2015-05-18
8662
Становление представлений о предмете исторической науки происходило постепенно. Культурно-исторические барьеры между различными эпохами в реальной жизни не были такими уж непреодолимыми, как это иногда кажется на расстоянии. Всегда полезно отказаться от своеобразной позиции «радостного невежества» и «хронологического снобизма», предполагающего, что только современный (т.е. последний) взгляд на любой предмет обладает правом на историческую истину. Интерес человечества к собственной истории возник задолго до появления письменности. Исторические представления отразились в эпосе, мифах, преданиях и былинах. Появление государственных форм власти усилило потребность в исторических знаниях, а изобретение письменности открыло возможность для их постепенного накопления. Очень велико было влияние на исторические представления со стороны религиозно-философских учений «осевого времени». Исторические концепции даже в самом примитивном виде были связаны с попыткой человека преодолеть свою смертность, «расширить» индивидуальную память до социальных и исторических масштабов. Конечность человека преодолевалась благодаря формальной бесконечности рода, нации, цивилизации.
В государствах Древнего Востока возникли различные системы летоисчисления, зародилось летописание, появились такие формы исторических сочинений, как биография и автобиография. Наиболее авторитетным компонентом Ветхого завета стало Пятикнижие. В нем представлена легендарная история израильтян и их мифических предков – от сотворения мира до исхода из Египта и прихода к границам Палестины. В основе Пятикнижия лежат предания, а в них отражено знание о Вселенной, о коллективном опыте общества, что давало человеку ориентиры в окружающем его мире.
Евангелия претендовали на то, чтобы быть биографиями. Из них мы получаем сведения о рождении Христа и его жизни, друзьях, о том, как он питался, одевался, как умер и был похоронен. Мы узнаем, что Иисус мог чувствовать, плакать, испытывать страх смерти, что он был подвержен вспышкам гнева и многое другое, характерное для произведений биографического жанра.
В античном мире понятие «история» первоначально применялось к описанию космоса, происхождения и сущности Вселенной, а также редких, далеких и загадочных явлений, таких как магнетизм или затмения. Космос воспринимался непосредственно и визуально. Превалирование в познании визуального восприятия отображалось целой группой понятий, имеющих составляющую istor, что буквально означает «свидетель». Подобно восходу и закату солнца, смене зимы и лета, история представлялась непрерывным круговоротом, вечным возвращением, подчиненным одним и тем же неизменным силам.
Термин «историк» (historicos) появился у поздних греческих писателей – Диодора Сицилийского, Плутарха и др. Первых же греческих писателей-историков, предшественников Геродота, называли словом «логограф», что означало «прозаик». Первоначально логографами именовали составителей судебных речей, затем тех, кто, используя в качестве источников эпические поэмы, мифы и предания, излагал происхождение отдельных местностей, городов, храмов и называл свою деятельность историей. Произведения логографов дошли до нас во фрагментах, в виде ссылок и цитат у более поздних авторов. В отличие от логографов, дававших обычно разрозненные описания отдельных местностей и племен, Геродот располагал материал вокруг единой темы, относящейся к недавнему прошлому. Тема эта – борьба между Западом и Востоком, которая привела к греко-персидским войнам.
Исторический метод Геродота в наиболее достоверной части его труда, как известно, сводился к опросу очевидцев событий, его интересовавших, т.е. к своего рода «расследованию» того, как все «на самом деле было». Иначе, история для Геродота – это эмпирическое исследование прошлого, установление подлинных фактов и событий. «История» отождествлялась с методом работы историка, т.е. со способом узнавания. Прославляя афинян, Геродот не испытывал враждебности к персам: «Геродот из Галикарнаса собрал и записал эти сведения, чтобы прошедшие события с течением времени не пришли в забвение и великие и удивления достойные деяния как эллинов, так и варваров не остались в безвестности, в особенности же то, почему они вели войны друг с другом…»[43]. Геродот выделял в истории народов три стадии – успеха, высокомерия и падения.
Фукидид, запечатлевший историю Пелопоннеской войны, более критично, чем Геродот, подошел к данным источников, больше внимания уделил выявлению связей между событиями. Стремясь к достоверности, он поставил проблему истины в историческом знании. Фукидид взял от софистов скептическое отношение к религиозно-мифологическому миросозерцанию и критический подход ко всевозможным традициям и авторитетам. Критическая направленность его мысли сочетается с ясностью и трезвостью суждений в политических вопросах, с интересом к мотивам человеческого поведения. Поскольку предметом изложения у Фукидида является современная история, он выдвигает новое требование к историческому повествованию – максимальной точности и критической проверки каждого факта: «… я не считал достойным писать все, что узнавал от первого встречного… но записывал то, что было при мне самом или о чем я узнавал от других, посильно точно исследовав каждую подробность…»[44]. Не случайно Фукидида иногда называют основоположником исторической критики. В отличие от Геродота и логографов Фукидид исключает из своего труда все мифическое, не верит преданиям и легендам. С его точки зрения, стремление сильного господствовать над слабым – это закон исторического развития, поэтому борьба партий или война является нормальным состоянием социума[45]. Фукидид существенно продвинулся в объяснении причин исторических событий. Он отрицал фатальность исторического процесса, верил в возможность человека воздействовать на ход истории, понимал единство человека и общества.
Как и многие греческие авторы, философ Платон полагал, что силы, управляющие историей, - это космические силы. Подобно Гесиоду, на которого, вероятно, повлияли восточные мыслители, Платон развил учение о тенденциях исторического развития в пессимистическом духе. Он выдвинул закон исторического развития, согласно которому всякое изменение в обществе ведет к его распаду или вырождению. Закон вырождения предполагал не только политическое, но и моральное вырождение. Искусство политической власти, по Платону, подобно пастушескому искусству, т.е. является искусством управления и усмирения человеческого стада. С этой точки зрения, исторические знания должны были выполнить рациональную роль, их можно было бы использовать для исследования изменчивого мира.
Долгое время античные авторы употребляли слово «история» лишь во множественном числе. Только в сочинениях Полибия складывается новый тип всеобщей истории. Полибий был сыном стратега Ахейского союза и сам занимал высокую выборную должность. Будучи дипломатом, побывал в Египте, попал в плен к римлянам, явился очевидцем таких событий, как разрушение Карфагена и Коринфа. В Риме Полибий стал историком, описавшим сложные пути взаимодействия средиземноморских культур. Создавая свой канон написания исторического произведения, Полибий выдвигает требование всеобщности: история должна охватывать события, одновременно происходящие как на Западе, так и на Востоке, причем изложение должно быть синхронным[46]. Полибий считает, что большинство историков злоупотребляют драматическими эффектами и риторическими приемами, в то время как история не должна носить развлекательный характер. События истории, по его мнению, соединены между собой некой внутренней связью и обусловливают друг друга.
