Но разработка парадигмы никогда не бывает беспроблемной. Конечно, парадигма в своём развитии постоянно повышает собственную эффективность. Однако следует учесть то, что она оттачивается на том классе задач, который селектирован самой же парадигмой. Разумеется, парадигма срабатывает не всегда; и некоторые задачи, к которым пытаются применить парадигмальные подходы, могут упорно не поддаваться решению. В итоге происходит постепенное накопление также трудностей, аномалий, исключений из правила.
Тем не менее здесь тоже следует подчеркнуть позитивную роль парадигмы. Т. Кун отмечает, что аномалия «появляется только на фоне парадигмы. Чем более точна и развита парадигма, тем более чувствительным индикатором она выступает для обнаружения парадигмы, что тем самым приводит к изменению в парадигме»2.
Осмысление обнаруженных аномалий — процесс длительный и неоднозначный. Как правило, учёные не отказываются легко от устоявшейся парадигмы и упорно стараются устранить трудности испытанными методами;
|
|
1 Кун Т. Структура научных революций. М, 1977. С. 59.
2 Кун Т. Указ. соч. С. 95.
кроме того, исследователи могут просто игнорировать некоторые аномалии в надежде, что развитие парадигмальных подходов естественно приведёт к счастливой развязке, т.е. к объяснению этих трудных случаев. Но рано или поздно среди некоторых представителей научного сообщества назревает оппозиция лидирующей парадигме. Разумеется, здесь действует сложный комплекс факторов. К примеру, серьёзную критику парадигмы могут поощрять различные социокультурные моменты (Т. Кун показывает, что критику птолемеевской астрономической парадигмы поддерживала проводимая с разных сторон широкая критика учения Аристотеля). Важную роль играет и состояние технического обеспечения (например, изобретение новой экспериментальной техники, позволяющее значительно изменить эмпирический базис главенствующей теории, создать новые исследовательские возможности). Но главным фактором в формировании противостояния остаётся, по Т. Куну, именно неспособность господствующей парадигмы справиться с аномалиями. Если научным сообществом серьёзно осознана недостаточная эффективность парадигмы, становится возможным говорить о кризисном состоянии в данной предметной области.
Стойкие трудности, нарастание недовольства в научном сообществе, поиск других подходов, усиливающаяся критика в адрес традиционной парадигмы — все это признаки того, что период нормальной науки закончен. В фазе экстраординарной науки сообщество в некотором смысле расслаивается. Однако большинство исследователей, как правило, продолжают придерживаться старой парадигмы, ведь методы, уже доказавшие свою эффективность, могут быть отброшены лишь в случае крайней необходимости. Другие учёные пытаются предложить принципиально новые подходы к проблемам. Но настоящее потрясение традиционной парадигмы происходит лишь тогда, когда появляется действительно серьёзный конкурент, претендующий на преодоление имеющихся трудностей. Подобный конкурент предлагает не что иное, как новую парадигму. Переход к ней означает переворот в научной области, или научную революцию.
|
|
Научная революция — это процесс смены парадигм научной деятельности.
Общеизвестны яркие примеры научных революций — переход от астрономической системы Птолемея к коперниковский, революция А. Лавуазье в химии, Ч. Дарвина — в биологии, создание релятивистской и квантовой физики.
Переход от одной парадигмы к другой — это событие чрезвычайной важности. Ведь новая парадигма не является простым продолжением, усовершенствованием или обобщением старой. Революционность процесса смены парадигм состоит в том, что радикально меняется сам облик научной области. Учёные, принимающие революционную парадигму,
вообще в некотором смысле видят мир по-другому. Новый научный подход предлагает иную характеризацию универсума или какой-то его части. Примером такой глубокой трансформации является смена мировоззрений в начале Нового времени — переход от аристотелевского качественного понимания универсума к математизированной онтологии Г. Галилея.
Результатом такого существенного переворота в философско-научных взглядах является определённое затруднение во взаимопонимании среди представителей различных парадигм. Ведь при смене парадигмы учёные не просто приходят к новым научным законам, они во многом пересматривают основания и методологию самой предметной области. Поэтому те методы, которые применялись раньше, те проблемы, которые считались первостепенными, и те цели, на которые была направлена исследовательская деятельность, в новом свете могут оказаться совершенно неактуальными. Новая парадигма предлагает предметной области иные перспективы. В итоге спор защитников и противников новой парадигмы приобретает сложный, многоаспектный характер: обсуждение касается не только конкретных примеров преодоления трудностей одной и другой парадигмой, речь идёт во многом о будущем самой предметной области — о том, в какую сторону она будет теперь развиваться. Кроме того, не следует представлять процесс смены парадигм упрощённо как явное, неопровержимо продемонстрированное превосходство новой теории над старой (когда, скажем, новая теория блестяще решает проблему, над которой длительно билась ее предшественница). В реальности все гораздо сложнее. Часто выдвигаемая теория сталкивается с не меньшими (а то и с большими) трудностями, чем её предшественница. Так, Т. Кун показывает, что в знаменитой коперниковской революции теория Н. Коперника не была более точной, чем система Птолемея, не упрощала исходную ситуацию, т.к. порождала массу дополнительных проблем и, кроме того, не имела перевеса и в прикладных аспектах, поскольку не вела непосредственно к улучшению календаря.
Таким образом, обоснованный выбор между конкурентными точками зрения становится весьма затруднительным.
Разумеется, каждая сторона в этом процессе столкновения теорий выдвигает аргументы в свою пользу. Однако ситуация в общем случае не поддаётся простому разрешению. Действительно, многообразие привлекаемых аргументов самой различной природы только запутывает дело. Сторонники различных парадигм критикуют друг друга, не приходя в полной мере к единому знаменателю, т.к. «каждая парадигма более или менее удовлетворяет критериям, которые она определяет сама, но не удовлетворяет некоторым критериям, определяемым её противниками»1. Итак, рассудить этот спор в сугубо логико-методологической
|
|
' Кун Т. Структура научных революций. М., 1977. С. 149. 270
плоскости, пытаясь привести парадигмы к единому логическому знаменателю, оказывается невозможным. И, тем не менее, процесс перехода к новой парадигме все-таки происходит. Ведущую роль здесь играют представления научного сообщества о сравнительном потенциале обеих теорий. Прежде всего, существенно то, что старая теория находится в очевидном для многих кризисном состоянии, что она фактически исчерпала свои познавательные ресурсы. Новая же — несмотря на собственные внутренние трудности — все же может выглядеть перспективнее. Движущей силой новой парадигмы является эвристический импульс, уверенность её сторонников в способности разрешить роковые для старой парадигмы проблемы.
