Научная революция как смена парадигм

Но разработка парадигмы никогда не бывает беспроблемной. Конеч­но, парадигма в своём развитии постоянно повышает собственную эф­фективность. Однако следует учесть то, что она оттачивается на том классе задач, который селектирован самой же парадигмой. Разумеется, парадигма срабатывает не всегда; и некоторые задачи, к которым пытаются приме­нить парадигмальные подходы, могут упорно не поддаваться решению. В итоге происходит постепенное накопление также трудностей, анома­лий, исключений из правила.

Тем не менее здесь тоже следует подчеркнуть позитивную роль пара­дигмы. Т. Кун отмечает, что аномалия «появляется только на фоне пара­дигмы. Чем более точна и развита парадигма, тем более чувствительным индикатором она выступает для обнаружения парадигмы, что тем самым приводит к изменению в парадигме»².

Осмысление обнаруженных аномалий — процесс длительный и неодно­значный. Как правило, учёные не отказываются легко от устоявшейся пара­дигмы и упорно стараются устранить трудности испытанными методами;

¹ Кун Т. Структура научных революций. М, 1977. С. 59.

² Кун Т. Указ. соч. С. 95.

кроме того, исследователи могут просто игнорировать некоторые аномалии в надежде, что развитие парадигмальных подходов естественно приведёт к счастливой развязке, т.е. к объяснению этих трудных случаев. Но рано или поздно среди некоторых представителей научного сообщества назревает оппозиция лидирующей парадигме. Разумеется, здесь действует сложный комплекс факторов. К примеру, серьёзную критику парадигмы могут поощ­рять различные социокультурные моменты (Т. Кун показывает, что критику птолемеевской астрономической парадигмы поддерживала проводимая с разных сторон широкая критика учения Аристотеля). Важную роль играет и состояние технического обеспечения (например, изобретение новой экс­периментальной техники, позволяющее значительно изменить эмпиричес­кий базис главенствующей теории, создать новые исследовательские воз­можности). Но главным фактором в формировании противостояния остаётся, по Т. Куну, именно неспособность господствующей парадигмы справиться с аномалиями. Если научным сообществом серьёзно осознана недостаточная эффективность парадигмы, становится возможным гово­рить о кризисном состоянии в данной предметной области.

Стойкие трудности, нарастание недовольства в научном сообществе, поиск других подходов, усиливающаяся критика в адрес традиционной па­радигмы — все это признаки того, что период нормальной науки закончен. В фазе экстраординарной науки сообщество в некотором смысле расслаи­вается. Однако большинство исследователей, как правило, продолжают придерживаться старой парадигмы, ведь методы, уже доказавшие свою эф­фективность, могут быть отброшены лишь в случае крайней необходимо­сти. Другие учёные пытаются предложить принципиально новые подходы к проблемам. Но настоящее потрясение традиционной парадигмы происхо­дит лишь тогда, когда появляется действительно серьёзный конкурент, пре­тендующий на преодоление имеющихся трудностей. Подобный конкурент предлагает не что иное, как новую парадигму. Переход к ней означает пере­ворот в научной области, или научную революцию.

Научная революция — это процесс смены парадигм научной деятель­ности.

Общеизвестны яркие примеры научных революций — переход от астро­номической системы Птолемея к коперниковский, революция А. Лавуазье в химии, Ч. Дарвина — в биологии, создание релятивистской и квантовой физики.

Переход от одной парадигмы к другой — это событие чрезвычайной важности. Ведь новая парадигма не является простым продолжением, усовершенствованием или обобщением старой. Революционность про­цесса смены парадигм состоит в том, что радикально меняется сам облик научной области. Учёные, принимающие революционную парадигму,

вообще в некотором смысле видят мир по-другому. Новый научный подход предлагает иную характеризацию универсума или какой-то его части. Примером такой глубокой трансформации является смена мировоззрений в начале Нового времени — переход от аристотелевского качественного понимания универсума к математизированной онтологии Г. Галилея.

Результатом такого существенного переворота в философско-научных взглядах является определённое затруднение во взаимопонимании среди представителей различных парадигм. Ведь при смене парадигмы учёные не просто приходят к новым научным законам, они во многом пересматривают основания и методологию самой предметной области. Поэтому те методы, которые применялись раньше, те проблемы, которые считались первостепенными, и те цели, на которые была направлена ис­следовательская деятельность, в новом свете могут оказаться совершенно неактуальными. Новая парадигма предлагает предметной области иные перспективы. В итоге спор защитников и противников новой парадигмы приобретает сложный, многоаспектный характер: обсуждение касается не только конкретных примеров преодоления трудностей одной и другой парадигмой, речь идёт во многом о будущем самой предметной области — о том, в какую сторону она будет теперь развиваться. Кроме того, не следует представлять процесс смены парадигм упрощённо как явное, неопровержи­мо продемонстрированное превосходство новой теории над старой (когда, скажем, новая теория блестяще решает проблему, над которой длительно билась ее предшественница). В реальности все гораздо сложнее. Часто выдви­гаемая теория сталкивается с не меньшими (а то и с большими) трудностями, чем её предшественница. Так, Т. Кун показывает, что в знаменитой коперниковской революции теория Н. Коперника не была более точной, чем сис­тема Птолемея, не упрощала исходную ситуацию, т.к. порождала массу дополнительных проблем и, кроме того, не имела перевеса и в прикладных аспектах, поскольку не вела непосредственно к улучшению календаря.

Таким образом, обоснованный выбор между конкурентными точками зрения становится весьма затруднительным.

Разумеется, каждая сторона в этом процессе столкновения теорий выдвигает аргументы в свою пользу. Однако ситуация в общем случае не поддаётся простому разрешению. Действительно, многообразие при­влекаемых аргументов самой различной природы только запутывает дело. Сторонники различных парадигм критикуют друг друга, не прихо­дя в полной мере к единому знаменателю, т.к. «каждая парадигма более или менее удовлетворяет критериям, которые она определяет сама, но не удовлетворяет некоторым критериям, определяемым её противника­ми»¹. Итак, рассудить этот спор в сугубо логико-методологической

' Кун Т. Структура научных революций. М., 1977. С. 149. 270

плоскости, пытаясь привести парадигмы к единому логическому зна­менателю, оказывается невозможным. И, тем не менее, процесс перехо­да к новой парадигме все-таки происходит. Ведущую роль здесь игра­ют представления научного сообщества о сравнительном потенциале обеих теорий. Прежде всего, существенно то, что старая теория находит­ся в очевидном для многих кризисном состоянии, что она фактически исчерпала свои познавательные ресурсы. Новая же — несмотря на соб­ственные внутренние трудности — все же может выглядеть перспектив­нее. Движущей силой новой парадигмы является эвристический импульс, уверенность её сторонников в способности разрешить роковые для ста­рой парадигмы проблемы.

