Социально-экономическое положение страны в середине XVII в

В середине XVII в. Дайвьет, как тогда называлось вьетнам­ское государство, был одним из наиболее развитых и сильных государств Юго-Восточной Азии. Пройдя длительный путь разви­тия, вьетнамское общество вплотную подошло к позднефеодальным отношениям, своеобразие которых определялось предшеству­ющим развитием страны. Основанный, как и везде в развитых районах Юго-Восточной Азии, в отличие от ханьских (китайских) государств, на сохранении юридически свободной крестьянской общины и государственной собственности на землю, развитой фео­дализм во Вьетнаме прошел в своей эволюции две стадии[21].

Для первой из них (XI—XV вв.) было характерно преоблада­ние общинных держаний государственных крестьян и условного феодально-чиновничьего владения; при этом существовали круп­ные наследственные феодальные землевладельцы, представленные родственниками монарха и частью титулованной знати, к ним бы­ло близко землевладение буддийских монастырей. Для XI—XIV вв. этот тип аграрных отношений был объективно обуслов­ленным, а на его основе сложилось сильное централизованное го­сударство Дайвьет, к которому полностью применимы слова К. Маркса о том, что «государство здесь — верховный собственник земли»[22].Пройдя через социально-экономический и политический кризис второй половины XIV в., вьетнамское феодальное общество вступило в свой золотой век, которым были вторая четверть — конец XV в.

Но в процветающем и могущественном феодальном Дайвьете XV в. шли уже новые социально-экономические процессы, вследст­вие которых с начала XVI в. положение начинает меняться, раз­витой феодализм вступает во вторую стадию (XVI—XVIII вв.). Основным в ней было изменение структуры вьетской деревни, на­чало длительного, шедшего веками процесса расслоения фунда­мента вьетского развитого феодального общества — общины-са.

Вьетнам начала XVI — середины XVII в. был аграрным госу­дарством, в котором основную массу населения составляли крестьяне-вьеты; различные меньшинства, хотя и занимали большую часть территории, были малочисленны. Городское население, кро­ме недавно включенных в состав Дайвьета тьямских городов юга, было практически чисто вьетским. Территория страны на севере и западе в принципе совпадала с современными границами, на юге доходила до современной провинции Биенхоа.

Основным занятием вьетов уже в течение тысячелетий было поливное рисоводство, в некоторых районах сопровождавшееся богарным рисоводством и разведением иных злаков. Обрабаты­ваемые земли насчитывали на конец XVIII в. около 1 млн. мау[23]. Для большинства населения, как писал Ф. Энгельс,— «первое условие земледелия здесь — это искусственное орошение, а оно является делом либо общины, либо провинций, либо центрального правительства»[24].

Значительную роль в интенсификации сельского хозяйства иг­рало широкое ирригационное строительство: именно в XVII— XVIII вв. были сооружены основные ирригационные системы фео­дального Вьетнама[25]. Практически была зарегулирована вся дель­та Красной реки и область к югу от нее (кроме основных русел, но и они обвалованы на всех опасных участках). К XVII в. вьетские крестьяне создали сложную систему хозяйствования, в кото­рой обилие сортов риса для различных условий дополнялось мас­сой сложных приемов его возделывания, орошения, сбора и хра­нения. Развиваясь в отличие от других рисоводческих стран Юго-Восточной Азии в условиях малоземелья, сельское хозяйство было более интенсивным, использовались более разнообразные орудия и приемы, больше было «вспомогательных» культур. Это, в част­ности, привело к тому, что вьеты могли расселяться среди тьямов и кхмеров, занимая земли, остававшиеся до этого пустыми. Тех­нология возделывания риса шагнула вперед как за счет роста числа сортов, так и за счет более широкого применения высоко­производительных орудий, а также благодаря сочетанию полив­ных и богарных сортов риса. Возможно, еще большее значение имело в развитии сельскохозяйственной экономики (в развитии, которое подготовило условия для ведения хозяйства силами одной семьи, без определяющей роли общинной организации) то замет­ное расширение доли нерисовых посадок, которое отмечается с XV в. Во все большем количестве наряду с суходольным рисом разводятся гоя, овощи, бахчевые и садовые культуры, список ко­торых возрос за это время примерно вдвое[26]. Если учесть, что ово­щи и фрукты занимают второе после риса место в пищевом ра­ционе вьетов, то это увеличение числа упоминаемых в источниках полезных растений говорит об интенсификации сельского хозяй­ства.

Одним из важнейших видов деревенского хозяйства было рыбо­ловство и рыбоводство. Речная и прудовая рыба была третьим основным компонентом питания, ее употребляли и непосредствен­но, и в составе соуса ныок-мам. Морское рыболовство было раз­вито слабо.

