Государства и права в трудах Р. Паунда

Вклад в эту область научного познания классика юриспруденции США XX в. Роско Паунда включает целый ряд идей. В основном они изложены в книгах Р. Паунда «Социальный контроль через право», а также «Введение в философию права». Среди сформулированных здесь теоретических положений следует выделить несколько, которые не только были актуальны в прошлом столетии, но и сегодня продолжают оказывать влияние на теоретиков государства и права, а через них и на юристов-практиков по всему миру.

1. О цивилизации и социальном регулировании. Р. Паунд полагал, что начальным теоретическим представлением для юриспруденции, как и для всех остальных наук об обществе, является понятие цивилизации. Последнее обозначает «увеличение способностей людей до их самого широкого развертывания», предполагающее «все более и более полное развитие человеческих сил». При этом целью выступает достижение людьми максимально возможного контроля над внешней по отношению к ним или физической природой и над своей собственной внутренней природой. В частности, «цивилизация основывается на подавлении» людьми «произвольного, упрямого отстаивания своих притязаний и на замене его благоразумием».

Области уже приобретенного реального контроля человечества в указанных сферах есть «две стороны цивилизации». Они взаимосвязаны. Так, без достигнутого человечеством контроля над своей внутренней природой люди «смогли бы сделать мало для завоевания внешней природы». Вместе с тем «без контроля над физической природой, который оказался установлен, не было бы возможным для громадных коллективов людей, занимающих сейчас землю, содержать самих себя» и поэтому иметь материальные условия для совершенствования собственной природы.

Юриспруденция вместе с другими науками об обществе призвана заниматься контролем человечества над самим собой. Речь идет о познании сущности, происхождения этого контроля и главным образом путей его обеспечения и развития.

Способом поддержания человечеством имеющихся достижений цивилизации, а также продвижения людей вперед к ее новым вершинам Р. Паунд считал социальное регулирование. Оно характеризуется «нажимом на каждого человека со стороны его товарищей с целью

вынудить» всякого отдельного члена человеческого общества собственной деятельностью обеспечивать сохранение и приумножение всего того, что люди приобрели в ходе развития по направлению к цивилизации. Причем решение этой задачи включает удержание человека от антисоциального поведения, понимаемого как разрушающего достижения людей на пути к цивилизации.

Средствами социального регулирования являются нравственность, зачастую выступающая в форме общественного мнения, право, религия, образование, воспитание и нормы добровольных общественных организаций. Из них только право опирается «на силу политически организованного общества», ибо правовое регулирование представляет собой «упорядочение поведения людей посредством … применения этой силы,... организующее и систематизирующее ее осуществление, а также делающее силу эффективной по отношению к поддержанию и продвижению вперед цивилизации». Но полезно «помнить, - отмечал Р. Паунд, - что если право как средство социального регулирования имеет за собой всю мощь силы, то ему присуща также и вся слабость зависимости от силы». Вдобавок следует иметь в виду, что «нечто, очень похожее на право, может существовать и оказываться эффективным без поддержки силы», как «демонстрируется достижениями международного права от семнадцатого века до последней мировой войны».

Сохранение и приумножение достижений цивилизации во многих случаях требуют мира между людьми, ставящими перед собой эти цели. Отсюда функцией и права, и остальных средств социального регулирования весьма часто выступает «поддержание мира» в человеческих коллективах.

Все неправовые средства социального регулирования осуществляют воздействие на людей, подчиненное праву, и в пределах границ, которые право устанавливет. Однако, утверждал Р. Паунд, было бы ошибкой предполагать, что право способно эффективно влиять на человеческое поведение без их помощи. Право нуждается в поддержке иных средств социального регулирования и может надлежащим образом функционировать только на фоне успешного действия нравственности, религии, образования, воспитания и норм добровольных общественных организаций. Пo крайней мере, если неправовые средства социального регулирования «делают свою работу должным образом», то многие из задач, которые в противном случае вынуждено было бы решать право, окажутся осуществленными этими средствами заранее.

2. О понятии права. По мнению Р. Паунда, «вопрос о том, что представляет собой право», был поставлен древними греками в VI в. до н.э. И с этого времени он всегда являлся спорным.

Такому положению дел в немалой степени способствовало понимание учеными под словом «право» трех совершенно различных вещей. Первая из них – «режим регулирования... человеческого поведения посредством систематического и упорядоченного применения силы политически организованного общества». Юристы XX в., пояснял Р. Паунд, называют это «правовым порядком». Вторая вещь, именуемая правом, есть «комплекс авторитетных материалов или оснований либо руководящих принципов для вынесения судебных или административных решений». Например, «именно это имеется в виду, когда ведется речь о праве штата Индианы,... о праве собственности или о договорном праве». Наконец, правом принято считать судебный и административный процесс, то есть само «решение судебных дел и споров в соответствии с авторитетными руководящими принципами с целью поддержания правового порядка». В последнем понимании «право есть все то, что делается официально».

Перечисленные значения понятия права «могут быть объединены... идеей социального регулирования». В такой трактовке право оказывается «режимом социального регулирования, представляющим собой его очень специализированную форму, который осуществляется» в политически организованном обществе «в соответствии с комплексом авторитетных предписаний, применяемых в судебном и административном процессах». Причем в праве в этом понимании воплощается «ученая традиция опыта, развитого разумом, и разума, проверенного опытом». Она «создана посредством техники юриста для вечно изменяющихся обстоятельств времени и места» и выступает как «одно из самых прочных» творений человеческого труда.

Как заметил Р. Паунд, «жизнеспособность подобных ученых традиций - значительное явление в истории цивилизации». Так, романо-германское «право есть ученая традиция» европейских «университетов от V в. до настоящего времени и соединяется с более старой ученой традицией» древнеримских «школ юристов». В свою очередь англо-американское «общее право создавалось как ученая традиция» в британских «школах подготовки барристеров на основе традиции судов. Оно было ученой традицией, передаваемой от юриста ученику с XVII в.» и в XX в. стало «ученой традицией академических правовых школ» англоязычных государств. И поскольку обе эти «две великие правовые системы» современности «являются учеными традициями», то они «сопротивлялись и сопротивляются силам, которые разрушают политические институты». Не случайно, хотя «последний из цезарей» Рима давно «пал,... труд юристов, современников первого цезаря, еще направляет отправление правосудия в половине мира».

Из указанных толкований слова «право» больше всего юристы дискутировали относительно «комплекса авторитетных материалов для решения споров». Анализ их мнений прежде всего позволяет сделать вывод, что «право в этом смысле состоит из предписаний, технических приемов и идеалов», выступая как «комплекс авторитетных предписаний, развиваемых и применяемых посредством авторитетных технических приемов в свете авторитетных традиционных идеалов».

