Атомные электростанции и авария на ЧАЭС

В 1954 г. в Обнинске была введена в строй первая в мире атомная электростанция мощностью 5000 кВт. Авторами и исполнителями проекта были И.В. Курчатов, Д.И. Блохинцев, А.К. Красин, М.А. Долежаль.

Первый комплект ТВЭЛов для ее реактора был изготовлен на заводе № 12, одновременно интенсивно оснащавшем стержневыми ТВЭЛами реакторы подводных атомных лодок. Совершенствовались и другие типы реакторов различного назначения. Однако именно развитие атомной энергетики стало на ближайшее десятилетие доминирующим направлением в стране.

Одна за другой проектируются и вводятся в действие АЭС с реакторами РБМК (Ленинградская, Курская, Смоленская, Чернобыльская), реакторами ВВЭР оснащаются станции Нововоронежская, Кольская, Билибинская, Калининская, Армянская. На Балаковской и Белоярской АЭС действуют реакторы на быстрых нейтронах.

Двухцелевые реакторы строятся в Томске (1954–1956 гг.) и Красноярске (1961–1963 гг.). В Дмитровграде в НИАР работает реактор, на котором определяются оптимальные возможности использования энергии атома для целей электро- и теплоснабжения. В 1956 г. образуется Главное управление по использованию атомной энергии при Совете Министров СССР во главе с Е.П. Славским, которого в 1961 г. сменил A.M. Петросьянц. На Второй международной конференции в Женеве в 1958 г. обсуждается большое число сообщений, посвященных именно этому аспекту — использованию атомной энергии в мирных целях.

Строится реактор на Семипалатинском полигоне.

В 1973 г. на Мангышлаке осуществляется пуск многоцелевого реактора (получение электроэнергии, опреснение морской воды).

В 1967 г. утверждено размещение очередной АЭС (реактор РБМК) в Чернобыле (Украина). В 1977 г. она введена в эксплуатацию. С помощью СССР строятся АЭС в Болгарии, Чехословакии и других странах.

Поступательное развитие атомной энергетики в СССР до 1986 г. не осложнялось какими-либо серьезными ситуациями и не сопровождалось неблагоприятным влиянием на состояние здоровья персонала и окружающую среду. Организация медицинского наблюдения опиралась на уже значительный опыт комбинатов отрасли, после 1958 г. работавших со строгим соблюдением принятых тогда норм радиационной безопасности. Было очевидным и благополучное состояние здоровья персонала, начавшего работать в указанный период как на комбинатах, так и на реакторах исследовательского назначения.

Единичные нештатные ситуации (например, пережог канала и разгерметизация звена сборки на Ленинградской АЭС в 1975 г.) не сопровождались значительным облучением персонала, участвовавшего в разрешении инцидента, и какими-либо нарушениями в состоянии их здоровья.

Считаю существенным подчеркнуть эту характеристику «победного безоблачного шествия атомной энергетики», притупившего бдительность персонала и породившего необоснованное отрицание руководством какой-либо возможности аварий на АЭС. С горечью вспоминаю нашу попытку с физиком ИБФ А.А. Моисеевым при посредстве начальника 2-го ГУ МЗ в 1970 г. предложить для издания рукопись книги, в которой были сопоставлены особенности радиационной ситуации и мер помощи при наземном атомном взрыве и аварии мирного времени с обнажением активной зоны реактора.

Заместитель министра A.И. Бурназян в гневе («Вы планируете эту аварию!») бросил рукопись книги на пол и потребовал ограничиться изданием лишь ее части, посвященной оказанию помощи жертвам атомного взрыва. Корректный и очень вдумчивый руководитель 2-го ГУ МЗ генерал В.И. Михайлов аккуратно собрал разбросанные по полу листы и попытался успокоить меня: «Мы еще вернемся к этому вопросу». В 1971 г. нам с А.А. Моисеевым при плохо скрываемой неприязни A.И. Бурназяна удалось все же получить его разрешение выступить с докладом на конференции в Дмитровграде. Друзья грустно шутили потом, что доклад этот был первым сценарием аварии на ЧАЭС. Масштабы у нас были, конечно, более скромные (рабочая смена и небольшой контингент ликвидаторов аварии при повреждении ограниченного объема активной зоны). Доклад вызвал большой интерес. На его основе была подготовлена (но так и не издана до 1988 г.) небольшая книжка о мерах помощи при авариях мирного времени. Коснулись этого вопроса мы с Л.А. Ильиным и во 2-м издании нашей книги о последствиях атомной войны, имея в виду повреждения атомного объекта во время бомбардировки (любым оружием!). Может быть, наш сценарий являлся довольно реалистичным по числу вовлеченных в аварию, так как в 1986 г. оно было безусловно неадекватно большим при ликвидации ее последствий на ЧАЭС.

Еще одним явно неблагоприятным обстоятельством среди других причин возникновения этой крупнейшей в истории атомной промышленности техногенной аварии было то, что ЧАЭС, как и все АЭС, из системы Министерства среднего машиностроения с его уникальным опытом, строжайшей дисциплиной квалифицированного персонала, позволяющими удерживать ситуацию даже при известных дефектах технологии в пусковой период, были переданы Минэнерго. По нашему впечатлению, вынесенному из бесед с пациентами, работавшими на ЧАЭС, их стиль работы, система подбора кадров заметно отличались от того, к чему мы привыкли за много лет, имея дело с Министерством среднего машиностроения.

Авария в Чернобыле 26.04.86 г. произошла в 1 час 23 минуты 49 секунд на IV блоке уран-графитового реактора РБМК с водным охлаждением. В результате были разрушены и повреждены активная зона IV блока реактора, деаэраторная этажерка, машинный зал III–IV блоков. Фрагменты активной зоны разлетелись по центральному залу и промышленной площадке. В воздух в результате двух залповых выбросов и 10-дневного истечения газоаэрозольной высокоактивной струи в окружающую среду были инжектированы десятки миллионов кюри (~1800 ПБк) радиоактивных веществ и фрагменты поврежденной активной зоны (50% из них в первые двое суток).