Животноводство было представлено разведением буйволов (реже — быков) как рабочего скота; буйволы в долинах были до­роги[27], основным источником мяса была свинья. Масло использо­валось растительное наряду с животным жиром. В больших количествах разводили кур и уток.

Социальную структуру вьетского общества отличало преобла­дание лично-свободного крестьянского населения; личная зависи­мость никогда не охватывала более трети крестьян, да и то в ред­ких случаях и на небольшой отрезок времени. Основную по чис­ленности массу эксплуататоров составляли до XVII в. чиновники-куаны, низшие и средние категории которых были условными зем­левладельцами, получавшими право на сбор ренты-налога с одной или нескольких общин. Верхушка класса феодалов, куда входили многочисленные родственники монарха, титулованная знать и высшие куаны, имела еще и наследственные земли. Сравнительно многочисленны были буддийские монахи, гораздо меньше было конфуцианских ученых (многие из них занимались преподавани­ем). В принципе любой свободный был объектом налогообложе­ния, но принадлежность к высшим родам, нахождение на госу­дарственной службе или наличие соответствующего образования, позволяющего выполнять религиозные или близкие к ним функ­ции, освобождали от уплаты налогов.

Внутри свободного населения существовало деление на «боль­ших» (богатых) и «малых» (бедных), пропагандировалась не­смешиваемость этих групп. Такому противопоставлению в немалой степени способствовало рассмотрение крестьянства во многих си­туациях как единого целого, невзирая на деление на свободных и зависимых. Исключение составляли потомственные холопы (но-ти, жя-но) и близкие к ним группы, чье отличие от остальных за­висимых прослеживается постоянно.

Основной формой социальной организации крестьян была малая сельская община-са. К середине XVII в. наряду с такими чер­тами, как регулярные переделы, наличие собственной деревенской администрации с определенными судебными правами, религиозной деревенской организации и пр., в общине появляются новые фор­мы отношений и связанные с ними новые группы деревенского-населения[28]. Постепенно теряет свой всеобщий характер примене­ние основного социально-хозяйственного принципа — периодическо­го разделения земли по едокам (т. е. по числу членов семьи). В общине появляются люди, имевшие право на большее, чем чис­ло едоков, количество земли; эти земли они правдами и неправ­дами передавали по наследству[29]. Постепенно возникал слой мел­ких помещиков, чьи хозяйства были наиболее крепкими, в них все шире применялся труд зависимых крестьян. Такие хозяйства были сравнительно мелкими (1 — 2 га) и росли за счет захватов у общинников земли, воды и пр.[30]. Источники указывают, что «де­ревенские бедняки дошли до того, что им негде шило воткнуть»[31]. Вьетнамская община была в отличие от южноиндийской сравни­тельно небольшой (100 — 300 мужчин-земледельцев, плативших на­логи). В небольших общинах Вьетнама полноправные общинники были основной массой производителей, в то время как в Индии полноправные общинники были основной массой владельцев, а об­работка земли лежала по преимуществу на более низких кастах, представители которых не были владельцами земли. В отличие от крупных общин Индии во Вьетнаме в общине не могло быть столь большого числа общинных ремесленников и слуг и сложиться в несколько отдельных групп зависимых они не смогли. То, что об­щинные ремесленники выполняли лишь простейшие работы, сде­лало зависимость от города в этой сфере относительно большой, хотя детальное сопоставление еще не проводилось. В социальном отношении свободные юридически крестьяне (общее понятие «зан» — «народ») образовывали ряд категорий со своими назва­ниями, различными в разное время.

Все свободное население, вплоть до императора, было приписа­но к той или иной общине; частным случаем общины были в юри­дическом отношении города и ремесленные поселения — фыонги. Полноправные общинники платили налоги с 18 до 60 (порой 50) лет в соответствии с количеством и качеством земли, полученной при последнем переделе по числу едоков. Налоги, установленные в общегосударственном порядке, составляли от ¹/₆ до ¹/₃ урожая; дополнительные поборы, носившие не всегда законный, но регу­лярный характер, часто бывали вдвое больше основных[32] и порой доводили объем изъятого продукта до 1/2 урожая[33]. Превышение этого уровня обычно влекло за собой различные формы крестьян­ского протеста.

