Культура как стиль

Что же касается возможности проникновения в мир других куль­тур, то мы можем весьма неполно понимать индийскую или египет­скую душу, проявленную в людях, нравах, божествах, словах, идеях, постройках, деяниях. Это происходит потому, что мы вкладываем в выражение чужой души собственное понимание.

Равным образом толкуем мы и черты древнеегипетских и китай­ских портретов, отталкиваясь от западного опыта в искусстве. Здесь понимание нередко переходит в самообман. Основные черты мыш­ления, жизни, сознания столь же различны, как черты лиц отдель­ных людей.

Сколь далеким, диковинным и мимолетным по самой своей идее был ин­дийский или вавилонский мир для людей пяти или шести следующих за ними культур, столь же непонятным станет однажды и западный мир для людей не рожденных еще культур¹.

Спустя несколько столетий не будет уже никакой западноевро­пейской культуры, никаких немцев, англичан, французов, как во вре­мена Юстиниана уже не было никаких римлян. Угаснет не череда че­ловеческих поколений, но исчезнет сама внутренняя форма народа. Преходяща любая мысль, любая вера, любая наука, стоит только угас­нуть умам, которые способны ощущать эти миры. Культура жива, пока есть глаз, который ее видит, ухо — слышит, мозг — осознает, че­ловек в целом — воспринимает и объясняет.

Исходя из принципа символики культур, Шпенглер предлага­ет описание аполлонической, фаустовской и магической души². Апол-лонической он называет душу античной культуры, избравшей чувст­венное тело идеальным типом пространства. К данному типу куль­туры относятся: изваяние обнаженного человека, механическая ста-

¹ Там же. С. 345.

² Там же. С. 345-388.

тика, чувственные культы олимпийских богов, политически изоли­рованные греческие города, рок Эдипа и символ фаллоса. К этому прибавляются живопись, очерчивающая контурами отдельные тела, существование грека, обозначающего свое «Я» как тело и чуждого идее внутреннего развития. Античный храм есть безмолвное, темное ничто, изготовленное изначально из бренных веществ; некий чехол, натянутый на мгновенье. Античный рельеф, замкнутая колоннада лишь подчеркивают контуры объема, священное установление гра­ниц. Множественность отдельных тел требует аналогичного мира богов — таков смысл античного политеизма. На Олимпе сияет веч­ный свет юного дня.

Фаустовская душа воплощена в западноевропейской культуре, расположенной на северных равнинах и связанной с рождением ро­манского стиля в X столетии. Ее символами стали искусство фуги в музыке, динамика Галилея, католическая и протестантская догматика, великие династии эпохи барокко с их политикой, судьба короля Ли-. ра и идеал мадонны. Это живопись, соединяющая пространства по­средством света и тени, — таковы написанные масляными красками картины Рембрандта. В личной жизни — культура мемуаров, само­анализа, совести. Зодчество находит выражение в исполинских готи­ческих храмах, в которых ощущается безграничное одиночество. Это новое переживание мира повторяется в поэзии, религии, связующей участников в мистическую общину. Здесь божество является лишь в буре органной фуги или в торжественной поступи кантаты и мессы.

Магическая душа арабской культуры между Тигром и Нилом, Черным морем и Южной Аравией отмечена своими алгеброй, астро­логией и алхимией, мозаиками и арабесками, халифатами и мечетя­ми, таинствами и священными книгами персидской, индийской, хри­стианской религий.

Египетская душа видела себя странствующей по узкой и неумоли­мо предначертанной жизненной тропе, за которую в назначенный срок неизбежен отчет перед судьями мертвых («Книга Мертвых»). Такова была ее идея судьбы. Египетское бытие — это бытие стран­ника, бредущего вечно в определенном направлении. Язык и фор­мы его культуры служат воплощению этого единственного мотива. Его прасимвол можно обозначить словом «путь». Надгробные храмы Древнего царства, в особенности мощный пирамидный храм I дина­стии, являют собой ритмически расчлененную последовательность пространств. Сакральный путь, постоянно сужаясь, ведет от ворот у Нила через проходы, ряды, дворы, схваченные аркадами, и колон-

ные залы к усыпальнице. Равным образом храмы Солнца V дина­стии являются не «постройкой», а дорогой, отделанной мощными каменными породами. Бесконечными рядами тянутся рельефы и сте­нопись, вынуждающие наблюдателя двигаться в определенном на­правлении. Сфинксовые аллеи с львиными и бараньими головами, относящиеся к Новому царству, преследуют ту же цель. Продвига­ясь вперед и становясь тем самым символом жизни, человек вступа­ет в связь с каменной частью этой символики.

«Путь» означает одновременно судьбу и третье измерение. Для египтянина пирамида над царским гробом была треугольной. Гос­подство горизонтали, вертикали и прямого угла поддерживает двух­мерный принцип и изолирует переживание пространственной глу­бины, которая совпадает с направлением пути и целью — гробом.

Это искусство не допускает никаких отклонений, ослабляющих напряженность души, и египтянин проходит предначертанный путь до конца.