Основными действующими факторами были изотопы йода и цезия, формирующие мощные поля гамма-бета-излучения на промплощадке. Для населения определяющим было поступление по биологическим цепочкам в первые 2–3 месяца изотопов йода, затем цезия. Существенно меньшей у населения была мощность доз в полях дистанционного гамма-бета-излучения за счет осажденных на местности радионуклидов. Еще меньшей для всех была роль ингаляционного поступления и облучения от облака выброса в суммарной дозе, особенно для населения. На ближайшем расстоянии от нее и самой промплощадке были реализованы и такие нуклиды, как рутений, радий, стронций, плутоний, уран. Их обнаружение за пределами 30-километровой зоны было крайне редким, количество — минимальным.

Участниками работ в ближайшие часы после аварии являлись персонал станции (две смены и специально вызванные люди, а также 550 строителей V–VI блоков), пожарные — 93 (в том числе непосредственно на гашении пожара 69), охрана объекта — 136 человек; ликвидаторы и привлеченные в первые часы-сутки после аварии в правительственную комиссию эксперты — 491 человек, персонал станции, вызванный после 3 часов утра 26.04 или работавший на территории промплощадки в эти сроки, — 561 человек.

Я узнала о происшествии, безусловно, одной из первых — между 2 и 3 часами в ночь на 26.04 по телефонному звонку домой из МСЧ Чернобыльской АЭС, подтвержденному позднее информацией дежурного 3-го ГУ МЗ. Он прислал машину, и дальнейшие переговоры, уточняющие информацию (между 3 и 5 часами), велись мною уже в здании Управления.

Клинические проявления давали врачам МСЧ основания (несмотря на большие сомнения в этом технического руководства станции) предположить развитие ОЛБ. Первоначально я предложила направить срочно к нам по 2–3 человека с разным сроком появления признаков первичной реакции (минуты, полчаса-час, 1–2 часа). Чуть позднее стало очевидно, что больных с типичными для ОЛБ симптомами уже более ста и их последовательно скорой помощью отправляют (врач Белоконь) в МСЧ № 126 для оказания первой помощи. Тогда я приняла решение и сообщила дежурному врачу клиники и в МСЧ № 126 о госпитализации в московскую клинику всех пострадавших, объявила сбор аварийной бригады ИБФ, после чего отправилась около 6 часов утра готовить клинику к приему больных. Аварийная бригада во главе с Г.Д. Селидовкиным уже ждала меня в клинике и вскоре отбыла на пункт сбора комиссии, где собирались другие ее участники. Я вызвала заведующих отделениями и сообщила главному врачу больницы П.Н. Захарову о случившемся. Вместе мы стали продумывать выписку пациентов и подготовку клиники к приему большой группы больных разной тяжести. Характерно, что сомнение в радиационной природе ситуации следовало за аварийной бригадой до момента ее прибытия в Киев и Чернобыль, а возникало оно у технологов (воспоминания Г.Д. Селидовкина). Врачи же не сомневались, что к нам должно поступить около 150 пациентов с лучевой болезнью. Возможно, мы недооценивали в это время значимости сопутствующих аварии факторов (горение конструкций, в том числе пластика) и необходимости проведения противопожарных и противоаварийных мероприятий. Из переговоров вечером 26.04 с МСЧ № 126 (Г.Д. Селидовкин) я узнала о двух случаях смертельного исхода (один человек погиб под завалом в блоке, другой умер уже в МСЧ от тяжелых термических ожогов) и о первых итогах проведенной бригадой диагностической работы.

Поступление пациентов в клинику ИБФ началось в ночь на 27.04. В Москву двумя самолетами были доставлены 207 человек, в том числе 115 с первоначальным диагнозом острой лучевой болезни, подтвержденным впоследствии у 104. В Киев с подозрением на ОЛБ поступили около 100 человек (диагноз был верифицирован у 30). Позднее клиника ИБФ приняла еще 148 человек из числа первых участников, вызванных для расследования причин и минимизации последствий аварии. В ближайшие 2–3 года клиника продолжала лечение и обследование в стационаре ежегодно около 100 больных ОЛБ (повторно). Амбулаторные консультации проведены в 1986 г. 800, дозиметрические исследования на спектральное излучение тела человека, определяющее наличие гамма-излучающих нуклидов, — 1200 пациентам. Всего за ближайшие 4 года число обследованных составило соответственно 1119 и 3590. Эту огромную нагрузку несли небольшой коллектив клиники и руководители физико-гигиенических подразделений ИБФ (директор Л.А. Ильин, его заместитель К.И. Гордеев, зав. клиникой А.К. Гуськова). Нам помогали прикомандированные на 2 недели и одновременно обучавшиеся врачи из клинической больницы № 6, МО, МСЧ управления и лаборанты из ряда других лечебных и научных учреждений Москвы. Главным врачом клиники (исключительно деловым и самоотверженным моим помощником) в это трудное время стала Н.М. Надежина. В больнице № 6 был создан штаб, управлявший хозяйственным обеспечением всей сложной деятельности клинического коллектива (главный врач П.Н. Захаров, с участием специалистов из ИБФ (Ю.Г. Григорьев, К.И. Гордеев и др.).

Чернобыльской эпопее посвящено огромное число публикаций в нашей стране и за рубежом, и повторять их содержание едва ли целесообразно. Постараюсь проанализировать и перечислить основные научно-медицинские и практические итоги как острого периода, так и сложных 18 лет после аварии.

К моменту аварии 1986 г. медики располагали значительным опытом, накопленным в рамках сопровождения атомной отрасли страны и благодаря глубокому знанию мировой литературы по авариям (в США, Югославии, Бельгии, Японии).

Оценка доз у пострадавших включала:

— биологическую индукцию средней дозы на тело по числу хромосомных аберраций в лимфоцитах и клетках костного мозга, а позднее по динамике числа клеток периферической крови (Г.П. Груздев, Е.К. Петкин, В.Ю. Нугис, А.Е. Баранов, М.В. Кончаловский и др.);

— измерение наведенной активности для исключения нейтронного компонента в структуре дозы (Р.Д. Друтман, В.В. Мордашева и др.);

— определение содержания нуклидов в выделениях, на коже, в теле и в щитовидной железе — изотопов йода (А.А. Моисеев, Р.Д. Друтман, В.В. Мордашева, И.А. Гусев и др.).