При рассмотрении системы налогообложения необходимо учи­тывать одну важную особенность обложения рисоводческого хо­зяйства, особенно в дельте Красной реки, где регулярный подъем воды вследствие приливов и отливов создавал в одни годы очень благоприятные условия для сельского хозяйства, а в другие — столь же неблагоприятные. Особенность эта заключалась в сле­дующем: норма обложения, по-видимому, исходила из урожая благоприятного года — в этом случае господствующий класс по­треблял по своей обычной норме (она, естественно, не росла в урожайные годы), а разница отправлялась на государственные рисовые склады, сеть которых покрывала страну. В средний по урожайности год налоги собирались уже в меньшем количестве, что оформлялось как накопление недоимки; налоги также могли быть частично отменены, но потребление оставалось на обычном уровне; при следующем урожайном годе недоимки покрывались, хотя в целом их гораздо чаще прощали, что происходило довольно регулярно; рис из государственных амбаров в таком случае не уходил, но и не накапливался. При небольшом урожае налоги от­менялись в большей, чем в предыдущем случае, степени, резерв­ный рис начинали расходовать на государственные нужды. И, на­конец, в голодные годы налоги не собирались вообще и рис со складов раздавали и на государственные нужды, и населению (или продавали по обычным ценам «сытых» годов).

При неурожаях объем выдаваемого риса сообразовывали со степенью нехватки, мерилом которой были рыночные цены на рис, которые государство постоянно стремилось поддерживать на опре­деленном уровне, не давая им повышаться (для этого на рынок по сравнительно низким ценам выбрасывался казенный рис). Это, как и регулярное прощение недоимок при нескольких неурожай­ных годах подряд, не было проявлением заботы о крестьянстве, а было, во-первых, следствием того, что «недоимки» высчитывались по сравнению с нормой урожайных годов, и, во-вторых, следствием того, что источником существования основной массы феодалов-чи­новников (куанов) и всего феодального государства в целом бы­ло распределение налогового риса и денег — отсюда и их заинте­ресованность в сохранении значительного числа крестьян, способ­ных платить налоги[34]. А факторы, сокращающие этот слой, осо­бенно в густонаселенных областях Северного Вьетнама, имелись, поскольку высокая степень зависимости рисового хозяйства от по­годных условий, слабое пока распространение прочих культур и сходство природных условий в основной житнице (дельта и об­ласть к югу от нее) делали крестьянское хозяйство в целом весь­ма уязвимым. Неурожай мог сразу поразить основные производящие области порой целиком, и без гибкого маневрирования нало­гами и запасами оставшиеся полностью или частично без зерна крестьяне могли продержаться в среднем не более года. При по­вторном неурожае и отсутствии льгот или помощи начинались массовые голодовки и бегство в отдаленные районы, что лишало возможности посеять и собрать в пострадавших местах рис в сле­дующие, более благоприятные годы. Одновременно становилось невозможным осуществлять в таких районах «конг виек» (госу­дарственную трудовую повинность крестьян) и проводить набор в армию, в основном состоявшую из крестьян.

Своеобразию экономической ситуации соответствовало своеоб­разие демографической ситуации и форм эксплуатации. Бегство крестьян было регулярным явлением. Бежали в основном на юг, поскольку в остальных направлениях не было возможностей для привычного для вьетов вида хозяйства и типа жизни[35]. Социаль­ные последствия описанной экономической ситуации были сложны­ми: постоянно выделявшиеся из числа общинников богачи и бед­няки вступали между собою вне и внутри общин в отношения гос­подства и подчинения. Это во многом определяло и место еще сво­бодных общинников в феодальном обществе, где они образовыва­ли часть эксплуатируемого населения. Со своей стороны, общин­ный тип хозяйства влиял на организацию зависимых крестьян, по­скольку ведение продуктивного хозяйства до XVIII в. было воз­можно в основном в форме общинно-деревенской организации за­висимых. Основная часть такого зависимого населения образовы­вала общины неполноправных, юридически несвободных лиц, не плативших (до определенного времени) государственных налогов (фактически ренту-налог), не служивших в армии и не отбывав­ших «конг виек». Они были лично зависимы от феодала и подвер­гались жестокой эксплуатации. В еще большей зависимости нахо­дились холопы (зя-но и др.), чье положение порой приближалось к рабскому. Имелись и категории государственных крепостных; в основном они раздавались крупным феодалам. Право на использо­вание труда зависимых было лимитировано, им обладали лишь титулованные феодалы и высшие сановники.