Китайская культура тоже основана на символе «дао», что бук­вально переводится как «путь», «дорога». «Дао» как всеобщий закон мироздания призывает человека согласовывать свое поведение, стре­миться к гармонии с природой. Китайская культура органично впи­сана в ландшафт. В композицию китайских храмов включены холмы и водоемы, деревья и цветы, камни. Китайская архитектура «ластит­ся» к окружающей природе; устремленность ввысь пагод, цветовые •сочетания подчеркивают гармонию человека и природы. Это единст­венная культура, пишет Шпенглер, где садоводство оказывается ре­лигиозным искусством большого стиля.

В русской культуре прасимволом является «бесконечная равнина». Это подчеркивается отсутствием какой-либо вертикальной тенден­ции в русской картине мира, проявляется в былинном образе Ильи Муромца. Русский этнос выражен не в сыновней, а в исключительно братской любви, всесторонне лучащейся в человеческих отношени­ях. Поэтому фаустовское вертикальное стремление к совершенству представляется подлинно русскому тщеславным и непонятным. Вертикальная тенденция отсутствует и в русских представлениях о государстве и собственности. В архитектуре холмообразная крыша почти не выделяется на фоне ландшафта, а шатровые коньки с ко­кошником маскируют и нейтрализуют движение вверх.

**• В обшей исторической картине какой-либо культуры может господ-■ ствовать только один стиль — стиль этой культуры.

6 Зак 1050

Стили следуют друг за другом, подобно волнам и ударам пульса. Именно стиль творит самый тип художника. Истории искусства пред­стоит задача написать сравнительные биографии больших стилей.

У всякой культуры есть собственный стиль познания людей и жизненного опыта. Поэтому каждая эпоха проектирует свой образ природы, картину мира, которые отображаются в собственной кар­тине души. Но любой наблюдатель не может выйти за рамки усло­вий своего времени и своего круга. Все они имеют однородное разви­тие: от рождения к смерти, почти одинаковую длительность в 1000-1500 лет. Эпоха расцвета сменяется периодом угасания, и это означа­ет неизбежность перехода в цивилизацию.

Такова неотвратимость судьбы, хотя каждая культура и ее совре­менники верят в вечное бытие. Шпенглер завершает исследование морфологии культур предсказанием о неизбежности духовного кри-' зиса, который «охватывает весь европейско-американский мир»¹. Каждой культуре присущ свой особый способ духовного угасания, но у данного этапа есть и общие симптомы. В духовном смысле ци­вилизация начинается с переоценки всех ценностей, всех форм пред­шествовавшей культуры. Причем речь идет не столько о внешних чертах, сколько о внутренней исчерпанности души, без остатка реа­лизовавшей свои возможности. Для античности это состояние насту­пило в римскую эпоху. Для Европы, по мнению Шпенглера, время Заката наступит в будущем. Культура и цивилизация различаются между собой, как живое тело и мумия. Человек культуры живет внут­ренней жизнью, ощущая мир как судьбу.

Цивилизованный человек живет внешне, в пространстве, среди вещей и фактов. Первые симптомы изнуренной души — отчужден­ность, практицизм, бездушность, рационализм, отсутствие живой ре­лигиозности.

Человек цивилизации — приверженец культа духовной посредст­венности, любитель злачных мест, спорта, злободневных газетных но­востей, заменяющий идеи — целями, символы — программами. Люди больше всего озабочены проблемами пищеварения, питания и гигие­ны, а вопросы алкоголизма и вегетарианства трактуются с религиоз­ной серьезностью.

**• Когда жизнь культуры подходит к концу, а с нею угасает творческий ■ элемент, изобразительная сила и символика, то остаются «пустые»

Шпенглер О. Закат Европы. Т. 1. С. 624.

формулы, скелеты мертвых систем, которые воспринимаются как не­что бессмысленное, механически сохраняются или презираются и забываются людьми чуждых культур. Формулы, законы уже ничего не означают, ибо они должны получить плоть, которую придает им только живое человечество..

Отказ от культуры совершается нагло и агрессивно. Человек не испытывает желания подняться до высот культуры, сделать усилие, чтобы ее понять. Он требует, чтобы все было выровнено до его уны­лого уровня, а всякая утонченность, изысканность и воспитанность объявляются ненужными излишествами.

Таково грозное пророчество Шпенглера о надвигающейся опас­ности Заката.

Прошло почти сто лет с тех пор, как была задумана и написана эта книга. Многие идеи не раз подвергались критике, затем вновь объяв­лялись ценными. Одно то, что «Закат Европы» читается по-прежне­му с неослабевающим интересом, свидетельствует о том, что книга выдержала испытание временем и сумела выстоять в неспокойном мире.

Всемирно-исторические перспективы

«Покорных рок ведет, строптивых гонит» — этим афоризмом рим­ского философа Сенеки заканчивает Шпенглер том II «Заката Евро­пы»¹. Ученым еще предстоит высказать свои мнения относительно культурно-исторического смысла этого выражения. Во всяком слу­чае, оно отнюдь не случайно, ибо этот труд посвящен всемирно-исто­рическим перспективам культуры.