Полибий видел в истории вечное возвращение в определенном порядке к одним и тем же политическим формам, что соответствовало и порядку природы. Излагая историю ряда стран средиземноморского региона, он был уверен, что написание истории по частям не даст возможности «уразуметь целое», нужно «сцеплять и сопоставлять» эти части в единую целостность. Ему был присущ интерес к теории и методике исторического исследования. Несмотря на огромную популярность «Всеобщей истории» Полибия у римских авторов, его идеи о задачах научного изыскания полностью оценили лишь европейские историки нового времени.
Пытаясь найти критерий проверки исторического знания, Полибий сравнивает историю и медицину. Прагматическая история, на его взгляд, должна строиться на трех возможных методах: на изучении имеющихся исторических трудов; на знакомстве с достопримечательностями тех местностей, городов и стран, которые попали в поле зрения историков; на непосредственном знании политических дел. Полибий сознает, что большинство историков (он называет их «книжниками» или «буквоедами», работающими только в библиотеках) отдают предпочтение первому из перечисленных им методов, вместо того чтобы сочетать все методы. Работа только на основании выписок из чужих сочинений является, по его мнению, порочным способом, ибо не позволяет проверить сведения предшественников. Историки-книжники подобны врачам, не имеющим практических знаний. Наилучшим способом проверки полученных сведений Полибий считает обращение историка к собственному опыту или сопереживание. Практический опыт позволяет избежать ошибок при написании исторических работ. Невежеству никогда не будет конца, если историки не будут иметь навыка в политических делах. Компетентность и мастерство писателя-историка Полибий связывает с образом его жизни.
История в понимании античных греков была главным образом политической – историей государства, историей военных и государственных деятелей. Но в ней (особенно у Фукидида и Аристотеля) был отчетливо выражен и философский элемент: размышления о ходе человеческих дел, о направлении и смысле исторических событий – то, что впоследствии будет названо «философией истории». Идея развития, сформулированная Аристотелем, давала сущностное представление об истории, заметно отличавшееся от тогдашних обыденных взглядов на нее.
В отличие от Фукидида и Полибия римские историки ставили целью не столько исследование причинно-следственных связей событий, сколько решение литературной задачи в исторических описаниях: «Создам ли я нечто, стоящее труда, если опишу деяния римского народа… твердо не знаю… затея эта и не нова, и даже избита, ведь являются все новые писатели, которые уверены, что либо в изложении событий подойдут ближе к истине, либо превзойдут неискусную древность в умении писать…»[47]. По мнению британского историка Р. Дж. Коллингвуда, автор приведенных строк, Тит Ливий, «и Тацит стоят рядом друг с другом как два великих памятника бесплодия римской исторической мысли»[48]. Метод Ливия он считает примитивным, рассказ его – мифическим. Отметив, что Тацит использовал новый, психолого-дидактический, подход к истории, Коллингвуд оценивает его негативно, поскольку тем самым были снижены стандарты исторической добросовестности. Представляется, что стандарты данной критики весьма завышены, если не забывать условий и обстоятельств времени. В сущности, Тацит предвосхитил будущий позитивистский взгляд на историю, полагая, что писать ее надо, не поддаваясь ни любви, ни ненависти, без гнева и пристрастия – «sine irae et odio». Свою историю он писал по следам событий, размышляя над которыми, понимал, что причины крушения институтов римского полиса, ставшего империей, столь глубоки, что их не свести к злодеяниям и коварству отдельных исторических деятелей, в руки которых попадали судьбы людей. «Отказ от ненависти не означает равнодушия. Недавние события Тацит изображает, не жалея красок, не скупясь на осуждающие и клеймящие слова, не обеляя преступления и преступников… История преемственна именно потому, что она необратима!»[49]. Тацит подошел к истории как исторический мыслитель. С его времени в античной историографии преобладает морализаторская тенденция, о чем свидетельствуют сочинения Светония и Плутарха, долго служившие образцом биографического жанра.
В 166 году Лукиан из Самосаты написал трактат «Как писать историю». С этого времени берет начало традиция (сохранившаяся до сих пор), по которой философы, не написавшие ни одного исторического труда, берутся поучать историков в их ремесле. Лукиан сожалеет о том, что историки нередко отступают от истины, испытывая страх перед властителями или надеясь на вознаграждение с их стороны. Он считает, что историк искажает прошлое, если испытывает расположение или неприязнь к тем, о ком он пишет. Лукиан советует историку считаться не с его современниками, а с теми, кто впоследствии будет читать его историю. Для убедительности он приводит пример с инженером Состратом, построившим в Александрии в III веке до н.э. знаменитый маяк высотой в 170 метров, с системой вогнутых зеркал, позволявших видеть свет маяка на расстоянии 50 – 60 километров. Закончив постройку, Сострат написал на цоколе маяка свое имя и обращение к мореходам, а затем, чтобы удовлетворить честолюбие правящего монарха, покрыл надпись известью и уже на ней вывел хвалебное посвящение Птолемею. Впоследствии известь обвалилась и обнаружилась правда об истинном строителе. Вот и историю, полагает Лукиан, надо писать подобным же образом. Историк, словно зеркало, должен отражать события такими, какими они были, без искажений. Лукиан мечтал о бесстрашном и неподкупном историке, независимом и справедливом, воздающем всем по заслугам.
В целом античная историография отличалась гуманистичностью: «…это было повествование о человеческой истории, истории человеческих деяний, целей, успехов и неудач… любое историческое событие – прямой результат человеческой воли… кто-то всегда ответственен за него…»[50]. Античные историки искали причины исторических событий в деятельности людей. История была для них своеобразным упражнением в политической иронии, формой размышления о том, как действия человека приводят к результатам, противоположным намерениям. В тех случаях, когда античным авторам не удавалось выявить причинно-следственные связи между отдельными фактами и понять их смысл, они ограничивались ссылками на судьбу и волю богов. Причины удач или неудач политических деятелей нередко объяснялись магической фразой: богам было угодно.