Ослабление общины в XVII—XVIII вв. было закономерным следствием роста производительных сил, создавшего объективные возможности ведения крестьянином самостоятельного хозяйства и ослаблявшего заинтересованность наиболее зажиточных слоев об­щинников в общинной взаимопомощи. Постепенное прекращение переделов, расслоение крестьянства и переход части богатых кре­стьян в ряды чиновников и мелких феодальных землевладельцев (облегченный экзаменационной системой, военными награждения­ми и т. п.) — все это убыстряло разорение беднейшей части об­щинников. Ему способствовало и полное запустение значительных районов в годы войн, когда население массами переходило в но­вые места, где становилось феодально-зависимыми или военными поселенцами. Росла по мере роста числа поместий двойная экс­плуатация общинников со стороны старого, феодально-бюрокра­тического аппарата и усиливающихся владельцев мелких по­местий.

Во вьетнамской деревне, в основном по-прежнему состоявшей из свободных общинников, росло число малоземельных и беззе­мельных крестьян, часто становившихся арендаторами[36] и бат­раками. Этому способствовали помимо общего ослабления общин­ной организации формирование поместного землевладения (где в основном эксплуатировался труд должников и наемных работни­ков[37]), частые войны и грабежи, незаинтересованность военно-феодальной прослойки XVI—XVII вв. в сохранении громоздких государственных институтов, сложившихся до начала распада об­щины (XV в.) и тормозивших ее распад. Превращение общины в орудие господства помещиков над деревней повлекло за собой ослабление государственной организации, базировавшейся на экс­плуатации общины, и соответственно ослабление прослойки фео­дальной гражданской бюрократии. Изменение соотношения сил в пользу мелкопоместных землевладельцев приводило к тому, что условно «бенефициарное» чиновничье держание земли все больше уступало место феодальному частному землевладению, но первое еще оставалось преобладающим, хотя характер его менялся из-за растущего закрепления служебных земель как наследственных. Укрепление положения местных мелких феодалов создавало объ­ективные предпосылки для частичной ликвидации громоздкого феодально-бюрократического централизованного аппарата, создан­ного для контроля на местах за уплатой общинами ренты в форме налога. К. Маркс указывал, что когда непосредственным произво­дителям противостоит непосредственно государство, то тогда не существует никакого налога, который был бы отличен от земель­ной ренты[38]. Постепенно рента-налог превращалась в налог, по­скольку ренту во все большем объеме присваивали новые вла­дельцы земли.

Города Дайвьета являлись торгово-ремесленными и админи­стративными центрами земледельческих областей. Внешнеторго­вые функции городов были выражены слабо, так как сама эта торговля была относительно слаба; большинство необходимых по­лезных ископаемых и других видов сырья имелось в самом Дай-вьете, северная часть которого исключительно богата рудами, раз­рабатывающимися с древности. Внешняя торговля велась в не­скольких прибрежных городах и в столице и находилась под го­сударственным контролем. Несмотря на приморский характер страны, здесь, как и в Камбодже, города-порты были развиты слабо. Во внутренней торговле роль государства также была весьма велика. Торгово-ремесленное население исторически объ­единялось в цехо-гильдии (фыонги) или объединения налогоплателыциков (хо), имевшие в своем составе и ремесленников и куп­цов. Часть фыонгов располагалась в пригородах, часть образо­вывала небольшие самостоятельные городки, находившиеся в гу­стонаселенных аграрных областях вблизи рек — основных транс­портных путей того времени.

Отмеченное Ф. Энгельсом родство марки и цеха[39] здесь было очевидным. Ряд исследователей считают, что торгово-ремесленное население уже к XVIII в. обладало своим сословным статусом[40]. Денежные накопления купцов и промышленников были незначи­тельны, тем более что большое число наиболее прибыльных от­раслей хозяйственной деятельности являлось монополией государ­ства и организовывали производство и отчасти сбыт в таких слу­чаях специальные куаны («экономические» чиновники) с хозяй­ственными функциями.

Практически все города складывались постепенно, редко пере­носились и были тысячами нитей связаны со своей периферией. Средневековый Вьетнам, в общем, не знал городов, имевших ка­кую-то одну социальную или экономическую функцию (за ис­ключением горняцких городков и пограничных крепостей на севе­ре). Все города сочетали выполнение административных и эко­номических функций, редко являясь военными центрами. Имев­шаяся у многих из них ремесленная специализация почти никогда не определяла лицо города полностью. Исключение составляли городки-фыонги, если они не были одновременно административ­ными центрами; в XVIII в. их уже было много, только в Данг-нгоае — 70. Обычный средний город включал в себя администра­тивные службы, чиновничьи кварталы, торгово-ремесленные квар­талы — фыонги, дома людей, занятых в «сфере обслуживания», и порой некоторое количество крестьянских дворов, а также школу, храмы, казармы небольшого гарнизона. Власть в таком городе находилась в руках главы соответствующего административного подразделения, делами фыонгов ведали их выборные главы, под­чиненные соответствующему чиновнику; фыонгов в среднем горо­де бывало несколько. Сильных укреплений и правильной плани­ровки города обычно не имели.