До последних лет в русском переводе были лишь фрагменты то­ма II, а полностью он опубликован в 1998 г., и изучение богатого тео­ретического и исторического наследия только начинается, хотя пер­вое издание на немецком языке было в 1922 г., а на английском — в 1928 г.

Как и том I, это произведение поражает оригинальностью культу­рологической концепции, обилием теоретических проблем, колос­сальной исторической эрудицией. В нем также представлены новые сюжеты: возникновение и ландшафт, города и народы, проблемы арабской культуры, государство, проблема сословий, философия по­литики, мир форм экономической жизни, деньги, машина. Таково

¹ Шпенглер О. Закат Европы. М., 1998. Т. 2. С. 539.

краткое перечисление названии глав и некоторых разделов, каждый из них заслуживает особого изучения.

Следует отметить, что в этом труде Шпенглер уделяет особое вни­мание проблемам человека и культуры, и это можно назвать антропо­логической ориентацией. Кроме того, он исследует многие сложно­сти и противоречия культуры XX столетия. Важно также подчерк­нуть, что оба тома связаны между собой общей логикой изложения морфологии мировой истории.

Остановимся на тех позициях, которые дают возможность более полно представить культурологические идеи Шпенглера. Предлагаю выделить проблемы, особенно тесно связанные с культурой.

1. Взаимодействие города и культуры; понятие духа и души горо­да; образ города и дух мировой столицы; рождение и угасание города.

2. Морфология народов и культур; душа, облик и язык народов; язык_ выражения и язык сообщения, имена народов, миграции.

3. Проблема культурного облика мужчины и женщины; социальные и культурные особенности сословий: крестьянства, знати, духо­венства, ученых.

4. Философия политики; политический дар государственного дея­теля и его дипломатический такт.

5. Культурное значение денег как формы экономической жизни; фаустовское денежное мышление и двойная бухгалтерия; финаль­ная схватка денег и политики.

Таков круг проблем, которыми мы вынуждены ограничиться, хо­тя и их изложение будет достаточно кратким, и я отсылаю заинтере­сованного читателя к тексту книги.

Самое древнее значение понятия «культура» всегда связывают с земледелием, или «агрикультурой». Шпенглер также считает, что глубокие изменения в человеческом обществе начинаются именно с возделывания почвы, ибо это предполагает изменение природно­го состояния и возникновение новой способности человека: «порож­дать» то, чего не было без его труда. Но возделывание приводит к су­щественным переменам в самом человеке: он становится оседлым, зависимым от того места, которое обрабатывает, ожидая всходов, уха­живая за ними, собирая урожай.

Его душа оказывается привязанной к земле, возникают новые чув­ства и отношения.Человек «срастается» с ней, возникает новая глу­боко прочувственная связь между севом и зачатием, жатвой и смер-

тью, ребенком и зерном. Это находит свое отражение в фольклоре, обрядах и ритуалах, обычаях и традициях.

Новое жизнеощущение воплощается в символическом образе крестьянского Дома, который прочно стоит на земле, а добрые духи Веста, Янус, Лары, Пенаты оберегают его. В плане Дома и основных его помещений отражаются все особенности семейной, производст­венной жизни. Они характеризуют не столько индивидуальный вкус, сколько образ жизни и образ труда.

Однако по отношению к темпу всей истории сельский Дом так же вечен, как и сам крестьянин. Поэтому крестьянин «внеисторичен», инвми словами, мало подвержен изменениям. Заложив основы куль­туры, он остается тем же, что и в отдаленные времена. Тип жили­ща, расположение хозяйственных построек, даже способы обработки земли традиционны.

**• Развитие культуры начинается с возникновения городов. «Всемирная

■ история — это история городского человека», — считает Шпенглер¹.. •>.........................................,.....................,................................. 3

Народы, государства, политика, религия, искусство возникают и развиваются в городе. Однако неверно было бы считать, что город — просто большое поселение. Его отличительной особенностью явля­ется наличие Души, объединяющей всех в одно целое. Ее появление остается тайной, так внезапно она выделяется из общей душевности культуры. Она воплощается в образе города, определяя его облик и стиль, внутреннюю форму и историю.

Сельский и городской человек — два разных существа. Но в на­чальный период они еще незримо связаны между собой, а затем их связи постепенно «иссыхают» в толще городов. Новая душа города говорит на новом языке культуры, который уже мало понятен кре­стьянину. Вся последующая история разыгрывается в городах.

Постепенно город приобретает свое «лицо», со своими неповто­римым выражением и мимикой. Имя города имеет значение сим­вола: одни названия «Гранада», «Венеция» сразу вызывают зримый образ. Дух площадей и углов, тупиков и просветов между домами, памятников и храмов, вокзала и базара, ратуши и стадиона — все это характеризует облик городов.

Во всякой культуре появляется тип столичного города, имеющего свои особенности. Его политические и экономические методы, це­ли и решения господствуют над страной. Большой город — это еще

¹ Шпенглер О. Закат Европы. Т. 2. С. 92.