Те представители научного сообщества, которые решаются принять и разрабатывать новую парадигму, во многом вынуждены принимать её «авансом», в надежде на её будущие успехи. Это тонкий момент в дина­мике научного познания. Как замечает Т. Кун, «что-то должно заставить, по крайней мере, нескольких учёных почувствовать, что новый путь избран правильно»¹. Но в дальнейшем (в процессе укрепления новой теории, после одержания ею некоторых значительных побед) увеличивается число разумных аргументов в её пользу. Постепенно нарастает число исследо­вателей, перешедших на новую точку зрения. Это означает, что в научном сообществе инициирован процесс принятия новой парадигмы.

Проблема рациональности и другие проблемы, связанные с концепцией Куна

Историко-социологический поворот, начиная с работы Т. Куна, вызвал ряд новых проблем в философии науки.

Обобщённо динамика научного познания в рамках концепции Куна выглядит как движение от парадигмы к парадигме. В этом продвиже­нии научное сообщество не представляет собой единого целого; во время смены парадигм одни группы учёных настроены более осторож­но и консервативно, другие — более решительно. Изменение парадигмальных конструкций, приносимое научной революцией, может вы­звать и действительно вызывает сопротивление многих представителей научного сообщества. Серьёзная трудность, возникающая при попыт­ке осмыслить это явление, связана с тем, что научному познанию оди­наково присущи и в равной мере необходимы и консервативные, и рево­люционные моменты. Причём в процессе столкновения старой и новой теорий, в общем, обе стороны действуют рационально. Так, длительное

¹ Кун Т. Структура научных революций. М., 1977. С. 207.

сопротивление новой парадигме, примеры которого демонстрирует ре­альная история науки, на самом деле, по-видимому, не является чем-то иррациональным. Наоборот, повышенная вариабельность в своих мне­ниях означала бы для учёных склонность к слишком поспешным реформам и явилась бы угрозой самому научному познанию. Можно сказать, что учёные вообще по своей природе должны быть людьми не­сколько скептического склада характера. Поэтому нам кажется весьма разумным, что большинство представителей научного сообщества не спе­шат с признанием новой теории. В то же время излишнее упорство учёных в своей правоте, неприятие нового — это другая реальная опасность. Но удивительно то, что научное сообщество в сложных процессах оценки кон­курирующих парадигм самокорректируется, каждый раз избегает обеих крайностей и каждый раз его выбор оказывается действительно резонным.

Однако остаётся нераскрытым вопрос о работающих механизмах по­добного регулирования, о действительном масштабе и критериях рацио­нальности научного познания. Ведь констатируя, что научное сообщество пришло к согласию по какому-то вопросу, мы должны понять и те сообра­жения, которые обусловили решение учёных, и оценить их меру рацио­нальности. Если мы отвергаем возможность установить универсальные логические критерии выбора между теориями, то мы приходим к необхо­димости выявить какие-то другие реальные критерии, руководящие науч­ным продвижением. Иными словами, перед нами встаёт проблема рацио­нальности научного познания.

Другая проблема касается содержания научных теорий. Она во многом связана с проблемой рациональности, но имеет и собственное значение. Речь идёт о действительном концептуальном пересечении сменяющих друг друга теорий, о единстве научного знания вообще. Движение от парадигмы к пара­дигме, в общем, процесс некумулятивный. Уже говорилось, что новая пара­дигма не есть простое продолжение старой; переход к новой парадигме озна­чает для учёных переход к качественно иному видению своей предметной области и бывает связан даже с мировоззренческой перестройкой. Но если взаимопонимание представителей разных парадигм всякий раз оказывается затруднённым, а сама научная область после революции оказывается суще­ственно (или даже радикально) обновлённой, то возникает вопрос о постоян­стве и изменчивости научного знания, о соотношении моментов преемствен­ности и прерывистости в его динамике. Что остаётся константным, несмотря на революционные преобразования науки, а что оказывается преходящим? Является ли взаимонепонимание учёных в период смены парадигм неизбеж­ным или же это фактор скорее психологического плана?

Существуют и другие серьёзные проблемы. Назовём в их числе следую­щие — проблему движущих сил научных революций, необходимость более

детального анализа конкретных видов трансформаций научного знания (прежде всего различие больших революций и микроизменений), потреб­ность более точно описать механизм появления и обоснования образцов решения задач в структуре теории.

Проблемы, активизированные подходом Т. Куна, вызвали к жизни множество дискуссий. В ходе обсуждения различных точек зрения было ясно понятно, что научное познание представляет собой гораздо более сложную и многоплановую деятельность, чем это возможно было пред­ставить с точки зрения какой-либо универсально-нормативной теории единого научного метода.

Конечно, сегодня мы лучше, чем во времена первого выступления Т. Куна представляем, как функционирует наука. Некоторые вопросы удалось су­щественно прояснить или предложить более-менее приемлемые подходы.

Например, проблема появления образцов решения задач в структуре теории получает достаточно естественное разрешение в концепции гене­зиса теоретических схем B.C. Степина (§ 4.1). Так, согласно B.C. Степину формирование и включение образцов решения задач происходит в самом процессе её становления. Ведь в ходе теоретического синтеза происходит и редукция создаваемой фундаментальной схемы к частным схемам, в процессах конструктивного обоснования разрабатываемой схемы она непосредственно связывается с эмпирическими приложениями, т.е. учи­тывает особенности экспериментально-измерительных ситуаций. «Тео­рия как бы хранит следы прошлой истории»¹.

