Сергей Кара-Мурза

ИСТМАТ И

АНТИ-СОВЕТСКИЙ МАРКСИЗМ

Подрыв легитимности совет­ского строя «от марксизма» велся давно — начиная с мень­шевиков. Все главные «обвине­ния» вульгарного марксизма против русской революции и со­ветского строя были выдвинуты уже Каутским, а потом развиты Троцким. Затем подключились югослав Джилас, еврокоммуни­сты и наши демократы. Уже Ле­нину пришлось потратить много сил, чтобы отбить «обвинения от истмата». Но главная битва все же разыгралась между Троцким и Сталиным. И понять ее смысл для нас очень важно. Тут можно согласиться с про­фессором из Греции М. Матса­сом: «Те, кто хочет под влия­нием перемен 1989-1991 годов пройти мимо конфликта между Троцким и Сталиным, расцени­вая это как нечто принадлежа­щее музею большевистских древностей, смотрят не вперед, а назад».

Но особенно активные формы критика советского строя «от марксизма» приобрела в 60-е годы. То, что велась она «под знаменем Маркса и Ленина», не должно удивлять — для всей программы манипуляции необ­ходимо было провести «захват и присоединение» аудитории, то есть опираться на ее привыч­ные стереотипы. А значит, вести пропаганду, якобы исходя из ин­тересов трудящихся, выразите­лями которых в массовом соз­нании были Маркс и Ленин. С середины 80-х годов в полити­зированном советском общест­воведении возник целый жанр, который можно назвать «анти­советским марксизмом». До этого именно на основе «анти­советского марксизма» дейст­вовал еврокоммунизм. Антисо­ветский марксизм — это комби­наторика выдернутых из контек­ста цитат и немного коммента­риев. Благодаря им люди, испы­тывающие вызванное объек­тивными причинами недоволь­ство многими сторонами совет­ского строя, «узнавали» его в притянутых за уши репликах Маркса. И эти реплики выгля­дели как гениальное прозрение, что лишь усиливало эффект.

Перестройка началась с того, что вся горбачевская рать стала твердить о «неправильности» советского строя — «казармен­ного псевдосоциализма, опи­рающегося на тупиковую моби­лизационную экономику». Этими мыслями был полон ле­вый журнал «Альтернативы», в «Правде» советский период с позиций истмата клеймил Б. Славин, да и «Советская Рос­сия» не отставала — в статье какой-то видной фигуры под псевдонимом читаем: «Неуди­вительно, что этот гнилой строй рухнул. Но это не был крах со­циализма!» Почему же совет­ский строй не был социализ­мом? Потому что его создание якобы сопровождалось наруше­нием объективных законов ис­тории, открытых Марксом.

В изданной в 1998 г. по мате­риалам прошедшей в МГУ кон­ференции книге «Постижение Маркса» в статье «Драма вели­кого учения» (в общем, статье антисоветской) В. А. Бирюков верно констатирует: «Очеред­ным парадоксом в судьбе мар­ксизма стало широкое исполь­зование многих его положений для идеологического обоснова­ния отказа от того социализма, который был создан в десятках стран, для перехода от социа­лизма к капитализму в конце ХХ века. Закон соответствия произ­водственных отношений уровню и характеру развития произво­дительных сил, экономический детерминизм, закономерный характер развития общества в форме прохождения опреде­ленных социально-экономиче­ских формаций, марксистская трактовка материальных инте­ресов как движущей силы соци­альных процессов и многое дру­гое из арсенала марксизма было использовано для идеоло­гической подготовки смены од­ного строя другим».

Антисоветским идеологам, выступающим под знаменем марксизма «в защиту интересов трудящихся», не составило труда выбрать у Маркса доста­точно изречений, чтобы сфор­мировать целую концепцию, до­казывающую, что якобы совет­ский строй — ухудшенный вари­ант капитализма и что револю­ция должна быть продолжена. Вот как трактует причины краха «реального социализма» про­фессор МГУ А. В. Бузгалин, видный идеолог части новых коммунистов в России. В книге «Будущее коммунизма» (М., 1996) он пишет о кризисе всего мирового левого движения: «Причиной всего этого стала собственная природа «социа­лизма». В сжатом виде суть прежней системы может быть выражена категорией «мутант­ного социализма» (под ним по­нимается тупиковый в историче­ском смысле слова вариант об­щественной системы…)» Мы видим здесь претензию на соз­дание целой теории, оправды­вающей гибель советского строя, введение новых катего­рий — на это не отваживались даже Горбачев с Яковлевым²⁰.