Правда, при мысли о праве в рассматриваемом значении в сознании обычно возникает «просто комплекс предписаний». Однако последнее представление обманчиво. «Техника развития и применения предписаний, то есть искусство ремесла юриста, является совершенно так же авторитетной, как предписания, и не менее важной» для правового регулирования. «В самом деле, - отмечал Р. Паунд, - именно этот технический элемент служит для отграничения друг от друга» англо-американской и романо-германской «систем права в современном мире». Например, «в общем праве... англоговорящих» стран «законодательный акт есть правило для дел в пределах его сферы действия, а не база для юридической аргументации, основанной на аналогии». В ро-мано-германском же праве «техника в этом отношении является полностью иной». Здесь юрист «рассуждает по аналогии от законодательных предписаний и рассматривает постоянный курс судебных решений по некоторому пункту как устанавливающий отмеченный пункт, а не как предоставляющий принцип», то есть «общую предпосылку для... правовой аргументации».

Сам по себе свойственный праву «предписательный элемент, который, - по словам Р. Паунда, - обыкновенно принимается в качестве всего, что следует рассматривать» под названием «право», состоит «из правил, принципов, предписаний, описывающих понятия, и предписаний, устанавливающих стандарты». При этом «правило есть предписание, привязывающее определенное детальное последствие к определенному детальному состоянию фактов». Например, «уголовные кодексы в основном формируются из предписаний этого рода».

В свою очередь принципы - ни что иное как «авторитетные начальные пункты для юридической аргументации». Такие «общие посылки для правового рассуждения» являются результатом труда юристов, организующих судебный и административный опыт. Указанная работа производится путем дифференциации конкретных дел «и помещения принципа за установленным различием», а также посредством судебного или административного решения в определенной «области, относящего некоторые дела к одному общему начальному пункту для аргументации, а другие - к какому-либо иному подобному начальному пункту либо находящего более широкий начальный пункт для всей области».

Правовые принципы используются юристами, чтобы толковать и согласовывать друг с другом имеющиеся юридические правила, определяя сферы их применения, а также для получения правил, которые раньше не существовали, когда в последних возникает потребность. Именно такого типа общими предпосылками для правовой аргументации являются, в частности, известные постулаты, гласящие, что «ни один человек не должен несправедливо обогащаться за счет другого человека» и что «тому, кто виновно причиняет ущерб кому-либо, следует нести ответственность за этот вред».

Понятия, устанавливаемыми правовыми предписаниями, есть более или менее точно определенные категории, к которым относят или с помощью которых классифицируют юридические дела. Так что при принадлежности конкретного состояния фактов к одной из указанных категорий к нему оказываются относящимися присущие этой категории правовые последствия, например, характерные для нее правила и принципы. Подобными понятиями являются кредит, зависимое держание, гражданское правонарушение и т.п.

В правовом регулировании понятия выполняют функции, отчасти схожие с функциями принципов в этом процессе. Так, и понятия, и принципы позволяют рассматривать дела, для которых правила отсутствуют. Вдобавок, наличие и понятий, и принципов одинаково влияет на характер правового регулирования в том отношении, что дает возможность юристам успешно решать задачи своей профессиональной деятельности, оперируя гораздо меньшим числом правил, чем было бы необходимо в противном случае.

Охватываемые «предписательным элементом» права стандарты есть «критерии поведения,... от которых всякий человек» может отступить «лишь на свой собственный риск либо ответа за получающиеся в результате» негативные последствия, «либо юридической недействительности совершаемых им актов. Примерами являются стандарт должной заботы не подвергать других неразумному риску вреда, стандарт надлежащего обслуживания», обязательный для коммунальных предприятий, а также «стандарт честного поведения доверенного лица».

Стандарты обладают тремя характеристиками. Во-первых, каждый из них включает «некоторое моральное суждение о поведении». Это, в частности, быть «честным» или «добросовестным», «благоразумным», «предусмотрительным» либо «старательным» Во-вторых, стандарты «требуют не точного правового знания, буквально применяемого, а здравого смысла об общеизвестном или обученной интуиции о феноменах за пределами опыта каждого человека». В-третьих, «им не дается строго определенного содержания законодательством либо судебными решениями», в силу чего стандарты «являются относительными что касается времени, места и обстоятельств и должны применяться, исходя из фактов рассматриваемого дела».

Как указывал Р. Паунд. в стандарте «значительными вещами являются... поле усмотрения … и внимание … к деталям отдельного случая». Использование стандарта в правовом регулировании предполагает «вынесение решения относительно качества частицы человеческого поведения при ее особых обстоятельствах и применительно к представлениям о справедливости... либо к идеям о том, что выступает в качестве надлежащего». При этом «полагаются на здравый смысл, опыт и интуицию, а не на специальное правило, применяемое скрупулезно механически».

Все содержание «предписательного элемента» права может быть также разделено на две части - императивную и традиционную. Составляющие первую из них императивные предписания «есть продукт труда законодателя. Философ обыкновенно предлагает ему руководство. Но законодатель, вероятно, думает о себе как об облеченном властью команды». Традиционные же предписания, образующие вторую из указанных частей, «представляют собой результат опыта». В Древнем Риме такие предписания «вырастали из практики ответов юрисконсультов на вопросы относительно действительных споров, судимых на форуме». В праве США они формируются как выводы «из опыта судов в рассмотрении дел и попыток судей найти в записанной судебной практике принципы решения новых вопросов, возникающих в конкретных спорах». Таким образом, констатировал Р. Паунд, имеются правовые предписания, выступающие как «команда», и правовые предписания, в которых фиксируется «установление и формулирование справедливого на основе опыта».

Предписательный элемент и технические приемы в праве политически организованного общества всегда формируются на базе «комплекса... идеалов», считающихся здесь правильными и пользующихся влиянием среди людей. Идеалы, порождающие юридические предписания и технику, Р. Паунд именовал «идеальным элементом» права, понимаемого в виде совокупности авторитетных материалов для вынесения решений по судебным и административным делам. По его выражению, этот идеальный «элемент сводится в своей сути к картине социального порядка конкретных времени и места, к правовой традиции относительно того, что указанный социальный порядок собой представляет, и поэтому относительно определения цели социального регулирования» с помощью права. Причем отмеченная картина и обусловленная ею юридическая традиция цели правового регулирования выступают в качестве «заднего плана толкования и применения правовых предписаний», а также оказываются определяющим фактором при принятии решений в новых юридических «делах, где необходимо осуществлять выбор между равно авторитетными начальными пунктами для правовой аргументации».

Например, многочисленные «случаи действия идеального элемента» права видны в юридических предписаниях США начала XX в., устанавливающих стандарты, которые «включают идею разумности». Здесь предписывается разумное поведение при определенных обстоятельствах. Но нет юридического установления, разъясняющего, что конкретно является в упомянутых обстоятельствах разумным и неразумным. И «не требуется длительного изучения судебных решений» в США в первые десятилетия XX столетия «о надлежащей законной процедуре для обнаружения, что применение стандарта разумности» тогда «управлялось считавшейся правильной картиной первопоселенческого, деревенского, сельскохозяйственного общества и что картина городского индустриального общества дает другие результаты».

