Индивидуальные особенности участников спора

Поведение полемистов во многом определяется их индивидуальными особенностями, свойствами темпе­рамента, чертами характера.

Вот, к примеру, как ведут себя знакомые нам ли­тературные герои.

Пигасов в споре «сперва подтрунивал над против­ником, потом становился грубым, а наконец дулся и умолкал».

Чичиков, «если и спорил, то как-то чрезвычайно искусно, так, что все видели, что он спорил, а между тем приятно спорил». «Чтобы еще больше согласить своих противников, он всякий раз подносил им всем свою серебряную с финифтью табакерку, на дне кото­рой лежали две фиалки, положенные туда для запаха».

Грушницкий «не отвечает на ваши возражения, он вас не слушает. Только что вы остановитесь, он начи­нает длинную тираду, по-видимому, имеющую какую-то связь с тем, что вы сказали, но которая в самом деле есть только продолжение собственной речи».

Чеховский учитель словесности Никитин, когда оспаривал то, что казалось ему рутиной, узостью или чем-нибудь вроде этого, обыкновенно «вскакивал с места, хватал себя обеими руками за голову и начинал со стоном бегать из угла в угол». Интересную характе­ристику поведения в споре дает А. И. Куприн в рас­сказе «Мелюзга», описывая встречи учителя Астреина и фельдшера Смирнова:

Какой-нибудь отросток мысли, придирка к слову, к сравнению случайно и вздорно увлекают их внима­ние в сторону, и, дойдя до тупика, они уже не по­мнят, как вошли в него. Промежуточные этапы ис­чезли бесследно; надо схватиться за первую мысль противника, какая отыщется в памяти, чтобы про­длить спор и оставить за собой последнее слово.

Фельдшер уже начинал говорить грубости. У него вырываются слова вроде: ерунда, глупость, чушь, че­пуха. В разговоре он откидывает назад голову, отчего волосы разлетаются в стороны, и то и дело тычет резко и прямо перед собою вытянутой рукой. Учи­тель же говорит жалобно, дрожащим обиженным голоском, и ребром ладони, робко выставленной из-под мышки, точно рубит воздух на одном месте.

5. ІРОНІЯ СОКРАТА. НАЦІОНАЛЬНІ ТА КУЛЬТУРНІ ТРАДИЦІЇ

Для современного молодого человека поучительно познакомиться с манерой спора древнегреческого фи­лософа Сократа. Отличительной чертой его способа ведения диалога была ирония. Ирония Сократа – это скрытая насмешка над самоуверенностью тех, кто мнит себя «многознающим». Прикидываясь простодушным простачком, задавая все время вопросы, Сократ приво­дил своих собеседников в тупиковое положение, обна­руживал их невежество, показывал, что они не облада­ют истинным знанием, хотя и претендуют на это. Однако ирония Сократа существенно отличается от обычной иронии. Ее цель – не просто разоблачить и уничтожить кого-либо, а помочь человеку узнать себя, стать свободные, проявить свои творческие возможности.

«Наивные» вопросы Сократа были рассчитаны на то, чтобы вызвать смятение в душе человека, заставить его задуматься над своей жизнью. Многие считали, что Сократ специально ведет беседу таким образом, чтобы просто запутать говорящего с ним. Так, один из собе­седников Сократа фессалиец Менон говорит:

– Я, Сократ, еще до встречи с тобой слыхал, будто ты только то и делаешь, что сам путаешься и людей путаешь. И сейчас, по-моему, ты меня закол­довал и зачаровал и до того заговорил, что в голове у меня полная путаница. И еще, по-моему, если
можно пошутить, то ты очень похож и видом, и всем на плоского ската: он ведь всякого, кто к нему при­близится и прикоснется, приводит в оцепенение, а ты сейчас, мне кажется, сделал со мной то же самое – я оцепенел. У меня в самом деле и душа оцепенела, и язык отнялся: не знаю, как тебе и отвечать. Ведь я тысячу раз говорил о добродетели на все лады раз­ным людям, и очень хорошо, как мне казалось, а сейчас я даже не могу сказать, что она вообще такое.

Сократ возражает Менону, поясняет свою позицию:

– А о себе скажу: если этот самый скат, приводя в оцепенение других, и сам пребывает в оцепенении, то я на него похож, а если нет, то не похож. Ведь не то что я, путая других, сам ясно во всем разби­раюсь, – нет: я и сам путаюсь, и других запутываю.
Так и сейчас – о том, что такое добродетель, я ничего не знаю, а ты, может быть, и знал раньше, до встречи со мной, зато теперь стал очень похож на невежду в этом деле. И все-таки я хочу вместе с тобой поразмыс­лить и поискать, что она такое.

Конечной целью сократовских диалогов и бесед было выяснение истины. Сократ называл свой метод веде­ния диалога с помощью умело поставленных вопросов и полученных ответов майевтикой, считая, что такая форма разговора облегчает рождение истины, приводит собеседника к истинному знанию. «Я знаю, что ничего не знаю» – знаменитое высказывание Сократа, его кредо, выражение его взгляда на познание.

