Мифы древнего Китая

Проблема генезиса и специфики древнекитайских мифов принадлежит к числу неясных и спорных. Китайские мифы сильно отличаются от привычных для европейца греческих или римских. Вместо связанных и увлекательных повествований они выглядят как отрывочные фрагменты, вместо эмоционально-поэтического воспевания подвигов мы встречаем в них сухую информацию о «великих деяниях» героев и «мудрости» древних правителей. В чем причины этого своеобразия и как складывались мифологические традиции в Китае?

В отредактированных конфуцианцами древних сочинениях содержится очень мало легендарных сведений или мифов, восходящих к фольклорной традиции. Во-первых, это было свзано с тем, что из числа ранних мифологических преданий тех народов, которые были объединены в свое время чжоусцами, были зафиксированы лишь те, которые имели какую-то связь с тотемистическими и генеалогическими традициями владетельных аристократических кланов.

Во-вторых, даже зафиксированные таким образом легендарные герои и мифические правители – Яо, Шунь и покоритель вод Юй, а также родоначальники китайцев Фуси и Хуанди, «изобретатель» земледелия Шэньнун, «изобретатель» огня Суйжэнь и т.д. – под пером конфуцианских редакторов превратились в реальных исторических деятелей прошлого, которые стали символами мудрости и сверхчеловеческой энергии и силы. В итоге в наиболее ранних китайских конфуцианских книгах поэтической мифологии почти не осталось.

В свою очередь, составленные в эпоху Хань и даже после Хань сборники мифов и фантастических историй представляют собой запись как раз тех сохранившихся в фольклорной традиции древнейших преданий, которые не вошли в кнфуцианские книги.

Характерно, что ханьская мифологическая традиция резко противоречит доханьской. Все то, чего нет в конфуцианских канонах, оказалось в обилии на страницах ханьских трактатов, и прежде всего сборников «Шаньхайцзин» («Книга гор и морей») и «Хуайнань-цзы» («Книга философов из Хуайнани»). Здесь и чудесные истории, и красочно расписанные эпизоды, и магические превращения, и фантастические монстры, и многочисленные варианты космогонических мифов, - словом, целое собрание всего необычного и удивительного.

Создается даже впечатление, что в эпоху Хань была прорвана какая-то плотина, которая долго сдерживала издавна накапливавшиеся силы фольклорного творчества и мифологической фантазии народа.

Что же касается доханьского периода, то среди доханьских источников есть также немало неконфуцианских сочинений, таких, как «Цзочжуань», «Гоюй», «Мо-цзы», «Чжуан-цзы» и «Люйши чуньцю», в которых гораздо чаще, чем в конфуцианских канонах, встречаются и мифы, и рассказы о духах, и другие фантастические истории. Именно эти мифы и следует считать отражением доханьской фольклорной традиции той части населения, которая тогда входила в состав чжоуского Китая.

Сравнительное изучение различных источников, касающихся имен и деяний наиболее известных мифических персонажей и легендарных героев древнего Китая, показало. Что система легенд и мифов в доханьских текстах выглядит достаточно стройной и взаимосвязанной, что характерно для уже довольно развитой мифологической традиции. Мелкие расхождения встречаются в них довольно редко, и лишь в отдельных деталях.

В то же время в ханьских и послеханьских текстах с их обилием мифов и легенд появилось такое огромное количество расхождений и прямых противоречий в фактах, касающихся одинх и тех же имен и сюжетов, что ни о какой системе в данном случае говорить уже нельзя. Новые, намного более красочные и богатые по содержанию варианты старых легенд и мифов оказались совершенно несовместимыми со старыми.

Дело в том, что в предханьскую и ханьскую эпохи резко усиливаются темпы колонизации и ассимиляции отсталых окраин страны. В орбиту конфуцианской культуры «старых» чжоуских царств быстро втягивались новые территории и племена. Возникновение империи и объединение всего Китая дали огромный толчок процессу культурного слияния и синтеза. При этом к старым мифологическим и фольклорным традициям, которые продолжали господствовать, добавлялись новые, принадлежавшие иноплеменникам.