Идеальный элемент в праве неизменно «вырастает» из успешных попыток «нарисовать... точную картину общества», где право действует. Это объясняется тем, что в идеализированном виде именно указанное изображение становится образцом, соответствие которому правовых предписаний и юридической техники стремятся обеспечить. И «когда какая-либо картина... подобного рода оказывается считающейся правильной и авторитетной, а также традиционно преподаваемой юристам и принятой ими, включая судей и должностных лиц, которые выполняют административные функции, она на некоторое время» действительно интегрируется в идеальный элемент существующего права. Причем «поучительно наблюдать, как идеалы социального порядка, смонтированные таким образом, чтобы выполнять роль идеалов правового порядка и... реализованные в праве как его идеальный элемент, постепенно изменяются» в ходе трансформации общества.

Характеризуя модификацию идеального элемента права в процессе развития европейских государств и СШA, Р. Паунд отмечал, что в правовых идеалах европейского «средневекового общества, подобно обществу греческого города-государства», не присутствовала идея «свободного соревновательного отстаивания» людьми «своих притязаний». Вместо нее имелось представление о необходимости «удержания каждого человека» в занимаемом им «желобке в социальной структуре... для предотвращения трений» между отдельными лицами и общественными группами. Более того, в отдельных случаях, например, в поздней Византии, последнее воззрение выступало в форме обеспечения стабильности в государстве посредством обязательной передачи профессии по наследству от родителей детям и невозможности для человека изменить характер своей профессиональной деятельности в течение собственной жизни.

Такое представление, предполагавшее подавление «индивидуального человеческого честолюбия», долго существовало в рамках идеального элемента права европейских государств и после разрушения основ «феодальной» социальной структуры. Лишь начиная с XVII в. в странах Западной Европы «медленно вырастает идеал общества свободно соревнующихся независимых индивидуумов, следуя за развитием» рыночного «экономического порядка, и заменяет в юридическом мышлении и правовой традиции идеал, полученный из античности и упроченный в Средние Века».

Идеальный элемент права, включающий идею свободного соревнования между человеческими индивидами, был полностью сформирован в наиболее передовых странах Западной Европы и в США в XIX в. Это случилось после того, как лежащая в основе рассматриваемого идеального элемента права «концепция максимума индивидуального свободного отстаивания людьми своих притязаний» оказалась изложенной И. Кантом в виде определения «справедливости в праве», принятого в упомянутых государствах за образец при правотворчестве и применении юридических предписаний.

Однако уже в начале ХХ в. США и развитые западноевропейские государства перестали быть реальностью, отражаемой картиной, на которой «независимый индивидуум в экономически самостоятельной округе свободно соперничает со своими соседями» в процессе ничем не ограниченного приобретения материальных и духовных благ. Поэтому здесь встала задача наполнить идеальный элемент права новыми идеями, одновременно вытеснив оттуда старые представления. Пока же этого не произошло, имели место «неудачи» переживших свое время правовых идеалов XIX в. «дать удовлетворительные регулировки конфликтующих, а также частично совпадающих друг с другом» социальных «интересов в том виде, в каком они представлялись» юристам первых десятилетий ХХ в. Причем в таких обстоятельствах люди оказывались «не удовлетворенными» действующим правом «и желали проводить эксперименты в правлении без него, ибо чувствовали, что... право не оправдывает их ожиданий, особенно при рассмотрении многих новых вопросов и попыток обеспечить недавно ставшие настоятельными интересы, включенные в изменяющийся экономический порядок».

Вместе с тем, по мнению Р. Паунда, в начале ХХ в. в США и передовых западноевропейских странах нельзя было «увидеть точную картину» нового общества, сменяющего старое, так как социальная «трансформация еще не зашла достаточно далеко, чтобы появилась возможность нарисовать» верное изображение утверждающегося общественного строя. Поскольку же в силу этого наполнить здесь идеальный элемент права новыми представлениями пока не удавалось, то в упомянутых государствах в первые десятилетия ХX в. «решение но-вых юридических проблем являлось очень во многом неконкрет-

ным» в случаях, когда оно не принималось с позиций старых правовых идеалов. Отсюда «силе политически организованного общества позволялось действовать самостоятельно». И «без авторитетного идеала для ее направления применение этой силы становилось вопросом индивидуального человеческого желания, а также предубеждения и предрасположения - тех самых вещей, которые право» должно «стремиться подавить».

Как подчеркивал Р. Паунд, в западноевропейских странах с эпохи античности и в США с момента их основания правовые идеалы весьма часто воплощались в разнообразных теориях естественного права. Например, подобные воззрения «царствовали» в идеальном элементе права «и в классическую эру римского права, и в праве Европы и Америки в ХVII и ХVIII вв.». Причем до второй воловины XIX в. естественное право обычно понималось как «совокупность идеальных предписаний универсального действия для всех народов, времен и мест, выводимая из представлений о том, что идеальный человек делал бы и не делал бы, требовал бы и признавал бы как требования других, и формулируемая» людьми с помощью усилий «чистого разума». Однако определяемое таким образом естественное право «не смогло» долго «поддерживать себя как способный к работе инструмент конструирования и обнаружения» юридических правил, принципов, понятий и стандартов в XIX в. Тогда наиболее авторитетным ученым-юристам стало ясно, что «хотя оно претендовало на... всеобщность», в действительности дела обстояли иначе. Всегда и везде естественное право «было фактически... идеализированной версией реально функционирующего права конкретных времени и места».

Множество сведений из разных стран мира подтверждали данный вывод. В частности, «когда англичане учредили суд в Пенанге, они обязали этот суд» использовать исключительно естественное право. «Но как только лорд Вестбери в Судебном Комитете Тайного Совета стал применять естественное право к апелляции из указанного суда», оказалось, что предписания, на базе которых рассматривалась апелляция, были полностью тождественны предписаниям «права Англии».

Подобного рода фактические данные обусловили «разрушение» доктрины естественного права в изложенном понимании. Поэтому во второй половине XIX в. она в основном вышла из употребления в юридической науке западноевропейских стран и США. Но в указанный период немало юристов из этих государств, «особенно в англоговорящем миpe», не ограничились отрицанием теории естественного права, а попытались вообще исключить из сферы своего профессионального исследования правовые идеалы. По их мнению, объектом изучения профессионала в области юриспруденции должен быть лишь так называемый «чистый факт права». А именно они утверждали, что в политически организованном обществе «определенные предписания применялись судами и в конечном счете имели за собой шерифа и его отряд полицейских», то есть «поддерживались силой этого общества». Отмеченные предписания и составляют «чистый факт права», согласно анализируемому воззрению.

Однако практика правового регулирования быстро опровергла такую идею о сужении объекта исследования юриспруденции. В ходе создания новых правовых нормативных актов, рассмотрения судебных дел и административных споров практикующие юристы «не могли игнорировать идеальный элемент в праве». Пo словам Р. Паунда, «всегда, когда они призывались выбирать между равно авторитетными начальными пунктами для правового размышления; всегда, когда они призывались толковать текст юридического предписания; всегда, когда они призывались применять стандарт к поведению», юристы-практики «шли за пределы» упомянутого «чистого факта права... и принимали свое решение, руководствуясь» правовым идеалом.