Средневековые авторы унаследовали от античных пристрастие к морализированию, усиленное библейской традицией. Ощущение истории в массовом сознании средневековья было более значительным, чем в древности, ведь главными книгами этой эпохи были повествования Ветхого и Нового завета. Сотворение мира, рождение Христа, его смерть и вознесение воспринимались как вехи истории, поэтому и содержание истории становилось понятным. В отличие от циклических представлений античности, средневековая мысль утверждала определенный прогресс человеческого рода.
Особенно большое влияние на историческую мысль средневековой эпохи оказали творения Августина Блаженного (354 – 430 гг.). Он родился в г. Тагасте (территория современного Алжира) в семье небогатого римского чиновника. Обучаясь в школе риторики в Карфагене, познакомился с трактатами Цицерона, увлекался философией манихейства, но преодолел еретические сомнения. Более 30 лет служил епископом г. Гиппона. В знаменитой «Исповеди» размышлял об отношении между вспоминаемым прошлым, наблюдаемым настоящим и ожидаемым будущим. Сохранилось почти 400 проповедей Августина, множество писем и около 100 работ. Но самым влиятельным его сочинением стал труд «О граде Божием», где была выдвинута оригинальная концепция исторического движения человечества. Августин рассмотрел в истории человечества единый и закономерный процесс, встроенный в эволюцию мира в целом. История земного человечества, согласно Августину, проходит между двумя событиями: грехопадением Адама и Страшным судом. Смысл истории в концепции Августина заключается в изменении природы человека, избавлении человечества от зла и обретении им свободы и бессмертия. Эти сущностные изменения в жизни человечества должны произойти после второго пришествия Христа. История, по Августину, это постоянная борьба сообщества праведников, составляющих Град Божий, и грешников-себялюбцев, образующих Град Земной. В земной жизни оба града существуют вместе, и праведники смешаны с грешниками.
Человеческая и божественная истории при всей противоположности неразделимы. История, в понимании Августина, едина и подобна летящей стреле. В ней есть начало и конец, а значит, и смысл, состоящий в христианизации всего человечества. Наметив философскую триаду: бог – мир – человек, Августин очертил границы духовного пространства на целое тысячелетие. Вопрос о предназначении человека приобретал философское измерение, определявшее интеллектуальную культуру средних веков. Согласно Августину, вечен только бог, история – продукт его творения. В мире все преходяще, между историей и природой нет аналогии.
Внедрение христианских идей оказало троякое воздействие на понимание истории: во-первых, исторический процесс стал рассматриваться как реализация не человеческих, а божественных целей: античная гуманистичность была утрачена; во-вторых, такой взгляд на историю повысил историческую значимость действий исторических деятелей, реализующих божественные цели, и значимость самого их существования; в-третьих, сформировалось универсальное отношение к человеку. «Для христианина все люди равны (нет ни эллина, ни иудея), нет избранного народа или привилегированной расы. Христианин не может удовлетвориться римской историей, древнееврейской историей или любой иной историей отдельного народа: ему нужна история мира в целом, всеобщая история»[51]. Обрабатывая свой материал с универсалистской точки зрения, средневековый историк видит в истории не просто драму человеческих устремлений, но процесс, которому присуща внутренняя объективная необходимость. Однако поиск сущности истории выходил за рамки самой истории, конкретные факты человеческой деятельности стали чем-то малозначительным, а «маятник мысли качнулся от абстрактного и одностороннего гуманизма греко-римской историографии к столь же абстрактному и одностороннему теократизму средневековой»[52].
Поскольку созданная Августином историческая картина была канонизирована, она могла меняться только в деталях. Средневековая историография унаследовала от древней утилитарное отношение к прошлому. В XII веке одним из богословов был дан такой перечень функций истории: зрелище прошлого… побуждает людей следовать путями справедливости; чужая жизнь является для нас наставницей; записи хроник служат для… укрепления или ликвидации привилегий[53].
Тезис Августина о «государстве божием» был отвергнут итальянским мыслителем Иоахимом Флорским (1132 – 1202 гг.). Флорский создал мистико-диалектическую концепцию прогрессивного развития истории, наметив схему трех великих исторических эпох, в течение которых последовательно доминируют члены святой троицы: на смену ветхозаветной эпохе Бога-Отца пришла новозаветная эпоха божественного Сына, которую сменит эпоха Святого Духа. Каждая из эпох обнаруживает в истории новую ипостась божества и тем самым делает возможным прогресс. В третью эпоху, начало которой Флорский относит к XIII веку, человеческий род достигнет абсолютной духовной свободы: религия обновится, люди поймут истинный смысл Евангелия.
Если, по Августину, истина истории была установлена раз и навсегда в единственном уникальном событии – воплощении Слова, то, по Флорскому, она обнаруживается в последовательности прогрессивных состояний. Если от Августина идет традиция пессимистического понимания мира, обреченного на упадок и гибель, то для Флорского все преобразуется и возрождается – как человек, так и общество.
Концепция Иоахима Флорского не была принята церковью, однако его влияние прослеживается даже в религиозной философии В. Соловьева и Н. Бердяева. Более того, некоторые современные философы полагают, что концепция И. Флорского в конечном счете оказала большее влияние на историческую мысль, чем историческая концепция Августина[54].
В позднее средневековье в результате борьбы между церковью и государством, благодаря росту торговли и развитию городов наметился некоторый прогресс в светской историографии, хотя, конечно, рассказы о деяниях святых и римских пап в ней преобладали. Если на Западе в средние века интеллектуальная жизнь была сосредоточена в монастырях, то на Востоке развитие мысли было связано с городом. В IX веке возникла арабская историография, представленная в основном жанром «книги походов», где излагалась история завоеваний. Однако знакомство с переводными (античными) памятниками и общее осмысление истории многих народов, подвластных халифату, привело к появлению совсем иного жанра – жанра всемирной истории. Его создателем стал Ибн-Хальдун (1332 – 1406 гг.), родившийся в Тунисе, живший в Алжире, Египте и Испании. Он был улемом, визирем и воином, служившим султанам. Происходил из семьи потомственных правоведов и книжников – интеллектуальной элиты арабского средневековья. Ибн-Хальдун был знаком со всеми науками своей эпохи: знал труды Платона, Аристотеля, Аль-Фараби, Ибн-Сины, всех крупнейших средневековых историков. Историография была едва ли не самым распространенным видом интеллектуальной деятельности арабов. Однако Ибн-Хальдун иронично относился к достижениям «тариха» (букв. «проставление дат» - так историография обозначается в арабском и ряде других языков):
Наука истории в чести у наций,
И всякий стремится в ней знаний набраться –
И всадник ее приторочит к седлу,
И умный, и глупый воздаст ей хвалу,
Поспорят о ней короли и князья,
И люду простому смолчать ведь нельзя.
