История «донаучного» периода психотерапии 3 страница

Возрождение Античности в Европе X1V-XVI вв., являясь «главным обра­зом возрождением неоплатонизма, основной философско-религиозной системы античности» 118. с.54], характеризовалось отнюдь не взрывом научного знания, как иногда преподносится, а оккультно-философскими «переформулировками неоплатонических моделей» Космоса, что повлекло за собой пересмотр предме­та и методов психотерапии в сторону магизма, Каббалы, герметизма.

Произошло ускорение развития математики и математизация знания, «по­скольку неоплатонизм включал в себя, как основную часть, «пифагорейское яд­ро» — представление, что мир создан по числовым законам, что «Все есть чис­ло» (Пифагор)». Но эта математизация также не имела отношения к науке, ка­кой она понимается сегодня.

«Основная модель оккультизма, - пишет исследователь М. Симаков, - яв­лялась представлением неоплатонической модели Космоса, именно: срединный (математический) мир заменялся (отображался) на астральный, а высший мир Идей-Форм заменялся (отображался) на мир ангелов каббалы. Отображение ма­тематика => астрология (математический мир => астральный мир) нередко встречалось в прошлом, например, в эллинистический период и имело причи­ной-прообразом исчисление в древности «божественного» неба. Представление о существовании отображения математического мира на физический соответст­вовало представлению о влиянии (отображении) планет «астрального» мира на земные явления. Отображение (замена) мира Идей-Форм на мир ангелов явля­лось по сути «пифагоризацией» (супергеометрических) Идей-Форм, т.к. имена каббалистических ангелов являлись буквенно-числовыми комбинациями. Ос­новные цели системы оккультизма также, очевидно, являлись представлениями (переформулировками) основных целей системы неоплатонизма: «перехода в божественное состояние». На подтеориях, рассматривавших отношение (связь) математического и физического миров оккультизм и неоплатонизм были не только изоморфны, но даже совпадали; в частности, высказывания о связи мате­матики с физическим миром оккультистов (Агриппа, Ди, Фладд...) и представи­телей физико-математической программы (Галилей. Декарт, Кеплер...) практи­чески совпадали» [18, с.54-55].

Вытеснение христианской культуры на Западе сопровождалось, по заме­чанию математика В. Стеклова, ее характеристикой сторонниками «религии Ра­зума» (Просвещения) как «тысячелетнего кошмара». Нетрудно установить, что имеется в виду. Речь идет о ссылке на Откровение св. ап. Иоанна Богослова, где основание Христом Церкви называется периодом тысячелетнего Царства Божья на земле (0ткр.20,4-6).

Перефразируя строки автора скандально известного романа «Код да Вин­чи» Дэна Брауна, поборника культуры Возрождения, история действительно «пишется победителями. И когда происходит столкновение двух культур, про­игравший как бы вычеркивается, а победитель начинает писать новые книги по истории, книги, прославляющие его деяния и унижающие побежденного про­тивника» [3, с.309].

Христианином стало быть как бы «неприлично». ««Политические и обще­ственные деятели черпали у Гермеса — не у отцов церкви — цитаты» (Гарен). «Во время Возрождения ереси, мистицизм, оппозиционные системы перешли из подавляемой оппозиции в ранг правящей, если не официально, то по существу» (Ш. Пуцубидзе). Представители Возрождения дискутировали с положениями христианской теологии; рассматривали многие требования Церкви как препят­ствия для прогресса; к таковым относились в т.ч. ограничения распространения философской и оккультной литературы, запреты занятий магией и т.д.

В христианстве «прогресс», предлагавшийся в неоплатонических проек­тах реформ, трактовался как «ускорение движения к концу света», «приближе­ние царства антихриста». Ограничения на деятельность еретиков и иноверцев рассматривались как попытки замедления этого «прогресса». Ортодоксапьные иерархи Церкви выступали против распространения оккультизма, каббалы, не­канонического богословия» [18. с.52], распространявшегося в подавляющем большинстве на протестантских территориях и среди высокопоставленных про­тестантов [18, с.57-59,61 -63], что наводит на размышление о невольном союзни­честве Реформации с «религией Разума» в войне против официального христи­анства.