Вот почему в начале ХХ в. значительное количество авторитетных представителей юридической науки Западной Европы и США были едины в том, что исследование правовых идеалов входит в предмет юриспруденции, а один из них - Р. Штаммлер - даже попытался «построить теорию... идеального элемента... в праве». Причем проведенный ими в это время анализ входящих в упомянутый элемент представлений привел в качестве немаловажного результата к возрождению в рамках правоведения учения о естественном праве, правда, в новом понимании. Согласно последнему, в пределах доктрины естественного права надлежит не постулировать «идеальный комплекс универсального законодательства» для всех государств во все эпохи, а «устанавливать и формулировать социальный идеал» для политической структуры «конкретных времени и места и делать его» в рамках этой структуры «критерием для выбора начальных пунктов для правовой аргументации, для толкования» юридических правил и «для применения стандартов». Таким образом, возвратившееся в юриспруденцию естественное право обладало «изменяющимся или растущим содержанием» и воплощалось в отличающихся друг от друга наборах предписаний в зависимости от времени и места его применения.

Неодинаковые условия существования государств диктуют необходимость постановки в них различных целей правового регулирования, выступающих в виде идеальных картин жизни политически организованного общества, к которой следует стремиться с помощью права. Пo той же самой причине нет тождества ориентиров, направляющих действие права в разные периоды функционирования одного государства. Вдобавок, в любом политически организованном обществе в конкретный исторический момент всегда имеет место разнообразие политико-юридических идеалов как целой правового регулирования в силу противоречивых интересов и индивидуальных предпочтений лиц, формулирующих здесь такие идеи. Отсюда ясно, что, хотя в праве всех государств и присутствует идеальный элемент, по содержанию он в каждом подобном социальном организме уникален. Поскольку же в политически организованном обществе содержание этого элемента права неизменно обусловливает юридические предписания и технику, то неизбежен вывод: во всяком государстве существует присущая только ему совокупность авторитетных материалов для вынесения решений по судебным и административным делам, являющаяся правом во втором смысле данного слова из трех ранее упомянутых.

По убеждению Р. Паунда, специфика указанного комплекса авторитетных материалов в конкретном государстве всегда выражается в определениях права в рассматриваемом втором смысле слова. Каждая из таких дефиниций представляет собой «попытку рационального объяснения» и «оценки» действующих юридических предписаний и техники «конкретных времени и места» с позиций «удовлетворения нужд некоторого данного периода правового развития». Причем в дефиниции «подразумевается» образ системы правового регулирования человеческого поведения, предполагающий реализацию подобных потребностей, и путь достижения этой идеальной модели. Аналогично содержание юридических концепций и теорий, в которые отмеченные дефиниции нередко развертываются. Правда, во всех перечисленных продуктах интеллектуального творчества людей констатации «существующего имеют заметное влияние на идеи о должном».

Степень авторитетности дефиниций, концепций и теорий права в конечном счете определяется тем, насколько верно они отражают конкретно-историческую специфику и нужды, вызвавшие их к жизни. Например, в условиях, когда юридические предписания и техника развиваются главным образом через усилия судебных и административных органов государства, весьма часто получает широкое признание учение о праве как о совокупности норм, содержащихся в решениях этих государственных учреждений и предназначенных для «приведения воли действующего индивидуума в гармонию с волей его товарищей» либо «для регуляции разумом внешней жизни человека». Напротив, если в политически организованном обществе юридические предписания и технические приемы формируются в основном посредством законодательства, то здесь установление, введенное в действие таким образом, обыкновенно «легко принимается в качестве типа юридического предписания и делается попытка сформулировать теорию законодательного правотворчества для объяснения всего права». В обстоятельствах же, при которых в государстве происходит юридическое «усвоение результатов предшествующего периода развития» социальных отношений, зачастую оказывается влиятельной «историческая теория права», понимаемого в виде материалов, «найденных посредством опыта».

Одной из самых распространенных в истории Р. Паунд считал концепцию права «как комплекса команд суверенной власти... относительно должного поведения людей в государстве, основывающихся на любой базе, которая», с точки зрения приверженцев данной теории, «находится за этой властью». По словам Р. Паунда, «так думали римские юристы республики и классического периода по поводу позитивного права. И когда император обладал переданным ему суверенитетом римского народа, институции Юстиниана могли устанавливать, что воля императора имела силу права. Этот способ мышления был близок по духу и юристам, проявлявшим активность в поддержке королевской власти в централизующейся французской монархии XVI и ХVII вв., и через них перешел» во французское «публичное право». Кроме того, указанный «образ мышления, по-видимому, соответствовал обстоятельствам парламентского верховенства в Англии после 1688 г.» в силу чего «стал ортодоксальной английской юридической теорией». И, наконец, концепция права как приказа суверена оказалась в гармонии с «политической теорией народного суверенитета», согласно которой народ выступил преемником суверенных полномочий и английского парламента при образовании США, и короля Франции в ходе революции ХVIII в. в этой стране.

Существующие в юриспруденции теории права, по мнению P. Паунда, в состоянии принести немалую пользу в государстве, организующем их тщательное изучение с целью выработки идей о правовом регулировании, способствующих прогрессу отмеченного сообщества. Требуется лишь, чтобы ведущий подобное исследование ученый всматривался в выработанные юридической наукой представления о праве, имея в виду историческую обстановку их формулирования. Когда данное условие научного познания соблюдено, вполне возможно сделать две вещи. Вo-первых, выявить ту теорию права из имеющихся, которая в свое время стала успешным ответом на задачи, аналогичные решаемым современным государством, где вырабатывается учение о праве. И, во-вторых, использовать эту теорию «для целей сегодняшнего дня».

3. Об источниках авторитета права для населения государства. Р. Паунд полагал, что следует различать непосредственный практический источник, конечный практический источник, а также конечный моральный источник такого авторитета. Первый из них «должен быть найден в правотворческих и правоприменительных органах политически организованного общества», за которыми «находится сила этого общества».

Второй источник есть проблема «для науки политики». В американской «классической политической теории... это... согласие свободного народа быть управляемым через конституцию и в соответствии с ней через законы, создаваемые законодателями и применяемые должностными лицами, кого народ свободно избрал». Вместе с тем, отмечал Р. Паунд, Дж. Остин и Г. Мэйн учили, что конечный практический источник авторитета права для членов политически организованного общества представляет собой «привычку повиновения со стороны народа в целом, фазу... контроля» над человеческой «природой, который есть половина цивилизации, делающую ненужным применять силу» к населению государства, «кроме как в относительно небольшом числе споров, возникающих в повседневной жизни, и к поведению относительно малой части» живущих в государстве лиц. Наконец, согласно еще одной теоретической позиции, конечным практическим источником авторитета права для людей является «своекорыстие господствующего социального и экономическогокласса». Такой «класс... навязывает свою волю» всем, «кто не в состоянии сопротивляться либо слишком слаб или экономически зависим», чтобы с успехом это делать. Вот почему у адресатов права «возникает привычка повиновения» ему.

Что же касается конечного морального источника авторитета права для членов государственно организованного общества, то он находится «в сфере политической этики, а также политической и правовой философии». Пo словам Р. Паунда, здесь классическая юридическая теория «заключается в том, что право может быть выведено прямо из справедливости, из идеального отношения между людьми и черпает свой авторитет из обязывающей силы справедливости, которую оно провозглашает».