О формах разрешения проти­воречий в России А. Бузгалин пишет: «Одной из них, преврат­ной (отрицающей свое содер­жание и создающей видимость обратного действительному), стала форма мутантного социа­лизма. Общемировые тенден­ции социализации… в этом мире впервые возникли в мас­совых масштабах, но приобрели вид бюрократических мутантов (командной экономики, подав­ления личных прав и свобод, всеобщего огосударствления, уравниловки и т.п.)». Ясно, что слово «мутант» этот профессор применяет по отношению к со­ветскому строю как ругатель­ство, а в целом его ругань, на мой взгляд, бессодержательна. На все это можно ответить обычным образом: «От мутанта слышу». И это будет верно, по­скольку все мы — и как биоло­гические существа, и как обще­ство, и как хозяйство — изменя­емся и развиваемся в резуль­тате мутаций. И ругательство это методологически бесплодно, оно ничего не дает нам для по­знания. Но в целом рассужде­ния Бузгалина полезны тем, что хорошо выражают кредо анти­советского марксизма — уве­ренность в существовании не­кой «правильной» модели, кото­рую мы в СССР не поняли или испортили.

Из работ раннего Маркса ан­тисоветскими марксистами были взяты предупреждения о том, что в ходе антибуржуазной революции есть опасность трансформировать капитализм в «казарменный коммунизм», в котором место капитала займет государство, а класс бюрокра­тов займет место владельцев частной собственности. Причем этот «грубый» коммунизм воз­никает на базе справедливого стремления трудящихся к «уп­разднению частной собственно­сти». Это, по словам Маркса, стремление «уничтожить все то, чем на началах частной собст­венности не могут обладать все», так что «категория рабо­чего не отменяется, а распро­страняется на всех людей». Для такого коммунизма «общность есть лишь общность труда и ра­венство заработной платы, вы­плачиваемой общинным капи­талом, общиной как всеобщим капиталистом». Община как всеобщий капиталист! Неплохо для похода против общинной России. Неважно, что Маркс имел в виду именно «архаиза­цию» западного гражданского общества обратно в общину (как это, в общем, и произошло с фашизмом и о чем писал Ору­элл в «1984»). Что же касается русской крестьянской общины, а не «посткапиталистической» за­падной коммуны, Маркс спустя 50 лет писал о ней совершенно противоположные вещи — но этого наши антисоветские мар­ксисты не цитировали.

Исходя из пары приведенных выше туманных реплик моло­дого Маркса, видные социологи в авторитетном академическом журнале «СОЦИС» пишут, что советская модель «не выходит за пределы буржуазной форма­ции, являясь ее, так сказать, вырожденным случаем». И что отчуждение при советском строе является еще более оди­озным, нежели при капитали­стическом способе производ­ства: «Государственная собст­венность, которую пытались отождествить с общественной, является, таким образом, худ­шей разновидностью частной собственности, ибо не исклю­чает, а лишь видоизменяет форму эксплуатации наемного труда. Более того, в отличие от частной, госсобственность рас­пространяется и на человека, превращая его в средство…» Комментарий методологически негодный, но это неважно, его дело — служить «смазкой» ме­жду беспорядочными, собран­ными с бору по сосенке цита­тами из Маркса. Впрочем, после декабря 1991 г. все эти «мар­ксисты» принялись пропаганди­ровать не только эксплуатацию наемного труда, но и безрабо­тицу и даже бедность. Но это уже другая история.

В действительности Маркс, развивая представление об экс­плуатации наемного труда и о прибавочной стоимости, пришел к выводу, что даже буржуазное государство, выполняя общест­венно необходимые работы, не является эксплуататором наня­тых для этого рабочих. В. В. Крылов в очень важной книге «Теория формаций» (М., 1997) специально разбирает полит­экономическую сущность наем­ного труда в государственном секторе капиталистических стран.

