Глава вторая. Сапиентный проект человека

Два проекта человека. Homo sapiens есть проект современности. До этого существовал проект Homo biblicus ’а (Человека библейского). В его эпюрах земная история есть порча райского состояния. Человеческая природа деградировала после грехопадения. Первоначальный замысел будет восстановлен Богом после Страшного Суда. Время между двумя кардинальными точками бытия дано человечеству для испытания и правильного выбора (возможность, данная пришествием на землю Богочеловека, оказалась упущенной в том смысле, что человечество не спаслось, кроме избранных). Библейский проект вне человеческой власти, но, в целом, известен, прописан, и просчитывается земными авторитетами в реальной политике. Я не буду останавливаться на «евангельских» правлениях. Отмечу только, что обещания средневековых правителей привести свой народ в Царство Божье не всегда – голая идеология.

Из принципальных различий двух проектов отмечу только, что они противоположны по темпоральностям. Время Замысла - сакральное, оно – вечность. Сапиенс же возник и закончится в исчислимой, астрономической хронологии. В разные стороны направлены и векторы развития. Сапиентный проект –прогрессистский, он показывает движение человечества от животного состояния к разумной и мощной цивилизации. В библейской концепции наоборот, человечество во времени портится. Конечно, на линии регресса есть точки сопротивления. Пришествие Христа сделало спасение возможным, оно поделило земную историю на две части. Однако греховный дефект человеческой природы исключает её трансформацию без помощи свыше.

Библейские и секулярные исчисления земных длительностей различаются на порядки. По Ветхому Завету первые люди жили очень долго. Адам – 930 лет. Его первенец Сиф – 912. Первенец Сифа Енос – 905 и т.д., по нисходящей. А жизнь поколений после потопа ещё короче. Прародитель колен Израилевых Авраам прожил «только» 175 лет.

Ряд эволюционно-исторической демографии наоборот, прогрессивный. Средняя продолжительность человеческой жизни, по её исчислением, различаясь по странам и периодам, вплоть до второй половины XVIII- нач. XIX вв. колеблется около цифры в 18-19 лет. Затем она начинает быстро увеличиваться, сначала в Европе и Северной Америке, затем в остальном мире.

Еще больше различаются регрессивная и прогрессивная шкалы большого времени. Библейские хронология, суммировав жизненные сроки Ветхого завета и время, истёкшее после Христа, выходила на возраст Земли в несколько тысяч лет.

Декарт мимоходом упоминает, что мир существует 5-6 тысяч лет. Его космогоническое воображение не хочет играть ни с бесконечностью, ни с вечностью. Декартов набросок Солнечной системы – конечная механическая модель, как и другие его модели. Декарта интересует устройство, а не происхождение. Свою развертку Вселенной он предпочитает представить в повествовательном времени, как выдумку, рассказ (fable). «…Читать её будет не менее приятно, чем простое изложение».Проект Декарт оставляет Библии. Ньютона также устраивает библейский проект человека, а Вико разворачивает историческое время в античных циклах. Европейские ученые стали набрасывать эскиз сапиентности в XVIII в. Подаривший нам систематическую единицу Homo sapiens К. Линней называет человека божьим творением с разумной душой. По Линнею выходило, что Бог творил таксономически. Почему разумное создание сотворено в одном классе с обезьянами, лемурами и летучими мышами, в одном роде с орангутангом, в одном виде с Человеком чудовищным (monstrosus), шведский натуралист не объясняет. Его интересует морфология, а не происхождение. Но морфология не подчиняется логике и поэтике утраченного совершенства. Проект, вводимый наукой, выстраивает последовательность альтернативную - «от примитивного к совершенному», он заменяет рассказ на изложения эмпирических фактов и он чрезвычайно расширяет длительность земного времени. Бюффон исчисляет возраст Земли в 80 тысяч лет, Ч. Ляйель и Ч. Дарвин в 300-400 тысяч лет. Только в начале ХХ века начали вести речь не о сотнях тысяч лет, а о миллионах, а после работы А.А. Фридмана в 1922 г. была получена достоверная цифра. С некоторыми поправками она стала определять время после Большого взрыва в 12, 7 миллиарда лет. Астрономический возраст Земли определился в 4, 5 миллиардов лет. Однако хронологическая стабилизация не касается филогенеза. Расширение эволюционного времени ещё не закончилось. Продолжительность существования вида Homo sapiens за последние десятилетия расширилось с 40 тысяч до почти 200 тысяч лет, и это, видимо, не предел.