Вce три указанных источника авторитета права для населения государства, считал Р. Паунд, эффективно действуют только при одном условии. А именно когда право поддерживает социальный порядок, при котором возможно сохранять цивилизацию и приумножать ее достижения. Лишь в этом случае большинство объединенных в государство лиц будет обладать привычкой повиновения праву, что позволяет с успехом применять силу к остальным человеческим индивидам в пределах государственной организации.

4. О теории разделения властей в политически организованном обществе. Как заметил Р. Паунд, в XVIII в. «философскому рационалистическому объяснению попытки избежать чрезмерно личного отправления правосудия... была дана научная форма в теории разделения властей». Это учение распространилось в континентальных европейских странах, а также в Англии и США. В соответствии с ним, в государстве «законодательный орган создавал законы, исполнительная власть осуществляла управленческую деятельность на их основе», а «судебная власть применяла законодательные акты к решению споров». Причем правотворчество полностью сосредоточивалось в руках законодательной власти. Разграничение же полномочий между исполнительной и судебной властями характеризовалось такими чертами. Если исполнительная власть использовала предоставленную ей возможность усмотрения для приспособления государственного аппарата к действительным ситуациям политического властвования, когда они возникали, трактовала всякую из последних как уникальную и учитывала в выносимом решении специфику рассматриваемого случая, то судебная власть имела иную задачу. Судейская работа являлась «прокрустовой службой приведения в соответствие с правовой кроватью каждого конкретного дела», находящегося в производстве суда, с применением всех необходимых средств, включая «хирургические операции». Усмотрением судья не обладал. Егo функция – «измерять разрешаемый спор нормой, формулирующей общее постановление для класса дел, относительно которого данный спор есть лишь пример … Единственный вопрос для судьи: подпадают или не подпадают факты под юридическую норму?» И сам ответ на него предполагал механически следующее определенное судебное решение.

Однако, с точки зрения Р. Паунда, реальная жизнь политически организованных обществ весьма скоро показала, что «правотворчество, управление и судопроизводство нельзя строго отделить друг от друга и передать каждое отдельному учреждению в качестве его исключительной сферы деятельности». Между законодательной, исполнительной и судебной властями государства «имеется, скорее, разделение труда относительно типичных случаев» указанных занятий «и практическое или историческое соразмерное распределение остальных». И Р. Паунд попытался тщательно обосновать и конкретизировать эту идею применительно к судебной системе государственной организации.

Прежде всего, указывал он, законодательный орган «неизбежно не может создавать нормы права столь полные и всеохватывающие, что осуществление правотворчества не потребуется также и от судов». Пo крайней мере, данный вывод подразумевается безуспешными «попытками исключить» судебное правотворчество «посредством подробного, детального законодательства». И он вполне закономерен.

В самом деле, как показано еще «аналитической юриспруденцией» ХIX в., довольно часто судебное толкование юридических предписаний не является уяснением и разъяснением судами смысла сформулированных законодателем правовых норм, то есть толкованием в буквальном смысле данного слова. Например, если «ни одно из существующих юридических предписаний не предусматривает случай», относительно которого должно быть вынесено судебное постановление, или же когда к рассматриваемой судом конкретной ситуации «потенциально применимы несколько правовых норм, а стороны дела спорят, какое из указанных юридических установлений нужно положить в основу судебного решения». Во всех подобных обстоятельствах в суде - цитировал Р. Паунд своего современника американского юриста Д. Грея – имеют мecтo «трудности так называемого толкования». И «факт заключается в том, что они возникают, когда законодательная власть совсем ничего не имела в виду; когда вопрос, поднимаемый в суде применительно к законодательному акту, никогда не вставал перед ней; когда функция суда заключается не в определении замысла, присутствовавшего в уме законодателя по поводу некоторого пункта, а в предположении, что законодатель имел бы в виду относительно отсутствовавшего в его уме пункта, если бы обдумывал последний».

Вот почему, полагал Р. Паунд, хотя формулирование юридических норм и выступает задачей законодательного учреждения, «тем не менее оно и необходимая часть судебной власти». Причем в работе суда «истинное толкование и правотворчество под видом толкования... переходят друг в друга». Правда, правотворчество представляет собой «второстепенное» дело судебного органа и поэтому должно понижаться им лишь как «придание формы материалам, предоставленным законодателем, а также их дополнение и развитие посредством определенных технических приемов».

Вдобавок, по убеждению Р. Паунда, судебная работа никогда не предполагает вынесение решения по поводу одной из класса ситуаций, регулируемых юридическим предписанием, лишь на основе этой нормы. В ходе судопроизводства данное предписание всегда индивидуализируется посредством усмотрения суда в соответствии с теми особенностями рассматриваемого случая, которых нет у остальных ситуаций класса, предусматриваемого правовой нормой. Выражаясь иначе, юридическое установление в известной степени «подгоняется к делу». Так что базой всякого судебного решения неизменно оказываются в совокупности и юридическое предписание, и усмотрение судей. А это означает обязательное наличие в судебной власти управленческого или «административного элемента», проявляющегося в указанных судебных усмотрении и индивидуализации.

Образцы подобного административного элемента продемонстрированы Р. Паундом «на всем протяжении поля судопроизводства». Например, отмечал он, «иногда формулировки юридических предписаний настолько эластичны, что могут и применяться, и не применяться» судами. В ряде случаев наблюдается и «частичное совпадение правовых норм противоположного содержания, когда оставляется удобная ничейная земля, где возможно решать судебные дела одним или другим путем в зависимости от того, какое правило суд избирает для достижения результата», признанного необходимым «по иным основаниям». Наконец, процесс индивидуализации при судебном решении юридических дел обнаруживается в виде «двух линий постановлений одного трибунала по конкретному вопросу, из которых суд волен выбирать по желанию», а также в форме «мягких мест» в праве. В пределах последних «разрешенными делами линии судебных решений проведены таким способом, при каком суд имеет возможность идти любым путем, исходя из требований... особых обстоятельств рассматриваемого случая, без явного нарушения... юридических установлений». И зачастую «находится судья, искренне признающий, что при принятии постановления по делу он смотрит главные образом на этическую ситуацию между сторонами и не позволяет праву вмешиваться в нее за границами области, где это вмешательство неизбежно».

Как заявлял Р. Паунд, «индивидуализация в судебном применении правовых предписаний является не менее важной, чем их содержание». А обусловливающее её поле судейского усмотрения «есть нужный предохранительный клапан в работе... правовой системы». Поэтому следует «признать административный элемент как легитимную часть судебной функции».

Другое дело, что на практике судопроизводство нередко характеризуется наличием «административного элемента... в форме, которая неудачно разрушительна для определенности и единообразия» права. И это уменьшает уважение граждан государства к юридическим предписаниям, ибо «кто же будет уважать право, когда его не уважают судьи?»