и «свободный дух». Он опрокидывает троны, реформирует религию, развивает науку, образование, ремесла и производство, торговлю и зрелища. Появляются различия между большим и малым городом в стиле общения, близости соседских и родственных связей.

Наконец, возникают Мировые столицы, которыми можно назвать лишь ограниченное число городов: Вавилон и Фивы — в Древнем мире, Александрия и Рим, Лондон и Париж — величественные обра­зы Мировых столиц. Эти гигантские города обнаруживают склон­ность к разрастанию до абсурда. Город-гигант буквально «всасы­вает» в себя провинцию, поглощая новые людские потоки. Человек мирового города не способен жить в иной среде, кроме как искусст­венной. Он утратил связи с землей, существование лишилось кор­ней, а это приводит к духовному «оцепенению». Так завершается раз­витие культуры, и, чтобы возродиться вновь, страна должна обрести.новый источник духовного развития.

Переходя к проблеме морфологии языков и народов, Шпенглер излагает немало интересных идей. Он отмечает, что понятия «народ», «нация» в исторических исследованиях трактуются неоднозначно: являются ли эллины, дорийцы, спартанцы одним народом? Или кель­ты и галлы? Как соотносятся между собой римляне и латиняне? Кто такие «американец» или «швейцарец»? Что имеет значение для формирования народа: кровное родство или язык и вера, государство или территория? Для ответа на эти вопросы Шпенглер предлагает проследить, как используется слово «народ» в обыденной речи.

Всякий человек обозначает как «свой народ» ту общность, кото­рая ему ближе всего по внутреннему чувству, причем наделяет это понятие определенным пафосом. Данная принадлежность основана на личном переживании. Поэтому из двух братьев один может назы­вать себя швейцарцем, а другой с тем же правом — немцем.

«Народ — союз людей, ощущающих себя единым целым»¹, — счи­тает Шпенглер. Пока есть чувство общности, народ как таковой су­ществует. Если чувство угасает, пусть даже название или единичная семья продолжает существовать, народа больше нет.

**-...............■.....................................................■.......■•■•■................

Народ всеми средствами культуры стремится сохранить свое единст­во. Этому содействуют мифы, легенды об обшем предке, сказания о победах и поражениях, отношения в родственных кланах, совместные действия. Сплочение как жизненная потребность является основой су-шествования народов.

¹ Шпенглер О. Закат Европы. Т. 2. С. 163.

Особо следует подчеркнуть значение имени народа. Оно при­обретает сакральный смысл. В названии народа могут сочетаться и сосуществовать культовые и воинские имена, обозначения терри­тории проживания или произвольные самоназвания. В этом отра­зилась история многочисленных переселений народов. Весьма при­митивным было бы объяснение миграции мотивом материальной нужды. Шпенглер склонен видеть причину движения народов в стремлении людей к освоению новых мест, в страсти к приключени­ям, в духе бродяжничества, в слепящем стремлении к власти и добы­че. Иногда причиной служили внутренние распри и бегство от родо­вой мести.

События истории сплачивают и порождают народ. Определя­ющим для этноса является не единство языка или происхождения, а сознаваемое чувство общности — «мы»: «Чем глубже это чувство, тем сильнее жизненная сила союза»¹, — заключает Шпенглер.

Существуют народы энергичные и вялые, преходящие и несо­крушимые. Они могут менять язык, имя, страну, но пока живет их душа, они будут существовать, присоединяя к себе людей какого угодно происхождения и переделывая их. Именно осознание общ­ности судьбы, единой поступи в историческом бытии является осно­вой процветания народа. «Народы — это не языковые, не политиче­ские, не зоологические единства, но единства душевные», — отмечает Шпенглер².

Культурные народы представляют собой нечто более определен­ное, нежели иные. Им предшествуют общности, которые могут быть названы «пранародами». К ним относятся те преходящие и разноха­рактерные объединения, которые возникают и распадаются в круго­вороте жизни.

Шпенглер возражает тем историкам, которые считают, что куль­тура является порождением народов, производной от их жизнедея­тельности. Свою позицию он называет принципиально иной: «Ве­ликие культуры есть нечто всецело изначальное, поднимающееся из глубочайших недр душевности. Напротив, народы, находящиеся под обаянием культуры, оказываются и по своей внутренней форме, и по всему своему явлению не творцами, но произведением этой культу-ры»^:!. Это положение Шпенглер рассматривает как фундаментальное открытие.

Там же. С. 169. Там же. С. 173.

Бывают народы аполлонического, фаустовского, магического сти­лей. Афинские народы — символ не в меньшей степени, «чем дориче­ский храм».

Арабы не создали магической культуры, а, наоборот, магическая культура создала в качестве своего великого последнего творения арабский народ. В X в. внезапно пробуждается фаустовская душа ев­ропейской культуры, обнаруживая себя в многочисленных образах. Из многочисленных народов Каролингской империи, из саксов, шва­бов, франков, вестготов, лангобардов возникают немцы, французы, испанцы, итальянцы.