Удобно объяснять удлинение земной хронологии только развитием науки, накоплением фактов. Но с линейно-кумулятивной доктриной развития знания науковедению пришлось распрощаться почти одновременно с появлением книги Т. Куна. Для меня указанные раздвижения земного времени не просто размечают сапиентный диапазон «с того края», но и показывают возникновения сапиентного проекта. А он достаточно автонономен от фактологии, т.е. принимает её не саму по себе, а в когитологических или других конфигурациях. Например, доктрина утраченного совершенства не была особенно затронута ни открытием в земле грубых ископаемых черепов и сопутствующих им элементарных орудий, ни знакомством европейцев с реальными народами «золотого века». Вплоть до Дарвина социально-историческая наука охотно перепевала мечты руссоистов и романтизма о неиспорченных детях природы, которые позади нас, в глубине времен, или рядом с нами, где-то в девственных уголках Земли. Неудобные факты парировались умными соображениями. Другое дело, когда эти расхождения оказывались встроенными в крепкую доктрину вроде дарвиновского эволюцинизма. Тогда и свидетельства путешественников, и находки археологов, и отчеты колониальной администрации начинали работать в одной связке, т.е. когидигме.

Сапиентный проект человека и сапиентный диапазон эволюции. Что же такое сапиентный проект? Оставив за скобкой перечисления свойств Homo sapiens (прямохождение, речь, труд, социальность и другое), я определю сапиентность как свойство человеческого существа поддерживать себя в качестве равновесия природных и культурных (искусственных) элементов в природно-культурной среде, им же созданной. Проект воплощён в строении антропокультуры (человек вместе с его искусственным окружением) и состоит в некотором количестве принципов, свойств и запретов, которые это строение поддерживают. Ранее мною было предложено понятие сапиентного диапазона – времени, в течение которого указанное равновесие сохраняется. В этом хронологическом промежутке все комбинации человека и его искусственно-натурального окружения не разрушают антропокультуру, не выходят за пределы сапиентного проекта. Сапиентный проект можно сравнить с эволюционно трактуемым планом строения организма, объединяющим растения и животных одного типа. На общий план строения указывают гомологичные образования далёких друг от друга существ, например, чешуя рыб и волосы человека, плавники рыб и крылья птиц. Значит, эти существа обладают совместными предками. При том, что потомки сильно разошлись, занимая открывавшиеся экологические ниши в порядке адаптивной радиации, в их общем строении заложен проект жизни определённого свойства. Крылья и плавники, щупальцы и конечности означают такую биомеханику, которой нет у животных с радиальной симметрией – гидр, медуз, кораллов. Хотя, расселяясь, можно поменять среду обитания, но сменить, например, сидячий образ жизни или пассивное перемещение на активное, поступательное нельзя. Типовое «филогенетическое проектирование» не в состоянии предусмотреть всей изменчивости внешних условий, и адаптация строит на общем каркасе типа ошеломляющее морфологическое богатства видов. Другим «проектантом» жизни выступает общая среда обитания, делающая виды разного происхождения весьма похожими.

Эти азы эволюционизма позволяют перейти от плана строения к проекту без кавычек. Человек относится к типу хордовых, он примат, и его отличительные анатомические особенности (прямохождение, большой мозг, способность издавать артикулированные звуки) укладываются в план строения, развернутый эволюцией в результате сочетания наследственности и адаптации. В проекте же присутствуют (хотя бы отдельными элементами) телеологизм и креационизм. Если мы сомневаемся, что человека с определённой целью и в определённом месте кто-то создал, нам всё равно придётся признать, что люди ставят перед собой и своим развитием определённые задачи, выказывая себя творцами при создании обширной искусственной среды. Но это всё равно частичный креационизм. Действительное проектирование человеку предстоит не в начале, а в конце своей эволюции. А до этого решать, стоит ли и если да, то в каком направлении изменять план своего биосоциального строения, который он до сих пор разве что корректировал. Это уже будет настоящее прогнозирующее действие, а не просто описание антропологического типа вроде карты генома.

Для того, чтобы решить, в каком направлении, ему необходимо понять, что представляет собой проект человека как биосоциального существа. У человека есть биологический план строения. Им выявляется общее происхождение далеко разошедшихся видов. Единым планом строения они обязаны совместным предкам. Общее в морфологии, анатомии и физиологии соответствует эволюционистским представлениям о границах пластичности вида, заданных планом строения живых существ, т.е. принципиальной конструкцией организма, существующего в определённой среде, его генотипом. Конструкция – в отличие от частных признаков- заложена надолго, поскольку ориентирована на долгосрочные и стабильные признаки среды. Окраска крыльев бабочки может меняться, поскольку приспосабливается к вариациям в цветовой гамме растительности, но вот принципиальные параметры летательного аппарата в существенной мере – нет, оно приспособлены для земной атмосферы и земной гравитации. Это для жизни константы. Таксономический веер подстроен к такому же ветвящемуся древу изменчивых и фундаментальных признаков среды. В свойствах класса отражены наиболее консервативное качество среды обитания: рыбы живут в воде, птицы летают в воздухе, млекопитающие преимущественно передвигаются по суше; основное разделение подцарств природы будет, видимо, сохраняться, пока на Земле останутся водоёмы, суша и атмосфера. Единый план строения, который можно найти у всего живого на Земле, прилажен к её параметрам небольшой планеты: гравитации, циклам обращения вокруг светила, умеренным температурам, защитному антиионному слою и т.д. Этот общебиологический и общефизический план заложен и в человеке. Есть у него и более специфические, родовые и видовые атрибуты: прямохождение, большой мозг, сложная гортань и т.д. Они ещё не отделяют его непроходимой пропастью от ближайших соседей по эволюционной лестнице. Принципиальное отличие в том, что человек освобождает себя от локального, понишевого приспособления к геоландшафтным ареалам Земли и утверждается как единственный надлокальный, общепланетарный вид. Наглядным рудиментом морфологического приспособления по ареалам является только расовая неоднородность человечества, но совершенно очевидно, что человечество от него избавится. Соперники человека по всеприсутствию на Земле, если исключить отсюда домашних и сопутствующих человеку животных, – не на высших, смежных с ним ступенях эволюции, а наоборот, на тех, что далеко внизу: микроорганизмы, насекомые. Но, во-первых, и они уже как-то связаны с человеком, во-вторых, и самым вездесущим из них поставлен запрет на преодоление границ между сушей, водой и небом. Фантастическая способность обобщать и преодолевать частное, вполне возможно, вписано в историю единственного планетарного вида, который сделал местом своего местообитания всю земную сушу и отчасти водное и воздушное пространства. Выход за пределы наличного существования, экстазис, вполне возможно, сформировался и обобщился до общей способности, записался в проект во время преодоления локальных местообитаний. Но предполагает ли эта способность преодоление нашего общего местообитания – Земли или она рассчитана на её обобщённые свойства? Иначе говоря, каково происхождение и соотношение в проекте экстазиса и гомеостаза?