Отсюда если бы нужно было выбирать, то есть «если отправление правосудия должно по необходимости являться или полностью механическим, или же целиком административным, то... здоровый инстинкт юристов заставлял бы их предпочитать первое». Ведь «лишь святому, такому как Людовик XI под дубом в Венсенне, могут быть поручены широкие полномочия судьи, которые ограничены только желанием справедливых результатов в каждом деле, достигаемых путем использования права в виде общего руководящего принципа». Причем святой Людовик гораздо легче справлялся бы с подобной работой, чем современные судьи, так как в отличие от них он «не имел переполненных списков дел к слушанию».

Но в судопроизводстве не нужно выбирать, положить ли в основу постановления трибунала юридическое предписание или судейское усмотрение, а требуется совмещать их. И история права показывает, как они соотносились друг с другом в различные эпохи.

В качестве общей закономерности здесь выступает «постоянное движение взад и вперед между широким усмотрением и строгим детальным правилом, между, так сказать, правосудием без права и правосудием в соответствии с правом». В частности, «в периоды роста» политико-правовых систем, когда происходило «вливание в право идей извне», способность магистрата, осуществляющего правосудие, «придать юридическую силу своим чисто моральным представлениям была главным орудием» политико-правового изменения, включавшего отмену устаревших юридических предписаний. Вместе с тем предусмотренные правом «правила и формы», которые очень во многом ограничивали усмотрение судьи, всегда оказывались «главной опорой периодов стабильности» в функционировании политически организованных обществ. В эти времена «право стремилось ничего не оставлять судье, сверх наблюдения за тем, соблюдалась ли буква» юридических предписаний.

Однако, заявлял Р. Паунд, независимо от действия указанной закономерности, на любой исторической стадии существования политико-правовой системы соотношение в судопроизводстве усмотрения судьи ибуквального следования им юридическим предписаниям неизменно определяется самой природой рассматриваемого в трибунале дела. А именно «механически применяемые правила приспособлены» к правосудию по вопросам «права собственности и торговых сделок». Но они плохо адаптированы к судопроизводству в сферах деликтного, семейного права и юридического регулирования «отношений, основанных на доверии», где «непосредственно» имеет место «оценка» судом «моральных аспектов» человеческого поведения.

По мнению Р. Паунда, при такой оценке «полная справедливость не может быть достигнута путем» скрупулезно точного следования «закреплённым правилам», ибо «особые обстоятельства» конкретных ситуаций, становящихся предметом судебного разбирательства, исключают тот «ум без страсти», который, согласно Аристотелю, характеризует право. Поэтому во второй области отправления правосудия из двух упомянутых «гарантией решения юридических дел на принципах разума, а не в соответствии со случайными велениями каприза должны быть обученная интуиция и дисциплинированная рассудительность судьи». Причем «принесение в жертву определенности» права при подобном широком судейском усмотрении «является больше кажущимся, чем действительным». Причина этого положения очевидна. Как выразился Р. Паунд, «определённость юридических предписаний, достигаемая посредством механического применения неизменных правил к человеческому поведению, всегда была иллюзорной».

5. О задачах правового регулирования. С точки зрения P. Паунда, «пункт, от которого следует начать» при упорядочении общественных отношений с помощью права «есть притязание, нужда или требование индивидуума» в государстве «иметь или делать определённые вещи либо не оказываться принужденным к нежеланному поведению». Внемалой степени это объясняется тем, что в политически организованном обществе отдельные лица и социальные группы «постоянно навязывают» свои «притязания, требования и желания... законодательным органам, судам и административным учреждениям».

Как известно, в юридической науке отмеченные притязания, нужды, требовании или желания Р. Иеринг предложил именовать интересами, с чем согласились очень многие ученые-правоведы. И указанное значение термина интерес в юриспруденции Р. Паунд считал нужным «не спутывать» с пониманием интереса в экономической науке «как выгоды». Вместе с тем, вероятно, для избежания такой путаницы сам Р. Паунд при анализе интересов в правоведении часто называл их человеческими притязаниями.

Последние, полагал он, не создаются правом, а «существуют везде, где соприкасается множество людей». При этом в любом политически организованном обществе подобные «отстаиваемые отдельными лицами» интересы, во-первых, не могут быть удовлетворены полностью, ибо «вступают в конфликты» друг с другом; и, во-вторых, проявляются во многих формах.

Важными задачами правового регулирования в государстве Р. Паунд рассматривал установление здесь всего разнообразия человеческих притязаний и составление их описи. В ней интересы должны быть классифицированы прежде всего так, как, согласно воззрениям P. Паунда, они «распадаются» в условиях действительного функционирования государственно организованного общества, а именно «на три класса - индивидуальные, публичные и социальные».

Индивидуальные интересы - те, которые «непосредственно включены в жизнь отдельного человека и отстаиваются в силу ее нужд». Они делятся на три вида - личные, семейные и имущественные. К первому виду, в частности, относятся притязания личности на физическую неприкосновенность, на свободный выбор работы и места жительства, на защиту от диффамации. Ко второму виду индивидуальных интересов принадлежат, например, притязания супругов на невмешательство в их отношения посторонних, требования жены к мужу и наоборот, взаимные интересы родителей и детей. В третий вид индивидуальных интересов среди прочих входят притязания человека на владение, пользование и распоряжение вещами материального мира, на свободное вступление в экономические договоры с иными людьми, а также на выполнение его контрагентами своих обязанностей по соглашениям.

Публичными являются интересы, отстаиваемые, исходя из потребностей государства как организации суверенной власти в рамках заселенной человеческими индивидами определенной территории. Так, во многих ситуациях политического властвования, которые встречаются на практике, ведутся споры по поводу публичного интереса «в ненанесении ущерба эффективности государственной организации». Кроме того, имеется публичный интерес «в достоинстве государства», защищаемый, наряду с другими способами, посредством «запрета предъявлять к государству иски без его согласия». Существует и публичный интерес в обеспечении монополии системы государственных органов на применение физической силы в пределах территории государства.

Наконец, социальными Р. Паунд называл интересы, «отстаиваемые для обеспечения нужд общественной жизни» в государственной организации. В этой группе интересов самым значимым выступает притязание «на мир и порядок» в границах государства. Сюда же, по взглядам Р. Паунда, следует причислить интересы людей в безопасности приобретений и сделок, которые обыкновенно «дают праву наибольшее количество работы», а также притязания на защиту здоровья и нравственности народных масс, равно как и на обеспечение общественного прогресса.

Однако реальные человеческие интересы укладываются в эту схему в соответствии с определенной закономерностью. Описывая ее, Р. Паунд отмечал, что конкретный интерес не обязательно охватывается «раз и навсегда» только одной из перечисленных разновидностей притязаний людей, а нередко помещается в различные деления приведенной классификации в зависимости от его понимания с позиций потребностей личности, государства или социальной жизни. Скажем, притязание человека на принадлежащие ему часы может отстаиваться «как индивидуальный имущественный интерес», когда собственник часов предъявляет иск для возвращения их либо для получения денежной стоимости часов к кому-нибудь, кто ушел с ними без разрешения на это. Но охарактеризованное притязание индивидуума на своичасыправильно оценивать и «как совпадающее с социальным интересом в безопасности приобретений» и поэтому, по выражению Р. Паунда, защищать посредством подачи «жалобы районному прокурору», чтобы дать ход «уголовному преследованию за хищение» часов в отношении забравшего их лица.

