Третье плавание ДЖ. Кука 12 страница

Среда, 25 июня. 25-го возвратились две наши шлюпки, посланные в проход, которым я собирался выйти в море. Штурманы провели промеры и доложили мне, что проход к N от канала, которым мы сюда проследовали, весьма опасен: по обе его стороны много коралловых скал. Однако восточнее имеется очень [148] надежный проход, но, так как у одного из его берегов находится множество островков, пройти через него можно лишь при попутном ветре, то есть ветре от W, который здесь дует нечасто.

Мы запаслись водой и топливом, закончили работы по приведению в порядок парусов, а от здешних обитателей уже мало чего можно было ожидать. Поскольку, однако, 5 июля должно было быть солнечное затмение, я решил остаться здесь до этого времени и провести необходимые наблюдения.

Четверг, 26 июня. Так как мы теперь располагали свободным временем, я решил на утро отправиться с группой наших людей и королем Фаттафи на шлюпке в селение, где обычно проживают сам король и именитые островитяне ⁹³.

Когда мы вошли в бухту, нас встретил принц и рыболовы, причем рыболовная флотилия состояла из 14 каноэ. В каждом из них была треугольная сеть, растянутая на двух жердях, и к нижнему ее углу была прикреплена приманка; рыбаки уже наловили много отличной рыбы и дюжину рыбин передали в нашу шлюпку. Мне хотелось поглядеть на здешнюю рыбную ловлю, и туземцы охотно пошли мне навстречу. Если им кажется, что над мелью имеется косяк рыбы, они огораживают это место длинной сетью подобной неводу, а затем небольшими треугольными сетями вычерпывают рыбу или ловят ее, когда она пытается выскочить из невода. Туземцы показали нам свой способ рыбной ловли. Им приходилось выпускать уже пойманную рыбу, так как в это время в неводе ее не было. А поэтому мы не могли увидеть все их приемы: видимо, их способ ловли весьма верный.

Покинув принца и его рыболовов, мы отправились дальше и вскоре прибыли в селение. Как только мы туда явились, король через Омаи передал мне, чтобы я не беспокоился ни о шлюпке, ни о вещах, в ней оставленных, заверив меня, что ничто там не пропадет; так оно в действительности и оказалось. Нас сразу же проводили в один из его домов, расположенных неподалеку от той его резиденции, где мы были раньше. Хотя этот дом был больше, он предназначался, очевидно, только для короля, и перед этим домом не было плантации.

Король уселся в одном из углов, а его приближенные разместились полукругом в другом углу. Прежде всего собравшимся подали сосуд с кавой, а для нас приказали испечь ямс. Отведав это угощение, я в сопровождении Омаи и одного из королевских служителей отправился на прогулку, желая осмотреть местность. Единственным сооружением, которое привлекло наше внимание, была большая аффи-а-ту-ка [фаитука] — королевское место погребения. Оно представляло собой три холма, увенчанных зданиями, и под каждым из холмов, как нам сказали, покоились мертвецы. Все эти холмы были обнесены каменной стеной. Подобных сооружений нам еще не приходилось видеть. [149]

Полы в домах, а также площадки перед ними на вершинах холмов были покрыты красивыми камешками, а перед домами стояло несколько идолов с обличьями людей различного возраста. Нам сказали, что это были монументы, воздвигнутые в честь покойников, а не изображения каких-либо богов. Островитяне редко высекают такие монументы, и я предполагаю, что эти памятники были очень древними. В одном из домов мы увидели вырезанную из дерева носовую фигуру с одного из таитянских каноэ, выброшенных на берег этого острова ⁹⁴.

После обеда или, скорее, после того, как мы утолили голод едой, взятой с собой в дорогу, мы отправились дальше и сделали довольно большой круг, причем нас сопровождали королевские министры. Свита наша была невелика, так как король не разрешил сопровождать нас рядовым островитянам. Он также приказал, чтобы все люди, которые будут попадаться нам навстречу, садились на землю и оставались в этом положении, пока мы не пройдем мимо; подобные почести воздаются только королю.