Ряд вопросов, вырастающих в рамках куновской перспективы, будет рассмотрен в следующих трёх параграфах. Это:

1) проблема смысловой соизмеримости сменяющих друг друга теорий (§ 4.4);

2) проблема рациональности процессов оценки и выбора теорий и само­го хода научного продвижения (§ 4.5);

3) тема крупных и малых изменений в научном познании (§ 4.6).
Резюме. Итак, выход к историко-социологическому измерению при­нёс понимание того, что динамика научного познания проходит в реаль­ном времени. Действительным субъектом научного познания является научное сообщество. Важное структурирующее воздействие на пред­метную область оказывает наличие тех или иных образцов эффектив­ной деятельности — парадигм. Основные состояния научной области, по Т. Куну, — допарадигмалъное (т.е. незрелое, начальное состояние), нормальная наука (период господства определённой парадигмы, ха­рактеризующийся кумулятивным продвижением и консервативным

¹ Степин В. С. Теоретическое знание. М., 2000. С. 511.

затишьем в предметной области) и межпарадигмальное, или научная революция (период смены парадигм). Процесс перехода от одной парадигмы к другой некумулятивен, т.к. в общем случае представляет со­бой качественное видоизменение общетеоретических, методологических и даже мировоззренческих установок. Это приводит к определённому затруднению взаимопонимания сторонников различных парадигм. Науч­ная революция как смена парадигм связана со сложными явлениями интеллектуальной конкуренции сторонников различных точек зрения.

4.4. Рост научного знания: разрывы и преемственность

Мы начнём рассмотрение основных проблем историко-социологической плоскости анализа научного познания с вопроса о содержательно-семантическом инварианте научной динамики. Итак, что общего имеют сменяющие друг друга теории? Что сохраняется от традиционной теории, а что отбрасывается в ходе научной революции? Существует ли в науке какой-то фонд накапливающегося знания или же каждая революция остав­ляет лишь «руины» от устаревших представлений?

Действительно, с выходом в историко-социологическое измерение мы оказываемся перед вопросом о единстве научного знания. Если в ходе смены парадигм мы наблюдаем затруднённое взаимопонимание научных групп, а в результате смены парадигм мы получаем существенно изменившуюся научную дисциплину, то возникает сомнение в том, что между старой и новой наукой сохраняется что-то общее. Научное знание кажется раз­дробленным, а сама научная динамика — случайной, произвольной.

Вопрос о единстве научного знания оказался достаточно трудным. Его обсуждение вылилось в многолетние дискуссии. Одним из камней претк­новения выступила проблема несоизмеримости теорий.

Появление проблемы несоизмеримости

Обсуждение проблемы несоизмеримости выросло из замечаний Куна в «Структуре научных революций» о том, что в ходе смены пара­дигм взаимопонимание между сторонниками различных точек зрения оказывается затруднённым. При этом не существует логических аргу­ментов, позволяющих привести обе теории к общему знаменателю: сторонники разных теорий в некотором смысле по-разному видят мир. Для описания процесса перехода от одной парадигмы к другой Кун ис­пользует такую метафору из психологии, как переключение гештальта (от нем. Gestalt — «форма, вид»). В более современной терминологии психологи называют это перцептивным сдвигом, или переключением установки. Эти эффекты восприятия широко известны: в зависимости от

того, что мы считаем фоном и как интерпретируем данные элементы в кон­тексте целого, мы можем увидеть на одном и том же рисунке совершенно разные предметы (кролика или утку, вазу или два профиля и т.п.). При­меняя этот эффект к проблеме взаимоотношения между парадигмами, Т. Кун указывает, что подобного рода интерпретации одних и тех же вещей (теоретических объектов, фактов и т.п.) являются первичными, обусловливающими саму осмысленную познавательную работу. Отлича­ющиеся в разных парадигмах первичные интерпретации не могут быть согласованы, не могут быть приведены к какой-то общей для них почве.

Эта концепция была сразу же заострена Паулем Фейерабендом, высту­пившим в роли нового героя 1960-1970-х гг. У Фейерабенда она приобре­ла примерно следующий вид¹. Поскольку теории являются целостными образованиями, то одно и то же понятие, входя в различные теории, в общем контексте теорий приобретает различные значения. Скажем, «вре­мя» в механике И. Ньютона и в термодинамике С. Карно, «ген» в теории Г. Менделя и в молекулярной биологии, «горение» в теории флогистона и у А. Лавуазье — на самом деле означают совершенно различные вещи. Не­что подобное высказывал и сам Т. Кун; широко известно его утверждение о том, что при переходе от одной теории к другой слова «change their meanings or conditions of applicability in subtle way» (неуловимым способом изменяют свои значения или условия применимости)². Это означает, что мы не можем сравнивать научные теории поэлементно, теории оказываются концептуально замкнутыми и несоизмеримыми. Комплекс представлений подобного рода получил в литературе название «тезис Куна — Фейерабенда».

Следует заметить, что тезис Куна—Фейерабенда исходно не был сформулирован достаточно чётким образом. Однако он явно располагал к иррационалистическим интерпретациям, которые не заставили себя ждать. Многочисленные дискуссии вокруг этой темы показали, что ключевая интуиция, питающая проблему несоизмеримости, затрагива­ет действительно важную проблему философии науки. Но попытки прояс­нить ее столкнулись с новыми трудностями различного порядка. Состояние проблемы было отягощено и разросшейся доксографией, т.е. постоянным обсуждением мнений, вторичным выяснением того, кто из авторов что го­ворил и кто был не так понят. Итак, наслаивающиеся разночтения неверо-

¹ Feyerabend P.K. Explanation, reduction, and empiricism / H. Feigl, G. Maxwell (eds.).
Minnesota Studies in the Philosophy of Science. Vol. 3. Minneapolis, 1962; Feyerabend P.K.
How to Be a Good Empiricist / B. Baumrin (ed.). Philosophy of Science (The Delavare Seminar.
Vol. 2). New York, 1963; Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. М.,
1986.

² Kuhn T.S. Reflexions on my Critics / Criticism and the Growth of Knowledge, ed. I. Lakatos,
A Musgrave. Cambridge, 1970. P. 266.

ятно осложнили дело. Пожалуй, мало найдётся тем последних десятиле­тий, которые носили бы настолько запутанный характер. Обилие различ­ных интерпретаций этой проблемы лишь указывает на то, что она до сих пор не имеет окончательного решения (если она вообще может его иметь). Возможно, это вообще один из самых сложных вопросов совре­менной философии.

Формулировки проблемы несоизмеримости

Существуют множество формулировок тезиса несоизмеримости. На­зовём два варианта, которые можно считать крайними.