В первую очередь, меняется мироощущение «христианского» Запада. По­являются многочисленные протестантские секты, увлекающиеся практиками «духовидеиия», спиритизма, магии.

Уже Мартин Лютер, отлученный монах-августинец, знамение Реформа­ции, регулярно получает «откровения» - и в то же время панически боится «черта».

Всем посетителям Вартбургского замка в Германии неизменно показыва­ют чернильное пятно на стене, оставшееся, как гласит молва, после столкнове­ния Мартина Лютера с дьяволом. Согласно легенде, однажды вечером в 1521 г., когда отец протестантизма переводил Библию с латыни на немецкий, к нему явился дьявол и стал над ним насмехаться. Разгневанный Лютер запустил в не­чистого чернильницей.

Однажды дьявол явился к нему в обличим монаха и принялся задавать бо­гословские вопросы, которые становились все более трудными. Лютер втянулся в интересную дискуссию, но, в конце концов, заметив под клобуком когти и ко­пыта, воскликнул: «Приговор над тобой произнесен!» (т.е. приговор, вынесен­ный Богом над змеем-соблазнителем в третьей главе книги Бытия), - дьявол якобы тут же исчез, оставив после себя мерзкий запах.

Мартин Лютер много писал о дьяволе в своих «Застольных беседах» (153 1 -1546), утверждая, что бес «прилепляется к человеку плотнее, чем одежда прочнее, чем нательная рубаха, и сильнее, чем собственная кожа». Для него са­тана был не столько воплощением принципа зла, сколько конкретной состав­ляющей повседневной жизни. Частый исполнитель роли «палача на службе Господа нашего», посланец Господний, присланный для наказания грешников, дьявол казался Лютеру вездесущим, способным принимать любые формы. Бсс мог вселиться в тело еретика, мятежника, ростовщика, ведьмы и даже старой проститутки, а мог и явиться в образе белого ангела или даже выдать себя за Господа. Он умел принимать облик животных: львов, драконов, змей, козлов, собак, пестрых гусениц, попугаев, длиннохвостых обезьян; но чаще всего он принимал облик мухи. Мух Лютер ненавидел особенно, он называй их «imago diaboli el haerelieorum». ибо они любили тереться задом о бумагу, пачкая стра­ницы книг своими испражнениями, подобно тому, как злой дух справлял свои потребности в чистых сердцах.

Лютеру случалось встречаться с нечистым даже в собственной постели, и он утверждал, что спал с ним рядом гораздо чаще, чем с собственной женой. Однажды обнаружив у себя в ностсли собаку, Лютер выбросил ее в окно, ибо собак в Вартбургс никогда не было. В следующий раз лукавый начал швырять в реформатора потолочные балки, орехи и трясти кровать; история эта вскоре стала известна широкой публике.

Расцвет жанра Tculelsbuchcr. в буквальном смысле «бесовских книг», на­писанных по-немецки, приходи тся на 1545 год, самый конец деятельности Лю­тера, и продолжается до 1604 года. Почти все эти книги пишутся лютеранскими пасторами.

Имя доктора Фауста, врача и астролога, родившегося в Вюртемберге и умершего около 1540 года, в протестантизме «стало нарицательным, присвоив себе опасную славу таких сомнительных персонажей, как маги и прорицатели, а также ряда современников: Парацельса, Нострадамуса, скончавшегося в 1566 году, и сожженного в 1553 г. в Женеве еретика Мигеля Сервета» [15].

Боязнь дьявола, некая предопределенная слабость позиции человека перед инфернальным духовным миром характерна для немецкого романтизма, беру­щего начало именно в лютеранстве.