В каждой из культур присутствует группа великих народов одно­го и того же стиля, которые основывают государства и «несут на се­бе» историю.

Народ, по стилю принадлежащий к одной культуре, Шпенглер на-, зывает нацией. В основе нации лежит Идея, объединяющая и сплачи­вающая народы. Лишь исторические народы, существование которых есть всемирная история, являются нациями. Жизнь нации продолжа­ется приблизительно десять поколений. Пробуждение нации, станов­ление ее самосознания всегда поэтапно, оно не охватывает всех сразу, но возникает преимущественно в одном сословии, а значит, в мень­шинстве. Именно оно несет ответственность за судьбы нации и ее ис­торию, оно становится носителем национально го самосознания.

По мере становления национальная культура приобретает чер­ты непроницаемости для других культур. Взаимопонимание меж­ду нациями столь же мало, как и между разными людьми. Культура воспринимает другую культуру лишь в соответствии с тем образом, который она сама создала для последней. Немецкое, французское благочестие, английские и испанские нравы настолько различны, что для большинства остаются извечной тайной и источником заблуж­дений. Пока существуют нации, такое положение неизбежно. Лишь когда человечество откажется от такой формы общности, как нация, оно достигнет взаимопонимания, но при этом перестанет быть «ис­торическим». Но нация — это осуществленное в живой форме чело­вечество, и ее жизнь бесконечна.

>*• Язык является важнейшим средством культурного общения. Он суше-• ствует в двух формах: язык выражения и язык сообщения.

Четкую границу между ними провести невозможно, ибо каждый обращен к «другому» как к субъекту общения. Партнером в общении могут быть деревья, камни, облака в примитивных культурах, боже-

ства в религии. Человек вступает в общение с ними как с другими людьми, ведет «разговор» с самим собой.

Искусство располагает множеством языков, которые передают раз­личные сообщения, пользуясь особыми выразительными средства­ми. Религия также использует особый язык обращения к Богу. Для этого предназначены молитвы, иконы, проповеди, ритуалы.

Следует различать язык и речь. Язык может сохраняться и вне че­ловека как «мертвый», но зафиксированный в знаках на глиняных табличках, папирусных свитках, иероглифах. Эти знаки поддаются расшифровке и прочтению. Но это мертвая кладовая знаков, так как она не передает звучания живой речи, ее мелодии, ритма ударений, произношения слов и сопровождающих жестов. Без этого нам от­крывается лишь «костяк, но не тело».

Мы приблизительно знаем звучание букв латыни и древнегрече­ского, но не представляем, как произносил свои речи Цицерон, как декламировали свои стихи Гесиод и Сафо, как говорили на афин­ском рынке.

Это же различие языка и речи относится и к художественной куль­туре. Важно знать, как учат технике живописи или музыки, как овла­девают ремеслом, чтобы выразить свои идеи.

Родина языка лишь случайно связана с определенной территори­ей на Земле. Языки распространяются от одного племени к другому, иногда заимствуют слова иных народов как более точные и даже мо­гут отказываться от собственного языка, когда он оказывается беспо­лезным для общения.

Язык выражения рассматривает «другого» как свидетеля и собе­седника, стремится вызвать в нем определенное впечатление. Язык выражения воплощен в орнаменте, торжественном ритуале, церемо­ниале, в одежде, украшениях, татуировке. Строгое ранжирование светского костюма, подвенечного платья, траурного одеяния, воен­ного мундира, облачения священника, а также ношение орденов и зна­ков отличия, париков и драгоценностей — все это различные средст­ва языка выражения.

Язык сообщения представлен письменностью. В нем слились во­едино образ, звук и жест, а в письменности западной цивилизации — единство буквы, слова и пунктуации. Этим актом завершается отде­ление языка от речи и определяется возникновение школы как сис­темы обучения.

Культура обретает функцию воспитания и обучения, приобщения к языковым формам, длительного и напряженного упражнения.

Однако данное отделение языка от речи вызвало немало противо­речий: оно оторвало знаки от значений, создало возможность «скры­вать мысли» в потоке слов.

Культура как память означает особую способность человека со­хранять и передавать другим то, что закреплено в слове и получи­ло определенное имя или название, наименование вещи, существа, предмета.

Это был величайший поворот в истории человеческой души, от­мечает Шпенглер. Имя не следует упоминать напрасно, «всуе»: его надо хранить в тайне. Имянаречение всегда было окружено торже­ственностью и благоговением, доверялось только приближенным людям, оберегалось от чужих взглядов. Этот обычай сохраняется и поныне. Так возникло принципиальное различие языка человека от языка животного.