Те представители научного сообщества, которые решаются принять и разрабатывать новую парадигму, во многом вынуждены принимать её «авансом», в надежде на её будущие успехи. Это тонкий момент в динамике научного познания. Как замечает Т. Кун, «что-то должно заставить, по крайней мере, нескольких учёных почувствовать, что новый путь избран правильно»1. Но в дальнейшем (в процессе укрепления новой теории, после одержания ею некоторых значительных побед) увеличивается число разумных аргументов в её пользу. Постепенно нарастает число исследователей, перешедших на новую точку зрения. Это означает, что в научном сообществе инициирован процесс принятия новой парадигмы.
Проблема рациональности и другие проблемы, связанные с концепцией Куна
Историко-социологический поворот, начиная с работы Т. Куна, вызвал ряд новых проблем в философии науки.
Обобщённо динамика научного познания в рамках концепции Куна выглядит как движение от парадигмы к парадигме. В этом продвижении научное сообщество не представляет собой единого целого; во время смены парадигм одни группы учёных настроены более осторожно и консервативно, другие — более решительно. Изменение парадигмальных конструкций, приносимое научной революцией, может вызвать и действительно вызывает сопротивление многих представителей научного сообщества. Серьёзная трудность, возникающая при попытке осмыслить это явление, связана с тем, что научному познанию одинаково присущи и в равной мере необходимы и консервативные, и революционные моменты. Причём в процессе столкновения старой и новой теорий, в общем, обе стороны действуют рационально. Так, длительное
|
|
1 Кун Т. Структура научных революций. М., 1977. С. 207.
сопротивление новой парадигме, примеры которого демонстрирует реальная история науки, на самом деле, по-видимому, не является чем-то иррациональным. Наоборот, повышенная вариабельность в своих мнениях означала бы для учёных склонность к слишком поспешным реформам и явилась бы угрозой самому научному познанию. Можно сказать, что учёные вообще по своей природе должны быть людьми несколько скептического склада характера. Поэтому нам кажется весьма разумным, что большинство представителей научного сообщества не спешат с признанием новой теории. В то же время излишнее упорство учёных в своей правоте, неприятие нового — это другая реальная опасность. Но удивительно то, что научное сообщество в сложных процессах оценки конкурирующих парадигм самокорректируется, каждый раз избегает обеих крайностей и каждый раз его выбор оказывается действительно резонным.
Однако остаётся нераскрытым вопрос о работающих механизмах подобного регулирования, о действительном масштабе и критериях рациональности научного познания. Ведь констатируя, что научное сообщество пришло к согласию по какому-то вопросу, мы должны понять и те соображения, которые обусловили решение учёных, и оценить их меру рациональности. Если мы отвергаем возможность установить универсальные логические критерии выбора между теориями, то мы приходим к необходимости выявить какие-то другие реальные критерии, руководящие научным продвижением. Иными словами, перед нами встаёт проблема рациональности научного познания.
Другая проблема касается содержания научных теорий. Она во многом связана с проблемой рациональности, но имеет и собственное значение. Речь идёт о действительном концептуальном пересечении сменяющих друг друга теорий, о единстве научного знания вообще. Движение от парадигмы к парадигме, в общем, процесс некумулятивный. Уже говорилось, что новая парадигма не есть простое продолжение старой; переход к новой парадигме означает для учёных переход к качественно иному видению своей предметной области и бывает связан даже с мировоззренческой перестройкой. Но если взаимопонимание представителей разных парадигм всякий раз оказывается затруднённым, а сама научная область после революции оказывается существенно (или даже радикально) обновлённой, то возникает вопрос о постоянстве и изменчивости научного знания, о соотношении моментов преемственности и прерывистости в его динамике. Что остаётся константным, несмотря на революционные преобразования науки, а что оказывается преходящим? Является ли взаимонепонимание учёных в период смены парадигм неизбежным или же это фактор скорее психологического плана?
Существуют и другие серьёзные проблемы. Назовём в их числе следующие — проблему движущих сил научных революций, необходимость более
детального анализа конкретных видов трансформаций научного знания (прежде всего различие больших революций и микроизменений), потребность более точно описать механизм появления и обоснования образцов решения задач в структуре теории.
Проблемы, активизированные подходом Т. Куна, вызвали к жизни множество дискуссий. В ходе обсуждения различных точек зрения было ясно понятно, что научное познание представляет собой гораздо более сложную и многоплановую деятельность, чем это возможно было представить с точки зрения какой-либо универсально-нормативной теории единого научного метода.
Конечно, сегодня мы лучше, чем во времена первого выступления Т. Куна представляем, как функционирует наука. Некоторые вопросы удалось существенно прояснить или предложить более-менее приемлемые подходы.
Например, проблема появления образцов решения задач в структуре теории получает достаточно естественное разрешение в концепции генезиса теоретических схем B.C. Степина (§ 4.1). Так, согласно B.C. Степину формирование и включение образцов решения задач происходит в самом процессе её становления. Ведь в ходе теоретического синтеза происходит и редукция создаваемой фундаментальной схемы к частным схемам, в процессах конструктивного обоснования разрабатываемой схемы она непосредственно связывается с эмпирическими приложениями, т.е. учитывает особенности экспериментально-измерительных ситуаций. «Теория как бы хранит следы прошлой истории»1.
Ряд вопросов, вырастающих в рамках куновской перспективы, будет рассмотрен в следующих трёх параграфах. Это:
1) проблема смысловой соизмеримости сменяющих друг друга теорий (§ 4.4);
2) проблема рациональности процессов оценки и выбора теорий и самого хода научного продвижения (§ 4.5);
3) тема крупных и малых изменений в научном познании (§ 4.6).