Из истории религии и этнографии мы хорошо знаем, что в момент консолидации большого количества разнородных племен и племенных групп в единое государство легендарные герои и мифические предки этих отдельных племен обычно включались в общий сводный пантеон.

Аналогичный процесс происходил и в том случае, когда к господствующей общности присоединялись новые народности с их культурными традициями. В этом случае новые мифы и герои нередко сливались с близкими им по сюжету и складу мифами и героями уже сложившейся в данной общности мифологии.

Однако при этом, как и при всяком культурном синтезе, неизбежно возникали новые варианты старых мифов. В ханьском Китае шел именно такой процесс, поэтому записанные в книгах «Шаньхайцзин» и «Хуайнань-цзы» многочисленные мифы и легенды не были просто письменной фиксацией бытовавших с начала Чжоу устных преданий китайцев.

Скорее напротив, большинство этих мифов и были теми новыми вариантами, которые возникли в результате слияния гетерогенных культурных традиций на базе традиций Чжоу. Так что эмоциональное начало и художественные достоинства новых ханьских мифов намного превосходили чжоуские не только потому, что они не подвергались многовековой обработке со стороны конфуцианцев, но также и потому, что были синтезированы в более позднее время, когда в Китае уже сложилась богатая литературная художественно-поэтическая традиция.

Процесс синтеза новых мифологических преданий вокруг скупого старого сюжета из жизни древних чжоуских мифических героев можно проследить на нескольких конкретных примерах. Одним из самых популярных в Китае легендарных сюжетов является миф о прародительнице Нюйва. Впервые это имя упомянуто знаменитым чжоуским поэтом Цюй Юанем в его «Вопросах к Небу» («Тяньвэнь»): «Тело Нюйва, кто создал его?». Фраза сама по себе довольно туманна. Хотя она дает основания предполагать, что в позднечжоуском Китае в Нюйва видели прародительницу всех остальных людей. Отсюда подчас делается вывод, что миф о Нюйва отражает матриархальные традиции. В то же время есть данные о том, что в эпоху Чуньцю чжоусцы обращались со своими мольбами о прекращении долгих дождей опять-таки к Нюйва. Т.о., Нюйва была как-то связана и с водной стихией – об этом же говорит и практика иконографического изображения Нюйва в эпоху Хань: существо с телом женщины и хвостом змеи или дракона, повелителя вод.

В эпоху Хань облик Нюйва обогащается, ее деяния увеличиваются и ее место в мифологии становится намного заметнее. В разных трактатах появляются различные варианты мифа о сотворении мира или о сотворении человека, в которых в качестве творца выступает Нюйва. В «Хуайнань-цзы» говорится о том, как сломались колонны, поддерживавшие небо. Небосвод накренился и на земле начались пожары, наводнения и катастрофы. И тогда Нюйва, расплавив камни пяти цветов, подчинила небосвод. Она отрубила четыре ноги у гигантской черепахи и сделала из них подпорки для неба.

Другой ханьский трактат, «Луньхэн», поясняет, что все это произошло потому, что древнекитайский мифический герой Гунгун в гневе ударился головой о небосвод, что и вызвало катастрофу. Здесь же говорится и о том, что хотя Нюйва все и подчинила, земля и небосвод после потрясения оказались чуть наклоненными в разные стороны. В результате звезды на небе перемещаются к западу, а все реки в Китае текут в восточном направлении.

Это «логическое обоснование» деяний Нюйва является явной интерполяцией, поскольку в том же «Ле-цзы» все рассказывается в обратном порядке: сначала о том, что сделала Нюйва, потом об ударе Гунгуна и о том, что в результате именно этого удара наклонился небосвод и накренилась земля.

