Причины и судьба реформы Василия Шуйского

 

При этом, как нам представляется, реформа Шуйского была не только и не столько подражанием Западу. Она явилась итогом осмысления общественно-политического развития России конца XVI — начала XVII в. Мероприятия Шуйского по изменению статуса царской власти свидетельствуют о понимании необходимости гарантировать страну от «заваливания» царской власти в сторону крайнего деспотизма, разрушительного, как показал опыт второй половины царствования Грозного, не только для русского общества, но и для самого вотчинного государства. Более частной причиной реформы было стремление предоставить какую-то компенсацию аристократии, обиженной вероломным нарушением Шуйскими предыдущих договоренностей.

Центральное место в политической реформе Шуйского заняло изменение правового статуса царской власти в 1606–1610 гг. в духе европеизации государственного строя России.

Все предшественники Шуйского, включая Бориса Годунова, решались лишь на избирательное заимствование западного опыта в больших или меньших масштабах. Они не допускали и мысли об изменении статуса самодержавной царской власти. Все, за исключением, пожалуй, Лжедмитрия I, который сделал весьма либеральной практику царской власти. Но самозванец, в отличие от Шуйского, не пытался оформить этот процесс в государственно-правовых актах. В этом плане Шуйский, как это ни парадоксально, был большим «европейцем», нежели Дмитрий Самозванец.

Еще Н.М. Карамзин заметил, что Василий Шуйский хотел превзойти Лжедмитрия I в свободолюбии[144]. В отличие от русской «воли» — чувства, относящегося к области народного менталитета, западноевропейская категория «свободы» — понятие правовое, облекающее в закон права и обязанности сторон, будь то монарх или его подданные — неважно. Как показали дальнейшие события, попытка Шуйского ограничить законом рамки царского самодержавия была не понята и не оценена ни современниками, ни потомками. Виною было почти младенческое состояние государственно-социальных представлений подавляющего большинства русского населения. В итоге действия Шуйского привели не к выходу страны из государственного кризиса, а к еще большему общественно-политическому хаосу.

 

Содержание реформы

 

Рассмотрев коротко причины и судьбу реформы Шуйского, обратимся к ее содержанию. Царь Василий IV думал затронуть только механизм организации работы высшей государственной власти и сферу суда. Он не ставил вопрос о святая святых вотчинного уклада — праве государя быть государем, то есть верховным и единственным собственником земли и ресурсов страны. Однако те обязательства, которые накладывал на себя Шуйский, включая присягу перед подданными и отказ от конфискации имущества подданных без доказанной в суде их вины, могли привести к зарождению предпосылок свертывания самого вотчинного уклада. Конечно, это могло произойти, если все слои русского общества осознали бы необходимость подчиняться закону, который выше самого царя.

Как раз последнего и не произошло, что свидетельствовало о том, что вотчинный уклад в России был не просто капризом, навязанным тираничной центральной властью, вдохновляемой завистью к былому всесилию Чингизидов. Периоды «нормального функционирования» вотчинного уклада в правление Ивана III, Василия III или «безумный деспотизм» Ивана Грозного времен опричнины могут породить иллюзию, что творцом данной социокультурной модели была сама верховная власть, насилующая общество без всякого его на то согласия или участия. Однако в реальности вотчинный уклад вытекал из неготовности самого русского атомизированного общества к самоорганизации. Создание вотчинного государства оказалось самым простым способом сплочения архаично-патриархального народа, не составлявшего, по сути, к XV в. даже сословного общества. Жизнь же в рамках всевластного вотчинного государства в течение XVI в. лишь усугубила ситуацию, лишив русского человека какого-либо опыта самостоятельной общественной активности. Инфантильность социума превращалась в стойкую особенность социокультурного уклада Московского царства.

Смутное время представляет для исследователя отличную возможность разглядеть механизмы, которые поддерживали вотчиный уклад на плаву несколько столетий. В Смуту в Русском государстве система политической власти в центре и на местах ослабла, а потом фактически рухнула, и к историческому творчеству впервые в московской истории были допущены сами общественные силы. Анализ их поведения, в частности их реакция на социально-политическую инициативу Василия Шуйского, должен многое прояснить в расстановке сил по линии «государство — общество».