Однако на равных все в области этой –
И старец ученый, и дурень отпетый[55].
Сказав, что в оценке истории единодушны и мудрость, и невежество, подчеркнув, что история выглядит лишь цепью смешных рассказов о том, как непредвиденные обстоятельства путают человеческие планы, Ибн-Хальдун поставил задачу создать новую историографию, позволяющую понять внутренний смысл истории, причины и связи событий. Он дал классификацию тогдашних наук, разделив их на философские, к числу которых относились логика, физика, математика и медицина, и основанные на традиции – теология, суфизм, законоведение. История в ту пору считалась вспомогательной религиозной дисциплиной, рассматривавшей биографические, географические, этнографические факты. С IX по XIII век арабские историки написали 1300 оригинальных произведений о жизни пророков и святых, султанов, шахов и халифов, военачальников и отшельников и др. При этом истинные факты сочетались с вымыслом, точнейшие констатации – с описанием чудес. По мнению Ибн-Хальдуна, истинная история должна изучать все проявления жизни человеческого общества в их взаимной связи. Он хотел причислить историю к философским наукам[56]. История для него – это исследование, установление достоверного, выяснение основ и начал всего сущего, глубокое знание того, как и почему происходили события.
Методологическое обоснование своей исторической концепции Ибн-Хальдун нашел в естественнонаучном представлении об изменяющемся мире. Продолжив платоновско-аристотелевскую традицию исторического теоре-тизирования, он объяснил круговое чередование общественно-политических форм и волею Аллаха, и положением небесных светил, и особенностями отношений в человеческом обществе. Комбинируя богословскую, магическую и социологическую аргументацию, Ибн-Хальдун обосновал сложное единство исторических аспектов. Природа событий (так он понимал закономерность) определяет постоянное изменение мира. Новая наука о природе человеческого общества была результатом постижения цивилизации, постижения мира человека и законов общественного бытия. Человеческая жизнь, по Ибн-Хальдуну, это активное освоение мира. Человеческое общество возникает из состояния дикости, проходит этап примитивного существования и превращается в цивилизованное. Рост и усложнение городской жизни несут в себе начала разрушения и упадка. Происходит отчуждение власти от общества, усиливается произвол, нарушается принцип справедливости, стремление к роскоши ведет к социальному расслоению. Население привыкает ко лжи, азартным играм, мошенничеству, подлогам, воровству, клятвопреступлению.
Учение Ибн-Хальдуна содержит теорию конфликта между общественными группами, теорию круговращения элитных групп[57]. Любое общество в силу природы самого человека нуждается в «сдерживающем начале», способном противостоять «естественному» стремлению людей к агрессии и взаимному истреблению. Государство подавляет людей, сплачивает их в единое целое, осуществляет принудительную власть. Существование государства, по Ибн-Хальдуну, определяется возрастом трех поколений. В течении этого срока сменяются несколько этапов:
возникновение новой власти;
ее сосредоточение в одних руках;
расцвет государства;
переход к насилию и подавлению оппозиции;
упадок и гибель государства.
Л.Н. Гумилев назвал Ибн-Хальдуна величайшим историко-географом, автором первой этнологической концепции[58]. Действительно, специфику народов Ибн-Хальдун объясняет климатом. Тепло, по его мнению, ведет к легкомыслию, безрассудности, веселости, а холод располагает жителей к серьезности.
Ибн-Хальдун признавал разные формы правления: «естественную» монархию – деспотический режим личной власти; «политическую» монархию, основанную на защите «земных» интересов подданных; халифат, где идеальным образом учитываются все интересы подданных, включая те, что не могут быть поняты рационально. Его мысль двигалась по триаде: человек – часть природы; социальный человек – отрицание природы; человеческое общество и природа едины. Книга Ибн-Хальдуна стала вершиной политической и экономической мысли мусульманской науки. «Вместе с Платоном, Аристотелем, Вико и Контом Ибн-Хальдун, бесспорно, является одним из отцов-основателей социологии… и научной истории»[59]. Однако его труды не были известны западным ученым вплоть до начала XIX века. Сходство взглядов Ибн-Хальдуна и тех европейских мыслителей, которые не были знакомы с его трудами, подтверждает идею единства человечества. Разделенные веками, пространством и языковым барьером, они, в сущности, говорили на одном языке – языке науки и гуманизма.
Эпоха европейского гуманизма – эпоха Возрождения – начиналась в XIV веке. Иногда ее начало указывают предельно точно – 8 апреля 1341 года. В этот день состоялась церемония венчания поэтов, существовавшая еще в античной древности. Возрождение традиции символизировало возрождение интереса к человеку, что не могло не изменить понимания истории. Не меньшее влияние на этот процесс оказало и изобретение книгопечатания, ставшее самым значительным техническим достижением эпохи. Бюргерская среда породила потребность в большом количестве экземпляров идентичного текста, т.е. в массовом фиксированном знании. До Гутенберга в Европе было 30 тысяч рукописных книг, к концу XV века - около 9 миллионов печатных изданий. Книгопечатание резко ускорило распространение информации и прежде всего творений античных авторов.
Гуманисты утверждали идею о значительных творческих возможностях человека и его высоком предназначении в этом мире. Менялась система мышления – оно становилось все более антропоцентричным. Гуманисты дали ростки новых воззрений на историю. Они стремились к рациональному объяснению исторических событий. Под пером гуманистов история превращалась в светскую отрасль знания. Петрарка предпринял попытку передать историю Рима в биографических описаниях от Ромула до Цезаря. Леонардо Бруни преподносил читателям историю как театральное действие, а исторических деятелей – как героев трагедии, воплощавших те или иные пороки либо добродетели. Ради эмоционального воздействия на читателя Л. Бруни стремился исключить из изложения все «низменные» сюжеты.