Резюме. Итак, выход к историко-социологическому измерению принёс понимание того, что динамика научного познания проходит в реальном времени. Действительным субъектом научного познания является научное сообщество. Важное структурирующее воздействие на предметную область оказывает наличие тех или иных образцов эффективной деятельности — парадигм. Основные состояния научной области, по Т. Куну, — допарадигмалъное (т.е. незрелое, начальное состояние), нормальная наука (период господства определённой парадигмы, характеризующийся кумулятивным продвижением и консервативным
1 Степин В. С. Теоретическое знание. М., 2000. С. 511.
затишьем в предметной области) и межпарадигмальное, или научная революция (период смены парадигм). Процесс перехода от одной парадигмы к другой некумулятивен, т.к. в общем случае представляет собой качественное видоизменение общетеоретических, методологических и даже мировоззренческих установок. Это приводит к определённому затруднению взаимопонимания сторонников различных парадигм. Научная революция как смена парадигм связана со сложными явлениями интеллектуальной конкуренции сторонников различных точек зрения.
4.4. Рост научного знания: разрывы и преемственность
Мы начнём рассмотрение основных проблем историко-социологической плоскости анализа научного познания с вопроса о содержательно-семантическом инварианте научной динамики. Итак, что общего имеют сменяющие друг друга теории? Что сохраняется от традиционной теории, а что отбрасывается в ходе научной революции? Существует ли в науке какой-то фонд накапливающегося знания или же каждая революция оставляет лишь «руины» от устаревших представлений?
Действительно, с выходом в историко-социологическое измерение мы оказываемся перед вопросом о единстве научного знания. Если в ходе смены парадигм мы наблюдаем затруднённое взаимопонимание научных групп, а в результате смены парадигм мы получаем существенно изменившуюся научную дисциплину, то возникает сомнение в том, что между старой и новой наукой сохраняется что-то общее. Научное знание кажется раздробленным, а сама научная динамика — случайной, произвольной.
Вопрос о единстве научного знания оказался достаточно трудным. Его обсуждение вылилось в многолетние дискуссии. Одним из камней преткновения выступила проблема несоизмеримости теорий.
Появление проблемы несоизмеримости
Обсуждение проблемы несоизмеримости выросло из замечаний Куна в «Структуре научных революций» о том, что в ходе смены парадигм взаимопонимание между сторонниками различных точек зрения оказывается затруднённым. При этом не существует логических аргументов, позволяющих привести обе теории к общему знаменателю: сторонники разных теорий в некотором смысле по-разному видят мир. Для описания процесса перехода от одной парадигмы к другой Кун использует такую метафору из психологии, как переключение гештальта (от нем. Gestalt — «форма, вид»). В более современной терминологии психологи называют это перцептивным сдвигом, или переключением установки. Эти эффекты восприятия широко известны: в зависимости от
того, что мы считаем фоном и как интерпретируем данные элементы в контексте целого, мы можем увидеть на одном и том же рисунке совершенно разные предметы (кролика или утку, вазу или два профиля и т.п.). Применяя этот эффект к проблеме взаимоотношения между парадигмами, Т. Кун указывает, что подобного рода интерпретации одних и тех же вещей (теоретических объектов, фактов и т.п.) являются первичными, обусловливающими саму осмысленную познавательную работу. Отличающиеся в разных парадигмах первичные интерпретации не могут быть согласованы, не могут быть приведены к какой-то общей для них почве.
Эта концепция была сразу же заострена Паулем Фейерабендом, выступившим в роли нового героя 1960-1970-х гг. У Фейерабенда она приобрела примерно следующий вид1. Поскольку теории являются целостными образованиями, то одно и то же понятие, входя в различные теории, в общем контексте теорий приобретает различные значения. Скажем, «время» в механике И. Ньютона и в термодинамике С. Карно, «ген» в теории Г. Менделя и в молекулярной биологии, «горение» в теории флогистона и у А. Лавуазье — на самом деле означают совершенно различные вещи. Нечто подобное высказывал и сам Т. Кун; широко известно его утверждение о том, что при переходе от одной теории к другой слова «change their meanings or conditions of applicability in subtle way» (неуловимым способом изменяют свои значения или условия применимости)2. Это означает, что мы не можем сравнивать научные теории поэлементно, теории оказываются концептуально замкнутыми и несоизмеримыми. Комплекс представлений подобного рода получил в литературе название «тезис Куна — Фейерабенда».
Следует заметить, что тезис Куна—Фейерабенда исходно не был сформулирован достаточно чётким образом. Однако он явно располагал к иррационалистическим интерпретациям, которые не заставили себя ждать. Многочисленные дискуссии вокруг этой темы показали, что ключевая интуиция, питающая проблему несоизмеримости, затрагивает действительно важную проблему философии науки. Но попытки прояснить ее столкнулись с новыми трудностями различного порядка. Состояние проблемы было отягощено и разросшейся доксографией, т.е. постоянным обсуждением мнений, вторичным выяснением того, кто из авторов что говорил и кто был не так понят. Итак, наслаивающиеся разночтения неверо-
1 Feyerabend P.K. Explanation, reduction, and empiricism / H. Feigl, G. Maxwell (eds.).
Minnesota Studies in the Philosophy of Science. Vol. 3. Minneapolis, 1962; Feyerabend P.K.
How to Be a Good Empiricist / B. Baumrin (ed.). Philosophy of Science (The Delavare Seminar.
Vol. 2). New York, 1963; Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. М.,
1986.
2 Kuhn T.S. Reflexions on my Critics / Criticism and the Growth of Knowledge, ed. I. Lakatos,
A Musgrave. Cambridge, 1970. P. 266.
ятно осложнили дело. Пожалуй, мало найдётся тем последних десятилетий, которые носили бы настолько запутанный характер. Обилие различных интерпретаций этой проблемы лишь указывает на то, что она до сих пор не имеет окончательного решения (если она вообще может его иметь). Возможно, это вообще один из самых сложных вопросов современной философии.
Формулировки проблемы несоизмеримости
Существуют множество формулировок тезиса несоизмеримости. Назовём два варианта, которые можно считать крайними.