Второй великий перелом наступает с появлением грамматики, в ко-'торой были зафиксированы мыслительные связи. Словосочетания объединяются в предложение и становится формой выражения зна­чений и символов. Чистых словесных языков не бывает, они всегда в той или другой форме связаны с грамматикой, а синтаксис подчерки­вает ритм и мелодию речи. Расцвет грамматики Шпенглер относит ко времени за два тысячелетия до начала египетской и вавилонской культур. Никаких новых грамматических систем с тех пор не возни­кало. Однако в далеком прошлом словесные языки были сословной привилегией, ревностно оберегаемой от большинства, которое поль­зовалось иными способами сообщения. До сих пор сохранилась «ка­стовая» замкнутость некоторых языков, доступных для избранных: французский как язык дипломатов, латынь — для врачей, санскрит — для жрецов. Шпенглер называет предметом гордости возможность говорить друг с другом так, чтобы «другие» не понимали. Приобще­ние к словесному языку, а затем и к письменности в ранних культурах было редким и не всякому доступным искусством. Все профессио­нальные языки: охотников, солдат, спортсменов, моряков, ученых — могут быть использованы в рамках любой грамматической системы.

Все имена «закрепляются» за предметами, которые они обознача­ют, поэтому в истории культуры всегда были распространены заим­ствования слов.

Из одного языка в другой кочуют названия зерновых, домашних животных, металлов, ремесел, средств транспорта, видов оружия. Исследователи постоянно натыкаются на «обломки» древних язы­ков. Все это подтверждает динамичный процесс развития языка.

Письменность — великое изобретение человечества. По мнению Шпенглера, все виды письменности возникают в отдельных культурах и принадлежат к их глубочайшим символам. Письменность дает воз­можность человеку вступать в обшение с потомками, с теми, кто нахо­дится на недосягаемых территориях..

Овладение письменностью значительно меняет стиль мышления, заставляет говорить «как по писаному». Распространение письмен­ности всецело обусловлено политическими и религиозными судьба­ми всемирной истории. Например, ислам распространял арабскую письменность среди своих приверженцев независимо от того, на ка­ком языке они говорят.

Письменность с древних времен была привилегией духовенства и образованного сословия. «Знать письмо презирает. Она "велит за­писать"», — отмечает Шпенглер.

Испокон веков письменность имела отношение к духовности и духовенству. С возникновением письменности появляются книги — вначале рукописные, а затем и печатные, а также хроники, архивы, летописи, учебники, для хранения литературы создаются библиоте­ки. Все это содействует возвышению статуса человека грамотного, владеющего искусством письма и чтения. Появляется художествен­ное оформление книги, искусство буквиц, иллюстраций, переплетов.

Все это дает основание сделать вывод, что «культурные языки — это исторические языки»¹. Государственные акты, политические ло­зунги, правовые законы основаны на письменности и придают клоч­ку текста действенность оружия.

Во всякой культуре можно обнаружить многослойную морфоло­гию языков. В основании этой структуры «крестьянские языки», не принимающие участия в «большой истории» и продолжающие су­ществовать в качестве бесписьменных диалектов в течение длитель­ного времени, претерпевая незначительные изменения.

Над ними возвышаются культурные языки аристократии и духо­венства, причем «речь принадлежит замку, а язык — собору», заклю­чает Шпенглер.

Наряду с этим можно обнаружить немало мертвых, «закоснев­ших» культовых языков, святость которых гарантирует их неиз­менность, а также отчужденные от жизни, давно отмершие, вневре­менные и парализованные системы, но с сохраняемым словарным запасом.

¹ Шпенглер О. Закат Европы. Т. 2. С. 158.

Особый слой составляют многочисленные искусственные языки, применяемые в политике, религии, праве, морали, искусстве. Созда­ние научной морфологии культурных языков — очень перспектив­ное направление научных исследований.

jf...................................■......■•••■...................................................

Несомненный интерес представляют идеи Шпенглера о духовном портрете сословий в истории культуры. Начало социальной и культур­ной дифференциации общества заключается в разделении на два пола: мужской и женский..

Всеобщность этого деления обнаруживается уже в животном ми­ре, а в культуре человечества оно принимает свой высший символи­ческий и всемирно-исторический облик.

Женское начало ближе всего к космическому. Оно глубинным образом связано с землей, непосредственно включено в великое кру­гообращение природы. Женщина воплощает материнство как реаль-"ную смену и преемственность поколений, и тем самым она равно­значна самой жизни. Женщина одерживает свою победу родами. У ацтеков, например, рожающую женщину приветствовали как храб­рого воина, а умершую в родах хоронили с теми же почестями, что и павшего в битве героя. Женщина стремится привлечь мужчину как отца своих детей, «всецело заплести его в свою собственную, расти­тельную историю последовательности поколений»¹. Женщина об­ладает даром предвидеть будущее, ибо она благодаря детям связана с переживанием времени.

Мужчина принадлежит социальной и политической истории: для него сын прежде всего наследник, носитель его крови и историче­ской традиции. Отсюда древнегерманское различие в кровном род­стве по мужской и женской линии: «со стороны меча» и «по линии веретена». Этот двойственный смысл находит отражение в идеях го­сударства и семьи.

Однако разделение на мужчин и женщин является вполне естест­венным и лишь косвенно связано с культурой.

Крестьянство тоже имеет природную основу и потому вечно и внеисторично. Эти различия имеют базовый, фундаментальный ха­рактер, они не создаются культурой, но могут принимать и вопло­щать ее черты.