Речная сеть и дороги по дамбам образовывали густую транс­портную сеть в долинах, тем не менее о формировании единого рынка говорить еще не приходится; наличие ярмарок[41] не меняло положения, как и растущая торговля северных и южных райо­нов[42]. Не только цены, но даже меры и веса в разных областях были различными, хотя большинство фыонгов уже работало на массовый спрос. Ремесло Дайвьета производило почти все необ­ходимое населению[43]; внешняя торговля велась в основном пред­метами роскоши, дорогими тканями и предметами не первой необходимости. Играло свою роль и малое количество экспортных товаров. Все это обусловило слабое по масштабам Юго-Восточ­ной Азии развитие внешней торговли, хотя с XVI в. она и начала расти. Исключение составляла торговля с горными племенами, за­висевшими от регулярного подвоза из вьетских земель ряда не­обходимых продуктов и ремесленных изделий. Торговцы имели свои сословные организации (хо), но они были бесправны и под­чинены государству. Значительные средства скапливались у ро­стовщиков, тесно связанных с торговцами[44].

Феодальное землевладение сложилось на основе двух старых разновидностей (условное чиновничье землевладение и наслед­ственная собственность крупных феодалов). Своего земледельче­ского хозяйства вьетнамские феодалы не вели, поместий и усадеб в европейском смысле слова во Вьетнаме не было, регулярной барщины на поле — тоже.

Получение земли для феодальных владений было делом слож­ным, хотя кадры феодально-зависимых перенаселенная северовьет­намская деревня поставляла регулярно, при каждой серии неуро­жаев (для части из них юг представлял потенциальное место по­стоянного жительства). Крупное наследственное землевладение формировалось в XVI—XVII вв. не столько за счет захвата кре­стьянских земель, который тормозился отсутствием права на от­чуждение общинных земель, сколько за счет освоения новых зе­мель при помощи внеэкономического принуждения (и свободных крестьян и зависимых). В общегосударственных масштабах фор­мирование крупных владений выражалось, во-первых, в уходе ча­сти феодалов на юг, в современный Центральный Вьетнам, где они, ведя войны руками вьетнамских крестьян, захватывали земли тьямских феодалов. Во-вторых, постоянно шло освоение новых пот лей в приморских и предгорных областях Северного Вьетнама. Во втором случае внеэкономическое принуждение реализовалось при строительстве каналов и дамб силами общинников, отбывав­ших «конг виек», или силами зависимых людей того или иного феодала. На освоенных таким образом землях хозяйство велось руками зависимых крестьян, право на получение которых из чис­ла обезземеленных бродяг периодически давалось крупным фео­далам. Таким образом, государство, используя экономический и социальный потенциал крупных феодалов, организовывало их си­лами, как и в Камбодже в более ранний период, освоение новых земель и возвращение к земледельческому труду (но уже на ос­нове личной зависимости) разоренных и обезземеленных крестьян, покинувших деревню. Необходимо учитывать, что централизован­ное вьетнамское феодальное государство выработало своеобраз­ные способы не давать крупному землевладению стать основной формой феодального неслужилого землевладения. Во-первых, ти­тулованная знать побуждалась к постоянной службе в центральном аппарате (в противном случае титул от поколения к поколе­нию снижался[45] и соответственно урезались права на наследствен­ные земли), что не давало сформироваться провинциальной неслу­жилой земельной аристократии. Во-вторых, государство периоди­чески устанавливало максимальные нормы наследуемых владений, отбирая остальное в казну или облагая налогом на общих основа­ниях; крестьяне при этом получали статус свободных. В-третьих, в условиях отсутствия наследования титулов и земель смена ди­настий или просто крупный политический переворот регулярно со­провождались отнятием титулов и земель. В результате статус за­висимого крестьянства также был неустойчивым, он был ближе к положению свободных, чем в европейских странах.