Послe составления описи и осуществления классификации человеческих притязаний встает следующий блок задач правового регулирования в политически организованном обществе. Сначала нужно дать оценку интеpecoв людей. Затем на ее основе решить вопрос о признании или о непризнании их правом. И, наконец, надлежит размежевать противоречивые и частично совпадающие человеческие притязания, признанные правом, то есть определить границы, в пределах которых каждое из них должно проводиться в жизнь посредством юридических пpeдписаний.

Оценка, признание и размежевание интересов людей могут быть выполнены согласно установленному критерию ценностей или произвольно. Как полагал Р. Паунд, при первом варианте в государстве «над правителем или правящей группировкой» стоит «нечто,... на базечего они обязываются править», и выполняет функцию мерила, «позволяющего судить» об их поступках. «Если идея является абсолютной, то те, кто имеет в руках силу политически организованного общества, абсолютными не» рассматриваются. Ошибочно мнение, что при правовом регулировании «абсолютный идеал цели права и абсолютный критерий ценностей ведут к абсолютным правителям, выдвигающим и поддерживающим их».

При втором же варианте, который находится в гармонии с учениями некоторых софистов, эпикурейцев и скептической философии в древности, а также с доктриной релятивистских философов XX в., «скептический реализм», свойственный государственной политике, «ничего не ставит над правителем или правящей группой людей». Например, по взглядам скептиков, человек не в состоянии формулировать «верные суждения относительно добра и зла». Поэтому, увидев бандитов, грабящих его согражданина, или «толпу, стремящуюся линчевать невиновное лицо», он должен «воздерживаться от суждения и не подходить». Ведь «бандиты или линчующая группа с той же самой вероятностью являются правыми или неправыми, с какой прав или неправ» наблюдатель актов бандитизма либо самосуда. Аналогична и доктрина релятивизма, который учит, что любые «идеи о должном имеют силу только в... индивидуальных системах мышления и не могут быть доказаны их авторами никому другому... Суждения о хорошем и плохом, приписывания хвалы и порицания ненаучны... То, что должно быть, есть благочестивое желание, суеверие,... субъективная картина, не связанная с реальностью». Таким образом, и в скептицизме, и в релятивизме «нет никакого критерия, в соответствии с которым следует оценивать правителей» государства. «Отсюда, по словам святого Павла, не имея закона, они выступают законом для себя. Каким бы ни было поведение правящих индивидуумов, оно оправдывается самим фактом своего существования. Именно это отношение со стороны правителей характеризует автократию» и предполагает ранее отмеченную концепцию права как «всего того, что делается официально», или, говоря иначе, признание правом любых по содержанию человеческих поступков, поддерживаемых силой государства.

В основе этой концепции, утверждал Р. Паунд, лежит довольно простая логика. Если невозможно установить критерий оценки человеческих притязаний и отсутствует «путь достижения убеждения» о необходимости ограничения признаваемых правом интересов «ввиду других притязаний» или о предпочтении одного интереса другому, «исходя из приписывания первому» большей ценности по сравнению со вторым, то это означает, что в «праве ничего нет, кроме совокупности угроз» применения силы государством. Для правового же регулирования «достаточно, чтобы правитель издал подобные угрозы и имел» способность привести их в исполнение, не заботясь «о притязаниях или требованиях... кого бы то ни было» из подчиненных ему лиц.

Согласно воззрениям Р. Паунда, и с посылками, и с выводами этой логики, которая дает «автократу помощь и утешение научной теории», согласиться нельзя. Прежде всего произвол государственных должностных лиц при оценке, признании и размежевании человеческих притязаний противоречит «одной из самых значительных черт» правового регулирования, демонстрируемых многовековой практикой такого упорядочения социальных отношений. Речь идет о «попытке» осуществлять правовое регулирование «на базе разума». Причем понимание необходимости предпринимать указанные попытки настолько утвердилось в общественном сознании, что «люди чувствуют двойную обиду, когда» при правовом регулировании «не только их притязания и требования отрицаются» государственными чиновниками, «но отрицаются иначе, чем на основе разума». Вот почему «произвольные регулировки интересов» в праве «не сохраняются», а разумные юридические предписания, сформулированные много столетий назад, в частности, в Древнем Риме I и II вв. н.э., до сих пор действуют в ряде государств мира.

Как заметил Р. Паунд, уже отсюда ясно, что «без... притязания, признанного на базе разума, есть только произвольное осуществление силы ради ее самой, нечто, против чего» его соотечественники «восставали во время революции и для предотвращения чего» они «учреждали структуры правительства, основанные на разделении властей,... сразу же вслед за Декларацией Независимости». Поэтому было бы абсурдным отказаться вести правовое регулирование на базе разума и сказать: «Пусть люди, контролирующие силу политически организованного общества, делают такие угрозы, какие кажутся им целесообразными, на основаниях, которые этих лиц устраивают, или без оснований». Напротив, следует позволить гражданам государства «жить жизнью, регулируемой разумом, и принимать участие в избрании своих правителей при том ожидании …, что такие руководители станут осуществлять государственную власть» в соответствии с известной формулой средневековых юристов, а именно «под Богом и законом».

По убеждению Р. Паунда, представления о произволе при правовом регулировании и о праве как угрозах применения силы государства, используемых исключительно для поддержания такого произвола, заслуживают еще одного упрека. Как он писал, «если я одалживаю Вам деньги, то разве в указанной ситуации не о чем думать, кроме угрозы послать шерифа или констебля с судебным приказом... взыскать долг и вернуть его мнe, когда Вы не делаете этого» добровольно? «Если Вы клевещете на меня, то неужели здесь не о чем размышлять, помимо угрозы, что суд присяжных способен вынести вердикт против Вас для возмещения вреда, нанесенного мне Вашей клеветой? Если вы принимаете сумму денег для определенной цели на основании документа об учреждении доверительной собственности, то разве в таком случае нечего иметь в виду, кроме угрозы, что суд системы “права справедливости” в состоянии обязать Вас к стандарту честного поведения и заставить отчитаться перед лицом, в интересах которого осуществляется доверительная собственность, о доходах, полученных за его счет?»

По мнению P. Паунда, если бы при правовом регулировании во всех перечисленных ситуациях «не о чем было бы думать, за исключением особого состояния фактов, то приходилось бы формулировать особую угрозу для каждого этого состояния». Однако практика правового регулирования свидетельствует о другом. Так, «с XVIII в. даже в самых подробных из кодексов права» законодатель «не пытался и не пытается делать ничего подобного», поскольку, во-первых, за упомянутыми угрозами «понимаются, признаются и размежевываются интересы», и, во-вторых, «имеются общепринятые идеалы», которых при правовом регулировании «стремятся достичь посредством отмеченных угроз».

И именно по этим причинам, полагал Р. Паунд, юристы обыкновенно оказываются в состоянии «поступать с уверенностью с огромным большинством» требующих правового опосредствования «ранее не известных фактических состояний, когда они возникают, без формулирования и провозглашения заранее новой подробной угрозы применения силы государства для каждого из них». Так что «если правительства существуют не ради самих себя, а судьи и административные должностные лица судят и управляют не ради реализации собственной власти, то нельзя уйти от вопроса: что есть цель или назначение права» в политически организованном обществе? И при правовом регулировании ошибочно «думать о силе как о представляющей собой нечто большее, чем средство» для упомянутой цели.