В этом и нет ничего удивительного, учитывая лот факт, чло протестан­тизм, олвергая Предание, традицию Западного христианства, пусть и в форме католицизма пуслъ и во имя веры в возможность возвращения христианства к «чистоте апостольского века», без грубых заблуждений и искажений духовной жизни в Западной Церкви, стоял перед весьма серьезной проблемой. Ведь мало что-то отвергнуть логически, лсоретически, богословски, мало опереться на чистый апостольский опыт в тексте Священного Писания - необходимо было сформировать и проверить на практике пригодность своей религиозности, своей мистики, собственной традиции — в том числе, и в отношении к миру падших духов, защита от которых, в виде церковных таинств, Лютером была отвергну­та.

И эта религиозность была сформирована, правда, уже на не вполне цер­ковной основе. Вместо Отцов Церкви высшими авторитетами для протестант­ских обществ стали их основатели. Если лютеранство принесло в мироощуще­ние западного христианина панический страх перед дьяволом и антихристом, ведь университетская образованность и чистая, основанная только на Разуме, без «предубеждений» церковной традиции, «вера» Лютера во Христа, Книгу (Евангелие) так и не спасла реформатора от нападок лукавого, то учение Ж. Кальвина, основателя кальвинизма (реформатства), акцентировало внимание на другой стороне мироощущения Лютера. Логика проста: если всемогущий Бог не может (а может быть, не хочет?) препятствовать деятельности дьявола в иску­шении и погублении людей, значит, деятельность последнего вполне законна, санкционирована Богом. А значит, это именно Бог безусловно предопределил одних людей к спасению, а других к погибели?

И Лютер, и Кальвин, как получившие богословское университетское об­разование, ссылались в своих выводах на признанный, непререкаемый на Западе авторитет блаж. Августина, у которого встречаются подобные рассуждения, на­веянные ему долгим пребыванием в секте манихеев.

Но то, что еще у Лютера вызывало суеверный ужас, у других протестан­тов, например, в кальвинизме вызвало самые противоречивые чувства. В роман­тическом направлении культуры восставший против Бога дьявол нередко ин­терпретировался и как символ героя-бунтаря. К примеру, у Дж. Мильтона пад­ший ангел изображайся чуть ли не достойным восхищения благодаря его мощи, характерности, вечно-революционной позиции по отношению к Богу и Его тво­рению, что, по выражению Мефистофеля из «Фауста» Гете, свойственно силе, что «вечно хочет зла и вечно совершает благо».

В отличие от мистичного лютеранства, стремившегося все-таки не к от­вержению Церкви, а к исправлению крайностей католицизма, кальвинизм и многочисленные оппозиционные Риму секты, вдохновленные выступлениями бывшего нищенствующего монаха, последовательно реализовавшего свою про­грамму преступления церковных традиций вплоть до женитьбы на бывшей мо­нахине, решили серьезно содействовать активному преобразованию мира.

Лютер не учел, что апостольский век, к которому он так желат вернуться, не был временем безмятежного, идиллического рая и счастья у ног Христа и Его святых Апостолов. К такому выводу могли привести бывшего монаха только бесчисленные католические мессы, медитации на Евангельские темы или схола­стические размышления, но отнюдь не данные рсапьиой церковной истории, от­раженные, в частности, и в обожаемых Лютером книгах Нового Завета.

По мысли ап. Павла, отделение от церковной традиции неминуемо чрева­то сектантством, рассечением Тела Церкви «лжеаиостолами», ведущими за­блудшую паству за собой, своим авторитетом, и в силу разрушительности этой миссии названные им «служителями... сатаны» (2Кор. 11,13-15).

Они сами не всегда ведаю т последствия своих, порой, казалось бы, благо­честивых намерений, но важнейшими признаками первохристианского сектант­ства являлись: извращение смысла и подлог Священного Писания, ложный мис­тицизм (2Сол.2,2). Психология подвига сектантства легко узнавалась по неуме­ренности, с которой исполнялись понимаемые по-своему евангельские запове­ди: от тушения половыми отношениями до ритуального распутства, от отвер­жения Ветхого Завета и ненависти к иудеям до полного иудейства и ненависти к христианам, от чрезмерной строгост и к постам - до полной отмены всякого воз­держания.

