Гностический этос «всеединого добра»

Метафизика Карсавина гностична, но ее «гностичность» выражается не столько в еретическом гносисе, сколько в христианском «очищенном» гносисе. Очевидно, что Карсавин стремился дать некий христианский онтоэтический синтез, призванный вобрать в себя и преодолеть «лжеименный гносис». Гностический этос добра и зла в системе Карсавина находит свое выражение в идее «всеединого добра». Всеединое добро – это то высшее, что одновременно имманентно человеку, но при этом сохраняет по отношению к нему свою трансцендентность: «Итак высшее одобряющее начало, которое есть я сам и в то же время есть не я, а нечто меня самого одобряющее и потому высшее, является необходимым условием существованием для меня добра и содержит в себе всяческое добро. Оно – всеединое добро»[195]. Сама идея всеединого с необходимостью предполагает включение в себя всего, то есть целиком все бытие: «Если всеединое добро есть все доброе, оно необходимо – и бытие. Все оно – бытие; и все и всяческое бытие – оно… Всеединое добро не что иное, как всеединое бытие; всеединое бытие не что иное, как всеединое добро»[196]. Как же согласовать это с идеей дурного мира у гностиков? Дело в том, что гностическая онтология в ее египетском варианте (речь идет, разумеется, о библиотеке Наг Хаммади) имеет много общего с четвертым Евангелием (Евангелием от Иоанна). Первые стихи этого Евангелия дают необходимые сведения о гностической онтологии: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все чрез Него начало быть, и без Него ничто (не) начало быть (et sine ipso factum est nihil), что начало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков» (Ин. 1: 1 – 4). Синодальный перевод неточен, а сверка с Вульгатой позволяет понять, что ничто именно создано без Бога, причем ничто и обозначает этот мир, то есть зло ничтожно. Поскольку Лев Платонович Карсавин по объективным причинам не был знаком с библиотекой Наг Хаммади, то он приходит к своему гностическому выводу, опираясь по большей части на античное философское наследие, а не на аутентичные гностические тексты. Именно поэтому Карсавин явно опирается на Платона и его триаду добра, истины и красоты: «Еще легче показать, что всеединое добро не что иное, как всеединая истина, всеединая краса»[197]. Уже во всеедином Карсавин делает необходимые разграничения: «Как всеединое, добро то же самое, что бытие или истина; но как добро оно от них отлично»[198]. В этом смысле онтологическое всеединое добро тождественно истине и бытию, а этическое добро от них отличается, поскольку не обладает абсолютным атрибутом всеединства. Всеединство действительно оказывается божественным абсолютным атрибутом, поскольку именно его необходимо «причащаться» ради уничтожения зла: «Зло – неосуществленность относительного в причастии его абсолютному всеединству»[199]. Собственно говоря, относительность не должна быть уничтожена, она должна лишь причаститься абсолютности: «Понятно, что «актом» абсолютного, преодолевающим относительность его творения, нисколько не уничтожается сама относительность, становящаяся лишь моментом абсолютности»[200]. В основе карсавинской этики оказывается идея всеединого человека, всеединого Адама, объясняющая необходимость всеобщего спасения (эта идея встречается у Валентина и «валентиниан») и тотальность онтологических процессов: «Идея всеединого человека позволяет без труда объяснить такие факты как сила «греховных» влечений; объективная для каждого отдельного индивидуума «сила зла», наследственность порочных склонностей, и не считать a priori нелепыми учения о первородном грехе, всеобщем искуплении, взаимоответственности за грех и связи всех в добром и «злом». Всякий не только индивидуум, а и всеединый Адам; и потому грешит и виновен не только в себе, индивидуально, но и во всех»[201]. Подобную мысль высказывал и С.Л. Франк: «Сознавая всеединство бытия, укорененного в Боге, мы ясно видим свою ответственность за зло, царящее в нем, и так же ясно понимаем невозможность нашего спасения вне общего спасения. Как отдельный лист на дереве не может зеленеть, когда засыхает и гниет все дерево, ибо все дерево в целом связано общностью жизни, так и в общечеловеческой жизни господствует внутренняя солидарность, которая не может быть безнаказанно нарушена. Отсюда вытекает основное внутреннее правило любви к людям и солидарности с ними во имя нашего собственного спасения»[202].