В позднеханьских источниках, дошедших в качестве фрагментов в более поздних сочинениях, есть также рассказ о том, как Нюйва вылепила из глины маленьких человечков и, вдохнув в них жизнь, заселила ими землю. Затем Нюйва занялась и матримониальными обязанностями, установив институт брака. Этот миф о сотворении человека был просто народным добавлением к боле раннему и более известному мифу о Нюйва, как творце мира, с той лишь разницей, что в любом случае речь не идет о сотворении мира в полном смысле этого слова, поскольку мир уже существовал, судя по всем вариантам мифа, и до вмешательства Нюйва.

Эволюция мифа о Нюйва – один из примеров этой нецеленаправленной, «стихийной» трансформации разных сходных мифов в единое целое.

«Первые правители» и их символика

Центральное место в китайской мифологии занимают образы первых правителей древности и их деяния. Сыма Цянь начинает свое изложение истории Поднебесной с эпохи «трех властителей и пяти императоров» (сань хуан у ди, 三皇五帝). Эта эпоха «высокой древности» (шан гу), как уважительно ее именовали китайские философы, считалась идеалом мудрого правления, добрых и спокойных нравов. Конфуций и Мэн-цзы, как мы уже хорошо знаем, считали ее поистине золотым веком и призывали народ и привителей страны брать пример с первоправителей и вернуться к нравам прошлого. В историографии постоянно ведутся споры о реальности этих людей, однако подавляющее большинство исследователей склоняются к тому, что это были либо полностью мифологические личности, либо не столько «императоры» (ди), сколько племенные лидеры.

«Пяти императорам» предшествовали «три властителя»: Фуси, его сестра и жена Нюйва и «священный земледелец» Шэньнун, научивший людей обработке земли и считающийся основателем китайской гомеопатии (лекарственного использования трав и других растений). Предание о «трех властителях» явно относится к какой-то иной традиции и было добавлено к списку первых правителей Китая уже позже (примерно к IV в. до н.э.), в тот момент, когда разрабатывалась общая картина китайской мифологии и сложилась система троичной классификации объектов и понятий (небо, земля, человек; небо, горы, воды; дерево, огонь, вода и т.д.).

А цифра «пять», являясь священным числом в китайской магической традиции, ассоциируется с Небом и представляет собой один из элементов механизма сакрализации истории. Некие племенные лидеры, возможно, разрозненные и не являвшиеся правителями одного народа, оказались объединены в единую линию «пяти» с тем, чтобы сама история раннего Китая обрела неслучайный, сакральный характер.

Для Сыма Цяня именно «пять императоров» являются началом истории вообще, и не случайно в своих «Исторических записках» он начинает свое изложение с эпохи, когда властвовали эти пять удивительных людей. Для китайских историков древности никогда и не существовало четкого разделения на мифологическую и реальную историю; более того, миф лишь подтверждал и освящал исторический факт, поэтому повествование Сыма Цяня не может быть ни подтвержением, ни опровержением существования эпохи «пяти правителей». Но для нас в данном случае это и не столь важно. Значительно важнее, что это – точка отсчета того, что в Китае понималось под «историей».

Первым из «пяти императоров» обычно называют Хуан-ди – «Желтого императора» (предпол. 2697-2599 гг. до н.э.), считая его основателем китайской нации. За Хуан-ди следовали два правителя (его внук и правнук) – Чжуань-сюй (правил 78 лет) и Ди Ку (правил 70-75 лет). Затем лидером становится Яо (2357-2258 гг. до н.э.), и завершает плеяду «пяти императоров» Шунь (2257-2208 гг. до н.э.), которого Яо нашел среди простых земледельцев, оценил за мудрость и передал ему бразды правления. Далее племенное лидерство Шуня унаследовал Юй, считающийся великим мудрецом и победителем потопа, сумевшим повернуть реки вспять и построить большое количество дамб.