Принципиально иной характер имеют сословия. В качестве со­словия человек, пользуясь всеми средствами культуры, «выводит сам

Шпенглер О. Закат Европы. Т. 2. С. 342.

себя», подобно тому как он выводит сорта винограда или породы ло­шадей. В сословиях воплощается «отборная» человеческая культура. Для этого используются различные средства, включая специальное образование и воспитание, стиль поведения и нормы жизни, ритуа­лы и церемонии.

Первыми сословиями в истории культуры были «ряса и меч», ду­ховенство и знать. Шпенглер отмечает, что их историческое возник­новение в значительной степени обусловлено Идеей. Благодаря идее они ощущают свой ранг, обретают смысл и предназначение в жизни. Именно идея способствует их сплочению, усиливая процесс форми­рования самосознания и самоуважения, наделяя чувством историче­ской миссии и превосходства.

Размышляя о философии политики, Шпенглер отмечает, что по­литика является способом и манерой организации человеческого су­ществования, выражением его жизненной энергии, страстного по­рыва к самоутверждению и власти. Знать является политическим сословием в собственном смысле слова, а всякий политик — центр в потоке событий: «Бывает только личностная история и только лич­ностная политика»¹. Особое значение в политической деятельности имеет личность лидера, владеющего «искусством управлять». При­рожденный государственный деятель — это в первую очередь знаток людей, ситуаций, вещей. Он обладает «взглядом», которым без про­медления очерчивает круг возможного и определяет свое поведение. Политик не верит в «громкие истины», хотя он и имеет убеждения. Но он не связан с ними в своих действиях.

Политик не должен оглядываться назад, прикладывать к насто­ящему мерку прошлого, смотреть на другие системы. Он должен сле­довать собственному пониманию ситуации: «Подлинный государст­венный деятель — это персонализированная история»².

Обладание властью связано со способностью повелевать. Это особый дар, которому трудно обучиться из книг. Он проявляется в особом способе отдавать приказания, который превращает повино­вение в горделивую, свободную и благородную привычку.

Для политика важно не только действовать самому, но создать традицию, подвести других к тому, чтобы они продолжили его дело. Государственный деятель становится как бы творцом новой жизни, духовным предком нового потока жизни, хотя сам он скоро физиче-

Там же. С. 467. Там же. С. 469.

ски исчезнет. Только великая личность в состоянии породить «кос­мическое нечто», душу правящего слоя и оставить ее как наследника. Крепкая традиция притягивает к себе таланты со всех сторон и доби­вается больших успехов.

Если этого не случается, то вместо правящего слоя, спаянного еди­ной волей, «остается сборище умов», беспомощных перед лицом не­предвиденных обстоятельств. Великий политик подобен садовнику, который дает возможность развиться скрытым возможностям наро­да. Тайна всех побед кроется в организации невидимого, успех зави­сит от «мелких черточек», от тонкой интуиции в ощущении предела движения, от предусмотрительного поворота руля.

Во всякой ситуации есть своя мера податливости, и разразившая­ся катастрофа или революция служит доказательством недостатка по­литического такта у правителей и их противников.

Политик должен обладать чувством времени, которое очерчивает

'круг задач и целей, реально возможных в данных обстоятельствах.

Необходимое следует «делать вовремя», отмечает Шпенглер. Тогда

оно будет восприниматься как подарок и правящая власть обеспечит

себе доверие и благодарность.

Если оно запоздает, то будет воспринято как жертва и вызовет презрение и подозрение в слабости власти. Это же относится к ре­формам, с которыми можно выступить слишком рано или слишком поздно и в любом случае проиграть. В этом Шпенглер видит опас­ность XX в. Задача политика состоит в том, чтобы работать с «налич­ными» историческими формами, опираясь на традиции своего на­рода, его вкусы и симпатии. Политический лидер должен вызывать чувство доверия у народа, которое медленно созревает, подкрепляет­ся успехами и делается традицией. Недостаток свойств лидера в пра­вящем слое порождает у людей ощущение недостаточной безопасно­сти, заключает Шпенглер.

Мужество войска зависит от доверия командованию, доброволь­ного отказа от критики. Это относится как к армиям, так и к наро­дам, сословиям, партиям. Политика — искусство возможного, и это определяет ее предназначение и смысл в истории культуры.

Наконец, последний сюжет, к которому обращается Шпенглер, это морфология форм экономической жизни. Чтобы постичь тайну ее внутренней формы, ее душу, необходим физиогномический такт, ибо всякая экономическая жизнь есть выражение духовности.

Экономическое мышление является базисом всех культур. Благо­даря ему человек возделывает поле и приручает животных, создает

вещи и обменивает их, изобретает тысячи способов, чтобы повысить уровень жизни и превратить свою зависимость от окружающего ми­ра в господство над ним. На этом первоначальном периоде развива­ется «праэкономика», когда свойства неживой природы с помощью технических процессов ставятся на службу жизнеобеспечения.