1. Наиболее узкий смысл касается значений терминов, используемых спорящими сторонами. Эта формулировка восходит к взглядам самих Т. Ку­на и Т. Фейерабенда и предполагает, что в различных теориях входящие в них термины, выглядящие одинаковыми, имеют различные значения.

2. Наиболее широкий смысл хорошо отражён американским филосо­фом Ричардом Popmu. P. Рорти справедливо полагает, что перевод проб­лемы в плоскость значений (т.е. в семантический план) не является адекват­ным, на самом деле проблема несоизмеримости сводится к проблеме достижения согласия. Иными словами, соизмеримость — это возможность нахождения таких правил для спорящих сторон, которые позволяют достичь рационального согласия там, где утверждения двух сторон конфликтуют¹.

Между этими вариантами находится масса промежуточных, которые полагают, например (приведём некоторые для иллюстрации), что несоиз­меримые теории не могут быть подведены под дедуктивные отношения (П. Фейерабенд), что они не имеют ни одного общего утверждения (П. Фейерабенд), что они занимаются решением различных проблем (Я. Хакинг), что невозможно выразить или перевести принципы одной тео­рии в словаре другой (Д. Дэвидсон, П.Черчланд), что нет объективных стандартов оценки теорий, которые могли бы охарактеризовать одну тео­рию как лучшую относительно другой (Д. Моберг), и многие др.²

Ясно, что различные формулировки выделяют различные аспекты проблемы несоизмеримости. В ходе дискуссий было открыто множество плоскостей, в которых можно её обсуждать. Существенным моментом явилось смыкание проблемы несоизмеримости с семантическими темами

¹ Рорти Р. Философия и зеркало природы. Новосибирск, 1997. С. 233-234.

² Drago A An effective definition of incommensurability and its theoretical implications //
VIII International congress of logic, methodology and philosophy of science. Moscow, USSR, 17-
22 august 1987. Vol. 4. Part 1. P. 159-162. Среди работ, посвященных обсуждению проблемы
несоизмеримости, укажем: Newton-Smit W.H. Rationality of Science. London, 1987. Ch. 7;
Pearce. G., Maynard P. (eds.) Conceptual Change. Dordrecht, 1973; Sankey H. The
Incommensurability Thesis. Avebury: Brookfieid, 1994.

интерпретации и перевода. Это вывело её на уровень фундаментальных проблем смысла, истинности, объективности, понимания.

Рассмотрим вкратце некоторые влиятельные точки зрения, относящие­ся к проблеме несоизмеримости.

Обсуждение на общем уровне: варианты решений

Пожалуй, общей исходной интуицией исследователей, которые пы­тались предложить положительное решение проблемы, было осознание того, что тезис несоизмеримости базируется на слишком сильных допу­щениях. Действительно, он предполагает настолько значительную сме­ну ориентиров при переходе от одной теории к другой, что коммуника­ция между учёными должна оказаться практически невозможной. Но ведь в реальной научной практике сообщество, как показывает история, оценивает обе парадигмы. Разумеется, взаимопонимание конфликтую­щих точек зрения может в горячие периоды истории науки оказываться под вопросом. Однако весь процесс перехода все же сопровождается сравнением, оценкой, накоплением разумных оснований для выбора луч­шей теории. Все это вселяет определённые надежды на позитивное реше­ние проблемы. Но у нас, по всей видимости, нет оснований ожидать, что будет найден однозначный стандарт приведения теорий к общему знамена­телю. Это означает, что положительное решение проблемы несоизмеримо­сти может состоять лишь в отвержении крайностей релятивизма.

При этом мы оказываемся существенно связанными с холистической и прагматистской позицией. Она исходит из того, что весь наш опыт (в т. ч. язык и все языковые значения) представляет собой сложный целост­ный комплекс и что освоение значений языка рождается из освоения целостной социальной практики.

У. Куайн. Итак, узкая формулировка проблемы несоизмеримости как тезиса несовпадения значений вывела исследователей на уровень фунда­ментального семантического анализа. Остроту такой постановке вопроса придали серьёзные затруднения с самим понятием «значение». Этим мно­го занималась философия XX в. Следует отметить, что в поиске новых подходов к проблеме значения основополагающую роль сыграли работы Уилларда Куайна, в которых было показано, что возможно разрабаты­вать вопросы интерпретации и коммуникации без (!) традиционных понятий «значение слова», «синонимы», «точный перевод». Куайн раз­вивает учение о неопределённости перевода, согласно которому интер­претатор всегда лишь оперирует некоторыми разумными гипотезами, но не имеет средств окончательной верификации правильности перевода; сам же перевод является сложной деятельностью, включающей наблюдение и изучение поведения других людей. Точный перевод с одного языка на

другой невозможен с точки зрения некоего абстрактного логико-семанти­ческого идеала, но он нам и не нужен, т.к. сама эта абстракция является достаточно сомнительной.

Д. Дэвидсон. Продолжая идеи У. Куайна, его ученик Дональд Дэвидсон приходит к выводу о том, что сам вопрос о несоизмеримости различных тео­ретических систем как способов видеть мир (концептуальных схем) является противоречивым; ведь предполагая, что теории несравнимы, мы должны предполагать и какую-то исходную точку сравнения. Но на самом деле у нас нет такого абсолютного и нейтрального основания для сравнения концеп­туальных схем. По большому счёту, у нас вообще нет возможности одно­значно решить, что «другие обладают понятиями или убеждениями, ради­кально отличающимися от наших собственных»¹. Но это не значит, что мы все находимся в одной концептуальной схеме, «поскольку мы не можем обос­нованно утверждать, что схемы различны, постольку мы не можем считать, что схема является одной и той же»². Иными словами, мы должны отбросить сам вопрос о фундаментальном различии теоретических систем как излиш­ний, ничего не объясняющий в процессах коммуникации.

Если прокомментировать позицию Д. Дэвидсона, она может быть изложе­на следующим образом: существуют общие закономерности коммуникации, и они касаются всех ситуаций взаимопонимания, будь то конкретные задачи в одном языке или же в разных, относятся они к сходным или весьма отлич­ным друг от друга социальным группам, в т.ч. это касается и сторонников разных научных теорий. Не существует никакой фатальной несовместимо­сти, а есть единый процесс коммуникации, в котором, конечно, какие-то цели могут достигаться лучше, а какие-то — хуже. Но при действительном жела­нии кого-либо улучшить своё понимание некоторой необычной системы взглядов это понимание всегда может быть улучшено.