По степени тяжести ОЛБ пациентов разделили на группы соответственно уровню доз. Аналогичная работа позднее была проведена при верификации диагноза у обследованных на Украине пациентов с подозрением на ОЛБ. Всего верифицировано 134 случая ОЛБ. Из этих больных умерли 28 при дозах общего облучения от 4,2 до 13–16 Гр. У одной умершей доза была 3,8 Гр.

Половине пациентов сопутствовали бета-поражения (энергия 1–3 МэВ) кожи различной локализации и тяжести, являвшиеся одной из основных причин смертельного исхода в первые 3 месяца.

Позднее у 18 пациентов из числа лиц с дозой выше 2 Гр сформировалась лучевая катаракта. Сроки ее выявления зависели от дозы излучения и составили от нескольких месяцев до 2–8 лет.

Течение заболевания было типичным для варианта относительно равномерного гамма-излучения в сочетании с бета-поражением кожи. Позднее возникло предположение, что дозы формировались не строго одномоментно, а фракционно при перемещении по промышленной площадке возле поврежденного блока.

Задачами лечения являлись:

— предупреждение и лечение инфекционных осложнений;

— предупреждение и лечение синдромов умеренно выраженной кровоточивости, орофарингеального (поражение слизистых ротоглотки), легочного и кишечного;

— поддержание и восполнение недостаточности кроветворения (введение эритроцитной и тромбоцитной массы), а также поддержание функции других органов;

— детоксикация в связи с тяжелым распространяющимся поражением кожи и метаболическими расстройствами;

— симптоматическое лечение по показаниям.

К сожалению, использование трансплантации костного мозга (13 пациентов) и клеток эмбриональной печени (6) у наиболее тяжелых больных в данной конкретной ситуации с ведущей и опережающей значимостью некостномозговых поражений (в первую очередь кожи) не дало ожидаемого эффекта.

В целом непосредственные итоги принятых лечебно-диагностических мер были высоко оценены научной общественностью как максимально возможные и осуществленные на высоком профессиональном уровне в диапазоне доз, считавшихся для человека смертельными. Это отражено специальным примечанием в докладе научного комитета Генеральной Ассамблеи ООН в 1988 г.

Данные отдаленного периода наблюдения за пациентами с ОЛБ — после 1991 г. преимущественно сосредоточены и отражены в публикациях Украинского научного центра по радиационной медицине. В клинике ИБФ продолжает наблюдаться ограниченная группа наиболее тяжело пострадавших, в том числе с поражениями кожи.

После перенесенного заболевания происходило постепенное восстановление показателей крови до близких у большинства пациентов к физиологической норме. Первые реабилитационные мероприятия были направлены на восстановление физической работоспособности пациентов, длительность и полнота которого определялись тяжестью заболевания. Наиболее отчетливо эта зависимость прослеживалась в первые 3–5 лет (В.В. Харитонов, Н.А. Метляева).

Более сложными и неоднозначными были психологическая адаптация и восстановление неврологических функций (О.В. Чинкина, Ф.С. Торубаров, П.В. Чесалин и др.).

Первоначальное расширение контакта с окружающим пациентов, выходивших «в мир» после известной изоляции и щадящего ограничения информации, приводило к психофизиологической дизадаптации. Выраженность ее зависела от исходных свойств личности и конкретной социопсихологической ситуации. При общении с пациентами в клинике после их возвращения из санаторного отделения мы вновь отметили у них некоторую неопределенность и тревогу при решении вопросов о последующей работе и месте жительства. Город Припять был закрыт для возвращения, семьи многих пациентов имели временное пристанище, да и у самих больных отсутствовали четкая трудовая мотивация и готовые решения. В этом прослеживались четкие различия с судьбой больных ОЛБ в атомной промышленности, где подобные сложности просто не возникали и желание сохранить связь со «своим предприятием» было неизменным.

Для ограниченной группы больных, нуждавшихся в продолжении лечения ввиду тяжелых местных поражений, решение об их оставлении под наблюдением принимали врачи, их устройство в Москве с предоставлением квартиры не вызвало особых сложностей. Позднее в Киеве для группы перенесших ОЛБ и их семей был выделен специальный жилой фонд. В то же время вопрос о возвращении на работу с теми или иными ограничениями и, безусловно, при исключении контакта с излучением, к сожалению, продуман не был. Закрепление этого положения последующим оформлением инвалидности у большинства пациентов определило, как правило, отказ большинства от работы по специальности. Редкие примеры возвращения к активной трудовой деятельности, в том числе пациентов, перенесших ОЛБ средней тяжести, их высокой работоспособности и вполне удовлетворительного состояния здоровья еще раз подтверждают определяющую роль не болезни, а личностных установок и предшествующего уровня образования. Ушли из жизни за эти годы 14 пациентов, в том числе один по причине развития острого миеломонобластного лейкоза и два вследствие развития позднего миелодиспластического синдрома с рефрактерной анемией. В остальных случаях причины смерти были обычными, не указывавшими на возможную связь с имевшими место облучением и ОЛБ.

Среди других контингентов выделяются участники противоаварийных мероприятий, осуществлявшихся в разные сроки — преимущественно в 1986–1989 гг. (не считая некоторых специальных работ, проводимых на АЭС и сегодня).

Общая численность регистра ликвидаторов России составляла на 2000 г. 179.993 человека, из них до 90% — мужчины в возрасте 30–50 лет. Средние дозы облучения в 1986 г. составляли 165 мЗв, в 1987 г. — 35 мЗв. Доля лиц с дозой более 250 мЗв не превышала 15%.

Наиболее неблагоприятные по условиям облучения работы выполнялись в 1986–1987 гг. — удаление фрагментов активной зоны, очистка крыши машинного зала, захоронение загрязненной техники, отмыв смежных с IV блоком помещений. Однако даже для этих категорий работающих в когорте с наилучшим качеством дозиметриии (Управление строительства № 605) официальные сведения (расчетные или данные на группу лиц) были практически полностью подтверждены. Не более чем у 0,7% (155 человек) дозы составляли 250–500 мЗв и только в единичных случаях были несколько выше. Это практически исключает возможность развития у ликвидаторов непосредственных детерминированных эффектов — лучевой болезни, лучевых катаракт.

