

ПАТРИЦИ. Истинная правда.

ТАРКВИНИЯ. Стало быть, ученость человека сама по себе неспособна вызвать любовь, если к ней не примешивается надежда получить благодеяние или утешение, коль скоро многие даже ненавидят науки и избегают их, опасаясь от них вреда.

ПАТРИЦИ. Правильно.

ТАРКВИНИЯ. Если бы науки были любимы по своей собственной природе, то не могло бы и быть такого, чтобы не все к ним стремились и любили их.

ПАТРИЦИ. Не иначе. А если этого не происходит, то потому, что ученые обращают свои знания к собственной выгоде, а не употребляют по их естественному предназначению, которое заключается в том, чтобы разум любил науку ради собственного совершенства.

ТАРКВИНИЯ. И если бы они [ученые] любили друг друга с этой целью, то это еще более подтвердило бы мой вывод, что два ученых любят друг друга ради собственного блага.

ПАТРИЦИ. Это когда они принадлежат к разным специальностям, а если к одной?

ТАРКВИНИЯ. Если один менее учен, нежели другой, то менее ученый полюбит другого ради собственного усовершенствования и чтобы получить от него то, чего ему, как он чувствует, недостает.

ПАТРИЦИ. Это правильно. Ну а тот, кто более учен?

ТАРКВИНИЯ. Он полюбит менее ученого либо ради своей пользы, либо ради репутации, либо ради славы, которую он надеется приобрести, образовав ученика столь же ученого, как он сам.

ПАТРИЦИ. Но если они вполне равны в мудрости, так что ни тот не

 

==401

 

может получить от другого большего совершенства, ни этот не может передать его своему товарищу, полюбят ли они друг друга или нет?

ТАРКВИНИЯ. Обязательно полюбят, потому что существует правило, принятое всеми философами, что все подобное любит и стремится к подобному.

ПАТРИЦИ. Но если это верно и ни один из них не нуждается в другом, то они, значит, полюбят друг друга не ради собственного блага, но лишь из-за этого подобия, от которого нет пользы ни тому, ни другому.

ТАРКВИНИЯ. Напротив, есть польза для обоих, и именно ради этой пользы они и полюбят друг друга.

ПАТРИЦИ. Что же это за польза?

ТАРКВИНИЯ. Та, которую ощущают все вещи, подобные друг другу.

ПАТРИЦИ. А что они ощущают?

ТАРКВИНИЯ. Стремление к самосохранению.

ПАТРИЦИ. Не понимаю.

ТАРКВИНИЯ. Горсть земли сохраняется в своем качестве земли до тех пор, пока она на земле. А попав в воду, или в воздух, или в огонь, она разрушается. То же происходит с водой в воде, с воздухом в воздухе, с огнем в огне; и стоит любому из них попасть в другую среду, они тотчас же ощутят свою гибель.

ПАТРИЦИ. Это правильно, но, быть может, это происходит только с элементами, а не с вещами, состоящими из них?

ТАРКВИНИЯ. Как же, а разве облака не сохраняются в среде облаков, и снег на снегу, и дождь в потоке дождя, и разве не гибнут они, отделившись от себе подобных?

ПАТРИЦИ. Как будто бы так.

ТАРКВИНИЯ. И металлы среди металлов, и камни среди камней, и ветви на растениях, и члены животных в соединении с телом,—равным образом сохраняются, а в иной среде гибнут.

ПАТРИЦИ. Да, но иногда гибнут и на своем месте и губят даже целое; как говорится, больная овца погубит все стадо. И врачи отрезают больной член, чтобы он не заразил все тело.

ТАРКВИНИЯ. Это только подтверждает мои доводы, а вы и не замечаете.

ПАТРИЦИ. А мне кажется—напротив.

ТАРКВИНИЯ. Пока все овцы были подобны друг другу в здоровье, они сохранялись, а как только среди них появилось несходство, они все заразились. Пока все члены здоровы, держится и человек, а стоит появиться отличию в членах или в крови, он заболевает и гибнет.

ПАТРИЦИ. Тут вы правы.

ТАРКВИНИЯ. Не удивительно, что подобное сохраняет себе подобное, поскольку они обладают равной силой. В этом равенстве ни одна сторона не притесняет и не подавляет другую. А всякое притеснение ведет к изменению, которое, все более усиливаясь, в конце концов приводит к

гибели.

ПАТРИЦИ. Это естественнейший довод.

 

==402

ТАРКВИНИЯ. Который имеет основание в сверхъестественном и заключается в том, что всякая вещь сохраняет себя в себе самой. Пока она заключена в себе, она остается собой; пока остается собой— сохраняется. А как только становится иной—разрушается.

ПАТРИЦИ. Экая же тонкость.

ТАРКВИНИЯ. Подобие есть первая ступень, отстоящая от тождества, несходство—вторая, отличие—третья, и противоположность—четвертая.