Мы установили, что большая часть острова обработана и что на полях разводятся все свойственные этой местности культуры, а плантации обнесены изгородями. Мы заметили несколько необработанных полей (быть может, они находились под паром), имелись также участки, которые были в том состоянии, в каком их создала природа. Они не обрабатывались, но, по всей видимости, предназначались для других нужд. Очевидно, здесь заготавливался лес, так как на них обычно была густая растительность.

Нам встретилось несколько больших необитаемых домов, и мне сказали, что они принадлежат королю или хозяевам поместий ⁹⁵. Весь остров был прорезан многочисленными общественными дорогами, очень удобными, и множеством тропинок. По острову легко было путешествовать, потому что дороги были прекрасные, а местность ровная. В наиболее возвышенных местах мы видели коралловые скалы, ненамного выдающиеся над поверхностью, и на них такие же отметины, как на камнях, постоянно омываемых морем. Любопытно, что, даже если эти скалы покрыты очень тонким слоем почвы, на них произрастает пышная растительность. Нам показали несколько небольших прудов и источников. Островитяне утверждали, что вода в них превосходная, но на поверку оказалось, что она солоноватая и вообще скверная. Пруды находились в глубине острова, а источники — на берегу лагуны, причем они были расположены ниже уровня прилива, а, стало быть, воду из них можно было брать только в часы отлива.

Когда мы вернулись с нашей прогулки, уже стемнело, и нас ждал готовый ужин, который состоял из жареной свинины, рыбы и ямса, причем все эти яства были отлично приготовлены по [150] туземному методу. Так как после ужина никаких развлечений не предвиделось, мы по обычаю страны, отправились спать. Постелями нам служили большие куски материи, разостланные на полу. Король спал в том же доме, где и его приближенные. Задолго до рассвета островитяне поднялись и при свете луны завели беседу, которая тянулась до восхода солнца. Как и следовало ожидать, эта беседа велась о нас; король рассказывал своим подданным, что он видел, когда был в нашем обществе.

Пятница, 27 июня. Как только забрезжил рассвет, островитяне разбрелись в разные стороны, но вскоре вернулись и привели с собой много своих земляков. Они принялись за каву, а я покинул их, чтобы нанести визит Тубоу, другу капитана Фюрно. Тубоу жил поблизости в доме, который уступал немногим домам в этой местности по величине и чистоте.

Оставив у короля компанию, которая готовила каву, я нашел здесь сборище людей, занимавшееся тем же. Вождь подарил мне двух свиней — живую и жареную, ямс и большой кусок материи. Когда я возвратился к королю, вся его компания пила второй сосуд кавы. Когда этот сосуд опорожнили, король сказал Омаи, что он отправляется на похоронную церемонию — некоторое время назад умер его сын, — и пожелал, чтобы мы его сопровождали, а мы были рады случаю поглядеть на все новое и любопытное.

Прежде всего вождь, выходя из дому в сопровождении двух женщин, нацепил на свои новые одежды старый и рваный кусок материи, который, вероятно, служил для тех же целей его деду. Слуги короля и все сопровождавшие его лица были одеты на такой же манер, но ни у одного из них накидка не была такой рваной, как у их хозяина ⁹⁶. Когда они нарядились таким образом, мы отправились в путь. В процессии было восемь или десять человек, и у каждого на шее была зеленая ветвь. Король держал ее в руке, но близ места погребения также привязал к шее.

Мы миновали небольшую изгородь и вошли во дворик, на котором стояло небольшое чистое строение, у его порога сидел человек. Как только островитяне подошли к этому дому, они сорвали с шеи зеленые ветви и выбросили их. Король сел, и его приближенные разместились вокруг него. Затем сюда прибыло много народу, так что здесь скопилось более сотни туземцев, преимущественно стариков, и все они были одеты упомянутым выше образом. Когда все собрались, один из королевских слуг принес огромный корень кавы и сосуд вместимостью по крайней мере в четыре или пять галлонов. Специально выделенные на это особы принялись жевать каву и сплевывать жвачку в сосуд, который вскоре наполнился; одновременно из банановых листьев были изготовлены чаши.