Группы лиц с более реальным риском отдаленных последствий столь малочисленны, что данные по ним едва ли могут реально изменить структуру заболеваемости, оцениваемую на общее число человеко-лет наблюдения, как это делают в РМДР (Российский — ранее Государственный медико-дозиметрический регистр) А.Ф. Цыб и В.К. Иванов. Отмеченные этими авторами колебания отдельных показателей, особенно по таким редким заболеваниям, как лейкоз и рак щитовидной железы, во многом определяются как тщательностью и полноценностью предпринятого скрининга, так и избранными границами «популяционной нормы», взятыми авторами для сравнения. Например, различия в величине (8–11) • 10⁵/г по лейкозу наводят авторов на мысль о возможной их связи с облучением в отдельные периоды наблюдения.

Радиационное воздействие анализируется, как правило, лишь в качестве отдельного, изолированного фактора. Избранный «шаг по дозе» с учетом точности определения (до ± 50–100%) гипнотизирует своей количественной оценкой и приводит к надуманной интерпретации. Наоборот, для солидных раков и артериальной гипертензии их учащение в связи с облучением если и может иметь место, то «тонет» в их высокой и варьирующей фоновой частоте.

Для проверки данных по основному регистру (РГМДР) большой выборки, с моей точки зрения, целесообразно использовать относительно небольшие, но в силу ряда обстоятельств более тщательно и полно исследованные когорты. Таков регистр персонала атомной промышленности (А.Р. Туков с сотр.) с полными исходными данными об уровне доз и состоянии здоровья, с анализом совокупности многофакторных влияний на структуру заболеваемости и смертности и при наличии адекватной группы сравнения из персонала тех же предприятий, не участвовавшего в работах по ликвидации последствий аварии.

Первые подобные попытки делает и В.К. Иванов.

Очень качественно ведется регистр участников ликвидации последствий аварии в Прибалтике (Лазутко и др.), становится явно выше в последние годы уровень публикаций по Украине (В.Г. Бебешко, А. Присяжнюк), Белоруссии (Д. Кенигсберг, Е. Иванов).

Интересны публикации И.Б. Ушакова с соавт. о группе пилотов (1215 человек), участвовавших в облете поврежденного блока и забрасывавших в его жерло различные материалы, чтобы остановить выброс нуклидов. Дозы за отдельные операции в апреле-мае 1986 г. могли составлять от 0,26 до 0,14 Гр. При анализе данных учитывались такие дополнительные факторы профессиональной деятельности пилотов, как вибрация, перегрузки и своеобразие условий в отношении психологического стресса — зависание над поврежденным блоком (И.Б. Ушаков).

В целом же итоги по отдаленному периоду, подведенные в отчете НКДАР к 2000 г., по моему мнению, более взвешенно и объективно оценивают совокупность научных данных как национальных, так и международных проектов. Привожу фрагменты заключения отчета.

Сравнение данных Чернобыльских регистров с общенациональной медицинской статистикой трех наиболее пострадавших стран (Россия, Украина, Беларусь) неправомочно и ненадежно в силу ряда причин.

До сих пор (§ 342) среди ликвидаторов и населения загрязненных нуклидами регионов, кроме рака щитовидной железы, не отмечено увеличения частоты всех других солидных злокачественных опухолей. Некоторое его повышение можно ожидать только в ограниченных группах участников восстановительных работ, получивших наиболее высокие дозы облучения. Не было выявлено и достоверного возрастания частоты лейкоза.

Повышенная заболеваемость незлокачественными болезнями (§ 419), заболеваниями щитовидной железы (§ 362) объясняется, вероятнее всего, психосоциальными факторами, рационом питания, образом жизни и более тщательным медицинским наблюдением.

По имеющимся в настоящий момент данным (§ 383), некоторый рост числа врожденных дефектов, мертворождений или преждевременных родов не может быть связан с радиационным воздействием вследствие аварии.

Чернобыльская авария привела к долговременным изменениям условий жизни людей, велико и влияние социально-экономических перемен, сопровождавших распад СССР (§ 394), что сказалось на психическом здоровье населения — как родителей, так и их потомков. С этим, а не с облучением могут быть связаны и рост психосоматических болезней, склонность к злоупотреблению алкоголем, наркотиками, учащение суицидальных попыток.

На основании проведенных к настоящему времени оценок «должен преобладать положительный прогноз для здоровья большинства людей (участников ситуации) в будущем» (§ 421).

Я считаю, что эти обоснованные полувековым опытом ученых мира оценки в простой и доступной форме должны как можно скорее стать достоянием широкого круга общественности и внести успокоение в души и сердца тех, к кому они прямо относятся.

Следует еще иметь в виду, что авария на ЧАЭС произошла на первой волне эпохи гласности в нашей стране. Впервые и в обследовании, и в лечении пострадавших принимали участие ученые из других стран. В первые дни нашу клинику посетили советник по науке Французского посольства вместе с глубоко уважаемым замечательным ученым-радиологом А. Жамме. Их заключение о соответствии нашей профессиональной компетенции всей сложности ситуации было очень важным свидетельством для стран Европы, которые позднее посетил Жамме, рассказывая о своих впечатлениях от работы клиники.

Уже через неделю с небольшим в клинике ИБФ по инициативе и через посредство известного американского благотворителя и миллионера А. Хаммера появилась группа ученых из США во главе с гематологом Р. Гейлом, принявшим непосредственное участие в работе клиники. Воспоминания об этой совместной деятельности были с некоторой тенденциозностью и преувеличением собственной роли освещены Гейлом в его книге «Последнее предупреждение» и в снятом затем по ее мотивам художественном фильме. Мои рецензии на эти произведения не публиковались и не получили отклика. Привожу некоторые фрагменты рецензии близко к тому, как они были изложены в 1989 г.

Приезд Роберта Гейла и его участие в оказании помощи пострадавшим мы, безусловно, оценили как присутствие рядом с нами в это тяжелое время любознательного квалифицированного врача-гематолога, чей опыт по трансплантации костного мозга мог бы быть полезным в героических усилиях по спасению небольшой части наиболее тяжело пострадавших.