С началом цивилизации возникает экономическая история высо­ких культур, обладающая своим индивидуальным «лицом» и миром форм. Экономическая жизнь каждой культуры выстраивается подоб­но пирамиде.

• Первый слой образует крестьянская или деревенская примитив­ная экономика, малоподвижная и инертная.

• Второй слой образован городской культурой, для которой харак­терна большая напряженность и интенсивность.

• Третий слой — мировая экономика, распространяющаяся из огра­ниченного числа центров и подчиняющая себе провинциальную экономику.

Внутри каждого слоя можно выделить производящую, посредни­ческую и перерабатывающую разновидности экономики. Каждая из них занимает свое место, обеспечивая стабильность экономической жизни.

Развитие экономики тесно связано с денежной системой как сред­ством взаимных расчетов. Шпенглер анализирует роль денег в исто­рии культуры, рассматривая их как форму духовной энергии, в кото­рой находят выражение воля к господству, политическая, социаль­ная, техническая, умственная одаренность:

Всякая идея, чтобы реализоваться, должна быть вначале переосмыслена в деньгах. Лишь деньги возводят дух на троп¹.

Деньги становятся могущественной силой, они являются причи­ной кровавых войн и преступлений, они превращают целые города в монету, народы — в предмет купли и продажи, природные ресурсы — в финансовую энергию. Все ценности обретают свой экономический эквивалент в виде денег.

Исследователям еще предстоит описать идею денег в истории культуры, выяснить их символическое значение. В античной куль­туре «талантом» называлось небольшое количество золотой утвари и украшений, а монетой — кусочек металла в отчеканенной форме. В античном экономическом мышлении такие понятия, как «имуще-

Шпенглер О. Закат Европы. Т. 2. С. 515.

ство», «доход», «долг», всегда означали сумму наличных денег и цен­ных предметов, находящихся в одних руках. Можно предположить, что в эпоху Цезаря свыше половины античного золота находилось в Риме.

Лишь впоследствии качества монеты переносятся на живые объ­екты и на сцене появляется работорговля как «людская наличность». Раб служит накоплению имущества, у него есть «курс на рынке». Именно этим Шпенглер объясняет количество рабов, значительно превышающее производственную необходимость. Они были не толь­ко товаром, но и наличным денежным запасом. Когда при разруше­нии Коринфа статуи переливали на монеты, а горожан отправляли на невольничий рынок, то для античного мышления это была одна и та же операция: предметы превращались в деньги. Таков был смысл денег в античной культуре.

Иной смысл и назначение денег появляются в Новое время. Цен­ность денег заключается не в простом наличии, а в способности стать мощной силой. Силовое поле денежных напряжений простирает­ся на дальние расстояния благодаря записи в книгах, выданным че­ку, векселю или банкноте. Ценная бумага становится представите­лем денежного запаса. Появление «двойной бухгалтерии» Шпенглер сравнивает с открытием.

«Мышление деньгами порождает деньги: вот в чем тайна мировой экономики»¹, — заключает Шпенглер. В мировой экономике особую ценность приобретает труд изобретателя и организатора, который увеличивает стоимость предметов. Мелкий, массовый труд, который обожествлялся социалистами, на самом деле имеет подчиненное и второстепенное значение: «Меру задает изобретатель паровой маши­ны, а не кочегар. Мышление — вот что важно»². Изобретатель и пер­вооткрыватель становятся символами и знаковыми фигурами Ново­го времени. На этом основании возник образ Фауста как символа европейской культуры. Идеалом провозглашаются энергия практи­ческого размышления, сила озарений, неуемная страстность научно­го поиска, раскрывающего тайны природы. Мир буквально преобра­зуется всего за несколько столетий.

Культура взошла на такой уровень деятельности, что под нею трясется земля, предупреждает Шпенглер. Люди сделались рабами своего сознания, были оттеснены в тень экономикой машинной ин-

¹ Шпенглер О. Закат Европы. Т. 2. С. 524.

² Там же. С. 525.

дустрии, а природа содрогнулась от мощного натиска разума. Фау­стовская страсть изменила облик поверхности земли. Машины опоя­сывают землю бесконечной тканью тонких тел, потоков и напряже­ний. Но машине с ее человеческой свитой угрожает опасность пасть жертвой еще более мощной силы. Шпенглер предсказывает пред­стоящую «схватку между деньгами и кровью», когда «меч одержит победу над деньгами, а воля господствовать подчинит волю к добы­че». Этот мрачный прогноз был подтвержден событиями XX в.

Однако история не стремится к своему завершению. Жизнь и только жизнь имеет значение в истории. Всемирная история — это всемирный суд, она всегда принимала сторону более сильной, более полной, более уверенной в себе жизни. Так завершается спектакль высокой культуры. Задача, поставленная исторической необходимо­стью, разрешится в любом случае — будь то при участии каждого от­дельного человека или же ему наперекор. Данную мысль Шпенглер подтверждает афоризмом Сенеки в письмах к Луцилию: «Покорных рок ведет, строптивых гонит». Этим высказыванием Шпенглер за­вершает исследование всемирно-исторических перспектив культуры.

Глава 5