Отметим, что подход Д. Дэвидсона основан на специальных разработ­ках, опирающихся на логическую теорию истины А. Тарского и его соб­ственную общую теорию интерпретации. Но и на более простом уровне, находящемся ближе к интуитивным рассуждениям, весьма правдоподоб­ным выглядит заключение о несостоятельности тезиса принципиальной несовместимости теоретических систем. Действительно, при соответ­ствующей конструктивной настроенности всегда можно добиться замет­ного рационального сближения различных точек зрения. Постепенный переход к другой системе представлений, более глубокое понимание её достоинств обычно (по крайней мере, в науке) не сопровождаются какими-

' Дэвидсон Д. Об идее концептуальной схемы // Аналитическая философия: Избранные тексты. М, 1993. С. 159. ² Там же.

то «прыжками из одного мира в другой», а являются весьма естественным коммуникативным процессом.

Т. Кун. Нечто подобное высказывает и сам Т. Кун в поздний период своей деятельности. Он отмечает, что переход к новой парадигме — это в некотором смысле изучение другого языка (причём необязательно уметь его переводить на свой собственный, подчёркивает Т. Кун). И этот переход принципиально осуществим. Конечно, в науке существуют перио­ды «взаимного непонимания, когда коммуникация неполна, но не невоз­можна». Но в процессе взаимного общения и совместной работы дости­гается понимание другой системы взглядов: «Вы убеждаете людей прийти в вашу лабораторию и посмотреть, что вы там делаете и как гово­рите об этом. В этом заключается один из способов усвоения языка»¹.

Р. Рорти. Но помимо попыток найти положительное решение, существу­ет и отрицательная позиция относительно проблемы несоизмеримости. Эта позиция предполагает, что исходные концептуальные различия не могут быть преодолены. Поскольку не существует универсального языка, в кото­рый могли бы быть переведены и там взаимосогласованы конфликтующие теории, проблема достижения рационального консенсуса оказывается нераз­решимой. Следствием этого становится то, что сторонники каждой теорети­ческой системы развивают лишь внутреннюю аргументацию, которая не ока­зывает никакого влияния на сторонников другой системы; аргументы каждой стороны базируются на непересекающихся концептуальных основа­ниях, поэтому полноценная дискуссия вообще невозможна. Так, к отрица­тельному решению проблемы несоизмеримости примыкает Ричард Рорти. Его идеи в последнее время весьма влиятельны. Р. Рорти решительно высту­пает против каких-либо поисков универсальных стандартов сравнимости теоретических систем, против всеобщих рецептов устранения разногласий. Его точку зрения можно, пожалуй, суммировать в следующем девизе: «Пусть каждый продолжает заниматься своим делом».

Проблема соизмеримости как философский водораздел

При рассмотрении трудных проблем современной философии науки вопросу о несоизмеримости следует уделить пристальное внимание. Дело в том, что его с большой степенью точности можно считать своеобразным «водоразделом» современных рационализма и иррационализма. На состоянии дел в собственно науке дискуссии относительно несоизмеримо­сти никак не отразились; наука с открытием несоизмеримости не прекрати­ла своего существования, не была ввергнута в хаос. Но в философии эта

¹ Боррадори Дж. Американский философ. М., 1999. С. 197.

проблема приобрела фундаментальное мировоззренческое значение. В итоге те, кто хотел сохранить общий рационалистический настрой, сохра­нили его; точно так же и те, кто хотел сделать далеко идущие иррационалистические выводы, — сделали их.

Сама возможность столь расходящихся интерпретаций была поддержана общей культурной ситуацией последних десятилетий XX в. — нарастающей критикой в адрес научно ориентированного разума. Сторонники отрица­тельного решения несоизмеримости превращают эту проблему в своеоб­разный аргумент, обосновывающий равные права науки и других форм деятельности человека; они считают, что обнаруженная несоизмеримость (в иррационалистической трактовке) вообще размывает грань между наукой и ненаукой (например, между научным и художественным мышлением), подрывает притязания универсального рационализма. Сама философия при этом становится не рациональным занятием, родственным науке, а лишь осо­бым жанром литературы. Подобное настроение ярко выражает Р. Рорти (отбросив универсалистские амбиции, «мы можем считать, что нет такой вещи, как рациональное согласие или разногласие. Холистические теорий дают право каждому конструировать его собственное маленькое целое — его собственную маленькую парадигму, его собственную маленькую практику, его собственную маленькую языковую игру — и затем вползать в них»)¹.

Но если проблема несоизмеримости теорий используется для защиты вненаучных практик, то это может означать лишь, что обсуждение этой проблемы вышло далеко за пределы первоначальной темы — проблемы динамики научного познания — и задействовало предельно общий кон­текст, связанный с глубокими проблемами современного общества и его культурно-мировоззренческих ориентиров. Иными словами, обсуждения на таком уровне весьма далеко отклонились от собственно анализа соот­ношения научных теорий.

Итак, можно сформулировать следующие два осторожных вывода. В многочисленных обсуждениях значение эффекта несоизмеримости тео­рий для научного познания было существенно преувеличено. Но пред­ставление о каком-либо универсальном стандарте рациональной сравни­мости теорий и однозначного устранения разногласий следует считать неудовлетворительным.

Интертеоретические отношения

Мы рассмотрели состояние проблемы несоизмеримости на общем уровне обсуждения. Теперь мы обсудим более специальные аспекты этой темы — проблему уточнения взаимоотношений между научными теориями.

' Рорти Р. Философия и зеркало природы. Новосибирск, 1977. С. 234-235.

В динамике научного знания есть и разрывы, и преемственность. Но для адекватного понимания научного продвижения нам следует пройти между двумя крайностями. Неправомерно считать научную дисциплину (например, физику) как бы одной-единственной, непрерывно растущей теорией; но есть и противоположная опасность — считать историю науч­ной дисциплины раздробленной на несоизмеримые теории, которые на­учное сообщество не может даже рационально обсуждать и оценивать.

Как же следует понимать отношения между сменяющими друг друга теориями?