К сожалению, в реальной ситуации, далее оцененной нами с А.Е. Барановым более глубоко, в том числе и в совместных с Гейлом публикациях 1991 г., трансплантация костного мозга не оказалась столь значимой по эффекту в силу своеобразия этих поражений с многоорганной недостаточностью.

Мы с глубоким уважением вспоминаем и спутников Р. Гейла, особенно молчаливого вдумчивого Пола Терасаки. Его положительная оценка наших данных по подбору доноров костного мозга и участие в их экспертизе и дополнительных исследованиях вместе с нашими коллегами показали его высокую профессиональную культуру, готовность и умение учить наших врачей и лаборантов (Л.И. Муравьева и др.).

Тепло вспоминаем мы скромного, образованного и очень тактичного клинициста Чамплина с его великолепным знанием литературы по гематологии и трансплантологии, теплотой общения с больными, корректностью поведения.

Мы с признательностью отдаем должное огромным усилиям Яира Райзнера, внедрившего в нашу клинику специальный метод обработки трансплантата. Ценим его умение приспосабливаться к необычным, трудным условиям работы, энтузиазм, с которым он обучал новому для нас методу молодых советских коллег.

Мы и сотрудники международного отдела МЗ со своей стороны сделали все возможное в этих невозможных по нагрузке условиях, чтобы наши американские коллеги, чей приезд в чем-то и усложнил нашу жизнь, чувствовали себя комфортно.

Мы были искренне рады общению с доктором Хаммером, высоко ценим его реальную оперативную безвозмездную помощь в обеспечении лечебного процесса в эти трудные дни (присылкой аппаратуры и медикаментов из ряда стран мира), подлинную теплоту и волнение при общении с больными, уважение (я свидетель) к нашим усилиям.

Однако позволю себе высказать и несколько критических замечаний в адрес самого Р. Гейла.

Отдаю должное его умению «на лету» учиться новым для него проблемам в области радиационной медицины, его активной социальной позиции, исключительной любознательности, проявленной к нашему опыту в связи с аварией на ЧАЭС. Однако хотелось бы и несколько ограничить сферу его реальной профессиональной компетенции клинической гематологией. Дефекты в его образовании в области радиопатологии для нас были очевидны. Но главное, поражал стиль его поведения. Таковы смелые и не всегда продуманные высказывания Гейла по всем аспектам не только радиационной медицины, но и практики реакторостроения и перспектив энергетики в целом. Исходившие из уст человека, завоевавшего сердца советских людей своим деятельным «участием в судьбе больных лучевой болезнью», они опасно будоражили общественное мнение. Людям трудно было оценить его компетентность во всех этих вопросах при той уверенности, с какой Гейл судил обо всем, включая отдаленные последствия облучения, безопасность реакторов и т.д. Эти суждения весьма критически оцениваются не только нами, но и всеми компетентными зарубежными коллегами и ответственными международными организациями.

Безусловно, склонен был Роберт и к тому, чтобы стать популярным в широких кругах средств массовой информации. Именно он, а отнюдь не лечащие врачи сопровождали визит А. Хаммера к М. Горбачеву. Может быть, не следовало бы Гейлу (хотя это как бы подчеркивало достоверность) называть в популярной книге имена всех пациентов. Ведь не каждому из них или их родным хочется, чтобы все знали о перенесенных ими страданиях, возможных дозах и прогнозируемых последствиях. Настороженное отношение к Гейлу его американских коллег я ощутила и во время нашего пребывания в Вене в 1986 г. во время первого международного форума, посвященного аварии на ЧАЭС. Они замолкали, когда Гейл входил в комнату, где представители СССР и США активно общались, и такая обстановка оставалась до тех пор, пока он не покинул комнату.

Советская делегация, возглавляемая В.А. Легасовым, была достаточно представительна, как и состав участников из многих стран мира. Доклад В.А. Легасова и наши с Л.А. Ильиным содоклады по медицинским аспектам аварии были выслушаны с большим интересом и доверием. Ответы на вопросы заняли несколько часов. Среди них, а также комментариев были и такие: «Поясните, как Вам удалось столько сделать да еще и успеть обдумать сделанное? Знаете ли Вы, что в Швеции с восхищением следили за врачебной работой Вас и Ваших коллег? Что должны сделать ученые и средства массовой информации, чтобы внести успокоение в умы людей? Думаете ли Вы, что Чернобыль сблизил людей в мире и сделал Вашу страну более открытой? Рассматриваете ли Вы эту аварию как национальное бедствие или как общую беду?»

Думаю, из этих, как и из многих других записанных мною на форуме вопросов, очевидно настроение аудитории, сменившей лед отчуждения и недоверие на готовность к сотрудничеству. Спрашивали о многом и мы, например, уже тогда стало отчетливо видно, как нужны контрольные медико-демографические показатели, в частности характеризующие состояние щитовидной железы, уязвимость которой для радиойода мы хорошо представляли и эффектов в отношении ее состояния ожидали.

Очень важным позитивным решением, инициируемым МАГАТЭ, явилось решение о формировании международного проекта по оценке последствий Чернобыльской аварии.

Проект был сформирован. Возглавил его известный ученый, руководитель фонда радиационных исследований в г. Хиросима профессор И. Шигематсу, а его ближайшим помощником в медицинских аспектах программы стал Ф. Меттлер — известный ученый-радиолог США.

Многие годы, а не только период подготовки и работы над проектом связали нас с замечательными врачами и мудрыми учеными из 27 стран мира, участвовавшими в его реализации.

Итоги их работы, подведенные в 1991 г. в виде подробного отчета, к сожалению, не впечатлили наших политических деятелей и некоторых ученых (с наименьшей профессиональной компетенцией, но с наибольшими претензиями на открытие сомнительных истин). Доклад по проекту на специальном совещании в Вене в 1991 г. произвел на всех его участников огромное впечатление. Строго и четко были сформированы разновозрастные группы сравнения, полно, всесторонне охарактеризовано состояние здоровья на момент исследования и намечены актуальные задачи на ближайшие перспективы. Жизнь подтвердила адекватность этих подходов.

Динамическое наблюдение за состоянием перенесших ОЛБ, за всеми когортами переживших сложную социально-психологическую ситуацию и одновременно прибавивших к исходному возрасту 15 лет жизни, да еще в стране, радикально изменившей социально-экономический уклад, показывает сложность оценки совокупности всех этих влияний.