Обычно их именуют «легендарными» или «полулегендарными» правителями Китая, хотя вряд ли сегодня кто-либо решится дать уверенный ответ, могли ли существовать эти люди. А если и существовали – то кем они были? Племенными лидерами, которые победили соседние племена, или некими обобщенными предками, часть которых явилась с каких-то других территорий на Центральную равнину Китая? Возможно, речь идет и вовсе не о людях, а о тотемных символах, «очеловеченных» в народных преданиях, подобно тому, как произошла эвгемеризация Олимпийских богов в античной Греции (эвгемеризм - отождествление божеств с предками, правителями или выдающимися личностями древности).

Характерно, что некоторые первоправители Китая именовались и, что было обобщающим словом для неких иноземцев. При этом выделяли восточных и и западных и. Этот термин впервые появляется в сочинениях середины I тыс. до н.э., тогда так именовали племена, жившие на полуострове Шаньдун, в частности, племена сушэней, илоу и другие. Мэн-цзы рассказывает: «Шунь, что был выходцем из племен восточных и, родился в Чжуфэне, переселился в Фуся и умер в Минтао. Правитель Вэн-ван, выходец из западных и, родился в Цичжоу и умер в Биъине». Минтао располагался в Шаньси, севернее города Аньи, где была построена резиденция правителя династии Инь, Чжоу Синя, - дворец Мугун.

Пришлый характер первопредков Китая присутствует во многих рассказаъ и легендах, и «пришлость» этой цивилизации звучит даже в терминологии. Например, по легендам прародительница рода Шан Цзянь-ди происходит из каких-то территорий на западе и не случайно именуется термином ди, характерным для «западных инородцев». Сохранился обширный комплекс легенд о том, что предки китайцев пришли откуда-то с запада и именно там лежит исток всей сакральной культуры.

Кроме того, за образами Хуан-ди, Яо, Шуня и других правителей скрываются не только племенные лидеры или родовые объединения, но и образы шаманов и медиумов, объединявших в себе как сакральные, так и административные функции.

Символизм присутствует и в самих именах этих людей. Сегодня эти имена уже традиционно понимаются как фамильные иероглифы, хотя, если внимательно вглядеться в их первоначальный смысл, становится очевидным, что речь идет о неких знаках бытия, символах, характерных для шаманской практики. Имя прародителя китайской нации Хуан-ди (黃帝) обычно переводится как «Желтый император», хотя сам иероглиф ди («правитель», «император») был прибавлен к имени Хуан значительно позже, к тому же в этом контексте он означает еще и «дух» или «Небесный дух», т.е. указывает не столько на правящий статус некоего Хуана, сколько на то, что речь идет о его канонизации в виде духа или тотема.

Каким-то образом Хуан-ди оказался связанным с образом медведя, а Шунь – с образом дракона, что позволило предположить, что эти животные являются тотемами их племен.

Само же имя Хуан традиционно принято переводить как «желтый», хотя первоначально этот иероглиф не имел отношения ни к желтизне, ни к цвету вообще. Он рисовался в виде человека, стоящего, широко расставив ноги, с каким-то кругом в районе живота. Как предполагается, это может означать висящее на груди большое кольцо из нефрита – символ власти и магической энергии. В равной степени это может означать и священную татуировку на животе или груди. Т.е. совершенно очевидно, что изначально иероглиф «хуан» означал мага, обладающего священной мощью и властвующего над миром людей. А его контаминация с «желтым» произошла намного позже, например, из-за ритуальной раскраски лица.

Интересна и ранняя этимология понятия хуан, действительно означающего в современном языке «желтый»: в верхней части иероглифа стоит несколько видоизмененная графема «свет» или «сияние» (гуан), внизу – «поле» (тянь), что может трактоваться по-разному: «свет над полями», «поле сияния» и т.д.