Начнём с опасности преувеличения единства, инвариантности содер­жания научных теорий. До появления книги Т. Куна общепринятой явля­лась концепция кумулятивной динамики научного познания. Согласно этой концепции в последовательности сменяющих друг друга теорий но­вая теория не отбрасывает ничего, что было достигнуто её предшествен­никами. Она включает в себя предыдущие и идёт дальше в том смысле, что объясняет и предсказывает более широкий круг явлений. В качестве хрестоматийного примера приводилось, скажем, соотношение механики И. Ньютона и сменившей её специальной теории относительности. Мож­но приблизительно изобразить соотношение сменяющих друг друга тео­рий как совокупность расширяющихся концентрических окружностей.

Решающее значение работы Т. Куна состояло в том, что она отвергла саму идею сравнимости теорий по объёму или представление о том, что одна теоретическая область может быть как бы наложена на другую. Но­визна концепции Куна заключалась в утверждении качественного отли­чия одной теории от другой. Это связано с тем, что, как мы говорили выше, теории не сводимы к неким абстрактным концептуальным систе­мам, которые можно привести к единому логическому основанию, за тео­риями надо видеть парадигмы. А отношения парадигм логически не­прозрачны. Парадигмы, по Т. Куну, — это, напомним ещё раз, различные первичные интерпретации универсума, различные «способы видеть мир».

Но открытие некумулятивного характера динамики науки вызвало к жизни опасность преувеличения разрывов между теориями. Тезис о несоизмеримости теорий явился ярким выражением крайности второго рода.

Если же не следовать за поспешными иррационалистическими ин­терпретациями обнаруженных качественных отличий теорий, можно увидеть, что и линейно-кумулятивная модель, и гипотеза абсолютной несоизмеримости одинаково предполагают некое упрощённое видение ситуации. Они обе базируются на утрированной альтернативе: либо межтео­ретические отношения совершенно прозрачны, либо их нет вообще.

Но разумнее, пожалуй, было бы утверждать, что до этого межтеорети­ческие отношения вообще не изучались сколько-нибудь внимательно. От­ношения между теориями по большей части просто молчаливо полагались вполне понятными. Например, считалось очевидным, что механика сплош­ных сред сводима к механике материальной точки, термодинамика — к ста­тистической механике и т.п. Инициированный Т. Куном пересмотр этих устоявшихся взглядов привёл к открытию подлинного богатства интертеоретических взаимоотношений.

Весьма обычным было представление о том, что старая теория отно­сится к новой как некий предельный случай последней. Подобную ситуа­цию особенно чётко можно наблюдать в математике. Типичным примером служит геометрия Н.И. Лобачевского, которая, как известно, является более общей, чем евклидова, и включает её как предельный случай. Здесь имеется в виду то, что в геометрии Н.И. Лобачевского плоскость (или пространство) характеризуется некоторым радиусом кривизны (R); при бесконечном увеличении этого радиуса искривлённая плоскость будет все более «распрямляться», так что в пределе, при R →∞ формулы гео­метрии Лобачевского переходят в формулы евклидовой геометрии. В фи­зической науке эта идея была развита до уровня методологического прин­ципа Н. Бором (1913), которому он дал название «принцип соответствия». Вкратце смысл его сводится к утверждению, что при задании экстремаль­ных значений определённым теоретическим параметрам результаты ста­рой и новой теории асимптотически совпадают в области некоторой сово­купности явлений. Иными словами, мы можем задать условия схождения новой и классической теорий на какой-то общей области явлений. Этот знаменитый принцип в применении самого Н. Бора оказался эффективным инструментом научного продвижения, его даже стали называть волшеб­ной палочкой квантовой механики.

Но здесь необходимо ясно представлять различие между принципом соответствия как эвристическим приёмом и попыткой описания точных взаимоотношений между теориями. Сам принцип соответствия не являл­ся достаточно определённым (но для эвристического принципа это и не требуется). Он выражал некую исходную интуицию исследователя, всту­пающего в новую область явлений, его настроенность на «рациональное расширение наших обычных представлений»¹. Но если мы потребуем, чтобы выражение «одна теория в пределе переходит в другую» действи­тельно могло использоваться в буквальном (или хотя бы в более или менее уточнённом) смысле, то оказывается, что утверждение об асимптотиче-

¹ Бор Н. Избранные труды. Т. 1. М., 1970. С. 334.

ском соотношении теорий — не более чем метафора. Отношения теорий между собой в общем случае достаточно неоднозначны, они включают раз­личные смысловые плоскости, не только формальные, но и содержатель­ные аспекты. Ясно, что сравнение теорий как сложных концептуальных контекстов ни в коем случае не может быть проведено в терминах упро­щённого числового сравнения, которое предполагает метафора предель­ного перехода. Обнаружение некумулятивной динамики научного позна­ния, серьёзных и глубоких различий между теоретическими контекстами открыло горизонт новых исследований¹.

Впрочем, ещё в «докуновский» период Эрнест Нагель в своей обстоя­тельной «Структуре науки» совершенно справедливо указывал, что во­прос о том, редуцируема ли одна теория к другой, не может быть решён на абстрактном уровне, без учёта содержательного состояния этих тео­рий. Работающий физик вряд ли серьёзно отнесётся к заявлению, что современная ядерная физика может быть сведена к некоторому вариан­ту классической механики, даже если подобное заявление может быть сопровождено формальной дедукцией законов ядерной физики из аб­страктных допущений «чистой» механики. Для действительного же про­ведения подобной редукции требуются адекватные эмпирические сви­детельства, в т.ч. эвристические достижения, естественно ожидаемые от более общей дисциплины. Кроме того, необходимо учитывать тот факт, что дисциплины развиваются, постоянно изменяются. Если допустимо считать, что часть химии XIX в. может быть сведена к физике, создан­ной после 1925 г., то она не может быть сведена к той физике, которая была её современницей². Таким образом, любые заявления о возможно­сти свести одну теорию к другой требуют не использования каких-то априорных редуцирующих схем, а детального и содержательного рас­смотрения.

Для иллюстрации дальнейшего изучения проблемы интертеорети­ческих взаимоотношений укажем ещё на некоторые работы в этой об­ласти. Если вернуться к описанному выше вопросу о предельном переходе теорий, то здесь следует, прежде всего, отметить исследование М. Бунге, которое освещает подлинное состояние неисследованности и обширности темы асимптотической сводимости теорий: «прекрасные редукцион­ные диаграммы, которые можно встретить в научной и метанаучной ли-

¹ Кузнецов И.В. Принцип соответствия в современной физике и его философское значе­ние. М, 1948; Проблемы истории и методологии научного познания. М., 1974; Принцип
соответствия. М., 1979; Раджабов У.А. Преемственность научных теорий и принцип соответствия // Наука в социальных, ценностных и гносеологических аспектах. М., 1980.