Таких сект, имевших своей целью «усовершенствовать», «реформи­ровать» Церковь, было много уже в первые века бытия христианства. По­добных параллелей оказалось много и в эпоху Реформации XVI века.

Так, лютеровский метод обращения со св. Писанием, когда одни книги признавались им каноническими, а другие, несмотря на свою каноничность, произвольно подвергались сомнению (например, соборнос послание апостола Иакова, в котором не был отображен протестантский догмат о спасении только верой, без добрых дел), в дальнейшем аукнется либеральной критикой, которая, кроме здравого научного исагогического подхода к тексту, поспособствует и неоправданно скептическому отношению в обществе вообще к Библии и хри­стианству.

Анабаптизм протостатских «пророков» Т. Мюпцера и Иоанна Лейден­ского, оставивший но себе репутацию экстремистского, мистического, тотали­тарно-деспотического движения, попытавшегося построить своеобразный «со­циализм» по образцу первохристианской общины, но закончивший банальной сексуальной свободой, означавшей свободу имуществ вплоть до единства жеи. фактически воскресил древнюю ересь николаитов и гностиков (западные авто­ры видели в анабаптизме новопелагианство).

Их предшественники, вадьдеисы и чешские (богемские, моравские) бра­тья (Пикарды, впоследствии герпгуптеры) в идеологическом отношении суще­ственно склонялись к манихейству и иудейской мистике («ересь жидовствую- щих»), со всеми атрибутами подобных движений: разветвленносгыо структуры, интересом к каббале, поддержкой в иудейских кругах, вплоть до того, что до­миниканским монахам приходилось проповедовать «не только против Гуситов, по и против иудеев, а императорская армия, выступившая против Иоанна Жиш- ки. по пути истребляла» в основном «иудеев» [Цит по: 6].

Хотя «чешские Братья «называли себя христианами и оставались прихо­жанами своих церквей»», большинство адептов «оставались в полном неведе­нии относительно того, что принадлежат к еретическому обществу» [6J, по­скольку относились лишь к первой или второй степени посвящения этого тай­ного общества: аудиторов и (или) братьев, но не совершенных.

«Основываясь на данных Шустера, можно с полною уверенностью ска­зать, что секта Чешских Братьев в эпоху, предшествовавшую Реформации, под­держивала деятельные сношения с родственными ей по духу жидовствующими тайными организациями Западной Европы и наряду с ними занималась широ­кою революционною и нротивоцерковною пропагандою далеко за пределами Богемии.

Гак, крестьянские восстания и заговоры в Германии в XV и XVI веках, вызванные чисто экономическими причинами, приняли свой мистико­социалистический характер именно под влиянием этой пропаганды еретических сект. В страшной аграрной революции, потрясавшей Германию в течение почти целого столетия (от половины XV и почти до половины XVI века), участвовали, по свидетельству Шустера, не одни крестьяне, но и «более глубокие умственные силы». Что же это были за «более глубокие умственные силы», благодаря уча­стию которых движение, вызванное экономическим недовольством, преврати­лось в грозную революцию с нелепыми бреднями о «коммунистическом царстве Божисм на земле», с отрицанием частной собственности, суда, властей, с неуто­лимою ненавистью к духовенству, с требованием изменения церковных догма­тов, со стремлением низвергнуть в прах весь веками сложившийся религиозный, политический и социальный строй?

На этот вопрос мы находим у Шустера вполне определенный ответ. За спиною фанатиков, объединявших вокруг себя банды бунтовщиков, стоял обыкновенно «какой-нибудь странствующий Бегард, Вальденс или Божий Друг». Кроме того, «учения Таборитов (т.е. тех же Чешских Братьев) пустили корни почти во всех войнах второй половины XV века. Именно они делали про­стой народ восприимчивым к тем религиозным направлениям, которые приоб­ретали социально-политический характер в своем отрицании мирской собствен­ности и в подчеркивании всеобщего равенства перед Богом»...