Некоторые наиболее глубокие умы не ограничивались простым описанием событий; они хотели выявить внутренние закономерности в истории, видя их в воздействии природных условий на жизнь народов либо в политической борьбе. Н. Макиавелли (1469 – 1527 гг.) почти полтора десятилетия был канцлером Флорентийской республики. В эти годы он выполнял сложные дипломатические миссии и написал правителям Флоренции множество докладных записок. Когда была восстановлена синьория Медичи, Макиавелли бросили в тюрьму, затем сослали в его имение, где он и создал свои главные произведения. Крупной исторической работой считается написанная им «История Флоренции».
Один из главных законов истории Макиавелли видел в политической борьбе. Другой закономерностью он считал неизбежное насилие, приводящее к постоянному круговороту политических форм: монархия, аристократия, республика. Политические отношения стали у Макиавелли самостоятельным объектом исследования. Рассуждая по поводу политического опыта, беря исторические примеры, Макиавелли выводил некие закономерности политической жизни: все вооруженные пророки побеждали, все безоружные гибли, - предостерегает он властителей. Самым оригинальным его сочинением стали «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия». В них он подчеркивает, что идеальной формой государства все же является республика, а монархия – лишь удобный компромисс, который позволяет прийти к тирании и ослаблению государства, к нищете и упадку.
Согласно Макиавелли, закону ритмичности подчинены не только истории отдельных государств, но и вся история человечества. Ход истории состоит в перемещении «хорошего» и «плохого». Возвышение одних государств всегда происходит за счет других. Историческое понимание Макиавелли сложилось под некоторым влиянием астрологических представлений, хотя сам он враждебно относился к астрологии. Его историческая интуиция имела в основе осознание роли среды, учет обстоятельств и факторов исторического становления. Чем значительнее один фактор, например, личность человека, тем слабее влияние всех остальных. «Судьба» в жизни отдельного человека – это все факторы, определяющие течение его жизни, минус его собственный характер, и ничего больше[60].
Макиавелли дает советы правителям, требует от них не просто способности к великим замыслам и великим решениям, но прежде всего самообладания, последовательности, упорства в достижении цели. Он говорит о сущем, а не о должном, считая, что политика основана не на морали, а на интересе. Исторический пессимизм Макиавелли не породил политического пессимизма, потому что он верил в титанические возможности личности, считал, что знание зла человек способен использовать не во зло, подчеркивал, что самый надежный способ попасть в рай – это запомнить дорогу в ад, чтобы избегать ее. Весьма распространено, хотя и спорно, приписывание Макиавелли высказывания о том, что цель оправдывает средства. Здесь мы сталкиваемся с часто встречающимся расхождением между реальной мыслью какого-либо человека и явлением, обозначаемым словом, образованным прибавлением к имени этого человека суффикса «изм». Макиавеллизм – это философская мысль на службе у политики. Своим происхождением, он, конечно, обязан итальянскому мыслителю, но не тождествен его учению, которое за несколько веков получило противоречивую интерпретацию из-за ошибочных толкований и напластований. Заслуга Макиавелли состояла в освобождении науки не от морали, а от абстрактного морализирования.
Флорентийскому канцлеру удалось настолько обнажить корни лицемерия в существовавшей морали, что это подрывало мораль как таковую, приводило к размежеванию морали и политики[61]. Макиавелли открыл, что политика не может рассматриваться только с моральной точки зрения, если она хочет быть эффективным способом исторического действия. Он «не столько разделил политику и мораль, сколько взглянул со стороны на ценностные ориентиры, которыми проникнута вся политическая жизнь»[62]. Все фундаментальные положения Макиавелли были связаны с понятием «ситуация». Нет идеального строя вне времени и пространства, есть строй, адекватный ситуации, нет неизменно хороших и неизменно плохих методов управления. При этом политические идеи Макиавелли не были объектом спора. Осуждению подвергалась его необычная моральная позиция, упрощенно истолкованная как требование вседозволенности для государя.
И только Гегель подметил несостоятельность критики Макиавелли, приписывающей ему теорию «цель оправдывает средства» на основании утверждений типа «война справедлива, когда необходима». У Макиавелли, любившего народ, родину и честь, гуманные цели сочетались с реальными методами их достижения. Через два с половиной столетия после смерти Макиавелли на его гробнице поставили памятник с эпитафией: «Имя его выше всяких похвал»[63].
Историки эпохи Возрождения соединяли античный взгляд на человека, творящего историю силой и интеллектом, с христианскими представлениями. В их изложении история становилась историей человеческих страстей, которые рассматривались как проявление человеческой природы. Такой взгляд на историю повышал ее авторитет. Служение истории становилось почетным, а иногда даже выгодным занятием. Очень велики были надежды на практическую полезность исторических знаний. «История наставляет, как жить благополучно и счастливо, поэтому знания ее в равной мере нужны и правителю и подданному, особенно же они важны для того, кто стоит у кормила правления стран и народов», - говорилось в одном из сочинений XVI века.
Историю чаще всего писали с «умыслом», имея в виду злободневные интересы династии, стремления правителей, распри знати. Нередко историки проецировали на прошлое свои сословные, групповые, династические привязанности, религиозные убеждения и национальные предубеждения, выдаваемые за уроки «чистейшей истины». Удовлетворяя потребность в политической мудрости, историки предназначали свои сочинения представителям власти. Так, в Англии в 1559 году было опубликовано «Зерцало для правителей» - собрание стихотворных трагедий на исторические темы. Каждая трагедия сопровождалась полезным прозаическим комментарием. История изучалась с утилитарными целями. Для «столпов общества» история была важным сословно-консолидирующим фактором: «родовое право» дворян было «историческим правом». Исторические знания в XVI веке становились предпосылкой изучения остальных наук, условием укрепления титула и нерушимости привилегий. По словам М.А. Барга, джентльмен мог мало смыслить во всех других науках, но его грядущая карьера члена парламента, карьера оратора, советника или мирового судьи требовала хотя бы самых общих знаний по истории[64]. В истории можно было найти нужные прецеденты, примеры поступков, необходимые изречения и даже целые речи публично-правового характера. Одну из таких речей лорд Лэм произносит в фильме «Леди Каролина Лэм».
Исторические книги пользовались большой популярностью, но история еще не стала университетской дисциплиной, она была видом литературы, специальная функция которой заключалась в установлении и фиксировании истины. История служила «школой морали» и «школой политики». Одни историки считали, что сама история дает готовые «образцы» и «уроки», поэтому необходимо лишь в точности их описать. Другие же полагали необходимым интерпретировать прошлое, извлекать из него «уроки».