Принято считать, что желтый цвет, столь характерный для китайской символики, соотносится с характерным желтоватым цветом лессовых равнин провинции Хэнань, по которым протекает знаменитая «Желтая река» Хуанхэ. Мельчайшая взвесь лесса, постоянно размываемого водами, действительно придает Хуанхэ устойчивый песочно-желтый цвет. И если исходить из предположения, что Хуан связан именно с желтым цветом, то он должен быть связан именно с цветовой символикой речных божеств и духов, обитающих в Хуанхэ. Хуанхэ нередко внезапно меняет свое русло, размывая неустойчивую лессовую почву, - даже в наше время целые деревни внезапно оказываются под водой, когда река буквально «перепрыгивает» на несколько километров в сторону. С древности Хуанхэ приходилось обуздывать, постоянно строя дамбы и укрепляя берега, хотя это помогало далеко не всегда. Желтые воды несут несут в себе страх смерти и одновременно надежду на хороший урожай, т.к. все хозяйство строилось вокруг Желтой реки. В даосской мистериологии и народных преданиях понятие «желтые воды» или «желтые источники» (хуан цюань, 黄泉) ассоциировалось первоначально с подземным царством, куда уходят души умерших, что в мистических концепциях означало не только смерть как абсолютное забытье, но и возможность перерождения и возвращения. И здесь Хуан-ди выступает уже дословно как «дух, что правит над желтым», т.е. над миром мертвых, и это вновь возвращает нас к мысли о Хуан-ди как о медиуме или шамане.

Желтый цвет, равно как и сам Хуан-ди, стал символом Китая и одновременно понятия «середины». Мы уже говорили, что Китай всегда понимался как срединное государство (чжунго), Хуан-ди же считался «правителем центра» или «восседающим в центре». И это неудивительно, поскольку такие представления были созданы внутри самого народа Хуан-ди, который, как и любой народ в древности, видел себя «в центре», в то время как на окраинах жили варвары и люди «не срединных государств». В любом случае, понятия желтого цвета и центра оказались тесно переплетены внутри символики самого Хуан-ди.

Более того, сама «центральность» желтой символики позволила ассоциировать Хуан-ди с землей как центральным элементом традиционной пятиричной системы элементов у син, в которой земля, обозначаемая желтым цветом, занимает центральное место. Вспомним схему Ло-шу – один из вариантов расположения гексаграмм «И цзина».

Желтый цвет в Китае стал императорским цветом, правитель носил одежды золотисто-желтого цвета, на спине которых обычно вышивался золотыми нитями другой символ императорской власти – дракон, являющийся одновременно и божеством водной стихии, трансформированным духом предка.

Таким образом, Хуан-ди оказывался воплощенным духом земли, правителем или посредником царства мертвых или символом-началом инь. Не случайно его культ был связан с плодородием, молением об урожае и даже сексуальной магией – именно Желтый император во многих трактатах IV-II вв. до н.э. ведет беседы с женскими духами, например, Сокровенной девушкой (Сюаньнюй) или Безыскусной девушкой (Сунюй), о том, как сохранять детородную силу до старости, как наполнять себя семенем «до предела», как доставить себе в жизни максимум удовольствия и т.д. Именно с культом Хуан-ди была связана самая ранняя сексуальная практика и магическая эротика Китая.

В определенной степени дополнением Хуан-ди как духа земли является «священный земледелец» Шэньнун ( 神農 ). Его также называют Яньди (炎帝, "огненный император") и Яован (葯王, «царь лекарств»). Янь означает «языки пламени» или «огонь», что однозначно указывает на то, что Шэньнун одновременно являлся духом огня или очага. Знак яо дословно означает «пыльник» - часть тычинки цветковых растений, содержащая пыльцу, а имя «царь лекарств» говорит само за себя. Шэньнуну приписывают создание календаря природы (сельскохозяйственного календаря) и классического фармокологического сочинения о травах и лекарственных препаратах «Шэньнун бэньцаоцзин» (神农本草经, «Трактат Шэньнуна о корнях и травах»).

