Заключение. Предшествующие главы приводят к утешительной мысли, что достигнуть власти над своим «я» было бы легко

Предшествующие главы приводят к утешительной мысли, что достигнуть власти над своим «я» было бы легко, если бы общественное воспитание юношества было направлено во всех своих частностях к этой великой цели. Ибо если и нелегка для человека борьба с собственной ленью и чувственностью, то во всяком случае она оказывается возможной, и, при надлежащем знакомстве с нашими психическими ресурсами, мы всегда можем рассчитывать на победу в этой борьбе. Итак, мотивированным заключением предлагаемого читателям труда будет то, что человек всегда может переработать свой характер, воспитать в себе волю, и можно сказать с уверенностью, что при желании время и знание законов человеческой природы помогут нам достигнуть высокой степени власти над собой. Зная, чего достигает католицизм в отношении высших человеческих натур, нетрудно предвидеть, что можно сделать из лучших представителей нашей молодежи. Пусть нам не говорят, что религии откровения располагают такими средствами, каких мы не имеем и не можем иметь. Если разобраться, из чего слагается сила религии, та страшная власть, какую церковь имеет над верными, то окажется, что способы ее воздействия распадаются на две главные категории: к первой относятся способы исключительно человеческого воздействия, ко второй — такие, которые имеют своим источником религиозное чувство.

Способов первой категории насчитывается три. Во-первых, сила авторитета: авторитет умерших великих людей, авторитет епископов, священников, богословов и т.д., а в прежние времена и авторитет государства, предоставлявшего в распоряжение церкви тюрьмы, пытку, костер. К авторитету государства (в наше время значительно ослабевшему) присоединялось еще давление общественного мнения: ненависть, презрение, преследования, которым подвергались неверные со стороны верных. Последний способ человеческого воздействия — воспитание. Религиозное воспитание начинается с детства, а ребенок — это тот же воск, который можно отлить во всякую форму, и религия — путем повторения своих догматов во всевозможных видах, путем чтения, устных поучений, наконец, своими публичными церемониями, проповедями и т.д. делает то, что религиозное чувство проникает в детскую душу до самой сокровенной ее глубины.

Все эти три способа воздействия доступны и нам: мы могли бы пользоваться ими даже шире, чем может это делать религия. Не признается ли великое дело самосовершенствования равно великим и необходимым мыслителями всех направлений? Разве по этому вопросу возможно то разногласие мнений, какое существует по религиозным вопросам? А воспитание детей — разве оно не в наших руках? Разве не могли бы и мы отлить душу ребенка в любую форму по своему произволу? Нам недостает только системы, последовательности, и если бы все мы поняли, чего мы должны добиваться, наша власть была бы громадна. Что же касается общественного мнения, то переработать его — дело воспитания. Да разве уже и теперь мы не видим зачастую, что общественное мнение преклоняется перед всем истинно великим и благородным? Возвышенные, альтруистические чувства соединяют людей и укрепляются быстрее эгоистических чувств, служащих причиной разлада. Вот почему часто случается, что толпа, состоящая в большинстве из негодяев, рукоплещет всякому правдивому слову. К тому же общественное мнение имеет стадный характер, и достаточно самого ничтожного меньшинства энергичных и честных людей, чтобы направить его на истинный путь. Мы знаем, чего достигли Афины в области красоты и таланта; мы знаем, что сделала Спарта на поприще самоотречения, — кто же после этого осмелится утверждать, что современные общества не сделают того же, имея перед собой еще более высокую цель?

Но — могут нам еще возразить — нравственное самосовершенствование не может быть прочным, если оно не имеет своим основанием религиозного верования. Это мы вполне допускаем, но в то же время мы твердо убеждены, что единственная религиозная истина, без которой нельзя обойтись и которой вполне достаточно, это та истина, что существование вселенной и человека имеет нравственную цель и что никакое усилие в интересах добра не пропадает даром. Мы уже видели*, что нравственный тезис влечет за собой весьма веские доводы; мы видели также, что в конечном итоге нам по необходимости приходится выбирать между этим и противоположным тезисом и что, к какому бы выбору мы ни пришли, он все равно не может быть оправдан экспериментальным путем. А при равенстве последнего условия всегда предпочтительнее выбрать то, что несет с собой большую вероятность, тем более, что нравственный тезис, — даже помимо того, что он вероятнее и что только он один имеет для нас смысл, — оказывается вместе с тем единственной утешительной гипотезой, необходимой для того, чтобы была возможна социальная жизнь. И этот минимум религиозной истины, — нравственная вера, о которой мы говорим, — может стать для мыслящего ума неиссякаемым источником религиозного чувства. Эта вера ни в чем не противоречит религиям откровения; более того: она заключает их в себе, как род заключает в себе виды. И кроме того, так как вышеизложенный минимум религиозной веры может удовлетворить только развитые умы, то человек мыслящий будет смотреть на христианские религии, как на религии, союзные его верованиям, сливающиеся с ним по крайней мере в том, что все они отличаются строгой терпимостью к мнениям своих диссидентов. Мы говорим: союзные его верованиям, ибо главная задача всех христианских религий — борьба с животным естеством человеческой природы, т.е. в конечном результате: воспитание воли в интересах преобладания в нас разума над грубой силой эгоистических чувств.