Наиболее крупным представителем интерпретативного подхода помимо Макиавелли был Жан Боден (1530 – 1596 гг.). Он родился в семье портного, владевшего виноградниками, но, будучи седьмым ребенком в семье, не мог рассчитывать на наследство. Образование получил в монастыре, входившем в систему Парижского университета, где изучал философию античных авторов. Позже стал заниматься юриспруденцией и закончил юридический факультет в Тулузском университете. Длительное время посвятил адвокатской карьере, был королевским прокурором. В книге «Метод легкого познания истории», написанной Боденом, история ставится выше всех других наук, поскольку она изучает вечно меняющуюся и необычайно сложную жизнь, протекавшую в прошлом. Цель автора заключалась в том, чтобы изложить, «как следует собирать цветы истории и срывать ее сладчайшие плоды»[65]. При этом Боден различал три этапа изложения: 1) определение предмета и сбор материалов; 2) расположение материалов в правильной последовательности и в отшлифованной форме и 3) исправление недостатков древних книг. По его мнению, история имеет дело с государством и с изменениями, происходящими в нем, поэтому необходимо объяснить причины зарождения, развития и гибели государств. Боден отрицал божественное происхождение власти – она исторична. Если государь становится тираном, то народ получает естественное право уничтожить его.
По поводу предмета исторических занятий Боден замечает: «Человеческая история – это действия, деятельность людей, ясно и правдиво описанная в повествованиях о событиях давно минувших». Предмет истории, согласно Бодену, включает свободную волю людей, их жизненные потребности, естественную природу человека, окружающую природную среду, космос и Бога[66]. Воздействие географического фактора на исторические судьбы людей, по его мнению, не является фатально непреодолимым, так как разумные законы могут нейтрализовать или даже устранить влияние естественных условий.
Большинство историков-гуманистов видели в истории античности недостижимый идеал. В отличие от них Боден подчеркивает превосходство современной ему эпохи не только над варварскими веками, но и над античностью. Он видит это превосходство в развитии научного знания, в расширении географического кругозора человечества, в развитии литературы и искусства, в европейских торговых и военных успехах. Эпоха, в которую жил Боден, была драматична и противоречива. Не случайно сам он, будучи блестяще образованным юристом, служил и Генриху III, и Франциску Анжуйскому, и Генриху Наваррскому. Он пытался воздействовать на властителей, считая себя слугой закона, веря в возможность выхода из политических кризисов[67].
Метод изучения истории был для Бодена способом теоретического осмысления прошлого. Он предполагал информативность, правдивость, фактографичность, жесткую хронологическую последовательность при доступной и даже увлекательной форме повествования. Боден предъявлял высокие требования к профессии историка – энциклопедичность образования, наличие нравственных добродетелей, таланта и сильного характера, знание древних языков. Он был уверен, что по личности автора того или иного исторического сочинения, по его ценностным и политическим ориентирам можно лучше понять время создания сочинения. Собственно историю Боден делил на человеческую, природную, божественную и математическую. Любая гипотеза должна получить математическое подтверждение, ибо мир сотворен Богом по законам гармонии. Идея гармонии как антитеза идее Хаоса имела тысячелетнюю традицию. Термин «гармония» встречался в поэмах Гомера, пифагорейцы видели гармонию в математических соотношениях. Боден принимает и мысль Платона о связи гармонии с прекрасным. Зависимость развития общества от математики, по мнению Бодена, может показаться абсурдом, если математические действия производить беспорядочно. Когда же «симфония измерений» приобретает гармоничное выражение, на ее основе можно рассчитать периоды расцвета и гибели государств. Идеи Бодена о математической истории вызывали споры. Одни называли их «магией чисел» и считали сродни средневековым предрассудкам, другие полагали, что это высшее достижение Бодена в рамках всей историографической модели.
Через несколько лет после издания «Метода легкого познания истории» Западная Европа наводнилась подобными трактатами, а в Женеве издали сборник из двух десятков сочинений по теории истории начиная с Лукиана. Осмысление истории происходило и в литературных произведениях. Шекспир как исторический мыслитель превзошел тюдоровских историографов. История, в его понимании, великая сила, полная загадок и трагизма для тех, кто оказался в ее водовороте:
Мы видели, как времени рука
Срывает все, во что рядится время,
Как сносят башню гордую века
И рушит медь тысячелетий бремя.
Сонет 64
В исторических хрониках Шекспир показал связь между тем, как люди относятся к настоящему, и тем, как они видят прошлое. Зрели условия превращения истории из искусства в науку, обладающую собственной методикой организации материала и правилами корректности исследовательских процедур.
Первым веком новой науки стал XVII век: совершены открытия в математике, физике, астрономии, медицине, химии, ботанике. Ф. Бэкон обосновал индуктивный метод как единственный, заслуживающий названия научного. В «Прогрессе знаний» он представил картину систематического их накопления и место исторического знания в этой картине. Подхваченная общим прогрессивным потоком, история превращается в самостоятельную область знания. Творцы научной революции XVII века мало интересовались конкретной историей и редко занимались ею. Скептически относясь к историографии, Декарт отрицал возможность достоверного знания в истории. История оставалась повествовательной, но историков уже не удовлетворяли ни методы исследования, ни способы изложения знаний. Возникло стремление превратить историю в такую же науку, как естествознание, по образцу логики, математики и физики. Томас Гоббс в «Левиафане» и Гуго Гроций в сочинении «О праве войны и мира» делали вывод о том, что принцип общественного устройства схож с принципами механики, а человеческое общество можно разложить на простейшие элементы, подобно атомам в физике. Появились такие понятия, как «социальная физика», «физика нравов».
Естественные науки формировали новые категории мышления – прогресс, закономерность, причинность, индивидуальность. Накопление знаний о внеевропейских странах расширяло представление о человеке и его истории. Возникало понимание ее многообразия.
Наиболее развернутую концепцию истории на пороге нового времени дал Джамбаттиста Вико (1668 – 1774 гг.). Его отец владел небольшой книжной лавкой и дал сыну юридическое образование в школе при университете Неаполя. Уже в 16 лет Джамбаттиста выиграл дело в суде, защищая собственного отца. Однако его душа «не выносила шума судебных распрей», поэтому он бросил судебную практику и стал домашним учителем. В библиотеке знатных итальянцев он изучил Платона и Аристотеля, Тацита и Августина, Данте и Петрарку. Обучая детей, Вико сочинял оды, свадебные поздравления, хвалебные биографии. В 1697 году он получил должность профессора риторики Неаполитанского университета, а в 1734 году был назначен официальным историографом Неаполитанского королевства.