Обратимся к событиям. 19 мая 1606 г. Василий Шуйский был «выкрикнут» в цари своими сподвижниками-заговорщиками на Лобном месте среди стечения разных чинов московских людей. Ошарашенная толпа нестройными голосами подхватила призыв, а потом, все более впадая в экзальтацию от нечаянной радости обретения царя, проводила Шуйского в Кремль. «Летописец рассказывает, что царь Василий тотчас по своём провозглашении пошёл в Успенский собор и начал там говорить, чего искони веков в Московском государстве не важивалось: “Целую крест всей земле на том, что мне ни над кем ничего не делати без собору, никакого дурна”»[145].

Таким образом, идея «всей земли» как способа выхода из Смуты через обязательства, взятые центральной властью перед всеми общественными слоями, была предложена Шуйским сразу. В 1606 г. после практики Земских соборов второй половины XVI в. понятие «всей земли» уже было прочно связано с созывом этих высших сословно-представительных органов. Шуйский предлагал в 1606 г. то, к чему пришли в 1613.

Шуйский, как всякий представитель боярского сословия, был достаточно образован и в силу высокого служебного положения знаком с принципами государственного устройства западных соседей, в частности Речи Посполитой, Швеции. События недавней истории Швеции давали пищу для раздумий. Сигизмунд III был избран польским королем в 1587 г. Когда его отец, шведский король Юхан III скончался в 1592 г., Сигизмунд унаследовал и королевский трон Швеции. Польша и Швеция оказались в личной унии, возглавляемой королем-католиком. На фоне реформации, набиравшей силу в Швеции, а также в силу острых внешнеполитических польско-шведских противоречий в Прибалтике это было спорным решением. Дальнейший ход событий был определен движением различных социальных сил Швеции. Явившись на собственную коронацию в Швецию в сентябре 1593 г. в сопровождении вооруженных отрядов, король-католик отказался было признать решение Упсальского церковного собора марта 1593 г., который ввел Аугсбургское (евангелическо-лютеранское) исповедание в качестве государственной религии Швеции. Однако приезд в Стокгольм дяди короля, герцога Карла[146] в сопровождении вооруженных сторонников заставил Сигизмунда одуматься, признать Упсальский собор и пообещать шведам брать на государственную службу только лютеран. Покидая Швецию осенью 1593 г., Сигизмунд возложил центральное управление на герцога Карла и Совет, состоящий из представителей дворянства, но на местах назначил своих наместников, неподотчетных этому правительству.

Карл заявил, что последнее — нонсенс, в чем с ним был согласен и Совет. Но претензии самого Карла на роль регента Совет тоже не поддерживал. «В правительстве возникли противоречия, которые постепенно привели к полному разрыву между герцогом Карлом и государственным советом. Тогда он обратился за поддержкой прямо к сословиям. Вопреки категорическому запрету Сигизмунда он созвал в 1595 г. риксдаг в Седерчепинге, который предоставил ему полномочия управлять государством в качестве регента, руководствуясь “советом совета”»[147].

Однако это вовсе не означало, что сословия были марионеткой в руках герцога. Вскоре дворянство встревожилось: не желает ли Карл превратиться в абсолютного монарха, наподобие русского государя, которому некогда так завидовал, пытался подражать и даже обращался за помощью шведский король Эрик XIV, старший брат умершего Юхана III и здравствующего регента Карла. Подозрения дворянства определили позицию Совета. Он встал на защиту законного короля католика Сигизмунда, имевшего ограниченную власть в Швеции. Несколько членов Совета даже бежали в Речь Посполитую, другие сторонники Совета, в частности финский наместник К. Флеминг, решились начать открытую войну с регентом Карлом.