1. Наиболее узкий смысл касается значений терминов, используемых спорящими сторонами. Эта формулировка восходит к взглядам самих Т. Куна и Т. Фейерабенда и предполагает, что в различных теориях входящие в них термины, выглядящие одинаковыми, имеют различные значения.
2. Наиболее широкий смысл хорошо отражён американским философом Ричардом Popmu. P. Рорти справедливо полагает, что перевод проблемы в плоскость значений (т.е. в семантический план) не является адекватным, на самом деле проблема несоизмеримости сводится к проблеме достижения согласия. Иными словами, соизмеримость — это возможность нахождения таких правил для спорящих сторон, которые позволяют достичь рационального согласия там, где утверждения двух сторон конфликтуют1.
Между этими вариантами находится масса промежуточных, которые полагают, например (приведём некоторые для иллюстрации), что несоизмеримые теории не могут быть подведены под дедуктивные отношения (П. Фейерабенд), что они не имеют ни одного общего утверждения (П. Фейерабенд), что они занимаются решением различных проблем (Я. Хакинг), что невозможно выразить или перевести принципы одной теории в словаре другой (Д. Дэвидсон, П.Черчланд), что нет объективных стандартов оценки теорий, которые могли бы охарактеризовать одну теорию как лучшую относительно другой (Д. Моберг), и многие др.2
Ясно, что различные формулировки выделяют различные аспекты проблемы несоизмеримости. В ходе дискуссий было открыто множество плоскостей, в которых можно её обсуждать. Существенным моментом явилось смыкание проблемы несоизмеримости с семантическими темами
1 Рорти Р. Философия и зеркало природы. Новосибирск, 1997. С. 233-234.
2 Drago A An effective definition of incommensurability and its theoretical implications //
VIII International congress of logic, methodology and philosophy of science. Moscow, USSR, 17-
22 august 1987. Vol. 4. Part 1. P. 159-162. Среди работ, посвященных обсуждению проблемы
несоизмеримости, укажем: Newton-Smit W.H. Rationality of Science. London, 1987. Ch. 7;
Pearce. G., Maynard P. (eds.) Conceptual Change. Dordrecht, 1973; Sankey H. The
Incommensurability Thesis. Avebury: Brookfieid, 1994.
интерпретации и перевода. Это вывело её на уровень фундаментальных проблем смысла, истинности, объективности, понимания.
Рассмотрим вкратце некоторые влиятельные точки зрения, относящиеся к проблеме несоизмеримости.
Обсуждение на общем уровне: варианты решений
Пожалуй, общей исходной интуицией исследователей, которые пытались предложить положительное решение проблемы, было осознание того, что тезис несоизмеримости базируется на слишком сильных допущениях. Действительно, он предполагает настолько значительную смену ориентиров при переходе от одной теории к другой, что коммуникация между учёными должна оказаться практически невозможной. Но ведь в реальной научной практике сообщество, как показывает история, оценивает обе парадигмы. Разумеется, взаимопонимание конфликтующих точек зрения может в горячие периоды истории науки оказываться под вопросом. Однако весь процесс перехода все же сопровождается сравнением, оценкой, накоплением разумных оснований для выбора лучшей теории. Все это вселяет определённые надежды на позитивное решение проблемы. Но у нас, по всей видимости, нет оснований ожидать, что будет найден однозначный стандарт приведения теорий к общему знаменателю. Это означает, что положительное решение проблемы несоизмеримости может состоять лишь в отвержении крайностей релятивизма.
При этом мы оказываемся существенно связанными с холистической и прагматистской позицией. Она исходит из того, что весь наш опыт (в т. ч. язык и все языковые значения) представляет собой сложный целостный комплекс и что освоение значений языка рождается из освоения целостной социальной практики.
У. Куайн. Итак, узкая формулировка проблемы несоизмеримости как тезиса несовпадения значений вывела исследователей на уровень фундаментального семантического анализа. Остроту такой постановке вопроса придали серьёзные затруднения с самим понятием «значение». Этим много занималась философия XX в. Следует отметить, что в поиске новых подходов к проблеме значения основополагающую роль сыграли работы Уилларда Куайна, в которых было показано, что возможно разрабатывать вопросы интерпретации и коммуникации без (!) традиционных понятий «значение слова», «синонимы», «точный перевод». Куайн развивает учение о неопределённости перевода, согласно которому интерпретатор всегда лишь оперирует некоторыми разумными гипотезами, но не имеет средств окончательной верификации правильности перевода; сам же перевод является сложной деятельностью, включающей наблюдение и изучение поведения других людей. Точный перевод с одного языка на
другой невозможен с точки зрения некоего абстрактного логико-семантического идеала, но он нам и не нужен, т.к. сама эта абстракция является достаточно сомнительной.
Д. Дэвидсон. Продолжая идеи У. Куайна, его ученик Дональд Дэвидсон приходит к выводу о том, что сам вопрос о несоизмеримости различных теоретических систем как способов видеть мир (концептуальных схем) является противоречивым; ведь предполагая, что теории несравнимы, мы должны предполагать и какую-то исходную точку сравнения. Но на самом деле у нас нет такого абсолютного и нейтрального основания для сравнения концептуальных схем. По большому счёту, у нас вообще нет возможности однозначно решить, что «другие обладают понятиями или убеждениями, радикально отличающимися от наших собственных»1. Но это не значит, что мы все находимся в одной концептуальной схеме, «поскольку мы не можем обоснованно утверждать, что схемы различны, постольку мы не можем считать, что схема является одной и той же»2. Иными словами, мы должны отбросить сам вопрос о фундаментальном различии теоретических систем как излишний, ничего не объясняющий в процессах коммуникации.
Если прокомментировать позицию Д. Дэвидсона, она может быть изложена следующим образом: существуют общие закономерности коммуникации, и они касаются всех ситуаций взаимопонимания, будь то конкретные задачи в одном языке или же в разных, относятся они к сходным или весьма отличным друг от друга социальным группам, в т.ч. это касается и сторонников разных научных теорий. Не существует никакой фатальной несовместимости, а есть единый процесс коммуникации, в котором, конечно, какие-то цели могут достигаться лучше, а какие-то — хуже. Но при действительном желании кого-либо улучшить своё понимание некоторой необычной системы взглядов это понимание всегда может быть улучшено.