Этимология имени другого полулегендарного правителя Китая – Яо () – так же очевидно говорит о символике земли: его иероглиф состоит из трех элементов ту («земля»), что указывает, как это принято в изобразительной иероглифике, на всеобщность или обобщающий характер «земли», т.е. «вся земля». Есть даже предположение, что его преемник Шунь () есть не более чем антропоморфное воплощение гибискуса (каркаде) – растения семейства мальвы с большими яркими красными цветами и зубчатыми листьями, которое могло использоваться в составе галлюциногенов, употребляемых древними магами и медиумами. Некоторые виды гибискуса до сих пор употребляются для приготовления припарок, уменьшающих боль, а семена имеют ярко выраженный возбуждающий эффект, как от кофе. Таким образом, Шунь оказывается не только и не столько человеком, сколько духом растения, вселяющегося в человека и приводящего его в состояние экстатического транса, характерного для медиумов. (Шунь изображается в виде горбатого человека с черным цветом кожи, большим лбом и особой «драконовой метой» посредине лба – характерным знаком большинства древних правителей, подчеркивающим их связь с тотемом).

Подобным же образом во многих преданиях с растениями оказывается связан и Фуси () – его имя истолковывается как «устроивший засаду на жертвенных животных», «поставляющий на кухню жертвенных животных», «готовящий жертвенное мясо» или «смиренная/божественная жертва». Именно он принес китайскому народу все культурные достижения. Например, на рельефах храма У Лян (I-II вв.) говорится о Фуси как о «духе растительности». Он также был «первым правителем-ваном, начертал триграммы, изобрел узелковое письмо, установил правила отношений, чтобы управлять внутри морей». Обычно «ван» понимается как «правитель», однако первоначальная семантика этого понятия свидетельствует, что под ваном скорее понимался верховный жрец и медиум, объединяющий в себе силы земли и неба. Т.о., учитывая также и «культурные» достижения Фуси, перед нами предстает образ племенного жреца, сумевшего объединить народ внутри единых культов. Это отвечает вообще именно сакральному, а не военно-вождистскому характеру власти, присущему древнему Китаю. А упоминание в этом контексте о «духе растительности», как и в случае с Шунем, указывает на активное использование древними медиумами галлюциногенных растений.

Этимология имени Чжуань-сюя () не совсем ясна: по одной версии оно означает «настороженный облик», по другой – «первопредок», «первый государь», по третьей, наиболее традиционной – «истинный человек», «человек, следующий по истинному пути», по четвертой – «человек с ровной, словно выточенной из нефрита головой» (признак мудреца). По преданию он родился от луча звезды, пронзившего луну, словно радуга (по древнекитайским мифологическим представлениям, радуга – дракон (лун) с головами по обоим концам, и не исключено, что за этим скрыто представление о рождении первопредка от тотема-дракона как от водяного существа). Чжуань-сюй родился со щитом и копьем на голове. В его облике прослеживаются крайне архаические черты, отраженные в нерасчлененности частей тела и конечности (сросшиеся ноги, сросшиеся ребра, сросшиеся брови). Он правил, используя магическую силу воды и давая по названиям вод (рек) названия должностей своим помощникам. Он поручил духу Чжуну править югом, небом и духами, а север отдал под власть духа Ли, поручив ему править землей и людьми. Т.о., люди и боги больше не смешивались и повсюду воцарился порядок. По его же приказу Чжун и Ли перерезали лестницы, соединявшие некогда небо и землю, чтобы люди больше не могли подыматься на небеса. Чжуань-сюй поручил дракону Фэй-луну (Летящему дракону) создать новые мелодии и музыку для жертвоприношений Шан-ди, подражая свисту ветров восьми направлений. Ему приписывается изобретение одной из систем счета времени (т.н. календарь Чжуань-сюя), а также введение установлений, определяющих подчиненное положение женщины в обществе, и введение наказания за инцест.