Несомненно, Р. Иеринг был прав, когда заявлял, что норма права без силы за ней есть противоречие в терминах – «свет, который не светит, огонь, который не горит». Правовое регулирование включает силу, ибо в конечном счете должно на нее опираться, даже если происходит в условиях привычного повиновения юридическим предписаниям всех членов государственно организованного общества, за исключением их «антисоциального остатка», который требуется принуждать к правомерному поведению. «Ведь привычка подчиняться праву в немалой степени опирается на понимание разумных людей, что сила» государства будет воздействовать на них в случае нарушения юридических установлений. Тем не менее, заявлял Р. Паунд, «естественно-правовая теория» полностью обоснованно «противопоставляла право силе, имея в виду в связи с этим силу, применяемую как таковую, беспринципно, на субъективных мнениях о том, что целесообразно относительно как общественного блага, так и личной выгоды отдельного государственного чиновника». Да и создатели системы правления CШA «думали о праве как о препятствии осуществлению» подобного рода «силы обладателями власти политически организованного общества».

С точки зрения Р.Паунда, хотя «люди при наделении их» правотворческими и правоприменительными полномочиями «имеют тенденцию действовать произвольно», сила при правовом регулировании должна применяться только для проведения в жизнь цели, которую ставит перед правом государство. Таких целей известно множество. Причем каждая из них призвана ограничивать свободу действий государственных должностных лиц, занимающихся формулированием и применением юридических норм. И «если нельзя полностью исключить субъективный личный элемент» в правотворческом, «судебном и административном процессах, то история права показывает, что возможно пройти очень далеко по направлению к достижению этого». По крайней мере, «право с самого начала стремилось подавить указанную тенденцию и в целом имело значительный успех в осуществлении упомянутого стремления». Например, правовое регулирование в США в ходе развития с момента их основания до конца XIX в. в рассматриваемом отношении стало гораздо совершенней.

Р. Паунд призывал юристов идти именно этой американской дорогой и дальше. Пo его взглядам, лишь такой образ действий соответствует верной юридической доктрине, «считавшей произведения римских юристов от Августа до Александра Севера источником сведений для правоведов во всех частях света», которая «явилась созидательной силой в правовой истории с классической эры римского права». Теоретическая же позиция о невозможности устранения произвола государственных чиновников при правовом регулировании, поскольку, мол, «лица, имеющие в руках власть политически организованного общества, обязаны быть произвольными независимо от своего желания», несовместима с отмеченной доктриной.

Приведенные аргументы Р. Паунда против произвола при оценке, признании и размежевании притязаний людей в ходе правового регулирования объясняют, почему, согласно его воззрениям, является неприемлемой распространенная в юридической науке первой половины XX в. идея, суть которой заключается в следующем. «Лица, имеющие в руках силу политически организованного общества, при формулировании своекорыстия социально или экономически господствующего класса произвольно утверждают или устанавливают каноны ценностей и принуждают остальную людскую мaccу им следовать». По убеждению Р. Паунда, так быть не должно, и юристам надлежит обратиться к науке для выработки критериев оценки, признания и размежевания человеческих требований, исключающих указанный произвол.

Что касается конкретных отраслей научного знания, способных здесь помочь правоведам, то Р. Паунд признавал «проблему критерия или канона ценностей как нечто, гораздо более широкое, чем вопрос юриспруденции, как проблему всех социальных наук». Однако он считал, что эту проблему нужно специально «рассматривать и в правоведении как в упомянутом качестве, так и в ее особом отношении ко всем обсуждаемым вопросам науки о праве». Иными словами, по мнению Р. Паунда, «хотя проблема ценностей и является трудной, уклониться от нее правовая наука не может».

С этих позиций он критиковал авторитетную среди юристов в середине XX в. «чистую науку о праве» за «стремление повторять метод английской аналитической юриспруденции и передать вопрос о каноне или критерии ценностей какой-нибудь другой науке». Причем, отмечал Р. Паунд, «чистой науке о праве», несмотря на все ее старания, не удалось осуществить отмеченное стремление. Как он заметил, появившаяся в результате таких усилий «тощая юриспруденция, которая выгнала идеальный элемент права и все рассмотрение того, чем предписаниям должного следует быть, просто приглашает введение обратно этого элемента и подобного рассмотрения неосознанно через боковые двери, а также сознательное или неосознаваемое движение ощупью» в процессе правового регулирования при оценке человеческих притязаний.

В практической деятельности юристов, утверждал Р. Паунд, обыкновенно «даже самое грубое,... неумелое или... капризное …упорядочение» … общественных отношений «имеет за собой некоторый каноноценивания конфликтующих и частично совпадающих» человеческих интересов. «Это может быть... поддержание мира,... сохранение социального status quo,... способствование максимуму свободного индивидуального отстаивания людьми своих притязаний,... принудительная реализация своекорыстия господствующего общественного или экономического класса» и т.п.

По мере прогресса юридической науки каноны оценки притязаний членов политически организованного общества «все в большей мере подвергаются систематическому развитию и формулированию». Так что «в классические эры правовой истории и в древнем, и в современном мире демонстрация, критика либо логическое применение» критериев ценностей при правовом регулировании неизменно оказывались в числе «главных видов деятельности юристов». Более того, в прошлом исследователи права «посвятили много изобретательности открытию некоторого метода постижения внутренней важности различных интересов» с целью выработки «абсолютной формулы, в соответствии с которой может быть гарантировано непременное превалирование» при оценке человеческих притязаний самых «веских» из них. И хотя подобной формулы создать не удалось, правоведы осознали, что любой критерий ценностей эффективен лишь при условии, если он «в конечном счете поддерживается силой» государства.

Пo словам Р. Паунда, в каждом конкретном случае правового регулирования юристы «адаптируют» каноны ценностей «к юридическим задачам определенного времени», приводя эти критерии «в гармонию с социальным идеалом» там и тогда, где и когда каноны ценностей используются. Правда, «чем бы ни являлся критерий ценностей» в теории и «в книгах, действительное поведение» государственных «должностных лиц», как правило, «мотивируется желанием, а разум и авторитет... вызываются в воображении позже, чтобы удовлетворить еще одно желание, а именно казаться разумными».

Как полагал Р. Паунд, «главной опорой юриста» во все времена в качестве критерия оценки человеческих интересов при правовом регулировании является «картина идеального,... социального и отсюда правового порядка», в которой воплощается «считающаяся правильной, традиционно авторитетная идея... того, чем правовые институты и доктрины, а также результаты применения их к спорам должны быть». Причем такие изображения правоведы в состоянии квалифицированно создавать только для нужд конкретных государств определенных исторических периодов. И они заблуждались бы, если бы «считали себя компетентными составлять социальную, политическую и правовую карту для всех» стран и эпох, служащую указанным каноном ценностей повсюду.