Первую чашу дали королю, и он передал ее другому человеку, вторую король выпил сам, а третью предложил мне. Наполняя [151] чаши, человек, который занимался этим делом, спрашивал у другого туземца, кому предназначено угощение, после чего передавал чашу данному лицу. Так продолжалось до тех пор, пока весь сосуд не был опорожнен, и, хотя половине присутствующих кавы не досталось, никто не казался неудовлетворенным. По мере того как содержимое сосуда уменьшалось, человек, распределявший каву, казалось, все больше и больше затруднялся, кому передать следующую чашу, и часто совещался по этому поводу со своим соседом. Всей компании служили полдюжины чаш. Опорожняя их, туземцы бросали их на землю, а слуги подбирали и наполняли вновь. Как обычно, все присутствующие сидели с важным видом и говорили очень мало.

Мы с некоторым нетерпением ожидали, когда же начнется траурная церемония. Но после того как кава была выпита, к нашему величайшему изумлению и разочарованию, все присутствующие поднялись и разошлись в разные стороны, а король сказал нам, что готов сопровождать нас на корабль. Если это и была траурная церемония, то довольно странная; возможно, то были вторые, третьи или четвертые поминки, а быть может, как это случалось и прежде, Омаи не понял туземцев. Вообще, если не считать зеленых ветвей, ничего необычного в этой церемонии не было.

Но как бы то ни было, церемония закончилась, и мы все направились на корабли. Когда мы выходили из бухты, или лагуны, нам встретилось два каноэ, которые только что закончили рыбную ловлю. Вождь приказал, чтобы их привязали к нашему борту, и забрал у туземцев рыбу и раковины. Затем он остановил еще два каноэ и обыскал их, но в них ничего не было. Мне непонятно, почему он так поступил: ведь у нас на борту было очень много провианта; часть этой рыбы он дал мне, а часть его слуги продали нашим людям на корабле.

При самом выходе из бухты мы нагнали большое каноэ. Люди в нем стояли, но, как только мы подошли ближе, все они сели, даже рулевой, хотя в этом положении он не мог управиться со своим рулевым веслом. Мне сообщили, что на острове Онневи [Оневаи], лежащем перед бухтой, и у северного берега восточного прохода есть хорошая вода. Я высадился на этом острове, чтобы отведать воду — а ее хвалили все мои спутники-островитяне, — но она оказалась солонее всех вод, которые мне прежде доводилось пробовать. Эта вода скапливалась в мелких ямках, которые туземцы выкапывали в песке примерно в полутораста ярдах от моря, и, возможно, была такой скверной оттого, что мы находились здесь в час прилива.

Покинув этот остров, мы приметили среди моря любопытную коралловую скалу, возвышавшуюся на 10—12 футов над поверхностью воды; ее вершина была втрое шире основания и достигала [152] в окружности приблизительно 100 футов. На ней росли деревья варра, или [пропуск]... пальма, дерево этоа [тоа] и некоторые разновидности папоротников и трав ⁹⁷.

Возвратившись на корабль, я узнал, что в мое отсутствие все было совершенно спокойно, туземцы решительно ничего не украли, и этим очень гордился Финоу, который полагал, что хорошее поведение его соотечественников объясняется его внушениями. Этот случай показывает, сколь велика власть вождей, когда они желают ею воспользоваться, но подобное случается очень редко, поскольку обычно, а быть может и всегда, все похищенное у нас достается вождям.

Суббота, 28 июня. Этот добрый порядок длился недолго, ибо сегодня шесть или восемь индейцев совершили нападение на наших людей, занятых заготовкой досок. Часовой выстрелил по ним, и вероятно, один из нападавших был ранен, а троих нам удалось захватить; я продержал их до ночи и отпустил не без наказания. После этого туземцы стали более осмотрительны и причиняли нам гораздо меньше хлопот. Я полагаю, что эта перемена была вызвана ранением одного из нападавших, ибо раньше они только видели, как стреляют наши мушкеты, но не испытывали их действия на себе. Первоначально я полагал, что туземец был ранен мелкой дробью (видя, насколько дерзки стали туземцы, я приказал часовым зарядить мушкеты мелкой дробью и в особых случаях разрешил им открывать огонь). Однако м-р Кинг и доктор Андерсон, находясь в глубине острова, встретили этого человека и обнаружили, что он был ранен из мушкета пулей. Пострадавший предоставил лечение раны природе. Во многих случаях природа — самый лучший лекарь. В данном же случае рана оказалась неопасной, и получивший ее человек быстро поправился. Мне так и не удалось дознаться, почему мушкет был заряжен пулей; часовые были готовы присягнуть, что заряжали мушкеты мелкой дробью.