ПАТРИЦИ. А для чего нужны эти ступени?

ТАРКВИНИЯ. Для самосохранения и любви.

ПАТРИЦИ. Не понимаю вас.

ТАРКВИНИЯ. Первую ступень самосохранения сущности содержат в самих себе. И поэтому любят в первую очередь самих себя. Вторая ступень заключается в том, что они сохраняются в себе подобных и во вторую очередь любят подобных.

ПАТРИЦИ. Неплохо.

ТАРКВИНИЯ. Третья ступень заключается в том, что в несходстве— конец сохранения, равным образом конец любви и начало разрушения и ненависти, поскольку несходное сохраняет в некоторой части некое слабое подобие, а в другой—слабое начало отличия. Оно как бы состоит в равной степени из тождества и инакости и представляет собой смешение того и другого.

ПАТРИЦИ. Я знаком с этими понятиями—они платоновские и пифагорейские.

ТАРКВИНИЯ. Четвертая ступень заключается в отличиях, которые совершенно отбросили тождество, став инакостью, и вследствие этого удалились от сохранения и любви.

ПАТРИЦИ. Понятно.

ТАРКВИНИЯ. Но перейдя в противоположность, вещь становится не только далекой от сохранения, но оказывается причиной разрушения и поэтому сопровождается дикой ненавистью.

ПАТРИЦИ. Я никогда не слыхал и не читал о столь прекрасном и столь новом распределении по ступеням, хотя тысячи раз встречал эти понятия в сочинениях авторов моей школы.

ТАРКВИНИЯ. Ну и что, кажется оно вам в чем-нибудь далеким от истины?

ПАТРИЦИ. Да нет же, напротив, оно представляется мне истиннейшим.

ТАРКВИНИЯ. Стало быть, подобие есть вторая ступень как самосохранения, так и любви.

ПАТРИЦИ. Да.

ТАРКВИНИЯ. Подобные любят друг друга ради того, что один тайно или явно способствует сохранению другого.

ПАТРИЦИ. Не могу этого отрицать.

ТАРКВИНИЯ. Это происходит с ними потому, что они являются по отношению друг к другу как бы вторым «я».

 

==403

ПАТРИЦИ. Правильно.

ТАРКВИНИЯ. А потому они и любят друг друга как свое второе «я».

ПАТРИЦИ. Конечно же, так.

ТАРКВИНИЯ. Стало быть, «я сам» есть причина этой любви, и она исходит от себя самого и относится к самому себе.

ПАТРИЦИ. Теперь в этом нет сомнений.

ТАРКВИНИЯ. Значит, мудрец испытывает любовь к другому мудрецу как к подобному себе, то есть как к своему второму «я».

ПАТРИЦИ. Истинная правда.

ТАРКВИНИЯ. То же самое мы должны сказать о двух добрых и доблестных людях, которые любят друг друга из-за того, что они подобны, то есть как бы самих себя.

ПАТРИЦИ. Конечно, то же самое.

ТАРКВИНИЯ. А стало быть, мы придем к выводу, что любовь между друзьями во всех трех видах дружбы вызвана любовью к самому себе.

ПАТРИЦИ. Таков вывод, и в этом более не может быть сомнений.

ТАРКВИНИЯ. Но если это так по отношению к таким друзьям, которые, казалось, любят друзей из-за них самих, то что же придется сказать о тех, которые не являются ни врагами, ни друзьями?

ПАТРИЦИ. В каком смысле?

ТАРКВИНИЯ. В смысле любви. Или же мы скажем, что, коль скоро они нам не друзья, ни мы не можем любить их, ни они нас?

ПАТРИЦИ. Кажется, не скажем.

ТАРКВИНИЯ. Но, может быть, к ним подойдет тот вид любви, который мы вчера именовали желанием, поскольку он имеет в виду их самих, оставив в стороне их отношение к нам.

ПАТРИЦИ. Пожалуй.

ТАРКВИНИЯ. Кто желает добра другому, тот желает его либо другу, либо врагу, либо тому, кто ему не друг и не враг, не так ли?

ПАГРИЦИ. Наверное, так.

ТАРКВИНИЯ. Но если это друг, то мы уже разрешили этот случай, выяснив, что из любви к самому себе желают добра также и другому.

ПАТРИЦИ. Это уже решено.

ТАРКВИНИЯ. А если это враг, то ему желают добра ради той любви, которую бог предписывает питать к ближнему, поскольку, рассуждая по природе, врагу нельзя желать ничего, кроме зла.

ПАТРИЦИ. Правильно.

ТАРКВИНИЯ. Но любовь к ближнему, как мы уже видели, имеет в виду прежде всего наше собственное благо.

ПАТРИЦИ. Да, это мы уже выяснили.