² NagelE. The structure of Science. London, 1961. P. 361-362.

тературе, в значительной степени обманчивы и вводят в заблуждение, поскольку они никем не анализировались»¹. Н. Бунге вводит ряд иных интертеоретических отношений, как формальных, так и неформальных. К формальным, например, относятся такие, как изоморфизм, включение тео­рий, к неформальным — различные семантические (например, одна теория предполагает другую) и прагматические (эвристические, методологические).

Общая задача построения адекватной концепции межтеоретических взаимоотношений была вполне прозрачно сформулирована К. Дилвортом: концепция интертеоретических отношений должна описывать и объяс­нять как ситуации конфликта сменяющих друг друга теорий, так и суть прогресса, заключающегося в переходе от одной теории к другой. При­чём сам К. Дилворт показывает, что пресловутое переключение гештальта — не такое уж безнадёжное положение дел. Из этой метафоры тоже можно извлечь позитивное содержание. Дилворт предлагает на основе систематического развёртывания этой аналогии т.н. гештальт-модель, которая позволяет совместить как конфликтность, так и прогрессивность в отношениях между сменяющими друг друга теориями².

М. Форстер утверждает, что тезис Т. Куна о принципиальной несрав­нимости теоретических парадигм является спорным. М. Форстер показы­вает, что в научной практике, в частности, происходит сравнение не на уровне базовых теоретических конструкций, а на среднем уровне — уров­не теоретических моделей (следствий из теории плюс вспомогательные допущения). Теоретические модели дают предсказания, и их вполне мож­но сравнить по предсказательной точности. Так, например, были срав­нены планковская модель излучения чёрного тела с классической моде­лью, решение Эйнштейна проблемы перигея Меркурия с решением ньютоновской механики и т.п.³

Эффективная логическая техника для систематического изучения от­ношений между теориями с использованием целого спектра специальных

¹ Бунге М. Философия физики. М, 1975. С. 270.

² Dilworth С. Scientific Progress. Dordrecht, 1981. P. 73-76. Изображение конфликтности
в «Гештальт-модели» К. Дилворта состоит в аспектной несовместимости различных взгля­дов на одну и ту же картину: «утка» и «кролик» не могут быть увидены одновременно.
Прогрессивность состоит в том, что обе перспективы можно сравнивать по таким критери­ям, как относительные аккуратность той или иной концепции, масштаб её применения, просто­та. Поэтому, в отличие от дедуктивной модели интертеоретических взаимоотношений, гештальт-модель может предложить для их описания более жизнеспособную концепцию.
Дилворт разворачивает её на примерах из истории науки.

³ Forster M.R. Hard problems in the philosophy of science: Idealization and commensurability / R. Nola and H. Sankey (eds.). After Popper, Kuhn & Feyerabend: Issues in Theories of Scientific Method, Australasian Studies in History and Philosophy of Science. Kluwer, 2000.

понятий (дефинициональной вложимости, дефинициональной эквивален­тности и др.) разрабатывалась в нашей стране В.А. Смирновым, в т. ч. и для теорий, сформулированных в языках различной структуры¹.

Все эти примеры говорят о том, что научные теории действительно можно сравнивать, хоть это и непросто, а также, что проблема межтеоретических отношений требует дальнейших исследовательских усилий и что впереди обширное поле новых вопросов и новых перспектив.

Преемственность научных теорий

Какие элементы наследуют сменяющие друг друга теории?

Как бы ни различались старая и новая теории, они никогда не явля­ются совершенно изолированными друг от друга. Формирование но­вой теоретической системы всегда происходит на платформе старой. Можно утверждать, что принципиальная преемственность научного знания вообще является важнейшей чертой научной динамики. Преж­де всего, необходимо подчеркнуть преемственность самого импульса научного, продвижения. Новая теория принимает эстафету от старой, наследует сам ее вектор, нацеленный на новые приложения, новые об­ласти явлений и вопросы. Хотя подобная преемственность может быть описана преимущественно качественно, она должна рассматриваться как сущностная для научного познания. Научное продвижение — это «устойчивость движущегося велосипеда», и здесь следовало бы признать правоту того, на чем настаивал К. Поппер. Преемственность новационной заострённости — это главный фактор преемственности научного знания. Новая теория (и, шире, новая парадигма) заимствует у старой сам её момент движения, она вырастает из её проблем, из её достижений и, даже в большей степени, из её неудач (как это было хорошо показа­но Куном).

О Действительно, сообщество принимает новую парадигму с намерени­ем решить оказавшиеся неприступными задачи, объяснить плохо поддаю­щиеся пониманию явления. Поэтому новая теоретическая система всегда наследует хотя бы некоторое множество проблем старой, хотя и значи­тельно пересматривает их и даёт им новую трактовку. Кроме того, восхо­дящая теория наследует ряд понятий старой (хотя и придаёт им уже другой смысл, обновляет их), сохраняет некоторые законы, а также более общие положения — принципы (скажем, законы сохранения, принципы симметрии). Часто какие-то элементы старой теории неуловимым обра­зом подготавливают новые концептуальные ориентиры. (Как, например,

² Смирнов В.А. Логические методы анализа научного знания. М., 1987.

по словам Л. де Бройля, теория Гамильтона—Якоби как бы уже подготав­ливает переход от классической механики к волновой¹.)

Е.А. Мамчур, Н.Ф. Овчинников и А.П. Огурцов отмечают, что можно говорить о преемственности научных теорий на трёх уровнях — на уровне математического аппарата, на уровне понятий и на уровне фактов. Ситуация с наследованием математического аппарата — наиболее про­зрачная (прежде всего здесь возможен предельный переход на уровне ма­тематического аппарата теорий). С понятиями и фактами дело обстоит сложнее (из-за изменения смысла, как минимум, некоторых понятий ста­рой системы в новой и из-за феномена теоретической нагруженности фактов). Однако, как подчёркивают авторы, всегда сохраняется некото­рая базисная инвариантность смысла научных понятий в переходе между теориями, и всегда сохраняется некий инвариант в массиве фактуального содержания, не зависимый от существенно отличающихся толкований его в различных теориях².