Отметим, что подход Д. Дэвидсона основан на специальных разработках, опирающихся на логическую теорию истины А. Тарского и его собственную общую теорию интерпретации. Но и на более простом уровне, находящемся ближе к интуитивным рассуждениям, весьма правдоподобным выглядит заключение о несостоятельности тезиса принципиальной несовместимости теоретических систем. Действительно, при соответствующей конструктивной настроенности всегда можно добиться заметного рационального сближения различных точек зрения. Постепенный переход к другой системе представлений, более глубокое понимание её достоинств обычно (по крайней мере, в науке) не сопровождаются какими-
' Дэвидсон Д. Об идее концептуальной схемы // Аналитическая философия: Избранные тексты. М, 1993. С. 159. 2 Там же.
то «прыжками из одного мира в другой», а являются весьма естественным коммуникативным процессом.
Т. Кун. Нечто подобное высказывает и сам Т. Кун в поздний период своей деятельности. Он отмечает, что переход к новой парадигме — это в некотором смысле изучение другого языка (причём необязательно уметь его переводить на свой собственный, подчёркивает Т. Кун). И этот переход принципиально осуществим. Конечно, в науке существуют периоды «взаимного непонимания, когда коммуникация неполна, но не невозможна». Но в процессе взаимного общения и совместной работы достигается понимание другой системы взглядов: «Вы убеждаете людей прийти в вашу лабораторию и посмотреть, что вы там делаете и как говорите об этом. В этом заключается один из способов усвоения языка»1.
Р. Рорти. Но помимо попыток найти положительное решение, существует и отрицательная позиция относительно проблемы несоизмеримости. Эта позиция предполагает, что исходные концептуальные различия не могут быть преодолены. Поскольку не существует универсального языка, в который могли бы быть переведены и там взаимосогласованы конфликтующие теории, проблема достижения рационального консенсуса оказывается неразрешимой. Следствием этого становится то, что сторонники каждой теоретической системы развивают лишь внутреннюю аргументацию, которая не оказывает никакого влияния на сторонников другой системы; аргументы каждой стороны базируются на непересекающихся концептуальных основаниях, поэтому полноценная дискуссия вообще невозможна. Так, к отрицательному решению проблемы несоизмеримости примыкает Ричард Рорти. Его идеи в последнее время весьма влиятельны. Р. Рорти решительно выступает против каких-либо поисков универсальных стандартов сравнимости теоретических систем, против всеобщих рецептов устранения разногласий. Его точку зрения можно, пожалуй, суммировать в следующем девизе: «Пусть каждый продолжает заниматься своим делом».
Проблема соизмеримости как философский водораздел
При рассмотрении трудных проблем современной философии науки вопросу о несоизмеримости следует уделить пристальное внимание. Дело в том, что его с большой степенью точности можно считать своеобразным «водоразделом» современных рационализма и иррационализма. На состоянии дел в собственно науке дискуссии относительно несоизмеримости никак не отразились; наука с открытием несоизмеримости не прекратила своего существования, не была ввергнута в хаос. Но в философии эта
1 Боррадори Дж. Американский философ. М., 1999. С. 197.
проблема приобрела фундаментальное мировоззренческое значение. В итоге те, кто хотел сохранить общий рационалистический настрой, сохранили его; точно так же и те, кто хотел сделать далеко идущие иррационалистические выводы, — сделали их.
Сама возможность столь расходящихся интерпретаций была поддержана общей культурной ситуацией последних десятилетий XX в. — нарастающей критикой в адрес научно ориентированного разума. Сторонники отрицательного решения несоизмеримости превращают эту проблему в своеобразный аргумент, обосновывающий равные права науки и других форм деятельности человека; они считают, что обнаруженная несоизмеримость (в иррационалистической трактовке) вообще размывает грань между наукой и ненаукой (например, между научным и художественным мышлением), подрывает притязания универсального рационализма. Сама философия при этом становится не рациональным занятием, родственным науке, а лишь особым жанром литературы. Подобное настроение ярко выражает Р. Рорти (отбросив универсалистские амбиции, «мы можем считать, что нет такой вещи, как рациональное согласие или разногласие. Холистические теорий дают право каждому конструировать его собственное маленькое целое — его собственную маленькую парадигму, его собственную маленькую практику, его собственную маленькую языковую игру — и затем вползать в них»)1.
Но если проблема несоизмеримости теорий используется для защиты вненаучных практик, то это может означать лишь, что обсуждение этой проблемы вышло далеко за пределы первоначальной темы — проблемы динамики научного познания — и задействовало предельно общий контекст, связанный с глубокими проблемами современного общества и его культурно-мировоззренческих ориентиров. Иными словами, обсуждения на таком уровне весьма далеко отклонились от собственно анализа соотношения научных теорий.
Итак, можно сформулировать следующие два осторожных вывода. В многочисленных обсуждениях значение эффекта несоизмеримости теорий для научного познания было существенно преувеличено. Но представление о каком-либо универсальном стандарте рациональной сравнимости теорий и однозначного устранения разногласий следует считать неудовлетворительным.
Интертеоретические отношения
Мы рассмотрели состояние проблемы несоизмеримости на общем уровне обсуждения. Теперь мы обсудим более специальные аспекты этой темы — проблему уточнения взаимоотношений между научными теориями.
' Рорти Р. Философия и зеркало природы. Новосибирск, 1977. С. 234-235.
В динамике научного знания есть и разрывы, и преемственность. Но для адекватного понимания научного продвижения нам следует пройти между двумя крайностями. Неправомерно считать научную дисциплину (например, физику) как бы одной-единственной, непрерывно растущей теорией; но есть и противоположная опасность — считать историю научной дисциплины раздробленной на несоизмеримые теории, которые научное сообщество не может даже рационально обсуждать и оценивать.
Как же следует понимать отношения между сменяющими друг друга теориями?