Диоген Лаэртский рассказывает, что Сократ в спорах был сильнее своих оппонентов, поэтому его нередко колотили и таскали за волосы, а еще того чаще осмеи­вали и поносили. Но он принимал все это, не противясь. Однажды даже получил пинок, но и это стерпел, а когда кто-то подивился этому, ответил: «Если бы меня лягнул осел, разве стал бы я подавать на него в суд?»

Я вам предан, афиняне, и люблю вас, – говорил Сократ, –... и, пока я дышу и остаюсь в силах, не перестану философствовать, уговаривать и убеждать всякого из вас... Ведь я только и делаю, что хожу и убеждаю каждого из вас, и молодого, и старого, забо­титься прежде и сильнее всего не о теле и не о деньгах, но о душе, чтобы она была как можно лучше.

Выступая на суде с критикой своих обвинителей, Сократ рассказывает, как он стал искателем мудрости. Однажды друг Сократа Херефонт, прибыв в Дельфы, осмелился обратиться к оракулу с вопросом: есть ли кто на свете мудрее Сократа. Пифия (пророчица), го­ворившая, по преданию, от имени дельфийского бога Аполлона, ответила ему, что никого мудрее нет.

Услышав про это, Сократ, не считая себя мудрым, решил понять, в чем же смысл слов оракула. Он по­шел к известному государственному деятелю Афин и, когда побеседовал с ним, – понял, что он «только кажется мудрым». Сократ попробовал доказать ему, что тот «мнит себя мудрым, а на самом деле этого нет». Однако это вызвало лишь ненависть государственного деятеля и его окружения. Это посещение кое-что про­яснило Сократу:

Уходя оттуда, я рассуждал сам с собою, что этого-то человека я мудрее, потому что мы с ним, пожа­луй, оба ничего хорошего и дельного не знаем, но он, не зная, воображает, будто что-то знает, а я если уж не знаю, то и не воображаю. На такую-то малость, думается мне, я буду мудрее, чем он, раз я коли ничего не знаю, то и не воображаю, будто знаю.

После государственных людей Сократ пошел к фило­софам, поэтам, ремесленникам. Все они, отмечает Со­крат, были хороши в своем деле. Но беда в том, что «каждый из них считал себя самым мудрым также и во всем прочем, даже в самых важных вопросах, и это за­блуждение заслонило собою мудрость, какая у них была».

Из-за этой самой проверки, афиняне, – продол­жал Сократ, – с одной стороны, многие меня воз­ненавидели так, что сильней и глубже и нельзя не­навидеть, отчего и возникло множество наветов, а с другой стороны, начали мне давать прозвание мудре­ца, потому что присутствовавшие каждый раз дума­ли, будто если я доказываю, что кто-то в чем-то не мудр, то сам я в этом весьма мудр.

Но сам Сократ не претендует на звание мудреца. Мудрость его как раз и заключается в понимании, что он не является обладателем истины.

В этой речи на суде Сократ сравнивает себя с оводом:

...вам нелегко будет найти еще такого человека, который попросту – хоть и смешно сказать – при­ставлен богом к нашему городу, как к коню, боль­шому и благородному, но обленившемуся от тучнос­ти и нуждающемуся в том, чтобы его подгонял какой-нибудь овод. Вот, по-моему, бог и послал меня в этот город, чтобы я, целый день носясь повсюду, каждого из вас будил, уговаривал, упрекал непре­станно. Другого такого вам нелегко будет найти, афиняне, а меня вы можете сохранить, если мне поверите [ 28, 99-100 ].

Но ему не поверили. Жизнь Сократа закончилась трагически. Несмотря на его огромную популярность, он был привлечен к суду. Его обвинили в том, что он не признает богов, которых чтит город, и вводит дру­гих, новых богов. Обвинялся он и в развращении молодежи. Ему не смогли простить, что он постоянно «испытывал» людей, обнаруживал их невежество, что по его примеру молодые люди тоже «испытывали» старших и ставили их в неловкое положение. Власти не выдержали «добродушной» иронии Сократа и при­говорили его к смерти. Хотя у него и была возмож­ность бежать из тюрьмы, но он остался до конца верен своим принципам и выпил предназначенную ему чашу с цикутой (ядовитое растение – Авт.).

Испытание иронией сократовских бесед прошли мно­гие преданные друзья Сократа, его верные ученики, по­стоянные слушатели, восторженные почитатели. Некото­рые из них с особой тщательностью восстановили беседы Сократа. Эти сочинения дошли до наших дней и не утратили своей значимости как основы для обучения искусству диалога, обмена мнениями. К ним относятся знаменитые «Диалоги» древнегреческого философа Пла­тона, «Воспоминания» историка Ксенофонта.