Ди Ку () изображается зооморфным существом с птичьей головой (шан-иньцы и восточно-китайские племена почитали своим тотемом птицу) и туловищем обезьяны. Сыма Цянь повествует о нем как о мудром и справедливом правителе, который «брал богатства у земли и бережно использовал их, ласково наставлял народ и учил его получать выгоду, исчислял движения солнца и луны, встречая и провожая их; распознавал духов и с почтением служил им. Действия его были всегда своевременными, а одежда – как у простого чиновника». В раннесредневековых источниках Ди Ку изображается со щитом на голове и со сросшимися зубами, имевшимися у него от рождения как знак необычного героя. Существует и широко известное предание о двух сыновьях Ди Ку – Э-бо (Антарес) и Ши-чэне (созвездие Орион), которые постоянно спорили, не желая ни в чем уступать друг другу. В конце концов Ди Ку послал первого из них управлять звездой/созвездием Шан (Антарес, или Да-хо; созвездия Ди, Фан и Синь, соответствующие Весам и Скорпиону), а второго – звездой/созвездием Шэнь (Орионом) – эти звезды никогда одновременно не светили на небе.

В древних текстах нет согласия по вопросу об «очередности» древних правителей, и, как кажется, такой вопрос вообще не интересовал мифологическое сознание, построенное не столько вокруг вычисления точного времени, сколько вокруг образов самих правителей. Некоторые исторические тексты, например, «Шаншу» («Книга преданий»), начинают описание культурной истории именно с Яо, а не с Хуан-ди, как делал Сыма Цянь. Более того, многие философы, например, Конфуций и Мэн-цзы, говорят именно о Яо и его преемнике Шуне как о великих правителях или «духах» - ди, обходя стороной Хуан-ди. Вполне возможно, что речь здесь идет о разных традициях, к тому же Сыма Цянь активно пользовался устными преданиями, где временные рамки нередко смещаются, накладываясь друг на друга, и не исключено, что прямой линии преемствования между Хуан-ди и Яо в действительности не существовало, - можно предположить, что они были вождями разных народов. Тем не менее, для китайского сознания характерно все выстраивать в единую линию преемствования-передачи: так, например, произошло с историей даосизма, когда разрозненные школы и учения оказались объединены под единой историей и названием, так случилось и с чань-буддизмом, когда в Х-ХI вв. история десятков мелких школ чань была переписана, чтобы привести ее к понятию «единой линии». Не исключено, что подобное же случилось и с историей «пяти правителей».

Каждый из этих правителей обладал некой характерной функцией, особой миссией в этом мире, и в совокупности они выступали как творцы мира и культуры. Характерно, что функции «трех властителей» и «пяти императоров» зачастую пересекаются, и порою создается впечатление, что речь идет об одном обобщенном Творце культуры, выступающем под разными именами. Так, Фуси научил людей ловить рыбу, пользоваться огнем, термически обрабатывать пищу, охотиться и пасти овец. Он же впервые сумел «прочитать небесные письмена» (тянь вэнь), введя в оборот иероглифисескую письменность как отражение этих «письмен Неба». Он выступает и как отец китайской медицины, открывший пользу иглоукалывания (по легенде, он как-то задел себя мотыгой по ноге, отчего у него тотчас прошла головная боль) и траволечения (гомеопатии). Часть этих открытий приписывается и Хуан-ди: обработка земли, письменный язык, разделение земли на наделы. Одновременно отцом землеобработки считается и Шэньнун, чье имя, как мы уже говорили, как раз и переводится как «священный земледелец», и он же впервые, принимая в пищу разные травы и экспериментируя на себе, создал таким образом канон китайского траволечения. И Хуан-ди, и Шэньнун, и Яо, как считается, внедрили основу жизни древних земледельцев – лунный сельскохохяйственный календарь, продержавшийся в Китае до его трансформации, связанной с арабским культурным влиянием. Хуан-ди также приписывается изобретение топора, ступки, ношения платья и туфель. Фуси и Нюйва вообще являются основными мироустроителями обитаемой вселенной. Не случайно на многих изображениях этой божественной пары, Нюйва, изображаемая слева, держит в руке компас, справа же Фуси сжимает измерительный треугольник. Нюйва не только вылепила людей из глины и «прорезала» им рот, но и создала всю ритуальную музыку и песнопения, что выходят изо рта. Таким образом, даже говоря слова и тем более воспроизводя музыку, человек пользуется тем «следом», что оставили ему великие прародители. Характерно, что все древние указания на музыку и песнопения, о чем мы уже подробно говорили, связаны прежде всего с экстатическими ритуалами магов и шаманов, хотя позже, окультурившись, они превратились в часть придворного ритуала.