Среда, 2 июля. Ничего существенного не случилось до 2 июля, когда, осматривая микрометр, принадлежащий Палате Долгот, мы обнаружили, что подставка его сломана и прибором пользоваться нельзя. Невозможно было также его исправить за то время, которое осталось до дня затмения.

Перевезли на борт весь скот и птицу, кроме животных, предназначенных для островитян. Первоначально я собирался отдать им индюка и индюшку: у меня было две пары этих птиц, но одна из индюшек по небрежению наших моряков была придушена и околела. Затем я перевез трех индюшек на берег, но одна из них была убита, как я уже об этом упоминал, а другую прикончила совершенно бесполезная для нас собака, принадлежавшая одному из моих офицеров. Эти случаи заставили меня пересмотреть прежнее решение и не оставлять индюшек здесь, а доставить [153] их на Таити, где туземцы, как я полагал, приложат больше стараний для их размножения.

Четверг, 3 июля. Снялись с якорей и начали продвигаться за остров Пангимауду, чтобы при первом же попутном ветре направиться проходом, ведущим в открытое море. Во время обеда король, который сидел за столом вместе с нами, обратил особое внимание на наши тарелки. Я ему предложил на выбор — оловянную или глиняную, и он выбрал первую, причем, говоря о том, как он ее использует, он привел нам две или три возможности, которые показались мне настолько удивительными, что я не могу не упомянуть о них. Он сказал, что в том случае, если направится на другие острова, оставит здесь вместо себя эту тарелку, чтобы народ поклонялся ей, как его собственной персоне. Мы спросили его, что он в таких случаях оставлял до того, как он не приобрел этой тарелки, и он ответил, что деревянный сосуд, в котором мыл руки ⁹⁸. Другое необычное применение тарелки заключалось в том, что она должна была выявлять воров. Он сказал, что, когда какая-нибудь вещь пропадает и вора не удается найти, все собираются перед его домом; он моет руки в этом сосуде, и после этого каждый подходит к сосуду и прикасается к нему ладонями таким же образом, как они касаются его ног, отдавая ему дань почета. Когда на сосуд накладывает руки виновный, он тут же умирает, и не насильственной смертью, а по воле провидения, и такой конец служит непреложным доказательством его вины.

Суббота, 5 июля. Утром в день затмения погода была пасмурной и облачной, шел дождь, и у нас было мало надежды провести наблюдение. Около 9 часов солнце на полчаса выглянуло из-за туч, а затем скрылось и вновь показалось за минуту или за две до начала затмения. У телескопов находились м-р Бейли, м-р Кинг, капитан Клерк, м-р Блай и я. Однако я не смог наблюдать затмение, потому что у меня не было темного стекла, необходимого для того, чтобы следить за тенью, постепенно покрывающей солнце. М-р Блай не смог уловить солнце своим телескопом, так что затмение наблюдали только трое джентльменов, но, видимо, с не слишком большой точностью и в течение всего лишь нескольких секунд. Результаты наблюдения следующие:

	часы	мин	сек
М-р Бейли......	11	46	23,5	}Истинное время
М-р Кинг.......	11	46	28
Капитан Клерк......	11	47	5

[154]

М-р Бейли и м-р Кинг вели наблюдение ахроматическими телескопами Палаты Долгот равной разрешающей силы; капитан Клерк пользовался одним из рефлекторов. До середины затмения солнце то показывалось, то исчезало, а затем мы больше его не видели в течение всего дня, так что нам не удалось наблюдать конец затмения.