Он пишет: «Наряду с действи­тельно капиталистическим най­мом имеет место наем опреде­ленной части рабочих государ­ством, выплачивающим зар­плату из фондов, представляю­щих собой не капитал, но яв­ляющихся общественным дохо­дом. Таким образом, развитие действительно капиталистиче­ского найма оказывается пере­крытым «сверху» довольно зна­чительным наймом рабочей силы государством. Даже в странах развитого капитализма государственный доход, фор­мирующийся по налоговым и иным каналам, далеко не всегда и не во всей своей массе эконо­мически реализуется как капи­тал…

Реализация государственного дохода в капиталистически ори­ентированных странах как кол­лективной формы необходимого продукта всего общества, или, что все равно, как обществен­ного дохода, приводит к тому, что значительная часть нани­маемых государством рабочих получает свои жизненные сред­ства не из фондов, составляю­щих капитал, а из фондов, эко­номически выступающих как коллективная форма необходи­мого продукта общества, т.е. «посредством вычета из обще­ственного дохода». Такой тип найма по своей социально-эко­номической природе не отно­сится к капиталистическому найму в собственном смысле слова, хотя он и может иметь место как в зрелом капитали­стическом, так и в развиваю­щемся по капиталистическому пути обществе. «Когда доход,- писал К. Маркс об обществен­ном доходе буржуазного госу­дарства,- а не капитал высту­пает в качестве рабочего фонда, и рабочий, хотя он и яв­ляется, как всякий иной, сво­бодным наемным рабочим, все же экономически находится в ином отношении» (Маркс К. Экономические рукописи 1857-1859 годов. Т. 46, ч. II, с. 24)».

Маркс поясняет это на при­мере, когда государство строит дорогу, которая нужна всем членам общества, включая ра­бочих. В этом случае доля труда, которая взимается со всех трудящихся для строи­тельства дороги, является не отчужденным у них прибавоч­ным продуктом, а формой необ­ходимого продукта всего обще­ства. Деньги, истраченные на строительство дороги,- общест­венный доход и самих рабочих, в отличие от их индивидуаль­ного дохода. Маркс пишет: «Правда, это есть прибавочный труд, который индивид обязан выполнить, будь то в форме по­винности или опосредованной форме налога, сверх непосред­ственного труда, необходимого ему для поддержания своего существования. Но поскольку этот труд необходим как для общества, так и для каждого ин­дивида в качестве его члена, то труд по сооружению дороги во­все не есть выполняемый им прибавочный труд, а есть часть его необходимого труда, труда, который необходим для того, чтобы он воспроизводил себя как члена общества, а тем са­мым и общество в целом, что само является всеобщим усло­вием производительной дея­тельности индивида».

Надо подчеркнуть, что все это говорится для капиталистиче­ского государства, в котором господствует открытая и для всех привычная эксплуатация наемного труда, в том числе и на значительной части государ­ственных предприятий. Совер­шенно по-иному обстояло дело в СССР, где рента всех пред­приятий собиралась в бюджет как общественный доход и ис­пользовалась на общие цели. Иными словами, изъятие у ра­бочих части продукта произво­дилось в форме повинности — через установление заработной платы не рынком, а государст­вом. Но поскольку этот доход расходовался в интересах всего общества, это было изъятие не прибавочной стоимости, а части необходимого продукта — необ­ходимого каждому рабочему для того, чтобы воспроизво­диться как члену общества. Мы здесь не говорим о воровстве или злоупотреблениях номенк­латуры — это совсем другая, не политэкономическая проблема.

Не обязательно подозревать «антисоветских марксистов» в злом умысле, сознательном ис­пользовании стереотипов ист­мата для манипуляции. Речь о том, что эти стереотипы, укоре­ненные в мышлении советского человека, послужили важной предпосылкой для успеха мани­пуляторов. Лучше всего это видно из того, что невольными проводниками антисоветских концепций, «вторичными мани­пуляторами» стали многие ис­кренние коммунисты, против­ники Горбачева и его команды. Вернусь к книге Б. Курашвили, одному из лучших произведений левой печати, написанному ав­тором, который глубоко пережи­вал поражение советского со­циализма. На мой взгляд, в этой книге отразилась драма чело­века, который разрывался ме­жду реальностью и теорией. Вот некоторые места.

Военный коммунизм, согласно Б. Курашвили, это «автори­тарно-утопический социализм. В целом, увы, несостоятельный». Как же так? Это противоречит здравому смыслу. Ведь воен­ный коммунизм — насильствен­ное изъятие излишков хлеба у крестьян и его уравнительное, внерыночное распределение среди горожан для спасения их от голодной смерти, поскольку рыночное распределение раз­рушено войной. Что здесь уто­пического? И почему же он «увы, несостоятельный»? На каких весах взвешен смысл спа­сения миллионов горожан и по­хлебки для Красной Армии? А в Отечественную войну карточная система — тоже «увы, несо­стоятельна»?