Сложность и богатство самого универсума межтеоретических взаи­моотношений не позволяют нам дать универсальное описание того, что именно и в каком виде сохраняется или изменяется при переходе от одной теории к другой. Достаточно вспомнить, что всякая научная теория не является замкнутым и формализуемым продуктом, но представляет собой сложное смысловое образование, уходящее корнями в принципиально неформализуемый содержательно-предпосылочный контекст. Вспомним и ту тривиальную истину, что ход научного познания непредсказуем. Что конкретно сохранится в будущей теории, мы никогда не можем знать за­ранее и в общем случае никогда не сможем указать, где следует ожидать выхода за рамки нынешних теорий или откуда грядёт революция. Мы не можем ставить своей целью, во что бы то ни стало, сохранить какие-то достижения, ведь будущее обновление может отбросить представления, кажущиеся самыми незыблемыми.

Обновление или разрушение?

Напоследок выскажем общие соображения относительно проблемы преемственности научного знания. Вопрос об устойчивости содержания науки — это, прежде всего, вопрос оценки реальной истории науки. Совсем необязательно расценивать смены парадигм как некие катастрофы, перио­дически нарушающие нормальное течение науки. Ведь куновскую модель «от парадигмы к парадигме» можно рассматривать двумя способами.

¹ Материалистическая диалектика и методы естественных наук. М., 1968. С. 331.

² Отечественная философия науки: предварительные итоги / Под ред. Е.А. Мамчур, Н.Ф. Овчинников, А.П. Огурцов. М., 1997. С. 332-336.

Можно акцентировать внимание на разрушительном действии ре­волюций, и тогда возникает скептический взгляд не только на прошлое науки, но и на её современное состояние. С этой точки зрения нам лишь остаётся ждать следующей революции, которая покажет, насколько ошибочными были наши современные научные представления. Такая пози­ция в итоге приводит релятивизму (от лат. relativus — «относительный») — к взгляду о том, что вообще не существует ничего постоянного, а все наши теории лишь зависят от преходящих исторических реалий.

Другой способ рассмотрения научных революций акцентирует внимание на их созидающем моменте. В таком ракурсе научная революция — это всегда прыжок вперёд, интеллектуальный прорыв, значительное обновление научных знаний. В этом смысле не столь важно, сохраняется ли вообще что-нибудь из старой теории. Куда важнее то, что смена парадигм всегда имеет под собой серьёзные основания и приносит серьёзные достижения. Ведь на­учное сообщество никогда не проводит революцию развлечения ради. Поэтому если оно, в конце концов, приняло новую парадигму, значит, на то были действительно веские причины. Как минимум, с научной революцией обязательно открываются новые теоретические перспективы, интересные и далеко идущие возможности, которые старая парадигма была не в силах предложить. Это означает, что научные революции всегда стоит приветство­вать, а важнейшей характеристикой научного знания следует считать его постоянную обновляемость (а не постоянную разрушаемость).

В этом плане сама проблема преемственности, если она рассматри­вается и заостряется утрированно, оказывается искусственной и несу­щественной для понимания специфики научного познания. Ведь вектор научного движения направлен вперёд и только вперёд. Здесь уместно процитировать Дж. Агасси, который акцентирует наше внимание на качественном преобразовании науки в ходе революции: «То, что до ре­волюции считалось основным содержанием некоторой теорий, после революции оказывается не столь важным. Так, идея неделимости атома — безусловно центральная часть теории Дальтона — не устояла в револю­ции»'. Действительно, главным в этом процессе является существенное преобразование представлений, имеющих принципиальное значение. Дело даже не в том, что какая-то часть содержания старой науки оказы­вается сохранённой и включённой в новое знание, а в том, что после революции сама смысловая нагрузка, фундаментальные ориентиры этого старого содержания оказываются не столь важными в обновлён­ной картине науки.

¹ Агасси Дж. Наука в движении//Структура и развитие науки. М., 1978. С. 129.

Вообще говоря, не столь уж интересно, что именно сохраняется после смены парадигм, сколько — что мы действительно при этом приобрета­ем, на какие новые горизонты выходим, какой нами достигается прирост. Ведь в этом и состоит смысл научных революций и научного продвиже­ния вообще.

Резюме.

1. Проблема несоизмеримости, по всей видимости, не имеет универ­сального решения. Не существует единого для всех случаев стандарта сравнения теорий.

2. Тем не менее, значение этой проблемы для научного познания было несколько преувеличено. Эта проблема была использована в более широ­ком контексте как один из современных «водоразделов» рационализма и иррационализма.

3. Теории, сменяющие друг друга в ходе научной истории, не являют­ся изолированными. Существует богатый спектр интертеоретических взаимоотношений, которые требуют дальнейшего изучения.

4. В общем случае можно утверждать, что между старой и новой теория­ми существует много преемственных, связей, но мы не можем заранее уста­новить рамки преемственности и то, в чем эта связь должна выражаться.

5. Сама проблема преемственности научного знания, будучи поставленной в утрированном виде, не является релевантной науке, т.к. наука больше заботится о новациях, чем о сохранении старого.

4.5. Проблема рациональности научного познания

Сама постановка этого вопроса звучит как парадокс. Ведь научное по­знание, как это обычно считается, является образцом рационального мышления. Тем не менее, с включением научного познания в многоплано­вые социально-исторические реалии было обнаружено, что научное позна­ние гораздо сложнее, чем это предполагалось с точки зрения каких-либо однозначных стандартов научного продвижения. Основной парадокс этой темы состоит в том, что:

1) научная деятельность явно представляется рациональной; это настоль­ко очевидно, что признание её иррациональной было бы контринтуитивным и даже абсурдным;

2) поиск удовлетворительных средств для осмысления и выражения рационального характера науки пока не привёл к решению, удовлет­воряющему всех.

Основная задача исследований, посвящённых этой проблеме, может быть обрисована как задача осмысления понятия рациональности во­обще и исследования того, в какой мере наука может быть понята как укладывающаяся в рационалистическую перспективу.

Проблема рациональности научного познания — это сейчас одна из наиболее актуальных проблем. При обсуждении этого вопроса мы вхо­дим в лабораторию современных науковедческих изысканий.