Так называемая великая крестьянская война (1525-1526 г.), окончившаяся поражением бунтовщиков, совпадает с выступлением на сцену секты Анабапти­стов, участие которой в революционном движении придает ему чисто еретиче­ский характер» [6].

Поздние анабаптисты. Мельхиор Гофманн и Менно Симонс, учившие, что плоть Христа была небесного происхождения, возродили докетизм и оригенизм.

Сходные положения развивали испанский рационалист Михаил Сервет и итальянец Социн. окончательно отвергшие христианский догмат о Святой Троице и, будучи радикальными протестантами, фактически перестали быть христианами (т. наз. антитринитарианство).

На протестантских территориях свободно существовали и действовали такие современные Реформации манихейские, масонские, оккультно­мистические движения, как «Божьи Друзья», «Вальденсы», «Бегарды», «Братья и Сестры свободного духа», «Фратичеллы», «Пастореллы», «Танцоры», «Пры­гуны», «Крестьянский Лапоть», «Бедный Конрад», «Спиритуалисты», «Интел­лигенты», тайные общества натурфилософов — «Чешские Братья», «Алхими­ки», «Розенкрейцеры», английские литературно-научные общества, итальянские академии, «Немецкая Пальма», «Братство 3-х роз», «Орден Лебедя» и многие другие [6]. Совместное пребывание выхолощенного рационализмом протестан­тизма с мистикой не могло пройти бесследно, и уже после завоевания свободы совести и вероисповедания в Столетней войне против католического мира, по­сле Вестфальского мира в XVII в., протестантизм получит урок, впав в ту же яму, что и некогда католицизм.

Параллельно с попытками оживления молитвенно-религиозной жизни в протестантских обществах, без подлинной церковной традиции, сформируется собственный мистический опыт.

Английские кальвинисты-квакеры, или «трясуны» («Христианское Обще­ство Друзей Внутреннего Спета»), будут подражать, как они думали, первохри­стианской глоссолалии, т.е. говорению на языках иод воздействием Духа Свято­го, а на деле их «обожепие» выразится в физическом «содрогании» при снисхо­ждении на них «благодати».

В X1II-XVI столетиях их аналогом были иастореллы, танцоры и прыгуны, у которых практиковался следующий прием для получения религиозного экста­за: «Мужчины и женщины, взявшись за руки, кружились до тех пор, пока не па­дали в изнеможении па землю. Во время танцев им казалось, что они видят небо разверстым и находятся в общении с небожителями» [6].

В XIX веке их сменят ирвингиане. адвентисты, а в начале XX - пятиде­сятники (харизматы).

Не секрет, что Лютер неоднократно называл папу Римского «антихри­стом», и все же он не увидел того, что конечной цслыо движения, называемою «антихристианством», апостолом Павлом указывается не что иное, как религи­озный гуманизм, кстати, избранный самим же протестантизмом в союзники против католической Квропы. ')то воинственное «человскобожие», что и озна­чает термин «гуманизм» (не путать с «гуманностью» - человечностью, милосер­дием и т.д.), при забвении Нога и повышенном мистицизме, легко, как правило, перетекает в демопопоклопство (2Сод.2,8-12) [13].

Именно эго движение было господствующим в XVI веке, и хотя и итоге сам Люгср, увидев первые плоды Реформации, анафематствовал секты, явив­шиеся результатом запущенного им процесса, но в общем развитии данного пе­риода отступление Запада от христианства выгляди т, в принципе, закономерно и показательно.