Начнём с опасности преувеличения единства, инвариантности содержания научных теорий. До появления книги Т. Куна общепринятой являлась концепция кумулятивной динамики научного познания. Согласно этой концепции в последовательности сменяющих друг друга теорий новая теория не отбрасывает ничего, что было достигнуто её предшественниками. Она включает в себя предыдущие и идёт дальше в том смысле, что объясняет и предсказывает более широкий круг явлений. В качестве хрестоматийного примера приводилось, скажем, соотношение механики И. Ньютона и сменившей её специальной теории относительности. Можно приблизительно изобразить соотношение сменяющих друг друга теорий как совокупность расширяющихся концентрических окружностей.
Решающее значение работы Т. Куна состояло в том, что она отвергла саму идею сравнимости теорий по объёму или представление о том, что одна теоретическая область может быть как бы наложена на другую. Новизна концепции Куна заключалась в утверждении качественного отличия одной теории от другой. Это связано с тем, что, как мы говорили выше, теории не сводимы к неким абстрактным концептуальным системам, которые можно привести к единому логическому основанию, за теориями надо видеть парадигмы. А отношения парадигм логически непрозрачны. Парадигмы, по Т. Куну, — это, напомним ещё раз, различные первичные интерпретации универсума, различные «способы видеть мир».
Но открытие некумулятивного характера динамики науки вызвало к жизни опасность преувеличения разрывов между теориями. Тезис о несоизмеримости теорий явился ярким выражением крайности второго рода.
Если же не следовать за поспешными иррационалистическими интерпретациями обнаруженных качественных отличий теорий, можно увидеть, что и линейно-кумулятивная модель, и гипотеза абсолютной несоизмеримости одинаково предполагают некое упрощённое видение ситуации. Они обе базируются на утрированной альтернативе: либо межтеоретические отношения совершенно прозрачны, либо их нет вообще.
Но разумнее, пожалуй, было бы утверждать, что до этого межтеоретические отношения вообще не изучались сколько-нибудь внимательно. Отношения между теориями по большей части просто молчаливо полагались вполне понятными. Например, считалось очевидным, что механика сплошных сред сводима к механике материальной точки, термодинамика — к статистической механике и т.п. Инициированный Т. Куном пересмотр этих устоявшихся взглядов привёл к открытию подлинного богатства интертеоретических взаимоотношений.
Весьма обычным было представление о том, что старая теория относится к новой как некий предельный случай последней. Подобную ситуацию особенно чётко можно наблюдать в математике. Типичным примером служит геометрия Н.И. Лобачевского, которая, как известно, является более общей, чем евклидова, и включает её как предельный случай. Здесь имеется в виду то, что в геометрии Н.И. Лобачевского плоскость (или пространство) характеризуется некоторым радиусом кривизны (R); при бесконечном увеличении этого радиуса искривлённая плоскость будет все более «распрямляться», так что в пределе, при R →∞ формулы геометрии Лобачевского переходят в формулы евклидовой геометрии. В физической науке эта идея была развита до уровня методологического принципа Н. Бором (1913), которому он дал название «принцип соответствия». Вкратце смысл его сводится к утверждению, что при задании экстремальных значений определённым теоретическим параметрам результаты старой и новой теории асимптотически совпадают в области некоторой совокупности явлений. Иными словами, мы можем задать условия схождения новой и классической теорий на какой-то общей области явлений. Этот знаменитый принцип в применении самого Н. Бора оказался эффективным инструментом научного продвижения, его даже стали называть волшебной палочкой квантовой механики.
Но здесь необходимо ясно представлять различие между принципом соответствия как эвристическим приёмом и попыткой описания точных взаимоотношений между теориями. Сам принцип соответствия не являлся достаточно определённым (но для эвристического принципа это и не требуется). Он выражал некую исходную интуицию исследователя, вступающего в новую область явлений, его настроенность на «рациональное расширение наших обычных представлений»1. Но если мы потребуем, чтобы выражение «одна теория в пределе переходит в другую» действительно могло использоваться в буквальном (или хотя бы в более или менее уточнённом) смысле, то оказывается, что утверждение об асимптотиче-
1 Бор Н. Избранные труды. Т. 1. М., 1970. С. 334.
ском соотношении теорий — не более чем метафора. Отношения теорий между собой в общем случае достаточно неоднозначны, они включают различные смысловые плоскости, не только формальные, но и содержательные аспекты. Ясно, что сравнение теорий как сложных концептуальных контекстов ни в коем случае не может быть проведено в терминах упрощённого числового сравнения, которое предполагает метафора предельного перехода. Обнаружение некумулятивной динамики научного познания, серьёзных и глубоких различий между теоретическими контекстами открыло горизонт новых исследований1.
Впрочем, ещё в «докуновский» период Эрнест Нагель в своей обстоятельной «Структуре науки» совершенно справедливо указывал, что вопрос о том, редуцируема ли одна теория к другой, не может быть решён на абстрактном уровне, без учёта содержательного состояния этих теорий. Работающий физик вряд ли серьёзно отнесётся к заявлению, что современная ядерная физика может быть сведена к некоторому варианту классической механики, даже если подобное заявление может быть сопровождено формальной дедукцией законов ядерной физики из абстрактных допущений «чистой» механики. Для действительного же проведения подобной редукции требуются адекватные эмпирические свидетельства, в т.ч. эвристические достижения, естественно ожидаемые от более общей дисциплины. Кроме того, необходимо учитывать тот факт, что дисциплины развиваются, постоянно изменяются. Если допустимо считать, что часть химии XIX в. может быть сведена к физике, созданной после 1925 г., то она не может быть сведена к той физике, которая была её современницей2. Таким образом, любые заявления о возможности свести одну теорию к другой требуют не использования каких-то априорных редуцирующих схем, а детального и содержательного рассмотрения.
Для иллюстрации дальнейшего изучения проблемы интертеоретических взаимоотношений укажем ещё на некоторые работы в этой области. Если вернуться к описанному выше вопросу о предельном переходе теорий, то здесь следует, прежде всего, отметить исследование М. Бунге, которое освещает подлинное состояние неисследованности и обширности темы асимптотической сводимости теорий: «прекрасные редукционные диаграммы, которые можно встретить в научной и метанаучной ли-
1 Кузнецов И.В. Принцип соответствия в современной физике и его философское значение. М, 1948; Проблемы истории и методологии научного познания. М., 1974; Принцип
соответствия. М., 1979; Раджабов У.А. Преемственность научных теорий и принцип соответствия // Наука в социальных, ценностных и гносеологических аспектах. М., 1980.