Понятно, что радовавшие нас в первые 5 лет активные восстановительные процессы во всех органах и системах у переболевших лучевой болезнью, адаптированных к жизни высокими социальными льготами, не во всем были адекватно оценены нашими «повзрослевшими» пациентами. Далеко не всегда обнаруживалась у пациентов с ЧАЭС серьезная мотивация к активной трудовой деятельности, совершенствованию профессиональных навыков. Увеличивающийся с возрастом груз обычных соматоневрологических и, к счастью, редких онкологических заболеваний и закономерный для возраста уход из жизни «друзей по несчастью» поддерживали их постоянную тревогу за будущее. Любые болезни ассоциировались ими с лучевым воздействием. Явно снижалась социальная активность. Все более постоянным становился образ «пожизненных жертв общества, недооценивающего их подвига», т.е. комплекс неудовлетворенности своим положением.

Еще в большей мере эти настроения были характерны для участников ликвидации последствий аварии. Несовершенное законодательство в стране ориентировало их на поиск болезней и снижение трудоспособности, однозначно связываемых в первое время именно с этим. Социальные льготы у ликвидаторов были еще более редкими и меньшими, чем у перенесших ОЛБ. В то же время об их рациональном и необходимом прежде всего для них самих и их здоровья трудоустройстве действительно не было реальной заботы. Проще было еще раз направить ликвидатора на лечение в больницу, на курорт (особенно за рубеж). При неэффективном (нерациональном) лечении так удобно было сослаться на «подбитый радиацией иммунитет» или другие столь же фантастические патогенетические звенья, объясняющие отсутствие улучшения самочувствия при социальном ущербе.

Как уже говорилось выше, не были четко дифференцированы и группы лиц с потенциально относительно более высоким риском, например по онкологическим заболеваниям. Да и сам «список болезней», адресованный экспертным советом для руководства их действиями, увы!, и сегодня лишен серьезной научной аргументации.

Прекращение действия радиации да и собственно аварийного стрессогенного фактора не привело к закономерному улучшению самочувствия и настроения, как это было, например, у работников атомной промышленности после их перевода в «чистые условия». Наоборот, с годами закономерно возрастала роль других факторов, особенно хронического стресса, у населения страны, переживавшей трудное становление новых социально-экономических отношений.

К этому добавлялось и увеличение возраста с понятными трудностями адаптации и обидами за неудовлетворенные социальные притязания. Добавляли масла в огонь и популистские выступления отдельных политиков, и тенденциозный поиск сенсационных сообщений о «бедах людских» в СМИ, и деятельность «зеленеющих» экологов.

Мне как врачу и руководителю коллектива, много лет занимавшегося проблемой ликвидации последствий аварии (руководство клиникой в острый период, экспертным советом потом), хочется поделиться своими размышлениями, касающимися в первую очередь медиков, занимавшихся «ликвидацией» наиболее значимых последствий аварии для здоровья людей.

Действительно, бывают события, которые долго, даже спустя много лет не уходят в из памяти. И сегодня — на исходе второго десятилетия аварии на ЧАЭС наш коллектив продолжает видеть людей, перенесших аварию 26.04.86 г. и тем более лучевую болезнь. Мы участвуем не только в их лечении, но и в решении непростых вопросов их физической, личностной и социальной экспертизы и реабилитации. Определяем объем радиационного медицинского контроля за работающими на атомных станциях подобного типа. «Урокам Чернобыля» мы учим медицинский персонал, обслуживающий АЭС, и несколько менее системно — технологический персонал и работников радиационной безопасности предприятий, использующих источники излучения. Научные и прикладные — практические аспекты пережитой аварийной ситуации глубоко изучаются и остаются предметом специализированного изложения во многих публикациях медико-биологического направления.

Однако есть и другие, не менее важные — общечеловеческие, гражданские проблемы, поднятые пережитой ситуацией в каждом коллективе, размышления о которых и являются предметом этих кратких моих заметок. Наверное, они актуальны в первую очередь для руководителя одного из таких коллективов, оказавшегося на передовой линии борьбы с последствиями аварии у ее непосредственных участников.

Исходные позиции: маленький, не пользовавшийся особым вниманием коллектив клиники. Наверное, не только окружающим, но и самим его членам всегда была очевидна значимость их трудной неброской повседневной работы. Существовали привычные расстановка сил и распределение обязанностей, в чем, к сожалению, как и почти везде, не было равенства между сотрудниками в нагрузках и в творческой активности. Огромные трудности были (и возрастают!) в обеспечении работы на будущее: слишком много сиюминутных нужд, на которые всегда (и сегодня!) ссылаются наши руководители и инвесторы.

С первых часов крупномасштабной аварии этот коллектив осознает свою особую «нужность» — для страны, в чем-то свою незаменимость. Он сумеет мобилизовать весь мировой опыт, осознает необходимость взять «на свои плечи» великую ответственность за судьбы людей, подчинится требованиям срочно многократно усилить творческий, научный, медицинский потенциал. Коллектив научится работать в масштабе, многократно превосходящем обычный, под пристальным и в первое время далеко не всегда доброжелательным вниманием всего мира.

Уверена, вспоминая свое далекое прошлое в сходной послевоенной ситуации: молодые сотрудники, когда с годами смягчится боль перенесенных утрат, забудутся усталость, неизбежные огорчения и сложности, будут всегда с гордостью вспоминать время своей сопричастности великим делам и заботам страны в этот сложный период.

Никогда, наверное, поколение, лично не пережившее Великую Отечественную войну, не ощущало так дыхания времени: все, о чем писалось, говорилось в те дни, было и о них, даже если не упоминались их действия и имена. Каждое их слово, поступок, решение резонировали в масштабе страны и мира!

Этому коллективу вдруг стали помогать все (или очень многие). Были и те, кто мешал, но их действия в первые дни растворялись в море доброжелательного, активного, неформального внимания и сопричастности. В часы решился многолетний вопрос о площадях и кадрах (осваивай, только учи).

Молодые показали, каким полезна ответственность, а старшие — что еще могут превозмочь усталость и ограничения долгих прожитых лет.