Вот что пишет, например, в своих «научных» трудах священник домини­канского ордена, уклонившийся в оккультизм. Дж. Бруно:

«Ему (астроному Копернику, провозгласившему гелиоцентрическую модель строения мира) мы обязаны освобождением от некоторых ложных предположений общей вульгарной философии, если не сказать, от слепоты. Однако он недалеко от нее ушел, так как, зная математику больше, чем природу, не мог настолько уг­лубиться и проникнуть в последнюю, чтобы уничтожить корпи затруднений и ложных принципов, чем совершенно разрешил бы все противодействующие пруд- ности, избавил бы себя и других от многих бесполезных исследований и фиксиро­вал бы внимание на делах постоянных и определенных» [Цит. по: 10, с.212J.

В чем же ошибка Коперника, по мнению Бруно? Да в том, что «прежде чем эта философия стала приноровленной к вашему мозгу, — восклицает, обращаясь к педанту-ученому, Крупо в «Великопостной вечере»..., — иная философия хал­деев, египтян, магов, орфиков, пифагорейцев и прочих древних соответствовала нашему пониманию» [10, с.212].

«Кто, о Мадонна, поднимется ради меня в небеса, чтобы принесть мне сю­да мой потерянный разум?», - имея в виду описанный в «Тайной философии» Корнелия Агриппы опыт, без которого маг не станет способен вселять силу в не­бесные образы: «А имеет [силу] лишь тот, кто, уже обуздав стихии, победив приро­ду, преодолев небеса, пройдя ангелов, к самому архетипу взошел, которого тог да споспешествует воздействие [и он] может все».

Бруно так и говорит о себе как о «quello ch'ha varcato I'aria, penetrato il cielo, discorso le stelle, trapassato gli margini del mondo» [«том, кто пересек воздушное пространство, проникнувши в небо, пройдя меж звездами за границы мира»] [10, с.213].

«Итак, я провозглашаю существование бесчисленных отдельных миров... вместе с Пифагором» [9], «утверждаю, что... мир является одушевленным те­лом» [4], в котором «Духа Божия... я толкую... как душу вселенной» [9]. «Смерти не знает душа и всегда, первобытный покинув дом, избирает иной и, в нем водворясь, проживает» [5].

Если Лютер еще боится бесовских «откровений», Дж. Бруно их приветст­вует и в своих сочинениях развивает философию практической магии:

«Среди различных способов лечения я не отвергаю того, который произ­водится магически ибо эпилептик, над которым потеряли время физик и хи­

мик, если он будет извлечен магом, не без основания будет его одобрять более чем того или другого врача» [5]. «Глубокая магия заключается в умении вывес­ти противоположность, предварительно найдя точку объединения» [5].

«Истина, выходящая на снег, — это истина, которую изгнали Лжемеркурии (то есть христиане), магическая истина, египетская истина, солнце — видимый бог, как его назвал Гермес Трисмегист, истина, оплаканная в Плаче «Асклепия»» [10, с.214]. В «Великопостной вечери» восходящее солнце истины - этот мнимо­научный. а на самом деле оккультный «гелиоцентризм» Бруно - описано так:

«Все же мы должны устремить глаз разума на то, находимся ли мы среди бе­лого дня, и сияет ли нат нашим горизонтом свет истины, или же он у наших анти­подов, мы ли в потемках или они? И в заключение: полагая начало обновлению древней философии, живем ли мы в утреннее время, чтобы закончить ночь, или в вечернее, чтобы покончить с днем? И это, конечно, не трудно определить, судя также по количеству плодов созерцания того и другого вида.

Но ведь мы видим разницу между этими и теми. Эти в жизни умеренны, в медицине опытны, рассудительны в созерцаниях, исключительны в предвидении, удивительны в магии (!), предусмотрительны в суевериях, исполнительны в отно­шении законов, безупречны в морали, божественны в теологии, героичны во всех проявлениях, как это доказывает их продолжительная жизнь, закаленные тела их возвышенные изобретения, исполнившиеся предсказания, преобразованные их тру­дом субстанции, мирное сожительство тех народов, их ненарушимые обряды, спра­ведливейшие взыскания, близость добрых и покровительствующих умов и для­щиеся еще следы их чудесной производительности. Я предоставляю другим су­дить о тех, которые противоположны им» [Цит. по: 10, с.214-215], т.е. о христиа­нах.