2 NagelE. The structure of Science. London, 1961. P. 361-362.
тературе, в значительной степени обманчивы и вводят в заблуждение, поскольку они никем не анализировались»1. Н. Бунге вводит ряд иных интертеоретических отношений, как формальных, так и неформальных. К формальным, например, относятся такие, как изоморфизм, включение теорий, к неформальным — различные семантические (например, одна теория предполагает другую) и прагматические (эвристические, методологические).
Общая задача построения адекватной концепции межтеоретических взаимоотношений была вполне прозрачно сформулирована К. Дилвортом: концепция интертеоретических отношений должна описывать и объяснять как ситуации конфликта сменяющих друг друга теорий, так и суть прогресса, заключающегося в переходе от одной теории к другой. Причём сам К. Дилворт показывает, что пресловутое переключение гештальта — не такое уж безнадёжное положение дел. Из этой метафоры тоже можно извлечь позитивное содержание. Дилворт предлагает на основе систематического развёртывания этой аналогии т.н. гештальт-модель, которая позволяет совместить как конфликтность, так и прогрессивность в отношениях между сменяющими друг друга теориями2.
М. Форстер утверждает, что тезис Т. Куна о принципиальной несравнимости теоретических парадигм является спорным. М. Форстер показывает, что в научной практике, в частности, происходит сравнение не на уровне базовых теоретических конструкций, а на среднем уровне — уровне теоретических моделей (следствий из теории плюс вспомогательные допущения). Теоретические модели дают предсказания, и их вполне можно сравнить по предсказательной точности. Так, например, были сравнены планковская модель излучения чёрного тела с классической моделью, решение Эйнштейна проблемы перигея Меркурия с решением ньютоновской механики и т.п.3
Эффективная логическая техника для систематического изучения отношений между теориями с использованием целого спектра специальных
1 Бунге М. Философия физики. М, 1975. С. 270.
2 Dilworth С. Scientific Progress. Dordrecht, 1981. P. 73-76. Изображение конфликтности
в «Гештальт-модели» К. Дилворта состоит в аспектной несовместимости различных взглядов на одну и ту же картину: «утка» и «кролик» не могут быть увидены одновременно.
Прогрессивность состоит в том, что обе перспективы можно сравнивать по таким критериям, как относительные аккуратность той или иной концепции, масштаб её применения, простота. Поэтому, в отличие от дедуктивной модели интертеоретических взаимоотношений, гештальт-модель может предложить для их описания более жизнеспособную концепцию.
Дилворт разворачивает её на примерах из истории науки.
3 Forster M.R. Hard problems in the philosophy of science: Idealization and commensurability / R. Nola and H. Sankey (eds.). After Popper, Kuhn & Feyerabend: Issues in Theories of Scientific Method, Australasian Studies in History and Philosophy of Science. Kluwer, 2000.
понятий (дефинициональной вложимости, дефинициональной эквивалентности и др.) разрабатывалась в нашей стране В.А. Смирновым, в т. ч. и для теорий, сформулированных в языках различной структуры1.
Все эти примеры говорят о том, что научные теории действительно можно сравнивать, хоть это и непросто, а также, что проблема межтеоретических отношений требует дальнейших исследовательских усилий и что впереди обширное поле новых вопросов и новых перспектив.
Преемственность научных теорий
Какие элементы наследуют сменяющие друг друга теории?
Как бы ни различались старая и новая теории, они никогда не являются совершенно изолированными друг от друга. Формирование новой теоретической системы всегда происходит на платформе старой. Можно утверждать, что принципиальная преемственность научного знания вообще является важнейшей чертой научной динамики. Прежде всего, необходимо подчеркнуть преемственность самого импульса научного, продвижения. Новая теория принимает эстафету от старой, наследует сам ее вектор, нацеленный на новые приложения, новые области явлений и вопросы. Хотя подобная преемственность может быть описана преимущественно качественно, она должна рассматриваться как сущностная для научного познания. Научное продвижение — это «устойчивость движущегося велосипеда», и здесь следовало бы признать правоту того, на чем настаивал К. Поппер. Преемственность новационной заострённости — это главный фактор преемственности научного знания. Новая теория (и, шире, новая парадигма) заимствует у старой сам её момент движения, она вырастает из её проблем, из её достижений и, даже в большей степени, из её неудач (как это было хорошо показано Куном).
О Действительно, сообщество принимает новую парадигму с намерением решить оказавшиеся неприступными задачи, объяснить плохо поддающиеся пониманию явления. Поэтому новая теоретическая система всегда наследует хотя бы некоторое множество проблем старой, хотя и значительно пересматривает их и даёт им новую трактовку. Кроме того, восходящая теория наследует ряд понятий старой (хотя и придаёт им уже другой смысл, обновляет их), сохраняет некоторые законы, а также более общие положения — принципы (скажем, законы сохранения, принципы симметрии). Часто какие-то элементы старой теории неуловимым образом подготавливают новые концептуальные ориентиры. (Как, например,
2 Смирнов В.А. Логические методы анализа научного знания. М., 1987.
по словам Л. де Бройля, теория Гамильтона—Якоби как бы уже подготавливает переход от классической механики к волновой1.)
Е.А. Мамчур, Н.Ф. Овчинников и А.П. Огурцов отмечают, что можно говорить о преемственности научных теорий на трёх уровнях — на уровне математического аппарата, на уровне понятий и на уровне фактов. Ситуация с наследованием математического аппарата — наиболее прозрачная (прежде всего здесь возможен предельный переход на уровне математического аппарата теорий). С понятиями и фактами дело обстоит сложнее (из-за изменения смысла, как минимум, некоторых понятий старой системы в новой и из-за феномена теоретической нагруженности фактов). Однако, как подчёркивают авторы, всегда сохраняется некоторая базисная инвариантность смысла научных понятий в переходе между теориями, и всегда сохраняется некий инвариант в массиве фактуального содержания, не зависимый от существенно отличающихся толкований его в различных теориях2.