Таким образом, непреодолимая сила доказательств приводит нас к убеждению, что, с помощью времени и пользуясь всеми своими психическими ресурсами, каждый из нас может достигнуть власти над своим «я». А раз эта высокая цель достижима, то, в силу своего первенствующего значения, она должна стать главною целью наших стремлений. Наше счастье в развитии воли, ибо счастье заключается в том, чтобы уметь взять все хорошее, что могут нам дать приятные мысли и чувства, и преградить доступ в наше сознание болезненным эмоциям и мучительным мыслям, или, по крайней мере, не дать им нами завладеть. Следовательно, наличие счастья предполагает, что человек в высокой степени владеет своим вниманием, а внимание есть высшая степень проявления воли.

Но не одно только счастье находится в зависимости от развития воли: от степени той власти, которую мы успели приобрести над собой, зависит и степень нашей интеллектуальной культуры. Гений есть прежде всего долгое терпение: лучшее, что было сделано в науке и литературе, все то, что делает наибольшую честь человеческому уму, обязано своим существованием отнюдь не выдающейся силе ума, как это обыкновенно думают, а сильной воле, в высокой степени владеющей собой. И вот в каком отношении следует до основания перестроить всю нашу систему среднего и высшего образования. Необходимо упразднить нелепый, исключительный культ памяти, ослабляющий живые силы нации. Необходимо расчистить непроходимые дебри наших программ: надо пройти с топором по этим дремучим лесам, надо впустить в них воздух, свет; придется, может быть, пожертвовать очень хорошими растениями; но что же делать, если они растут слишком тесно и заглушают друг друга. Бессмысленное загромождение памяти надо повсюду заменить активными упражнениями, сознательной работой ума, которая развивала бы суждение, умственную инициативу, способность к самостоятельным выводам. Только воспитание воли создает гениальных людей, ибо все качества высшего порядка, которые обыкновенно приписываются уму, имеют в действительности своим источником энергию и настойчивость воли.

Наше столетие было эпохой борьбы с внешним миром: все силы были направлены на то, чтобы одержать победу в этой борьбе. Это привело к тому, что наши вожделения достигли крайней степени напряженности, и в конечном результате мы чувствуем себя тревожнее и несчастнее прежнего. Причину нетрудно понять: внешние победы отвлекли наше внимание от нашего внутреннего «я»; высокая задача самосовершенствования отодвинулась на задний план: мы забыли о главном — о воспитании воли. По какому-то непонятному ослеплению мы предоставили на волю случая усовершенствование вернейшего орудия нашей умственной силы и нашего счастья.

Да, наконец, помимо всего прочего, и положение социального вопроса вызывает настоятельную надобность в радикальной переработке нашей системы воспитания. Если социальный вопрос оказывается неразрешимым, если он грозит такими страшными бедствиями, то это только потому, что наши школы, начиная с элементарных и кончая коллежами, озаботившись воспитанием нравственности, упустили из вида его основание — воспитание воли. Мы предлагаем человеку превосходные правила поведения, не научив его поступать разумно и честно; мы даем эти правила людям ленивым, распущенным, чувственным, эгоистам, — людям, которые — это правда — часто и желали бы исправиться, но которые, благодаря гибельной теории свободы воли, — теории, парализующей благие намерения, никогда не могли научиться той истине, что нравственная свобода, власть над собой даются не сразу, а должны быть завоеваны долгими усилиями. Никто не говорил им, что при условии применения необходимых для этого средств победа над собой возможна даже там, где борьба кажется безнадежной. Их не учили тактическим приемам, обеспечивающим победу в этой борьбе. Им не внушили горячего желания выступить в поход за великое дело нравственного самоосвобождения, достижения власти над своим «я»; они не знают, как благородно это дело само по себе; не знают и того, как оно богато последствиями для нашего счастья и умственной культуры. Если бы каждый из нас дал себе труд подумать о том, какое это нужное дело и как щедро вознаграждается малейшее наше усилие продвинуть его вперед, — оно заняло бы одно из первых мест в ряду всех наших личных и общественных интересов. Да что я говорю! Не одно из первых, а первое место: мы выдвинули бы его на первый план, как капитальнейшую, настоятельнейшую из наших задач.