Деятели Возрождения, например Парацельс, были убеждены, «что Бог да­рован человеку возможность очиститься от своего ущербного состояния, в ко­тором он оказался в результате грехопадения, — путем занятия науками и ис­кусствами. Таким способом человек, согласно Парацельсу, может восстановить утраченную им власть над природой и раскрыть все её тайны. С помощью раз­вития науки и расцвета искусств человечество достигнет полного понимания небесных явлений, раскроет тайны моря и земли, сделает землю плодородной, климат благоприятным, истребит на земле все болезни и устранит стихийные

бедствия.

В речи Пико де.пла Мирандо.пы о достоинстве человека отвергается хри­стианское представление о греховности человека и утверждается равная в сущ­ности божественной способность человека к творчеству.

Речь Пико о достоинстве человека наиболее ярко выражает дух возрож­денческого антропоцентризма. В ней, как и в герметизме, и в Каббале, тоже принадлежавшей к магико-оккультной традиции, человек объявляется Адамом Небесным, способным не только раскрыть все тайны божественного миротворе- пия. но и стать вторым творцом, преобразующим природу и господствующим над ней...

Это умонастроение прекрасно выразил Марсилио Фичиио: «Человек не желает ни высшего, ни равного себе и не допускает, чтобы существовало над ним что-нибудь, не зависящее от его власти... Он повсюду стремится владыче­ствовать, повсюду желает быть восхваляемым и быть старается, как Бог, повсю­ду.......

Понятно, что при этом перед наукой сгавялся прежде всего практические задачи.... будь то знание о будущем (астрология) или о способе получения не­слыханного богатства (алхимия), или, наконец, знание, дающее власть над при­родой и спасение после смерти (магия, оккультные науки)»» [7, с.36-37].

Нет ничего удивительного, что «в период раннего Ренессанса, с его про­цессами над душевнобольными, и казнями ведьм... научная мысль вообще и медицинская в частности оказывается во власти мистики» [12, История психо­терапии (краткий очерк)]. Отношение к душевным болезням и душевнобольным рассматривались, прежде всего, через призму массовой одержимости народа ма­гией и оккультизмом.

Еще в III веке по Р.Х. в сочинениях некоего Марцелла из Панфилии встречалось описание болезни, которой часто страдали жители одной языческой области, горной Аркадии. Их бредовые идеи имели своим содержанием пре­вращение в волков (ликаитропия): они бродили по окрестностям, нападали на людей, выли. «Рассказывалось, как больной по ночам, чаще всего в феврале, выходит из дома, скитается по пустынным местам, между прочим — по клад­бищам, где будто бы раскапывает могилы, и только утром бледный, изможден­ный, весь в ранах и ушибах, нередко искусанный собаками, но с уже прояснив­шимся сознанием возвращается домой» [II].

Ровно через тысячелетие расхристианизированную Западную Европу также захлестнул ряд грандиозных психических эпидемий. Сначала это была знаменитая виттова пляска: по улицам городов и селений бродили толпы неис­тово дергавшихся бесноватых людей, которые, выкрикивая нечленораздельные звуки, непристойности и богохульства, падали с пеной у рта.

В XIV веке население нескольких крупных провинций Италии, тысячи людей впадали в глубокое оцепенение, застывали в неподвижности, переставая есть и пить, будучи «одержимы убеждением, что они укушены ядовитым таран­тулом. Из состояния оцепенения больных выводила только особая танцевальная музыка, начинавшаяся с очень медленного ритма и постепенно убыстрявшаяся до неистовой пляски. От нее и произошла известная всему миру тарантелла». В некоторых же случаях «эпидемия быстро прекращалась... там, где властям уда- вапось вовремя призывать музыкантов-инструменталистов, игравших медлен­ную, спокойную, умиротворяющую музыку [17].