За дни оснащалась клиника и входили в действие новые приборы и методы. Появлялось радостное ощущение самоутверждения: «мы можем», «мы полезны», «мы умеем». Так важно, что у нас был хотя и недолгий, но очевидный «скрытый период» (10–14 дней) — до первых потерь, чтобы окрепнуть, хоть немного. Потом пришла пора горьких, пережитых опять же вместе с родными и друзьями погибших и со всей страной потерь и сурового анализа (все ли мы сделали для спасения?). Отчаянная борьба за жизнь остальных продолжалась, и снова — вместе переживались первые радости перехода к восстановлению. Нужно было видеть в зале светлеющие лица врачей, с которыми проводился очередной утренний разбор «сегодняшнего» дежурства: «вышел из агранулоцитоза», «еще один перестал температурить», «отпала необходимость во введении средств для борьбы с кровотечениями» и т.д.

И снова эпизоды четких, продуманных докладов о ежедневной битве за жизнь — дежурствах М.В. Кончаловского, С.Г. Пушкаревой, Л.Н. Петросян, Э.В. Евсеевой, П.В. Чесалина, доклады хирургов: Л. Селезневой, А. Крылова, А.В. Барабановой, отолоринголога Е.М. Дорофеевой.

Вспоминаются семинары-экзамены перед уходом из клиники очередной группы приходивших на две недели врачей, помогавших нам и обучавшихся у А.Ф. Шамординой, Г.Н. Гастевой, Н.А. Метляевой, А.Е. Баранова, Т.В. Шишковой, А.В. Барабановой, Н.М. Надежиной. И чувство, что мы как никогда много и успешно учим. И «ученики» были как никогда обращены всем сердцем к знаниям: завтра они уже применят их в работе. А мы всегда так хотели и, наконец, получили право (!) передать свои огромный опыт и знания, значение которых стало очевидным для всех и каждого.

Постепенно период чисто врачебных, немногословных действий уступил место расширяющемуся личному общению с пациентами и их окружением. Сколько людей откликнулись тогда по зову сердца оказать психологическую поддержку в «репарации душ и умов»! Нам писали бывшие пациенты: «готовы приехать, показать, рассказать на своем примере, что мы вернулись к жизни, труду, упрочили семьи, вспоминаем в большей мере радостные этапы выздоровления и помощь медицинского персонала, чем свою болезнь».

Писали мне простые люди: «у меня маленькие дети, они вырастут и спросят: был Чернобыль, а что делала ты, мама? — научите, что сделать, чтобы я могла им достойно ответить», «может быть, нужна еще кровь (я перенес ожог, и моя кровь полезнее другой)?», «может быть, Вы примените такое средство, которое помогло когда-то мне при болезни? — я пришлю», «у меня особый мед, он будет полезен». И много-много других волнующих писем. Пожарные Голландии привезли письма ободрения и набор сыров; фармацевты Прибалтики — в срочном порядке лекарства, подобранные в соответствии с нашими сведениями о характере раневой микрофлоры. Из проходной звонили неизвестные люди: «где здесь сдают спинной (костный!) мозг? — я готов». Мы старались устно поблагодарить всех. Однако — увы! были и спекулятивные предложения с желанием примкнуть к ситуации без должных оснований, что лишь отвлекало отдела и вызывало досаду (в ответах на них нас выручал очень ответственный и образованный ученый К.С. Мартиросов).

И наконец, внешний бушующий мир ворвался к нам. Хотелось думать, что среди алчущих общения были люди, искренне желавшие и умевшие помочь. Но и их помощь и в том числе Гейла и сотрудников тоже надо было освоить. Мы учились весьма непривычным для нас рабочим международным контактам: ведь по ним судили не только о нас, но о нашей стране. Думаю, что коллектив выдержал и этот экзамен. Престиж отечественной науки был утвержден А.Е. Барановым, Е.К. Пяткиным, Г.П. Груздевым, Л.А. Суворовой, В.Ю. Нугисом, Н.Б. Даниловой, С.Г. Пушкаревой, Э.В. Евсеевой, Л.И. Муравьевой, Т.В. Кухарковой, А.В. Барабановой, Р.Д. Друтман, А.А. Моисеевым, И.А. Гусевым, Г.Д. Селидовкиным и др. Не всегда простым было и сотрудничество даже с опытными отечественными учеными (А.И. Воробьев), администраторами МЗ, представителями КГБ, ЦК партии.

Явно благоприятно сказался предшествующий контакт наших сотрудников с международными организациями: с доверием и сочувствием воспринималась информация, переданная руководителем Европейского центра по радиопатологии А. Жамме, присылали сердечные письма и охотно делились научной информацией ученые Великобритании, США, Швеции, члены НКДАР, МКРЗ. Нас навестила группа профессора Лауна из движения за предотвращение атомной войны и подарила мне копию диплома Нобелевской премии мира, которым были награждены руководители движения, в котором участвовала и я.

Поддержка ученых мира на конференции экспертов МАГАТЭ в Вене помогала в противостоянии мутной волне дезинформации и антисоветской кампании, поднятой прессой некоторых западных стран.

Ситуация проявила и высветила научные, медицинские и гражданские позиции членов коллектива. Было важно ощутить чувство окрепшей человеческой дружбы и взаимопомощи, товарищества единомышленников в его руководящем звене. И опять вспоминаю Н.М. Надежину, Л.Н. Петросян, Л.Е. Баранова. Раскрылись огромные, скрытые в обычных условиях творческие и рабочие резервы молодежи (Г.Д. Селидовкин, С.Г. Пушкарева и др.). Я испытала радость за их быстрое взросление в условиях возросшей личной ответственности, гордость за успешную проверку жизнью ранее накопленного опыта. Думаю, что Чернобыль и впредь будет помогать людям жить и работать лучше, с более полной отдачей и ответственностью, с подлинной, а не ханжеской заботой о людях. Не надо только забывать уроки Чернобыля!

Вот на этих размышлениях и сегодня сформулированных уроках на будущее — на случай возможной всегда в сложных технологических системах аварии мне и хотелось бы сейчас остановиться.

Следует исходить из того, что аварии на реакторах многоцелевого назначения всегда возможны. Подготовка к ним должна проводиться систематически с учетом не только радиационного, но и всех других факторов, сопутствующих аварии крупного масштаба.