Право всеприсутствия на планете дано только человеку, потому что только человек избавлять от необходимости приспосабливать своё тело к среде, он приспосабливает среду к своему телу. Можно без всяких колебаний вписать атрибут всепланетной надлокальности в сапиентный проект человека, этот атрибут предполагается культурой, умением создавать искусственную среду. Но, если нет особых сомнений в способностях человека добраться до любой точки планеты и освоить её, то вопрос «а что дальше?» повисает в воздухе. Точнее, на границе атмосферы. Там человек уже бывал, и ещё дальше – на Луне. Но это – ближайшие окрестности, «предбанник» планеты. Они в пределах её видимости, воздействия, контроля, сопоставимы с ней по базисным физическим параметрам; условия земного существования могут быть перенесены туда с некоторой корректировкой, но без принципиальных изменений. Например, поселения на Луне прогнозируются так же, как полярные или околоземные орбитальные станции. Очевидно, что основа проекта –надлокальная планетарная обобщённость адаптации человеческого вида и приспособление культуры к макрофизике Земли – тренирует и к адаптации в её ближайших окрестностях. Но возникает вопрос: не заложено ли в проекте адаптация как таковая, безотносительно к условиям планеты и, следовательно, преодоление макрофизических условий Земли? В этом случае человеку придётся вернуться к принципу морфогенеза, оставленному не менее ста тысяч лет тому назад.

Альтернативы сапиентности не упираются только в пресловутое «может ли и должно ли человечество оставаться в своей колыбели или нет». Помимо вопросов о «помещении», немало и других распутий. Даже и оставаясь в старом доме, человек способен радикально переиначить себя. Вторжения в генетику и биоинженерные переустройства жизни будоражат воображение и сами по себе, без космических одиссей. Искусственное размножение человеческого рода и борьба со смертью аналогичны надпланетарной версии сапиентного проекта, т.к. вносят поправки в святую святых отношения вида и индивида. В этом случае также просматривается путь к аннулированию земной социальности, во всяком случае, к пересадке её на качественно иную основу. Ведь начиналась эта социальность в позднем палеолите, когда для устранения инцестуозных отношений были введены род, семья и вся система человеческих альянсов вокруг института брака. Социальность, культура сполна использовали то главное, что осталось у человека от морфогенеза: половой диморфизм. Различие между мужчиной и женщиной, необходимое для биологического воспроизводства рода, стало источником социальных и культурных форм. Собственно, брачные игры и потомство– это единственное, что объединяет вместе крупных одиночных животных. Для «зоологических коллективов», которые всё равно состоят из особей с инстинктами единичного животного, напряжённый контроль за последними становится сильнейшим источником социогенеза. Между социальностью и природой по Проекту заключён контракт: социальность расширяется и суживает действие полового инстинкта, но половой диморфизм и половое воспроизводство рода остаются. Никто не знает, что станет с обществом и человеком, если бесполое продолжение рода станет массовым. Наверное, это возврат к прямой (неиндивидуальной) регуляции популяции. Ведь комбинации генов станут составляться вне социального сознания их носителей и более непосредственного контроля за ними их общностей. Только неиндивидуальной силой послужит не инстинкт, а некая обоснованная и скалькулированная (может быть даже спланированная, как у Е.Замятина и О. Хаксли) технико-организационная целесообразность. Отмирание полового диморфизма может после этого стать таким же вопросом времени, как и слияние человеческих рас. Но морфологические различия между людьми, не исключено, примут более дробный характер. И уж подлинной революцией выглядит расширение продолжительности жизни. Те последствия, которые принесёт хотя бы частичное приближение к человеческой мечте о бессмертии, неисчислимы. Они могли бы напрочь изменить все социальные, этические, психологические регулятивы.