Впрочем, эта неудача нас не очень огорчила, поскольку мы определили долготу независимо от затмения по лунным обсервациям, о чем будет сказано ниже. После того как затмение кончилось, мы упаковали приборы, сняли обсерваторию и переправили на корабли все, что оставалось на берегу. Так как никто не проявлял заботу о трех овцах, которых я подарил Маривагге, то я взял их на корабль, опасаясь, что здесь их разорвут собаки. Когда я был на этом острове в 1773 году, здесь не было ни одной собаки, но теперь их очень много; обитатели этого острова и соседнего острова Фиджи ⁹⁹ получили от нас собак, а кроме того, собаки изрядно расплодились. Однако собаки имеются только на этом острове, и владеют ими здесь одни лишь вожди.

Комментарии

75. Дж. Биглехол справедливо отмечает, что для додарвинского времени гипотеза происхождения коралловых островов, выдвинутая Куком, представляется вполне приемлемой. Примерно такие же взгляды высказал Андерсон (Voyage.... 1967, 855—857).

76. Остров Савидж (Ниуэ) был открыт Куком 20 июня 1774 г.

77. Это не манчинил, а дерево Exoecaria agalacha. распространенное в Юго-Восточной Азии и в Океании. Тонганцы называли его фета-ану (Beaglehole, 99, n. 2).

78. Финоу, точнее, Финау не только не был “королем” островов Тонга, но по рангу стоял ниже многих тонганских вождей.

79. Хаапаи не один остров, а группа островов в северной части архипелага Тонга.

80. Дж. Биглехол, посетив острова Тонга в 1958 г., ознакомился с местными преданиями и установил, что Кук высаживался на Лифуке близ места, где стоит селение Коуло.

81. Фатафехи Палахо был не королем всех островов Тонга, а символическим их владыкой. Такие владыки, носившие титул туи-тонга, реальной властью не обладали, но пользовались большим почетом и считались номинальными хозяевами всех земель. Они обладали правом накладывать на тонганцев различные табу. Фатафехи Палахо был 36-м туи-тонгой и правил с 1770 по 1784 г. Этот сан был наследственным; таким же, если не большим, почетом пользовались старшая сестра туи-тонги и ее дочь. Реальной властью обладали верховные правители, носившие титул туи-канокуполу, по боковой линии родичи туи-тонги.

82. Никто не мог сидеть выше туи-тонги, особы священной.

83. Здесь описан обряд мои-мои — целования ног туи-тонги.

84. Речь идет о красных перьях попугаев Vini australis. Эти попугаи, видимо, не водились на островах Тонга, и их перья, привозимые с островов Фиджи, ценились очень высоко. Головные уборы, описанные здесь, назывались фае или фае-фае и надевались на торжественных церемониях.

85. Это был кузен туи-тонги, вождь Маулупекотофа.

86. Тупоутоа (Тупоа Смелый) был тестем туи-тонги.

87. Отаго (его истинное имя было Сиалеатаонго) был внуком 12-го туи-канокуполу.

88. Речь идет об островах Онеата и Пангаимоту.

89. Здесь описана одна из аномалий тонганского уклада: в присутствии туи-тонги не могли есть эги (благородные), но такой запрет не распространялся на приближенных этих именитых людей и на некоторых слуг туи-тонги.

90. Маэалиуаки был не отцом туи-тонги, а его родственником по отцовской линии. Этот старец и был верховным правителем (туи-канокуполу) островов Тонга и обладал куда большей реальной властью, чем туи-тонга, хотя последний пользовался большим почетом.

91. Это был Фатафехи Фуанунуиава, который после смерти отца и дяди стал в 1806 г. 38-м туи-тонгой.

92. Эти родственные связи весьма сложны, и естественно, что Кук в них не вполне разобрался. Туи-тонга Фатафехи был зятем старшего брата Маривагги и от дочери его имел законного сына, а дочь Маривагги была одной из его наложниц.

93. Селение Муа было на протяжении шести веков тонганской столицей и резиденцией верховных правителей.

94. Фиатука (у Кука афиатука) была местом погребения местного вождя. После смерти вождя на его могилу долго приносились съестные припасы и напитки. Кук описал здесь комплекс погребений из четырех могил (ланги). Постройки на этих ланги назывались фалетолиа, а площадки, покрытые камешками, носили название киликили. Кук верно отметил, что “идолы” были не изображениями богов, а фигурами, установленными в честь покойников.