Это обусловило сравнительную слабость и зависимость от цен­тральной власти вьетнамских крупных феодалов; лишь в периоды ослабления власти монарха из-за экономических или внешнеполи­тических потрясений они могли играть самостоятельную роль, и то лишь в качестве придворных клик. Нужно помнить, что круп­ными феодалами были в основном родственники монарха, титуло­ванная придворная знать и высшие сановники; при этом в значи­тельной части они сочетали все три качества. Тем более зависела от монарха основная масса феодалов, представленная чиновниками-куанами. И гражданские чиновники, традиционно более много­численная и престижная группа, и военные не были сословием в европейском смысле этого слова, поскольку в принципе система экзаменов и учета военных заслуг позволяла отдельным пред­ставителям богатых крестьян попадать в класс феодалов и, наобо­рот, за определенные преступления или за отказ от государствен­ной службы куан мог попасть в простолюдины. С точки же зрения экономической класс феодалов был выражен не менее четко, чем везде, социальная преемственность внутри его была очевидна, на­личествовали все обычные привилегии, позволявшие без особых усилий остаться в рядах куанов. Но в то же время неслужилый и неученый потомок мелкого куана становился простолюдином; социальная и психологическая ситуация была такова, что это не рассматривалось как конфликт, ибо не сложилось понятия «на­следственного» для всех потомков благородства. Семья потомственных куанов в своей са могла иметь и часто имела родственные семьи потомственных земледельцев и т. п. Поэтому взаимодейст­вие классов-антагонистов, класса феодалов и класса крестьян, при­нимало несколько иную форму, чем в европейских странах и мно­гих странах Азии, грань между низшими группами феодалов и богатыми свободными крестьянами ощущалась слабее. Переходы из крестьянских верхов в феодальные низы были достаточно ча­сты, но ни о каком «демократизме» здесь не было и речи в усло­виях централизованной азиатской деспотии, где юридически все свободные были одинаково бесправны перед лицом монарха. Что касается зависимых, то они юридически вообще не были личностями в той мере, в которой ими были свободные. Реальная кар­тина эксплуатации крестьян и ремесленников со стороны феода­лов была во вьетнамском обществе, где над общинной организа­цией крестьянства стояла чиновная организация феодалов, завуа­лирована в результате многовекового социального и культурного камуфляжа и выступала как некая тройственная система: монарх, его подданные из числа свободных и зависимые, выключенные из большей части социальных связей (их личность подчинена непо­средственно монарху или его подданному).

Власть монарха (вуа) была всеобъемлющей, она носила свя­щенный характер и не была ограничена ни законами (даже зако­ном о престолонаследии), ни морально-религиозными нормами (как в Индии или в Китае). В положении монархов много общего во Вьетнаме, Камбодже, в яванских государствах в раннем и раз­витом средневековье. Правда, в конкретных условиях Дайвьета XVII—XVIII вв. реальная власть принадлежала наследственным тюа из дома Чинь — на севере и дома Нгуен — на юге[46].

Объективной основой «сверхправ» монарха было отмеченное К. Марксом безразличие общины к большинству проявлений ак­тивности центральной власти; авторитет власти усиливался важ­ной ролью государства в экономической жизни страны (в первую очередь в сфере ирригации[47]), его повышенной военной ролью в исторических условиях Вьетнама, отсутствием конкурирующей ре­лигиозной организации церковного или кастового типа. Всеобщая власть монарха не терпела возле себя облеченных правами круп­ных феодалов. Единственным источником права на близость к власти было родство с монархом или его личное расположение; второе, а в большинстве случаев и первое (применительно к мно­гочисленным родственникам жен, не давших наследников) утра­чивалось со смертью монарха, тем более при смене династий. В силу этих, а также ряда других, менее важных причин высшая прослойка феодалов Дайвьета представляла аморфную массу «приближенных» и «министров» с многочисленными, быстро меня­ющимися титулами, правами и обязанностями. Будучи по функции высшими правителями страны, по экономическому положению крупными землевладельцами, эта многочисленная (при многожен­стве монархов) группа не была оформлена почти никакими безу­словно наследственными правами (после пяти поколений неслу­жащих родственников монарха прапраправнук становился просто­людином; если же такие лица служили, то земли они имели уже в зависимости от рангов и титулов, полученных в этой связи). Лишь в периоды ослабления центральной власти экономический и людской потенциал этой прослойки давал ей определенные по­литические возможности, но использовались они не для подрыва центральной власти, как таковой, а исключительно для помещения на трон «своего человека» и сохранения на время его жизни своих привилегий и имущества.