Сложность и богатство самого универсума межтеоретических взаимоотношений не позволяют нам дать универсальное описание того, что именно и в каком виде сохраняется или изменяется при переходе от одной теории к другой. Достаточно вспомнить, что всякая научная теория не является замкнутым и формализуемым продуктом, но представляет собой сложное смысловое образование, уходящее корнями в принципиально неформализуемый содержательно-предпосылочный контекст. Вспомним и ту тривиальную истину, что ход научного познания непредсказуем. Что конкретно сохранится в будущей теории, мы никогда не можем знать заранее и в общем случае никогда не сможем указать, где следует ожидать выхода за рамки нынешних теорий или откуда грядёт революция. Мы не можем ставить своей целью, во что бы то ни стало, сохранить какие-то достижения, ведь будущее обновление может отбросить представления, кажущиеся самыми незыблемыми.
Обновление или разрушение?
Напоследок выскажем общие соображения относительно проблемы преемственности научного знания. Вопрос об устойчивости содержания науки — это, прежде всего, вопрос оценки реальной истории науки. Совсем необязательно расценивать смены парадигм как некие катастрофы, периодически нарушающие нормальное течение науки. Ведь куновскую модель «от парадигмы к парадигме» можно рассматривать двумя способами.
1 Материалистическая диалектика и методы естественных наук. М., 1968. С. 331.
2 Отечественная философия науки: предварительные итоги / Под ред. Е.А. Мамчур, Н.Ф. Овчинников, А.П. Огурцов. М., 1997. С. 332-336.
Можно акцентировать внимание на разрушительном действии революций, и тогда возникает скептический взгляд не только на прошлое науки, но и на её современное состояние. С этой точки зрения нам лишь остаётся ждать следующей революции, которая покажет, насколько ошибочными были наши современные научные представления. Такая позиция в итоге приводит релятивизму (от лат. relativus — «относительный») — к взгляду о том, что вообще не существует ничего постоянного, а все наши теории лишь зависят от преходящих исторических реалий.
Другой способ рассмотрения научных революций акцентирует внимание на их созидающем моменте. В таком ракурсе научная революция — это всегда прыжок вперёд, интеллектуальный прорыв, значительное обновление научных знаний. В этом смысле не столь важно, сохраняется ли вообще что-нибудь из старой теории. Куда важнее то, что смена парадигм всегда имеет под собой серьёзные основания и приносит серьёзные достижения. Ведь научное сообщество никогда не проводит революцию развлечения ради. Поэтому если оно, в конце концов, приняло новую парадигму, значит, на то были действительно веские причины. Как минимум, с научной революцией обязательно открываются новые теоретические перспективы, интересные и далеко идущие возможности, которые старая парадигма была не в силах предложить. Это означает, что научные революции всегда стоит приветствовать, а важнейшей характеристикой научного знания следует считать его постоянную обновляемость (а не постоянную разрушаемость).
В этом плане сама проблема преемственности, если она рассматривается и заостряется утрированно, оказывается искусственной и несущественной для понимания специфики научного познания. Ведь вектор научного движения направлен вперёд и только вперёд. Здесь уместно процитировать Дж. Агасси, который акцентирует наше внимание на качественном преобразовании науки в ходе революции: «То, что до революции считалось основным содержанием некоторой теорий, после революции оказывается не столь важным. Так, идея неделимости атома — безусловно центральная часть теории Дальтона — не устояла в революции»'. Действительно, главным в этом процессе является существенное преобразование представлений, имеющих принципиальное значение. Дело даже не в том, что какая-то часть содержания старой науки оказывается сохранённой и включённой в новое знание, а в том, что после революции сама смысловая нагрузка, фундаментальные ориентиры этого старого содержания оказываются не столь важными в обновлённой картине науки.
1 Агасси Дж. Наука в движении//Структура и развитие науки. М., 1978. С. 129.
Вообще говоря, не столь уж интересно, что именно сохраняется после смены парадигм, сколько — что мы действительно при этом приобретаем, на какие новые горизонты выходим, какой нами достигается прирост. Ведь в этом и состоит смысл научных революций и научного продвижения вообще.
Резюме.
1. Проблема несоизмеримости, по всей видимости, не имеет универсального решения. Не существует единого для всех случаев стандарта сравнения теорий.
2. Тем не менее, значение этой проблемы для научного познания было несколько преувеличено. Эта проблема была использована в более широком контексте как один из современных «водоразделов» рационализма и иррационализма.
3. Теории, сменяющие друг друга в ходе научной истории, не являются изолированными. Существует богатый спектр интертеоретических взаимоотношений, которые требуют дальнейшего изучения.
4. В общем случае можно утверждать, что между старой и новой теориями существует много преемственных, связей, но мы не можем заранее установить рамки преемственности и то, в чем эта связь должна выражаться.
5. Сама проблема преемственности научного знания, будучи поставленной в утрированном виде, не является релевантной науке, т.к. наука больше заботится о новациях, чем о сохранении старого.
4.5. Проблема рациональности научного познания
Сама постановка этого вопроса звучит как парадокс. Ведь научное познание, как это обычно считается, является образцом рационального мышления. Тем не менее, с включением научного познания в многоплановые социально-исторические реалии было обнаружено, что научное познание гораздо сложнее, чем это предполагалось с точки зрения каких-либо однозначных стандартов научного продвижения. Основной парадокс этой темы состоит в том, что:
1) научная деятельность явно представляется рациональной; это настолько очевидно, что признание её иррациональной было бы контринтуитивным и даже абсурдным;
2) поиск удовлетворительных средств для осмысления и выражения рационального характера науки пока не привёл к решению, удовлетворяющему всех.
Основная задача исследований, посвящённых этой проблеме, может быть обрисована как задача осмысления понятия рациональности вообще и исследования того, в какой мере наука может быть понята как укладывающаяся в рационалистическую перспективу.
Проблема рациональности научного познания — это сейчас одна из наиболее актуальных проблем. При обсуждении этого вопроса мы входим в лабораторию современных науковедческих изысканий.