95. В оригинале “хозяева поместья” на староанглийский лад названы “лордами манора” (манор — поместье английского феодала). Очевидно, Кук говорит о владениях местных эги — представителей высшей касты.

96. Здесь упомянута таовала — род передника. В знак траура надевались старые и изорванные таовалы.

97. Варра (таитянское фара)— панданус. Дерево тоа — одна из разновидностей казуарины.

98. Эта тарелка “замещала” туи-тонгу еще в начале XIX в., когда ее видел англичанин Маринер, проживший несколько лет на островах Тонга. Она носила титул фафононга — “носительница неприкосновенности”.

99. Имеется в виду не весь архипелаг Фиджи, а его главный остров Вити Леву.

Воскресенье, 6 июля; понедельник, 7 июля; вторник, 8 июля. Мы были готовы к выходу в море, но, так как ветер дул от O, мы не смогли ни с утренним, ни с вечерним приливом проследовать через проходы: утренний прилив наступил слишком рано, а вечерний слишком поздно, так что из-за отсутствия попутного ветра мы вынуждены были два или три дня провести на стоянке. Я воспользовался этой задержкой, чтобы присутствовать на общественной церемонии, которая состоялась 8-го. На нее нас пригласил король. Он и все его именитые люди покинули нас 7-го и направились в Моа, где эта церемония должна была состояться. Группа наших людей на двух шлюпках утром 8-го последовала за островитянами и высадилась в месте, где должно было состояться представление, около 8 часов. Король сидел за грязной загородкой, окруженный многочисленными приближенными; я поразился, почему для этой цели выбрали самое скверное место. Они пили обычно каву из большого сосуда, и, поскольку этот напиток был нам не по душе, мы решили навестить наших друзей и посмотреть, какие приготовления делаются к торжеству. Около 10 часов народ начал собираться на большой площадке перед большим домом, который мы уже посетили, когда были в этом селении первый раз ¹⁰⁰.

В месте, где тропа подходила к площадке, стояли люди, вооруженные копьями и дубинками, и кое-кто из них напевал короткие песенки. К месту сбора подходили люди со связками ямса, подвешенными к палкам; затем появились король и принц, и нас пригласили сесть рядом с ними и пожелали, чтобы мы дабы выглядеть более достойно, сняли шляпы и растрепали волосы. Люди с ямсом собрались на площадке; палки, на которых были [155] подвешены плоды, они несли на плечах по двое. Затем туземцы разбились на группы, в каждой из которых было по 10—12 человек, и все эти группы проследовали через площадь, причем их возглавляли люди, вооруженные дубинкой или копьем; справа эти отряды охранялись туземцами, у которых было в руках различное оружие. А в арьергарде шел человек и нес на жердочке голубя. По нашей просьбе Омаи узнал, что этот ямс будут печь. Это казалось правдоподобным — нам сказали еще раньше, что по случаю данного празднества король и его сын будут принимать пищу совместно, чего прежде никогда не делалось.

Сам король явно не желал давать нам разъяснения, и мы (нас было двое или трое) вопреки его намерениям последовали за переносчиками ямса. Мы увидели, что туземцы остановились перед мараэ, или афиатукой, расположенной примерно в 0,25 мили от места, где все первоначально собрались ¹⁰¹. Здесь ямс начали связывать в связки, но, зачем это делалось, мы не смогли узнать, и, поскольку наше присутствие им явно было не по душе, мы возвратились к королю, который сказал нам, что мы можем свободно отправиться на прогулку, так как некоторое время здесь ничего происходить не будет. Однако из опасения пропустить часть церемонии мы отсутствовали недолго.

Когда мы вернулись, король попросил меня отдать шлюпочной команде приказ не выходить из лодки, ибо на берегу скоро все станет табу, и любой человек, которого встретят разгуливающим по острову, может быть избит или умерщвлен (с ним, как сказал король, сделают матэ).Он поставил нас в известность, что сам участвовать в церемонии не будет, но что нас, проводят в такое место, где мы все увидим. Затруднение состояло в нашей одежде: чтобы присутствовать на церемонии, надо было обнажиться до пояса, снять шляпы и распустить волосы. Омаи предложили покориться этому правилу, и он начал было раздеваться, но затем были предъявлены новые требования, так что Омаи подобно нам не смог присутствовать на церемонии.