За монархом и его родственниками шли согласно вьетнамской социальной практике представители свободного населения стра­ны — народ (зан) в широком смысле слова. Считалось, что все зан обязаны службой правителю, но служба могла быть различ­ной; за этим различием и стояла классовая структура общества. Одни платили налоги, служили солдатами в армии, выполняли «конг виек» — это была служба крестьян, основной вид службы. Другие служили чиновниками, за это их (каждого лично, особым документом) освобождали на период службы от основной, кре­стьянской формы «служения» и предоставляли им, также в прин­ципе временно, источник существования в виде права на получе­ние государственных налогов с определенной территории; таким образом, на них переадресовывалось «служение» одной или не­скольких деревень. Для крупных чиновников из семей потомствен­ных куанов существовало право наследования части привилегий родителей, но расценивалось это скорее как дань «наследствен­ным талантам» рода, дальнейшие успехи членов которого пред­ставлялись более вероятными, чем у члена семьи мелкого чинов­ника. То же было и с титулами: если потомки не подтверждали своими доблестями заслуг предка, т. е. плохо служили феодально­му государству, титул уменьшали от поколения к поколению, а затем отбирали совсем. Третьим видом «служения» было духовное служение государству со стороны буддийских монахов и неслу­жащих конфуцианских ученых, их освобождали от крестьянской службы.

В XVI—XVII вв. в силу указанных выше причин верховная собственность государства на всю землю становилась все более фиктивной, резко ослабевала связанная с нею традиционная си­стема внутриполитической и экономической организации вьетнам­ского общества. Мелкие феодальные землевладельцы, которые по­ставляли в эти века основную часть профессиональных воинов для междоусобных войн, осознали свою силу и заставили правя­щую верхушку учитывать их интересы. Новая прослойка противо­стояла феодальной бюрократии, в основном относившейся к сред­нему слою феодалов. Комплектование командного состава в XVII в. по новому, упрощенному принципу закрепило за частью мелких помещиков положение особой военной прослойки, все бо­лее оставляя за феодальной бюрократией только гражданские функции. Большую же часть крупных феодалов составляли на­ряду с родственниками монархов Ле родственники фактических правителей страны — Чиней и Нгуенов. Так новой группе мелких феодалов — профессиональным воинам стала соответствовать но­вая группа крупных феодалов — военная знать из двух крупных родов, присвоивших верховную военную власть. Обе эти группы не были предусмотрены традиционной социальной структурой и приводили к ее ослаблению; в то же время они легче приспосабливались к новым социально-экономическим условиям, тем более что сами возникли как их следствие.

Дайвьет отличала строгая централизация власти. При монархе имелись своеобразный совещательный орган из высших санов­ников с весьма неопределенными функциями, шесть бо (мини­стерств) и много специализированных центральных учреждений, очень сложно соотносившихся между собой и с монархом. Воен­ную организацию отличала двойственность: военное бо занима­лось снабжением армии и мобилизационными мероприятиями, в то время как организационные функции в армии лежали на ко­мандующих и их штате, резко увеличивавшемся в военное время. Кадры армии были постоянными и временными, часты были пере­воды в гражданские ведомства и наоборот. Статус военного чинов­ника был выше, чем, например, в Китае, но военная каста не сло­жилась в отличие от таких стран, как Япония. С XVI в. профес­сиональные воины и офицеры все более выделялись в обществе, образуя прослойку военно-служилых феодалов.

Громоздкий бюрократический феодальный аппарат сложился в эпоху практического отсутствия мелких помещиков, до начала внутриобщинной феодальной эксплуатации крестьян-общинников. По мере распространения частноправовых норм эксплуатации, когда конкретному землевладельцу-помещику противостояли один или группа крестьян, власть на местах, представленная формаль­но выборным деревенским начальством, стала переходить к мел­ким феодалам. Постоянный контроль над общиной со стороны разветвленного феодально-бюрократического аппарата становился все менее необходимым, как и соответствующее большое число гражданских куанов и их помощников на низших и средних по­стах. Указанные выше социальные процессы, связанные с разло­жением общины и обусловившие упадок централизованной власти в XVI — начале XVII в., привели к обострению внутриполитиче­ской борьбы, к усилению роли военных и армейского аппарата (более простого, чем гражданский), ставшего основой власти фео­дальных домов Маков, Чиней и Нгуенов. В XVI — начале XVII в. гражданский аппарат был отчасти разрушен, отчасти уступил свои функции военным властям: гражданская администрация потеряв­шей реальную власть династии Ле становилась все более декора­тивной. Эпоха «реставрации Ле» (середина XVI — начало XVII в.) характеризовалась резким упрощением и в меньшей степени со­кращением в объеме механизма управления как в сфере комплек­тования, так и в сфере функционирования; особенно это чувство­валось у Нгуенов на юге, где не было традиций разветвленного гражданского управления. Когда в XVI в. власть над армией пере­шла к феодальным родам, их главы заняли положение наследст­венных главнокомандующих и вскоре захватили всю полноту вла­сти; все вопросы решались в военных ведомствах, а не в бо, при­чем не по прежним сложным правилам, а в рабочем порядке. Но по мере завершения социально-экономической переориентации общества и затухания внутренних смут становилось очевидным, что наиболее эффективным для вьетнамских условий XVII— XVIII вв. является гражданское правление, тем более что за вре­мя военного правления отмерли многие его архаические черты. Новый, более простой и эффективный гражданский аппарат стал складываться на основе военного в аппарате тюа; аппарат вуа становился все более декоративным. Восстановлению позиций гражданских властей способствовали помимо объективной необ­ходимости такого типа правления и довольно еще сильные пози­ции гражданских куанов в обществе. В XVIII в. создание граж­данской администрации нового образца проходило на фоне попы­ток, с одной стороны, приостановить процесс укрепления граждан­ских ведомств, с другой — восстановить гражданский аппарат в. отживших формах XV в.