Теперь от позиции четырех шведских сословий, выраженной в готовности принять участие в гражданской войне («шведской смуте») на той или иной стороне, зависело всё. В сражении при Стонгебру сторонники Совета и Сигизмунда потерпели поражение (1598), и было заключено перемирие, по которому Сигизмунд выдавал Карлу тех членов Совета, что бежали в Польшу, а главное, Сигизмунд должен был явиться в риксдаг, принести ему присягу и далее править, руководствуясь ею.

Теперь понятно, откуда Василий Шуйский мог взять идею царской присяги «всей земле». Кстати, обещание Сигизмунда дать присягу шведскому риксдагу (1598), где заседали представители четырех сословий, отделяет от заявления Шуйского дать аналогичную клятву своим подданным в лице Земского собора (1606) всего 8 лет.

Сигизмунд не сдержал договор 1598 г., за что риксдаг лишил его власти в 1599 г. Но сословия не лишили Сигизмунда королевского титула — они еще надеялись, что он научится уважать мнение шведского общества и национальные интересы страны. Карл оставался лишь регентом. Однако Сигизмунд проявил свойственную ему недальновидность — он не шёл навстречу риксдагу. В итоге решением риксдага 1600 г. были казнены перебежчики, а в 1604 г. присягу риксдагу принес новый король Швеции Карл IX Ваза.

Интересно, что в течение «шведской смуты» 1595–1604 гг. самым деятельным из сословий выступило самое образованное и богатое из них -шведское дворянство. Как и русский служилый класс XVI — начала XVII вв., оно было очень неоднородно. В риксдаге дворянство разделялось на три разряда[148]: herreklass (графы, бароны) — аналог нашего титулованного боярства, riddarklass, состоящее из родов, представленных в государственном совете, — аналог нетитулованной русской знати и верхов столичного дворянства, занесенного в «Список государева двора», представители которого получали чины думных бояр, окольничих, думных дворян; и остального дворянства — svennenklass — аналога низов русского столичного дворянства и провинциальных детей боярских. В шведском риксдаге дворянство голосовало отдельно по этим трём группам, что гарантировало выгодные позиции двум его высшим разрядам и соответствовало их большей активности в политической жизни страны и государственном управлении.

Похожесть структуры шведского дворянства на структуру русского служилого класса была, без сомнения, известна Шуйскому, что и создало у него иллюзию, что русский служилый класс будет действовать аналогично шведскому, т.е. поддерживать того кандидата в цари, который будет демонстрировать готовность учитывать именно их интересы, доводимые до сведения монарха через Земский собор (аналог риксдага).

Поскольку шведский риксдаг в событиях 1595–1604 гг. требовал присяги короля перед сословиями, т.е. определенного в законе ограничения власти монарха, Шуйский мог предполагать, что и русской «всей земле» это будет угодно, и так он, царь, наконец обретет твердую социальную почву под ногами и Смута прекратится.

Как боярин, Шуйский не раз испытывал опалы со стороны русских государей. Интерес личный и общественный побуждал его задумываться о государственном порядке России в сравнении с ее ближайшими соседями. И, очевидно, Шуйский одним из первых среди русских людей дошёл до предположения, что государство не может быть собственностью, то есть вотчиной одного человека. Страна есть достояние «всей земли». Отсюда оставался один шаг до теоретического понимания подданных не холопами государя-вотчинника, а гражданами государства, имеющего политическим главой царя. Законным выразителем мнения «всей земли» мог быть Земский собор в составе: Боярской думы, отражающей позицию социальной светской элиты, Освященного собора, аналогичный орган духовенства, и выборные от «всех чинов люди».

С Земскими соборами Московия была знакома с середины XVI столетия Правда, оставалась задача, опираясь на рост активности разных социальных слоев, вызванный обстоятельствами Смуты, превратить Земский собор из «постановочного спектакля», организованного и направляемого государем, коими были практически все соборы XVI в., в орган, действительно выражающий мнение сословий.