На втором этапе построения советской системы, по мнению Б. Курашвили, ущерб от первого нарушения законов (революция в крестьянской стране) был как-то преодолен, но затем «в зако­номерное течение революцион­ного процесса мощно вмешался внешний фактор. Общество было искусственно возвращено в подобие первой фазы рево­люции, ибо других способов форсированного развития не было видно… Сложилась тео­ретически аномальная, проти­воестественная, но исторически оказавшаяся неизбежной мо­дель нового общественного строя — авторитарно-мобили­зационный социализм с тотали­тарными извращениями».

Здесь должна была бы бро­ситься в глаза острая некоге­рентность (бессвязность, внут­ренняя противоречивость) мышления — первый признак того, что все умозаключение есть плод внешней манипуля­ция. Как может быть противоес­тественным то, что «историче­ски оказалось неизбежным»? Почему внешний фактор, тем более мощный (грядущая миро­вая война), представлен досад­ной помехой «закономерному течению»? Выходит, «правиль­ный закон» не учитывает внеш­ние факторы такого масштаба? Но тогда цена ему грош. Почему выбор пути индустриализации, который единственный давал возможность спасения (по сло­вам Б. Курашвили, «других спо­собов не было видно»), назван «искусственным»? Любое ре­шение, как плод переработки информации и выбора, есть не­что искусственное, а не природ­ное. Значит, здесь это слово не­сет отрицательный смысл и оз­начает, что Сталин своим выбо­ром нарушил «объективный за­кон». Что же это за закон такой, который предписывает России гибель? Чуть от гибели укло­нился — нарушитель.

Что же до послесталинского периода, тут оценка Б. Кура­швили уничтожающая: «Автори­тарно-бюрократический социа­лизм — это незакономерное, исторически случайное, «при­блудное» дитя советского об­щества. Тягчайший грех этой уродливой модели…» и т.д. Ну как же можно было не убить этого ублюдка — вот на какую мысль наталкивает читателя эта оценка.

Особое место в этой схеме истории занимает проблема кровопролития. Истмат, с точки зрения Б. Курашвили, дает про­стой ответ: «революция — грандиозное кровопускание, ко­торое классово-антагонистиче­ское общество… учиняет над собой ради перехода на оче­редную ступень развития». Но реальная история никак этого не подтверждает, даже напротив. Вспомним все кровопролития, связанные с революциями. Не будем вдаваться в Инквизицию и Реформацию. Они прямо от­носятся к делу, но нам мало из­вестны. Вот Кромвель: из-за ка­кого классового антагонизма его «железнобокие» пуритане пус­кали кровь в Англии и Ирлан­дии? Вот террор якобинцев. Разве он вызван антагонизмом между буржуазией и аристокра­тией? Ведь классы-антагонисты, если схоластически следовать учению о формациях, — бур­жуазия и пролетариат, но их-то конфликт никогда не приводил к большой крови. А Китай? Кровь в основном пускали друг другу два крыла революции — Гомин­дан и коммунисты. Оба, разой­дясь, обеспечили, по-разному, очень быстрое социальное и экономическое развитие (на ма­терике и на Тайване). Какая здесь «очередная ступень»? Вся концепция гражданской войны, которую дает вульгар­ный истмат, на мой взгляд, не­верна в принципе и никогда не была подтверждена. Не место здесь развивать эту тему, скажу лишь, что гражданские войны Нового времени всегда связаны с кризисом модернизации. Это — столкновение, спровоциро­ванное агрессией гражданского общества в традиционное, уг­роза раскрестьянивания или во­обще угасания народа.

Если принять, что есть «объ­ективные законы», то историче­ское исследование сводится просто к расстановке новых оценок при изменении конъюнк­туры — к тому, что Энгельс на­зывал «конструированием». Вот, диктатура пролетариата 1917-1920 гг. была бы хороша, но, как пишет Б. Курашвили, «увы, пренебрегала демократи­ческими процедурами, правами человека». Как это «увы», если в этом — суть любой дикта­туры? Нельзя же «губы Ника­нора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича», как меч­тала одна невеста. Сам же Б. Курашвили признает: «Тогда иное было практически невоз­можно». Но если так, то именно о наивных попытках соблюсти в тех условиях права человека следовало бы сказать «увы».

Вера в какие-то «закономер­ные нормы» и лимиты создает иллюзию простоты различения объективно необходимого и из­быточного (последнее объявля­ется плодом волюнтаризма, то­талитаризма, пороков и т.п.). Вот бедствия гражданской войны Б. Курашвили объясняет, в частности, «чрезмерностью и неразумной разрушительностью натиска революционных сил». Даже если так, это вряд ли можно считать объяснением, ибо вопрос в том, чем вызвана «чрезмерность и неразум­ность», какова их природа.