Сапиентный проект– не синоним т.н. природы человека. Умозрение, заключённые в хронологическую рамку, имеет привкус исторического прагматизма. Хотя вопросы о первоосновах человеческого существования вполне «метафизичны», они подпёрты практическим интересом: к влияния цивилизации на строение человеческого типа и нынешней антропокультуры. Приметы предела, к которому мы приближаемся в развитии не вселяют апокалипсических настроений, поскольку в каждом конце своё начало. Сотни тысяч лет человек был досапиентен, сейчас забрезжили намёки на постсапиентность. Мешанина рудиментов и намёков будущего делают наше время краевой эпохой, позволяют засесть за предварительные итоги, за инвентаризацию проекта. Ещё раз подчеркну, что не имею в виду какого-то сверхъестественного проектанта. Под проектом я просто понимаю принципиальное строение т.н. современного человека. Я исхожу из некого status quo, которое существует примерно 100 тыс. лет (сапиентный диапазон) в строении и modus vivendi человека. Особо защищать положение о статус-кво вроде бы не требуется. Оно обеспечено, говоря дипломатическим языком, соглашением между природой и культурой. Морфологическая эволюция человека уснула, Homo sapiens оставил морфофизиологическое самоизменение как средство адаптации к среде ради искусственной доводки этой среды к своей анатомии и физиологии. Но среда-природа осталась, а дополнительная среда-культура приращивается в натуральных размерностях, на основе познания «закономерностей природы». То же относится и к самому Homo.Его корпоратура, замороженная в кроманьонском исполнении, принципиальным переделкам не подвергается. Дело выглядит так, будто физически ущербный вид получил возможность использовать надприродные средства адаптации при условии ненарушения физико-биологической причинности. Он был «спроектирован» как исключение из эволюционных правил, но последние должны остаться. Залогом этого контракта остаётся само обезъянье тело «подписанта», которое погибнет при нарушении правил игры. Не буду фантазировать насчёт технического документа с пунктами допусков и нормативов, или древнекаменного завета, или насчёт того, как в нижнепалеолитических пещерах троглодиты ударили по рукам с Природой. Речь идёт о том, что каждый вид имеет границы своей определённости. Если они будут перейдены, то вид или погибнет, или превратится в другой вид. Сейчас, видимо, приближается время рассмотрения предельных условий и «принципов» существования Homo sapiens. Высокоумозрительной и философской тема природы человека превращается чуть ли не в текущую. Количество вопросов «можно или нельзя?», из тех, что входят в само «естество человека» нарастает. Техническая, медицинская, социальная заманчивость предложений притормаживается более или менее ясным пониманием того, что здесь мы уже на грани нашей определённости.

Человеческая сингулярность и универсалии. Для описания фундаментальных принципов сапиентного проекта я выбрал две понятийный пары: единичное (сингулярное) - универсальное и культурное (искусственное) – природное. Такой выбор едва ли вызовет удивление. Марксизм приучил к тому, что труд создал человека, а человек может быть индивидуальностью только в обществе. Правда, дальше этих положений-афоризмов марксизм почти не продвинулся. Для него, как для позднего номинализма, камнем преткновения оставалась связь единичного и универсального в человеке, которую он объяснял однообразным диалектическим пасьянсом общего, единичного и особенного. Таким же абстрактно-односторонним оказался исторический оптимизм марксизма, по умозрениям которого, человек – это высшая обезьяна, которая, взяв палку, сразу оторвалась от зоологического окружения и стала наращивать социальные и культурные мускулы. Этот путь сулит человеку бесконечное процветание, если он, конечно, сумеет наладить правильный социально-экономический строй для использования своего ноу-хау. Напротив, по умозрениям немецкой философской антропологии, человек – биологически слабое существо, которое защищает искусственным прикрытием своё хрупкое тело; ещё он – пересечение сил природы и их разрыв, который он пытается стянуть собой.Философ-антропологи утверждали, что они первые ввели в научно обоснованное рассмотрения индивидуального человека, его строения, тогда как их предшественники под названием человека изучали нечто иное: понятие, теории, отдельные универсальные составляющие и детерминанты человека. Эти упрёки могла бы отвергнуть психология, которая временами претендует на роль антропологии. Но психология наука эмпирическая. Она неявно отождествляет индивидуального человека с экспериментальными и иными условиями его изучения. А более философизированнные (философоцентрированные) подходы психологии не считают зазорным брать для разработки уже готовые доктрины человека в качестве гипотез и даже аксиом.