Уже в более позднюю эпоху I-V вв. и, вероятно, под воздействием мифов южнокитайских народов все они явились и частями космогонических мифов: Хуан-ди определил порядок движения солнца, луны и звезд, Яо поручил неким «министрам» наблюдать за небесным порядком и определил нумерологический принцип солнца, луны и созвездий, также базировавшийся на пятиричной схеме.

Правители обладали и мироустроительной функцией, обустраивая землю. Так, Хуан-ди считается первооткрывателем компаса, а также самого понятия четырех сторон света (сам он пребывал в центре, и поэтому считался «правителем центра»). Яо отправил к четырем сторонам света своих посланников – «окультурил» варварские земли. Шунь создал схему поселений, по которой города имели четверо ворот, и таким образом даже сегодня китайские города, построенные по принципу взаимовключающих квадратов, а не кругов, как в других древних культурах, повторяют «схему Хуан-ди – Шуня», хотя сегодня мало кто из китайцев представляет, что живет внутри магического квадрата земли (небо при этом представляется в виде круга).

Даже выглядели «три властителя» и «пять императоров» нередко схожим образом: например, по многим преданиям и на ряде изображений Фуси, Нюйва и Хуан-ди выступают как существа со змеиным телом и головой человека, что является очевидной аллюзией абсолютизированного духа предка или медиума в ритуальных одеждах.

Все первоправители ценились за то, что обладали способностью понимать «волю Неба», читать «небесные письмена», и в силу этого народ пребывал в покое и гармонии. Обратим внимание на функции и способности, которые приписывались этим правителям, - все они так или иначе выделяются из общей массы именно своими возможностями общения с Небом, под которым в древности подразумевались не какие-то абстрактные высшие силы, но сам человек-посредник между миром духов предков и ныне живущими людьми, и именно этот человек изображался в виде иероглифа тянь (сегодня – «небо»). Самое важное, что приписывается первоправителям, - принесение культуры на землю. Именно из потустороннего мира эти люди узнают все то, что стало принято считать культурой (вэнь хуа) или «письменами неба» - вэнь.

Изначально вэнь означало татуировку, нанесенную на грудь человека, - именно так в древности записывался этот иероглиф. Таким образом, вэнь понимался первоначально первоначально как татуированный маг, передающий какие-то священные знания, способный поддерживать связь с Небом и предками. Поклонение культуре, письменам, трепетное отношение к литературе, одним словом, ко всему тому, что подразумевается под понятием вэнь, имеет свой исток в поклонении медиуму-вэнь, принесшему все эти знания из потустороннего мира. Именно так следует понимать и «окультуривающую» миссию первых правителей.

Таким образом, перед нами предстают не конкретные люди и не просто «мифологические правители», но некие мифо-типы, воплощенные носители священной силы, магического могущества и культуры. Более того, всякий ранний правитель, равно как позже и всякий философ в мистической культуре, даже, возможно, будучи реальным человеком, утрачивал свои персональные черты, становясь не просто прообразом какого-то духа, но самим этим духом. Правитель превращался в духа на земле, философ-мистик воплощал собой сакрализованное и изначально бесформенное начало. Повествование о первоправителях Китая по существу представляет рассказ об особенностях ранней сакральной культуры, где основную роль начинают играть медиумы, общающиеся с Небом через экстатический транс и становящиеся лидерами целых народов.