Вико задумал создать «новую науку», которая по достоверности не уступит геометрии. Древние обычаи народов, их легенды и мифы он не считал «предрассудками», не постулировал противоположность варварства и цивилизации, чувства и разума, поэзии и науки. Впервые в Новое время политическая власть, государство и право стали рассматриваться им как закономерно возникающие и развивающиеся естественноистори-ческие явления в контексте человеческой культуры. По мнению современных философов, значимость проблем, поднятых в книге Вико «Основания Новой Науки об Общей природе Наций», и оригинальность их решения были поняты и оценены по достоинству лишь в XX веке[68].
История для Вико - это не сумма фактов и событий, пусть даже систематизированных по какому-либо принципу. История – это материал, исследование которого позволяет понять путь человечества и сущность исторического процесса. История - пока не наука, но может и должна ею стать. Новая наука должна ответить на вопрос «как?». Предметом, объектом и целью исследования должен быть Мир Гражданственности. Он сотворен людьми, а потому научно объясним, гражданский мир познаваем в той же степени, что и геометрические фигуры.
Вико высмеивал тех историков, на «кухне» которых главными специями были «ученая спесь» и «национальное чванство». У Геродота, Тацита, Полибия он находил чересчур много любви к родине. Они взахлеб воспевают свою страну, свой народ. Недостатком многих историков Вико считал привычку распространять на отдаленные эпохи представления своего времени. Он исходил из предположения о том, что, пройдя через все изгибы, человеческая история установит некий «гражданский порядок», при котором умеряются страсти, преодолеваются инстинкты, возникают законы справедливости.
Пытаясь понять смысл истории, Вико полагает, что необходимо выяснить историю человеческих идей, прошедшую через три века – Век Богов, Век Героев и Век Людей. Нравы божественного века окрашены благочестием, героические нравы гневливы и щепетильны, человеческие нравы связаны с чувством гражданского долга. История развивается качественно, настоящее отличается от прошлого, как желудь от дуба, как ребенок от взрослого. Выделяя этапы истории, Вико полагал, что на каждом этапе люди по-разному воспринимают реальность. Циклы истории откладываются в душе человека. Сохраняя сложность исторического процесса, Вико отказывается видеть в человеке только творение экономики, только политическое животное или только религиозное существо. Для него важны все сферы человеческой активности. История и человек слиты, тождественны. Сущность человека, по Вико, составляет мудрость как синтез воли и интеллекта, сознания и души[69].
«Новая наука» Вико уже при его жизни выдержала три издания. Допустимо ли, вопрошал он, при неуемном рвении к естественным наукам оставлять в небрежении законы человеческого поведения? Наука, наиболее важная для государства, менее других разработана и мало кого интересует. Система взглядов Вико была реакцией на господствующую в науке XVII – XVIII веков мысль о принципиальной тождественности законов развития природы и человеческого общества. В отличие от своих современников Вико искал модель познания исторических процессов в области гуманитарных, а не естественных наук. Исходя из посылки, согласно которой познать мы можем лишь то, что делаем, Вико считал историческую науку сознанием человечества о собственных деяниях. Человека он рассматривал и как продукт исторических условий, и как их творца.
Вико заменил статическую модель познания динамической. По его мнению, прогресс в изучении общества и политики невозможен до тех пор, пока ученые не будут исследовать проблему исторических изменений. Он сформулировал некоторые правила, составляющие метод исторического познания. Во-первых, определенные периоды в истории имеют схожие черты, поэтому возможны выводы по аналогии. Во-вторых, сходные периоды имеют тенденцию чередоваться в одном порядке. В-третьих, это циклическое движение оказывается не простым, а спиралевидным движением истории: природа народов первоначально была груба, потом сурова, мягка, кротка и, наконец, сделалась распущенною. Идея Вико не в том, что человеческая история повторяема, а в том, что каждая повторяемость имеет несовпадающие свойства.
В XVIII веке формировался и своеобразный «организмический» взгляд на мир, согласно которому для понимания явлений надо выявить их «естественную природу». С этой точки зрения, движение животного понять легче, чем движение камня. Самые сложные явления жизни рационалисты XVIII века объясняли ухищрениями человеческой мысли, полагая, что в основе своей человеческая природа разумна и добра. Большинство просветителей в отличие от Вико, считая историю единой, предполагали ее единообразие и одинаковость. Монтескье полагал, что закономерность всемирной истории не предопределена богом, а вытекает из природы вещей. Так, в более суровом климате Северной Европы были мягкие формы правления, в странах же с жарким климатом власть вынуждена устанавливать деспотические формы правления, пресекая лень человека, рожденного в условиях щедрой природы. Понимая человеческую жизнь как отражение географических и климатических условий, Монтескье уловил различия между разными нациями и культурами.
Гельвеций хотел создать науку об обществе, такую же точную, как физика Ньютона. Исходным пунктом научного объяснения социальной жизни Гельвеций считал признание присущей человеку физической чувствительности. Стремление избежать неприятных ощущений движет человеческими мыслями и поступками. Голод учит дикаря сделать лук и плести сети. Голод заставляет цивилизованные народы возделывать землю и учиться ремеслу. Удовлетворение материальных потребностей, по Гельвецию, движущая сила общественной жизни. Природа человека требует гармонии личного и общественного. Теория разумного эгоизма, выдвинутая Гельвецием, становится объяснительным принципом в познании истории.
По Гольбаху, конечными причинами исторических событий оказываются явления биологического свойства: излишек едкости в желчи фанатика, разгоряченность крови в сердце завоевателя, дурное пищеварение монарха. Чтобы спасти от гибели царства, согласно такой логике необходимы диеты и нравственный контроль. Гольбах считал, что «подобно живым организмам общества переживают кризисы, моменты безумия, конвульсии, революции… они рождаются, растут, умирают…»[70].