В моём представлении сапиентный проект, прежде всего, это постоянная игра человеческой целокупности- монады с универсалией на сдвоенном регистре натурального- искусственного. Если сравнить человеческое сообщество с животным царством, то единственное явное принципиальное различие, которое мы найдём – это наша громадная искусственная среда. Причём, она не только вне, но и внутри нас. Если коллективные животные и создают сложные искусственные сооружения, то их инструментализм не преломлён у них инструментально. Что касается психики и социальных отношений, то о них можно судить по-разному. Они связаны со временем и не лежат на поверхности картезианской наглядности. Впрочем, указанного различия для начала достаточно. Способность человека что-то делать с пространством сразу выводит его за скобки эволюции. Животное, чтобы войти в новую среду, должно изменить свою морфологию и физиологию. Человек создаёт пространство под своё тело. Этим он экономит и массу времени на обживание новых мест обитания, превращая его из биологического в социальное, культурное и психологическое. Одно замечание насчёт популярной цитаты о колыбели Земле, в которой человек не обязан пребывать вечно. Уже первые шевеления показывают, как приспособлено наше естество к этой колебели и как трудно приспособляться, если всё не так. Во всём, что создано человеком, сочетается инерция земных размерностей и попытка их преодолеть. Имеется полное основание считать, что это заложено в «проекте». Антигомеостатические стремления человека возбуждали надежды на неотмирность его сути, но также и подвергались рациональным толкованиям. К ним я и присоединюсь, не отдавая предпочтение ни одной из конкретных доктрин, в т.ч. и некогда самой популярной нашей стране: труд создал человека. В этой книге я остановлюсь на том, что в проекте собраны, по крайней мере, четыре данности: действие, мысль, слово, образ. Они равноправны, т.е. составляют первоначальный фонд сапиентности, который разворачивается в культуру. По отношению к своим развёрнутым историческим состояниям он доисторичен. Неопосредованное богатство человека, начальная точка истории и онтогенеза, сосредоточено в нём самом как его психофизическая конституция и видовые навыки приспособления, вставленные в коллективное действие и коммуникацию. Требуется определённое сочетание обстоятельств, чтобы эти навыки соединились и начали вырабатывать двустороннюю материю культуры и отдельного человека. Обстоятельства соединения не были предопределены сочетанием элементов, и движение их не выстроено в правильные конфигурации. Таково моё отношение к гегельянству, влияние которого можно увидеть в терминологии и в идее проекта. Но проект, в моём понимании, равносилен видовой определённости, присутствующей, пока условия существования вида сохраняются. Слово «проект» вместо, скажем, «история вида», должно оттенять, по крайней мере, два обстоятельства. Во-первых, что начальные условия и обстоятельства возникновения вида известны, во всяком случае, эмпирически выяснимы; конечная точка его истории – нет. Во-вторых, что для любого другого, кроме человеческого, существующего вида, вопрос о точном диапазоне и конечной точке его существования не имеет смысла. Для человека он всегда небезынтересен, а в некоторые моменты весьма актуален. Таково сочетание научной гипотезы и некоторой озабоченности, определяющее метод моего произведения. Он дополняется эпистемологическим принятием нескольких методов: эмпирического, описательного, художественно-метафорического. Исследование ключевых моментов видовой конструкций вместе с прогнозированием исходов трансформации и завершения лучше ложится в понятие проекта, чем видообразования, тем более, что человек – особый вид. Предопределённость исхода проектом можно утверждать только с телеологической позиции, от которой автор отказывается. Наоборот, его исполнение зависит от ряда обстоятельств, среди которых одно из самых существенных – понимание главных черт конструкции человека и осознанное решение разрабатывать тот или иной спектр её возможностей и ресурсов.

Индивид как вид. Теперь об указанных противопоставлениях. Противопоставление индивида-коллектива– общеэволюционное. Животные противостоят среде как отдельные организмы. Но не каждая биологическая сингулярность (особь) есть индивид. Эволюция попробовала две линии развития: единичная особь- среда и коллектив-среда. Следуя значению слова individum (in-dividum, неразделимый) под последним уместно понимать минимальную единицу, несущую все признаки своей общности. В дочеловеческих коллективах особь не доразвивается до индивида, и отдельным индивидом выступает локальная совокупность особей. Рабочий муравей не представляет собой отдельного животного, это ползающие челюсти для перетаскивания и хватания, другие члены колонии устроены наподобие бочек для хранения припасов, третьи - как органы размножения. Человеческая сингулярность (отдельный человек) совпадает с индивидом mutatis mutandis. Во-первых, хотя в каждом человеческом организме имеется полный генетический набор для производства потомства, до сих пор человек может сделать это только с помощью партнёра противоположного пола. Следовательно, с этой точки зрения, индивидом лучше считать двух человек противоположного пола. Правда, такое уточнение, похоже, скоро устареет под натиском клонирования и других техник искусственного продолжения рода. В живой природе партеногенез достаточно распространён, менее ясно – значится ли пункт о размножении без партнёра в сапиентном проекте человека. Социальное устройство человечества произрастает из регуляции общения между полами, а психический склад человека – из его ранних контактов с матерью. Принципиален ли этот стык биологии и социальности для воспроизводства человеческого индивида или он может быть преодолён – ответ мы, возможно, получим не в очень далёком будущем.