Не менее поразительными, замечает В. Бехтерев, были «и эпидемии кон- вульсионерок. Вот, например, небольшая выдержка о... конвульсионерках из Луи-Дебоннера: «Представьте себе девушек, которые в определенные дни, а иногда после нескольких предчувствий, внезапно впадают в трепет, дрожь; су­дороги и зевоту; они падают на землю и им подкладывают при этом заранее приготовленные тюфяки и подушки. Тогда с ними начинаются большие волне­ния: они катаются по полу, терзают и быот себя; их голова вращается с крайней быстротой, их глаза то закатываются, то закрываются, их язык то выходит на­ружу, то втягивается внутрь, заполняя глотку. Желудок и нижняя часть живота вздуваются, они лают, как собаки, или поют, как петухи; страдая от удушья, эти несчастные стону], кричат и свистят; по всем членам у них пробегают судороги; они вдруг устремляются в одну сторону, затем бросаются в другую; начинают кувыркаться и производят движения, оскорбляющие скромность, принимают циничные позы, растягиваются, деревенеют и остаются в таком положении по часам и даже целыми днями; они на время становятся слепыми, немыми: пара­личными и ничего не чувствуют. Есть между ними и такие, у которых конвуль­сии нося'1 характер свободных действий, а не бессознательных движений»» [2].

Можно, конечно, предположить здесь «припадки большой истерии, не­редко развивающейся... эпидемически», но какова же сама причина такой исте­рии. когда в Париже «вся площадь Сен-Медарского кладбища и соседних улиц была занята массой девушек, женщин, больных всех возрастов, конвульсиони- рующих как бы вперегонку друг с другом»? «Здесь мужчины бьются об землю как настоящие эпилеп тики, в то время как другие немного датьше глотают ка­мешки, кусочки стекла и даже горящие угли; там женщины ходят на голове с той степенью странности или цинизма которая вообще совместима с такого ро­да упражнениями. В другом месте женщины, растянувшись во весь рост, при­глашают зрителей ударять их по животу и бывают довольны только тогда когда 10 или 12 мужчин обрушиваются на них зараз всей своей тяжестью.

Люди корчатся, кривляются и двигаются на тысячу различных ладов. Есть впрочем, и более заученные конвульсии, напоминающие пантомимы и позы, в которых изображаются какие-нибудь религиозные мистерии, особенно же часто сцены из страданий Спасителя.

Среди всего этого нестройного шабаша слышатся только стон, пение, рев, свист, декламация, пророчество и мяуканье...» [2].

К X1V-XV столетиям эпидемия оккультизма достигает таких размеров, что целые города и деревни поватьно начинают считать себя «колдунами» и «ведьмами».

Так, некая «Магдачина Круа сознатась, что она 30 лет находилась в пре­ступной связи с дьяволом, похожим на отвратительного негра. Она была на­стоятельницей монастыря и всякий раз, когда она удатялась в келыо для греха с демоном, другой нечистый дух принимал ее внешний облик и ходил по мона­стырю, так что отсутствие ее проходило незаметно. Монашенка-подросток Гер­труда, 14 лет, признаватась, что жила и живет с демоном, производит падеж скота и вызывает бесплодие у женщин. Француз-священник Труазешель, приго- воренпый к смерти в 1571 г., но амнистированный за выдачу сообщников, от­крыл, что во Франции, по самому приблизительному подсчету, не менее трехсот тысяч колдунов и ведьм. Многочисленные женщины в Германии, Франции, Швейцарии, Англии, рассказывали о том, какому разврату научил их «нечис­тый», как он пробирается к ним на супружеское ложе, не стесняясь присутстви­ем мужа; описывапись все его анатомические признаки, козлиный запах, свой­ства его семени, холодного, как лед. Подробными и красочными описаниями изобиловал «Молот ведьм»» [11] - опубликованное в 1478 г. доминиканскими монахами (Яковом) Шпренгером и (Генрихом) Инсгиторисом пособие по диаг­ностике ведовства и одержимости демонами.