По выражению А.С. Пушкина, Вольтер (1694 – 1778 гг.) «первым пошел по новой дороге и внес светильник философии в темные архивы истории». Вольтер призвал изучать дух, нравы, обычаи народов. История должна стать историей цивилизации. История королей должна стать историей людей. При этом сам Вольтер был автором ряда исторических исследований, основанных на кропотливом изучении источников. В их числе «История России в царствование Петра Великого», «История парижского парламента» и др. Введя в научный лексикон термин «философия истории», Вольтер понимал под ним способ самостоятельного исторического мышления - независимого и критического. Идеальным, современным методом исторического исследования он считал тот, что ныне именуется структурным методом: в своем повествовании сначала сосредоточивал внимание на одном ряду событий, затем рассматривал другой ряд и т.д. Вольтер писал, что здравомыслящий читатель истории занят главным образом ее опровержением. Вольтер намного расширил и географические рамки истории. Старая историческая схема, основанная на библейской традиции, предполагала включение в орбиту всемирной истории Египта, Вавилона, Ассирии, Персии, а также Европы. Вольтер же свой «Опыт о нравах» начал с истории Китая и Индии. История, по Вольтеру, имела тенденцию к прогрессу, движущей силой которого он считал идеи. Исторический процесс непрерывен и ведет к торжеству разума.
В 1750 году в Сорбонне будущий министр Людовика XVI Тюрго произнес знаменитую речь об успехах человеческого разума. Тюрго различал в истории религиозную, спекулятивную и научную стадии. История, по нему, это рассмотрение успехов человеческого рода и изучение их причин. Он отрицательно отзывался о культуре Римской империи, поскольку деспоты, правившие ею, мало заботились о прогрессе человеческого разума. В отличие от большинства просветителей Тюрго сумел увидеть элементы прогрессивного развития и в истории средних веков, перечислив массу изобретений, неизвестных древним и обязанных своим появлением варварскому веку, таких как ноты, векселя, стекло, бумага, мельница, часы и мн.др.
Среди французских историков XVIII века одно из почетных мест принадлежит аббату де Мабли. В сочинении «Об изучении истории» он пытался понять причины могущества и процветания одних народов и причины упадка других. Мабли размышлял над сущностью истории, требовал от историка стремления к истине, понятного стиля, внимания к законам истории и человеческим страстям[71].
Маркиз Кондорсе, автор более полусотни биографий французских академиков, сам вошедший в их ряды в возрасте 26 лет, более подробно, чем другие просветители, изложил систему их взглядов на историю. В книге «Эскизы исторической картины прогресса человеческого разума» он утверждал, что развитие никогда не пойдет вспять. Потерпев поражение в политической борьбе (он примыкал к жирондистам), скрываясь от якобинского террора, Кондорсе не потерял веры в прогресс и развитие истории, направленное в сторону достижения свободы, счастья и благосостояния человека. Задача историка – изучить преграды на пути человеческого прогресса, указать способы их избежания или преодоления. Предмет исследований Кондорсе – история цивилизации. Он признает неизбежность предрассудков на ее пути и включает их в представление о прогрессе, расчлененном во времени и разделенном на периоды[72].
В России вместе с созданием Академии наук был впервые поставлен, хотя и не решен, вопрос об учреждении специального «исторического департамента». Разрабатывались планы классификации исторических памятников России. Новый подход к назначению истории выразил известный церковный и политический деятель петровского времени Г. Бужинский: «В истории обрящеши, откуду себе и обществу пользу сотвориши»[73]. Произошел значительный сдвиг в понимании задач истории: она начала осознаваться как государственное дело, тесно связанное с политическими интересами утверждавшегося абсолютизма. Увеличился объем информации о прошлом, изменились методы ее интерпретации. Исторические сюжеты были популярны в литературном творчестве Феофана Прокоповича и Ломоносова.
В.Н. Татищев квалифицировал историю как науку «полезную», утверждал ее ценность как инструмента патриотического воспитания. Будучи уверен в том, что «все деяния от ума или глупости происходят», он оставлял место и для божественного вмешательства в историю: «причины же всякому приключению разные яко от бога или от человека»[74]. Теоретическая основа его воззрений на историю складывалась под воздействием западно-европейской рациональной мысли. Согласно Татищеву, для изучения прошлого нужно «понятие» – зачаток того, что мы называем теорией. «Понятие» включало и применение к историческим источникам логических приемов мышления, и специальные критические приемы.
У Ломоносова преобладали национальные моменты исторического процесса, у Радищева – социальные. Крупный представитель дворянской историографии конца XVIII века И.Н. Болтин считал, что «не все то пристойно для Истории, что прилично для Летописи». Он полагал необходимым очищать историю от сверхъестественных явлений и от массы мелких сведений, имевших значение для летописца, но со временем его потерявших.
Английские просветители определяли историю как «философию, которая оперирует примерами». Согласно лорду Болингброку, автору «Писем об изучении и пользе истории», история воспитывает личностную и общественную добродетель, помогает избавиться от национальных пристрастий и предрассудков[75]. А вот известный философ Д. Юм, напротив, своей восьмитомной «Историей Англии» помогал осознанию национальной принадлежности. Он не рассматривал историографию только в качестве инструмента, дающего читателю «уроки». Юм верил в то, что исторические знания могут служить основой для науки управления общественными событиями[76]. Предметом истории он считал возникновение, расцвет и гибель великих империй. Юм поставил важные проблемы исторического объяснения. «Ткань» истории, в его восприятии, состояла из двух рядов – исторических фактов и исторических характеров. История, по Юму, это не река, меняющая русло при пересечении разных ландшафтов, это море, состоящее из сотен сверкающих точек. Ему интересны пружины человеческих поступков, страсти, объясняющие поведение исторической личности: «лень» Якова I, «поспешность» Карла I и др. Исторические личности выступают у Юма метафорами своего времени. Ритмы истории выражаются через человеческие действия, но не определяются ими. Причинность истории Юм рассматривает как в конкретно-историческом, так и в философском плане. В отличие от Болингброка Юм стремился найти такие способы понимания прошлого, которые сделали бы историка менее восприимчивым к случайностям. Косвенно он пришел к выводу о том, что не индивиды создают проблемы истории, а стечение обстоятельств, в которых они оказываются.
Историческое мировоззрение Просвещения не было историчным. Просветители не учитывали того, что законы истории по-разному проявляются в различные исторические эпохи, что каждой эпохе свойственны свои, особые закономерности. Поскольку средневековье не соответствовало, по их представлению, «разуму», они считали его провалом в истории. Такой подход был лишен историзма, т.е. понимания места каждой эпохи в историческом развитии человечества.