Первоэлемент эволюции «организм-среда» трансформирован человеком в соответствии с противоречивой и парадоксальной историей его вида. Он присвоил всю геосферу, сделав уже не отдельные локальные вариации её, но общие параметры опорой для своего развития. Связь сапиентного диапазона и сапиентного проекта улавливается в констатации того, что единый биосоциальный вид разумного человека с его подразделениями- расами устанавливается по мере охвата этим видом всей ойкумены в качестве своего ареала, одновременно. Земля предоставляется этому виду в распоряжение не раньше (но и не позже) того, как выработаны основные условия его контакта со средой-природой и друг с другом. Все остальные расселения и контакты цивилизаций уже не могут существенно поколебать единства т. к. представители разных цивилизаций, как бы далеки друг от друга и враждебны ни были, встречают себе подобных. Можно сколько угодно именовать аборигенов дикарями, не имеющими образа Божия, манер, способностей и т.д., всё-таки за разновидность обезьян или других животных их никто никогда не принимал или принимал только на словах, чтобы оправдать геноцид и бесчеловечную эксплуатацию себе подобных. Видимо, основные антропокультурные императивы выработаны и введены в социальную память до расселения человечества по планете. Это не просто язык, труд, семья и другие конкретные установления, но принципы отношения человека с окружением и друг с другом. Прежде всего отношения со средой (видо-средовые отношения) и друг с другом (видовые). С точки зрения средовых отношений, следует помнить, что перед нами один вид, как бы ни были отдалены его представители друг от друга. Известно, что отношения между особями одного вида характеризуются кооперацией и агрессией. Кооперация отличает стадных животных, агрессия одиночных. Объяснение: принцип единства вида и его пространственного обитания. Двум одиночным особям одного вида нужна однотипная среда обитания, и они попросту не могут поместиться на одном пространстве, как два шкафа в одном углу.

У высокоорганизованных стадных животных агрессия за место сопровождается ещё и кооперацией внутри стаи в момент выслеживания добычи, когда стая выступает как единая особь. Местообитание стадного животного – это сжатое пространство, дополненное ещё одним измерением – социальной иерархией. Стадо временами – это единая особь, а временами распадается на организмы-сингулярности. Слияние человеческих особей в стадо-особь редко. Человек и в организации сохраняет по крайней мере зачатки отдельности. Это потому, что у него добавляются измерения, в первую очередь, выводящие его за пределы непосредственного окружения. У человека также и индивидная центрация постоянно меняется. Решающей становится возможность для сингулярности сконцентрировать весь потенциал вида и самому заменить вид. Этому благоприятствует реконфигурация человеческих коллективов, очевидно сведение их вместе в стабильные коллективы. Концентрированность сил становится значительной. Локальность, иерархический порядок местообитаний взорван. Каналы коммуникаций распространены по всей ноосфере. Возможность обобщать, переделывать умножается невероятно. Роль индивида повысилась так, что теперь уже не вид, а отдельный индивид может производить изменения, сравнимые с эволюционными. Эту переоценку человеческой сингулярности можно считать главнейшей инновацией и нервом постэволюционного развития. Вооруженный идеей, открытием, располагающий бесконечными возможностями переноса своего влияния, с новым историческим временем, сопоставляющим отдельную жизнь со сроком социального изменения, человеческая сингулярность накапливает потенциал, сравнимый со всем генетическими накоплениями его рода. Эта сконцентрированность в нём возможностей рода я назову индивидной. Указанная возможность в своей совокупности выступает инерционной массой, т.к. сама по себе содержит только приёмы пребывания в обобщённом хронотопе Земли, включая её культурную часть. Если мы возьмём человеческий опыт в сумме знаний, то не найдёт там ничего кроме технологий, правил, ограничений. Это и есть инерционная часть. Она состоит из перечня правил для индивида по универсалиям. История поисков, нарушения гомеостаза находится в другой части: в описании поисков, открытий, завоеваний, походов, т.е. собственно в истории. Это – и сама индивидуальность, и описание её деяний, универсалия писанной и неписанной истории. В каждом рассказе повествуется о нарушении норм и об их распространении. Данная часть опыта антиинерционна. Она преобразует внутривидовой контакт в медиацию. Это нарушение гомеостаза, и противодействие ему идёт не только от биологической, но и от социальной инерции. Природная закономерность и социальная организация действуют во многом однотипно по отношению к составляющим их отдельностям.

»Граждане, члены общества, находятся в том же состоянии, что и клетки организма. Привычка, обслуживаемая умом и воображением, внедряет среди них дисциплину, которая благодаря устанавливаемой ею солидарности между различными индивидуальностями отдалённо имитирует организма с анастомозными клетками.

Всё способствует опять-таки тому, чтобы сделать из социального порядка копию порядка, наблюдаемого в вещах. Каждый из нас, обратившись к самому себе, очевидно, чувствует, что волен следовать своему вкусу, своему желанию или капризу, не думая о других людях. Но стоит возникнуть даже слабому поползновению в этом направлении, как тут же появляется антагонистическая сила, созданная из всех накопленных социальных сил; в отличие от индивидуальных влечений, каждое из которых тянет в свою сторону, эта сила приводит к порядку, имеющему известное сходство с порядком природных явлений. Клетка организма, ставшая на мгновенье сознательной, едва лишь проявив намерение освободиться, была бы сразу же вновь захвачена необходимостью»[55].