Культурное развитие средневекового Вьетнама было сложным и характеризовалось на протяжении веков борьбой двух тенден­ций, одна из которых обусловливала развитие Вьетнама по общим для стран Юго-Восточной Азии закономерностям, другая была связана регулярными контактами с китайской культурой. До XIII в. северные элементы в культуре (если не считать давно заимствованных и ставших элементом национальной культуры письменности и официального языка) ощущались слабо, Дайвьет был типично буддийской страной. С XIII—XIV в. в культуре фео­дальных верхов стали усиливаться неоконфуцианские тенденции. В официальной религиозной жизни главными были празднества у алтарей неба и земли — культ, идущий из глубины веков и офор­мившийся как придворный со времен династии Ли. С XV в. спе­цификой этого культа стала его связь с войной и воинами.

В конце XVII в. конфуцианство находилось в упадке; его чжу-сианская форма, принятая в XV в., не получила массового рас­пространения в условиях ослабления центральной власти в XVI— XVII вв. и падения роли экзаменационных конкурсов на чин. Оно практически уходило в сферу феодальной «науки», все меньше влияя на мораль и философию общества. Зато укреплялись пози­ции буддизма.

Чини и Нгуены строили и восстанавливали храмы, совершали паломничества, писали буддийские сочинения. Подъем вьетнам­ского буддизма — тхиена (дхьяна, чань) — начался еще с конца XVI в., течение «Тао-донг» («Общее действие»), основывавшееся на учении Бодхидхармы, вело под руководством вьетнамского мо­наха Тхюи-нгюета широкую пропаганду. Эволюция вьетнамского общества на втором этапе развитого феодализма, особенно в XVII—XVIII вв., привела к дальнейшему усилению влияния буд­дизма, шедшему параллельно со все более интенсивным развити­ем собственно вьетнамской «высокой» культуры, многое черпав­шей из народной среды в эти века и прочно опиравшейся на на­циональную письменность и язык, по крайней мере с XIII в. Осо­бую роль в процессе усиления национального элемента сыграла вьетская городская культура, связанная с нечиновным населением города; зримые результаты этого видны в XVIII в. Одновременно начиналось слияние городской культуры с деревенскими традиция­ми и фольклором, формирование общевьетнамской культуры, свя­занное с развитием контактов город—деревня и с тем, что специ­фика вьетнамской жизни приводила к формированию образован­ной прослойки в значительной степени в деревенской среде[48].

Новым тенденциям в экономике и обществе соответствовало изменение политической ситуации в XVI — середине XVII в. Одно­временно с ослаблением феодально-бюрократического государства ослабевали его правители — императоры династии Ле (1428— 1789).

Номинально в стране продолжала править эта династия, но фактически Дайвьет с начала XVII в. оказался разделен на се­верное княжество, где правили тюа из рода Чинь, и южное, где правили тюа из рода Нгуен. В современной вьетнамской историо­графии за ними закрепились соответственно названия Дангнгоай и Дангчаунг. Столицами были Тханглонг (совр. Ханой) и Фусуан (совр. Хюэ). С 1627 по 1672 г. княжества Чиней и Нгуенов вели длительные войны. Одновременно с междоусобной войной Чини завершали освоение северо-западного Бакки (совр. Северный Вьетнам), а Нгуены вытесняли кхмерских королей из Намки (совр. Южный Вьетнам).

Примечательной чертой в политическом развитии Дайвьета в XVI—XVII вв. было то, что европейцы даже спорадически не иг­рали в его жизни никакой роли в отличие от государств Индоне­зии и Малаккского полуострова, от Пегу, Аютии и Камбоджи. Ни миссионеры, ни военные авантюристы, ни «официальные» ар­мии европейских держав не влияли на его историю. Лишь в вой­нах Чиней и Нгуенов в середине XVII в. участвовали без замет­ных результатов флоты португальцев и голландцев. Ограниченной была и торговля с европейцами.