Мне эти ограничения крайне не понравились, и я вырвался поглядеть, что же делается вокруг. В шествии участвовало немного людей, и были они одеты специально для церемонии, причем кое у кого я увидел в руках небольшие палки длиной примерно в 4 фута, к которым были привязаны совсем маленькие палочки величиной с палец. Эти люди шли к упомянутому выше мораэ, и я направился вслед за ними; меня несколько раз задерживали, причем все кричали мне табу. Тем не менее я шел вперед, не обращая внимания на эти крики, пока не приблизился к мораэ, у которого сидели туземцы. Мне очень резким тоном объявили, что я должен повернуть назад, и, не зная, что может последовать в случае моего отказа, я подчинился этому требованию. [156]

Я заметил, что люди с палками прошли мимо мораэ (с таким же успехом я могу назвать это сооружение церковью), и, подозревая, что за мораэ происходит какая-то церемония, попытался его обойти, но меня так зорко стерегли трое туземцев, что я не привел свой замысел в исполнение. Чтобы избавиться от этих охранников, я возвратился к королю, а затем снова совершил вылазку, но меня встретили те же три туземца, и было ясно, что им поручено следить за мной.

Я не обращал внимания на их слова и действия и прошел к королевскому мораэ, или афиатуке, перед которой сидело множество народа, а затем отправился к другому мораэ, расположенному поблизости. Убедившись, что я могу наблюдать за всеми действиями этой публики с плантации короля, я возвратился, к великой радости тех, кто меня сопровождал.

Дойдя до плантации, я рассказал моим спутникам обо всем, что мне довелось увидеть, и мы заняли наблюдательную позицию, чтобы следить за действиями островитян.

К прежним участникам церемонии прибавилось много новых, и все они двинулись в путь, образовав процессию и шествуя попарно и гуськом, причем у некоторых на плечах были небольшие палки, о которых уже шла речь. Маленькие же палочки, привязанные к этим жердочкам, как нам объяснили, играли роль ямса, так что они по всей вероятности были своего рода эмблемами этого корнеплода.

В каждой паре человек, идущий сзади, поддерживал жердочку руками с таким видом, как будто он помогает нести груз большой тяжести, и создавалось впечатление, что все участники процессии сгибаются от этой символической нагрузки. В процессии принимало участие 108 пар, и если не все эти люди, то по крайней мере большинство были особами высокого ранга. Они проходили у самой изгороди, за которой мы находились, так что мы хорошо все видели.

Когда процессия прошла мимо нас, мы возвратились в дом короля и вошли как раз в тот момент, когда он оттуда выходил. Но нам не дозволили последовать за ним и тотчас же отвели в специально предназначенное для нас место за изгородью, которой было обнесено первое мораэ. Мы беспрепятственно проделали в изгороди небольшие дырки, чтобы было удобнее наблюдать за всем, что происходило по другую ее сторону.

Поскольку не мы одни были лишены права участвовать в церемонии и не нам одним выпало на долю наблюдать ее из-за ограды, мы находились в весьма обширной компании, и я заметил, что за соседними загородками было также очень много людей. И хотя этим людям разрешалось здесь присутствовать, все меры были приняты для того, чтобы они увидели возможно меньше: этим утром не только починили изгороди, но во многих [157] местах так их надстроили, что даже самый высокий человек не мог заглянуть за них.

Прибыв на наш наблюдательный пункт, мы застали здесь людей, сидящих справа и слева от дороги, которая пересекала площадку перед мораэ. К этим седокам непрерывно присоединялись новые лица. Затем появились люди, которые несли в руках небольшие шесты или палки и ветки и листья кокосовой пальмы, причем последние были расположены таким образом, как их накладывают на кровлю хижин. Когда они появились, какой-то человек, сидевший на самой дороге, обратился к ним с речью, а потом удалился, и на площадке показались другие люди, которые принялись строить небольшой шалаш из только что доставленного материала в самой середине площадки. Закончив работу, они на минуту присели, а затем удалились, присоединившись к прочим зрителям.