О дисциплине, традициях, социализующей хватке государства после Бергсона много написано. Но красивые метафоры философа-эссеиста не стали старомодными, они дают возможности заглянуть в принципы Проекта. Масса всего накопленного человеком, будь это его изделия, социальные нормы или традиции, сама по себе обладает инерцией, как всякая масса, и чем больше накоплено, тем больше его тяготение. По Бергсону, сотворённая природа уравновешивает жизненный порыв творящей природы, которая в человеке представлена антиинерционными силами творчество. Красивую метафору жизни, расчленённой в себе на пассивную и активно-творческую стороны необходимо конкретизировать. Очевидно, что за каждым из начал стоит масса механизмов. Но при этом хорошо бы избежать новых метафор, вроде социальных рефлексов и т.д. Человек при своём рождении оказывается наделённым чем-то вроде набора, в котором есть способность давать существование новой реальности с растущей инерционной массой и антиинерционные способности экстазиса. Не будем воспринимать это как дар фей, человек «спроектирован» так в результате и как следствие обретение его видом свойств надлокальной популяции.

Ещё раз обратимся к столь занимавшему социальных философов сходству между муравейником и человеческим обществом. В обоих случаях налицо социальность, дисциплина, труд, искусственные сооружения. «…ум и инстинкт являются формами сознания, которые должны были взаимопроникать в зачаточном состоянии и разъединяться в процессе своего роста. Это развитие осуществлялось по двум главным линиям эволюции жизни животных, членистоногих и позвоночных. В конце первой линии – инстинкт насекомых, особенно перепончатокрылых; в конце второй – человеческий ум. Инстинкт и ум имеют основной целью использование инструментов: в последнем случае- орудий изобретённых, следовательно изменчивых и непредвиденных; в первом случае органов данных природой и, следовательно, неизменных»[56]. Общественные насекомые- особи, специализированые живые морфофизиологические инструмента, положены своим индивидным целым (популяцией) в качестве момента своей жизни-деятельности. Человек же – сам индивид, поскольку существо композитное, поскольку хотя бы в отдельном пункте своего проекта может ускользать за пределы наличного и коллективного. Закон совместной жизни соподчиняет подвижные единицы в качестве целого, но оказывается, что и единица, наделённая способностью уходить от своего целого, хотя бы иллюзорно, хотя бы в сновидениях, может превратиться в целое. И эта способность не только постулируется возвышенной метафизикой, но и доказывается эволюционными соображениями.

Коллективизм начинался с иных оснований, с онтогенетически запечетлённого опыта отдельных особей, с образов локального пространства. Если назвать муравьиный опыт популяционной культурой (культурой-популяцией), то новый коллективизм сначала строит локальную культуру (культуру места). Для первой культуры окружающее место (не считая его непосредственных биотических признаков) неинтересно, она сама себе место. Для второй и социальное партнёрство – это часть окружения. Такое разделение достаточно условно. В первом случае упор делается на коллективном индивиде и структуре составляющих его сингулярностей. Культура-популяция представляет собой массу, управляемую или биологическим инстинктом, или социальной привычкой (традицией), информационно-коммуникативными стереотипами. Элиты в смысле слоя, наделённого прерогативой индивидуального мировидения или действия, здесь нет. Помимо натуральных культур-популяций, есть культуры-популяции с опосредованным техническим управлением. Это т.н. современные массовые культуры – такой срез индустриальных и постындустриальных обществ, где управление осуществляется, помимо прямых государственных и административных воздействий, с помощью информационного манипулирования человеческой массой. Это глобальные культуры-популяции, или культуры глобальной популяции. Вездесущая техника заменяет здесь муравьиный инстинкт или архаическую традицию.

Глобальное и локальное. Локальная культура – это характеристика социального местообитания. Само место формирует поведение сообщества и входит в его индивидные характеристики. В термине выражено доминирование сигналов среды над сигналами со стороны соседей-популянтов. Но такое обозначение – не просто условность, оно соответствует притоку опыта одиночек с хорошо развитой рецепцией натуральных раздражителей.

В обоих случаях перед нами воспроизводящая себя геосферная планетная жизнь. Включающая всю экологическую среду и объединенная вокруг одного вида ради этого вида. Но в одном случае тотально естественную, а в другом – искусственную. В одном случае популяции сапиенсов вписываются в ближайшее природное окружение и начинают использовать его изнутри, во втором- вписывают эту природу в глобальную техносферу. Архаические локальные культуры переносят единственную регулятивную связь биологической популяции – биологический цикл воспроизводства живого -на внешние природные циклы, сливая то и другое. У массовой, искусственной популяции сезонный круговорот живого заменён циклами техники, последний постепенно начинает вытеснять законы натуральной фертильности своими сокращёнными техническими фазами жизни в пробирке. Натуральная прокреация перестаёт быть главным ориентиром.