Попытка представить «всю землю» как главный источник легитимации царской власти определила структуру главного юридического документа царствования Шуйского — «Записи целовальной, по которой сам царь целовал крест» (крестоцеловальной записи). Оповещая подданных о вступлении на престол нового монарха, первое, на что упирает крестоцеловальная запись, — это то, что сел Шуйский на трон «Божиею милостию… щедротами и человеколюбием славимого Бога, и за молением освященного собора, и по челобитию и прошению всего православного христианства»[149]. Авторитет «всей земли» (моление духовенства и челобитные разных чинов московского государственного люда) поставлен здесь сразу за повелением Бога. Фактически впервые провозглашён постулат «глас народа — глас Божий». Династические права Шуйского обосновываются позже, указанием на принадлежность царя Василия IV к роду Рюрика и традицией обладания Рюриковичами русскими столами. Новый царь, говорится в грамоте, «…учинилися есмя на отчине прародителе… на Российском государстве…, его же дарова Бог прародителю нашему Рюрику, иже от римского кесаря, и потом многими леты и до прародителя нашего великаго князя Александра Ярославича Невскаго на сем Российском государстве быша прародители мои, и по сем на Суздальской уезд разделишася, не отнятием и не от неволи, по родству, яко же обыкли болшая братия на болшая места седети»[150].

Обосновав свои права на престол, Василий Шуйский далее в крестоцеловальной записи провозглашает задачи своего царствования, «чтобы православное христианство было нашим царским доброопасным правительством и в тишине, и в покои, и во благоденствии»[151]. Залогом же решения данных задач выдается Шуйским постановка его судебной власти в рамки закона. «И поволил есмя я, царь и великий князь Василий Иванович всеа Русии, целовати крест на том, что мне, великому государю, всякого человека (курсив наш. — Прим. авт.), не осудя истинным судом з боляры своими, смерти не предавати, и вотчин, и дворов, и животов у братии их, и у жен, и у детей не отъимити, будут которые с ним в мысли не были; также и у гостей, и у торговых, и у черных людей, хотя который по суду и по сыску доидет смертные вины, и после их у жен их и у детей дворов, и лавок, и животов, не отъимати, будут с ними они в той вине неповинны; да и доводов ложных мне, великому государю, не слушати, а сыскивати всякими сыски накрепко и ставити с очей на очи, чтобы в том православное христианство без вины не гибли, а хто на кого лжет и сыскав того казнити, смотря по вине его: что было возвел неподелно, тем сам и осудится»[152].

Как мы видим, в противовес расхожему мифу, что «боярский царь» Шуйский дал привилегии только боярам, судебные гарантии обещались всем слоям населения. Особые привилегии бояр состояли в том, что крестоцеловальная грамота делала их помощниками государя при разборе судебных тяжб.

Интересен также адресат царской присяги: помимо Бога государь целует «крест всем православным христианом…»[153]. Это именно то, о чем мечтал Курбский, рассуждая о долге монарха перед подданными, и то, чего ни за что не хотел признавать его оппонент Иван Грозный, утверждая, что он, как наместник Бога на земле, только Господу и должен давать отчет.

Построение и логика крестоцеловальной записи абсолютно рациональны, что позволяет видеть в этом документе веяние Нового времени. Полностью рациональна и бóльшая часть идеологической защиты царя Василия IV от претензий самозванцев: он продолжил версию Бориса Годунова о том, что Лжедмитрий I — это обманщик Гришка Отрепьев, о чём рассылал грамоты. Аналогично — и грамота «О новоявльшемся развратнице Тушине, его же имя нарицашеся дикой вор Тушинский»[154].

Однако рациональные доводы (показания свидетелей и т.д.) мало действовали на иррациональное средневековое мышление россиян. Буссов дивился склонности московских жителей не замечать самых простых нелепостей, их неверию в доказательства и восторженной приверженности чудесам. В итоге самым действенным способом заставить столичных жителей поверить в смерть настоящего царевича Дмитрия, как и в гибель Лжедмитрия I, свидетелями которой они были, становится спектакль по исцелению больных у нетронутого тленом (по версии Буссова, свежеструганого) гроба убиенного царевича Дмитрия, новоявленного маленького святого, спешно перевезенного из Углича в столицу.