Какие основания говорить о чрезмерности «натиска»? Во время противостояния обе сто­роны находились на пределе сил, и ни на какую чрезмерность у них просто не было ресурсов. Потому-то и было много жертв — сил хватало только на то, чтобы нажать на спусковой крю­чок. Когда Шкуро был под Ту­лой, красные и белые были как два дистрофика: ни один не имеет сил защититься, но про­тивник не может и ударить. Так же как немцы стояли под Моск­вой в декабре 1941-го: на неко­торых направлениях между ними и Кремлем не было ни од­ного боеспособного батальона, а сделать шаг у них не было сил. Вообще говорить о мерах и чрезмерностях тотальной войны из благополучного далека — рискованное дело. Это все равно что на сытый желудок рассуждать, стал бы ты есть че­ловечье мясо, доведись дойти до смертельного голода. Вопрос некорректный и запретный.

В том же ключе у Б. Кура­швили и оценка всего совет­ского социализма после нэпа: «Да, социализм был примитив­ным, недемократичным, негу­манным, общественная собст­венность приобрела форму го­сударственно-бюрократиче­ской». Исходя из каких «объек­тивных нормативов» даны эти оценки? Как мог примитивный проект породить Стаханова, Ко­ролева и Жукова? По каким меркам определена «негуман­ность»? Ведь нет же гуманности внеисторической. Гуманизм христианства на Западе был «снят» Реформацией, гуманизм Просвещения — империализ­мом, обесценившим человече­скую жизнь, гуманизм ХХ века — большой войной, а потом Вьетнамом, Ираком, Сербией. Что конкретно надо было сде­лать, чтобы советскому строю заслужить оценку «гуманный»? Выпустить из тюрем всех пре­ступников? Да и это не помогло бы.

«Двойка по истмату» постав­лена советскому строю факти­чески по всем вопросам: «Вто­рая половина истории совет­ского социализма была процес­сом нарастающего маразма». Иными словами, смерть его была закономерна: маразм — состояние, вывести из которого медицина бессильна. Вот обос­нование: «В 50-е годы страна… ликвидировала атомную моно­полию и военную недосягае­мость США, обеспечила тем са­мым безопасность СССР и со­циалистической системы. Зна­чит, авторитарно-мобилизаци­онная модель социализма пол­ностью исчерпала себя, утра­тила историческое оправдание. Но по инерции продолжала су­ществовать. Необходимость ее глубокого преобразования, все­сторонней демократизации об­щественной жизни упорно не осознавалась политическим ру­ководством».

Здесь полностью игнориру­ется холодная война. Как пока­зала жизнь, безопасность СССР вовсе еще не была обеспечена. В этих условиях проблема глу­бокой перестройки всей модели жизнеустройства настолько сложна, что даже сегодня никто не берется сказать, как бы это надо было сделать. И в то же время никак нельзя сказать, что система не менялась. Меня­лась, и очень быстро. И именно в сторону «демобилизации» и демократизации — сравните, скажем, 1948 и 1978 годы. Про­блема как раз в том, что никаких ориентиров для надежной и безопасной демократизации нашего «мобилизационного со­циализма» истмат не дал и дать не мог — не предназначена его методология для решения таких конкретных задач.

Ко многим левым идеологам я обращался с вопросом: по ка­ким критериям вы обнаружили кризис, а тем более крах совет­ского социализма? Мне отве­чали даже с возмущением: да ты что, слепой, сам не видишь? Я честно признавал, что не вижу и прошу объяснить внятно, про­стым и нормальным языком. Мне говорили: «но ведь крах налицо, Запад нас победил». Да, но это разные вещи. Бы­вает, что красавцу-парню, здо­ровяку, какой-то хилый сифили­тик воткнет под лопатку нож, и парень падает замертво. Можно ли сказать: его организм потер­пел крах, видимо, был в ма­разме? Сказать-то можно, но это будет глупость. Из этого еще не следует, что наш строй был здоровяком, но следует, что факт убийства ничего не го­ворит о здоровье убитого.

Истмат Келле и Ковальзона, который зазубрила советская интеллигенция, выставив «не­правильному» советскому строю плохую оценку, идейно подгото­вил перестройку, оправдал уничтожение «приблудного ди­тяти». Сегодня мы пожинаем первые плоды.

----------------------------------------------

= на злобу дня =

УМИРАЮЩИЙ

СТАЛИНГРАД

Волгоградский завод «Химпром» объявлен банкротом и будет остановлен. Более 4,5 тысяч рабочих увольняют.