В локальных культурах человек обязательно вписывается в конкретную среду и отвечает ей всеми возможными для него культурными средствами. Но в его генетике уже отражена обобщённая метрика всей геосферы, и этот опыт, вопреки культурной раздробленности делает человечество общим видом.

Другое генерическое свойство, также раздвигающее локальные рамки, состоит в использовании преображённой индивидности – способности концентрировать в себе признаки вида и подниматься над ними. Это свойство столь связано с божественным и нездешним, что его биологическая интерпретация едва ли уместна. Но его вполне возможно вынести в план противоречия между коммунальным и индивидным, популяционным и локальным. Дело в том, что первоначально связи внутрипопуляционной устойчивости и гибкого освоения внешнего пространства, наверное, искрят. Здесь истоки элитарности, которая является настоящим антиподом популяционности и массовости. Вектор движения противоречив. Он указывает на постоянное стремление сингулярности перенять свойства популяции. От сингулярности-органа (полная морфологическая специализированность одиночки внутри организма-коллектива) движение идёт к неполной морфологической специализированности и к почти полной индивидной независимости у одиночных животных. Зверь - индивид, биологическая отдельность, отдельный организм, осваивающий свою территорию и оснащённый всеми видовыми свойствами для самостоятельного существования, за исключением тех, которые необходимы для продолжения рода. Последнее – единственное отклонение от звериной автаркии. Самодостаточность крупного животного превращает его в сингулярный организм-вид. Строение ареала популяции в виде владений отдельных индивидов накладывает ограничение на численность вида. При весьма большой морфологической специализированности ареал вида ограничен, а его численность невелика. Поэтому, для экономии территории, целесообразна коллективизация индивидных хронотопов-владений и объединение единичных животных в стаю. Стадность предпочитают относительно слабые или специализированные животные, с ограниченной площадью подходящих для выживания ареалов. К услугам коллектива - половой инстинкт и все обстоятельства выхаживания потомства. Как правило, крупные звери могут жить и стаями, и в одиночку. Коллективное сосуществование не отражается на их морфологии, а записано в блоке индивидного опыта, воспитания (преимущественно самого раннего, импринтингового). Исключение составляют млекопитающие с далеко продвинувшейся групповой жизнью, у которых исходные условия выживания вида совместились с императивом коллективизма. У них коллективный образ жизни записан в морфологии. Однако не настолько, чтобы сделать специализированным органом индивида- коллектива. Высокоразвитые стадные млекопитающие остаются биологическими индивидами, при случае способными и к обратной сингуляризации, «озверению». Баланс коллективного и индивидного поддерживается в стае обобщением некоторого числа индивидных реакций с помощью инстинктивных программ или новоприобретённого опыта. Подлинная коллективизация (деиндивидизация) опыта достигается только при отделении его от живой жизни коллектива. Это происходит только у человека. С помощью культуры опыт опосредуется и становится универсалией. Но поскольку их живые пользователи остаются, то начинается движение за универсализацию сингулярностей, появляются индивидуальности. Предел развития индивидуальности- человек, собравший в себе все возможности вида, сингулярность-универсалия. Полную человеческая целокупность, т.е. слияние человека и культуры, можно представить разве что при условии устранения биологического противоречия между организмом и видом. Этого нельзя добиться даже приобретением бессмертия, т.к. совокупность бессмертных организмов всё равно останется совокупностью организмов. Этого можно добиться только устранением принципа зверя (организм-индивид) и ангелизацией человечества. Богочеловек – индивидуальное воплощение человечества, с нейтрализацией организмо-зверских, индивидных программ тела; человек-универсалия, но универсалия одна: смысловая. Рационально- сциентистский вариант С.Лема – мыслящий океан. Противоречие сингулярности-универсалии здесь снято, но по одному критерию: мысли. Однако человек не может воплотиться в одном универсализме, потому что у него всегда останется в остатке его тело и опыт других универсалий. Т.е. он остаётся единичным человеком, обречённым смерти. Полный индивидуализированный универсализм адресуется Богу или некой будущей амальгаме индивидуализированного опыта человека. Первый исход, видимо, совпадает с ограниченной, планетарной версией сапиентного проекта, второй – с расширенной, надпланетарной.

Я не хочу, чтобы изложенное мной было воспринято как ещё одно (к тому же популярное) изложение эволюционистского устройства истории. Я не сочиняю теории, а пытаюсь проанализировать Проект, т.е. некоторую версию развития человечества с явными моментами целеполагания и социального прагматизма. В Новое время его формулировка поручена науке. Именуемая объективной, эта наука ставится в положение независимой экспертизы. Однако в начале XXI в. обществу и без постструктуралистских комментариев известно, что объективность и независимость тоже заказываются, оплачиваются и редактируются. Я не буду развивать тему политического ангажемента знания. По мне, он не столько компрометирует науку, сколько её десакрализует. Гораздо многозначительнее то проступание безличной отчужденности, которое уже и работой на заказчика не может быть скорректировано. Объективность переходит в такое качество, которому надо подыскивать другое обозначение.