Должны быть заранее определены стационар и персональный состав ведущих специалистов для заочных консультаций, выезда на место и приема пострадавших с единой, научной идеологией дозиметрических оценок и принципов лечебно-диагностических мероприятий.

Максимально возможное число непосредственно пострадавших с учетом первоочередного привлечения персонала и других подразделений требует быстрого развертывания примерно 200 коек на базе хорошо оснащенной клинической больницы. Даже если по специальным показаниям (потребность в интенсивной терапии в связи с распространенными МЛП) возникает необходимость в дополнительных клинических базах, руководство должно быть сосредоточено в одних руках. Это единственно правильное решение, как на войне или в другой чрезвычайной ситуации. Только это обеспечивает единство решений, их необходимую срочность и оперативность, возможность последующего анализа обобщенных данных медицинского наблюдения с едиными критериями, адекватность информационного обеспечения по общим для всех программе и правилам.

Должны быть заранее определены как источники резервов в материально-техническом обеспечении, так и возможность привлечения специализированных кадров (иммунологов, инфекционистов, цитогенети-ков, психологов, патоморфологов и др.) в дополнение к основным клиническим кадрам (интернисты, хирурги, невропатологи).

Следует реально оценить на основе имеющегося опыта возможности оптимального размещения в избранном медицинском учреждении пациентов с использованием как помещений для простейшей изоляции, так и асептических палат и помещений, обеспечивающих мониторинг основных функций и проведение интенсивной терапии. Должны быть сформированы необходимые подразделения и размещены блоки приемного отделения для пострадавших, составлены графики и разработаны критерии проведения динамической дозиметрии, правила реконструкции доз излучения, обеспечен контроль безопасности работы медперсонала.

Заранее нужно определить сроки, объем, адреса и формы информации по текущей ситуации. Бесконечные обращения с одними и теми же вопросами из различных инстанций являются огромным бременем для персонала и отвлекают его от основной работы. Нужно создание соответствующего временного центра для связи с общественностью.

Тяжесть клинических проявлений вносит существенные коррективы в нагрузки среднего и младшего медперсонала. Согласно опыту аварии на АЭС, число коек в отделении должно быть ограничено 10–15, необходима организация индивидуальных (в асептическом блоке на одного-трех пациентов) и обычных полных постов для адекватного обслуживания больных.

По объему работы квалифицированная бригада врачей и лаборантов, по нашему опыту, может охватить на месте до 600–1000 человек за сутки, применяя простейшие диагностические приемы, необходимые для сортировки. Последовательно решения уточняются уже в диагностических отделениях стационара и в отделениях для лечения явно пострадавших — больных. Сроки 3-7-14 и 28-42 дня по заранее продуманному плану оптимальны и минимально необходимы и для верификации диагноза в сомнительных клинических случаях ОЛБ.

В эти сроки наряду с обычными дневниками во всех историях болезни должны фиксироваться краткие заключения в соответствии с имеющейся к данному сроку информацией.

Аутопсия должна быть облигатной во всех случаях смерти, поскольку лишь по ее результатам определятся решения судебно-медицинской экспертизы. Ее следует сопровождать данными радиометрических исследований органов; нужно также учитывать возможность реконструкции дозы умерших по ЭПР-сигналу эмали зубов (или других тканей).

При большом числе вовлеченных в аварийную ситуацию непосредственно в ранние сроки, в том числе населения, оказавшегося в зоне максимального выброса нуклидов, целесообразно развернуть еще один квалифицированный диагностический центр — в безопасном, но ближайшем от зоны аварии месте. Необходимо обеспечить его постоянную связь с руководителем клинического центра по оценке состояния пациентов и отбору их для специализированного лечения и обследования.

Крупномасштабная авария, помимо чисто медицинских проблем, особенно у населения, выдвигает на первый план значимость социально-психологической поддержки. Фактор стресса иногда реализуется в развитии широкого круга психосоматических болезней. В докладе НКДАР (2000 г.) обоснованию этого положения отведены специальные параграфы о значимости отнюдь не радиационных факторов в нарушении состояния здоровья. Это в полной мере относится и к участникам ликвидации аварии на ЧАЭС.

Лица (особенно дети) с патологией функции щитовидной железы признаны НКДАР единственной группой с реально повышенным вследствие облучения радиоактивным йодом риском развития рака этого органа.

Уроком в данной ситуации является необходимость не только оценки исходных уровней радиации, но и наличия в зоне наблюдения АЭС фоновых сведений об обеспеченности организма населения (как и персонала) йодом, о наличии дефицита йода в среде обитания и продуктах питания, а также данных об исходных частоте и характере тиреоидной патологии в регионе АЭС по скринингу. Исследования такого рода, которые мы считаем необходимыми, начаты в последние годы и в нашей стране (Волгодонская и Калининская АЭС).

Ведение пациентов с тиреоидной патологией и особенно раком целесообразно сосредоточить в одном-двух работающих по единому плану научно-практических учреждениях, обеспечивающих адекватную оценку системы скрининга и квалифицированную экспертизу диагноза обнаруженной патологии и адекватных лечебных мероприятий.

Должны быть критически оценены, максимально уточнены по диагнозам и усовершенствованы медико-дозиметрические поставарийные и национальные (в том числе исходные) нозологические (раковые) регистры. Выводы по результатам эпидемиологических исследований в поставарийной ситуации должны основываться на соответствующих базах данных (для сравнения), иначе очевидна опасность их неадекватной интерпретации.

Общим «поветрием» в последнее время становится отказ родственников от вскрытия умерших. Это не только лишает врача адекватного контроля своих действий, но и не способствует совершенствованию диагностических и лечебных мероприятий у большой категории больных. Поскольку лица, имевшие контакт с источниками излучения, зачастую поднимают впоследствии вопрос о зависимости болезней, а родственники — о причинах смерти от облучения, целесообразно относить аутопсии в таких случаях к категории судебно-медицинских, дополняя их соответствующими данными радиометрии критических органов и исследования ЭПР эмали зубов (в целях реконструкции дозы).

Уровни доз действующих АЭС настолько невелики — согласно докладу НКДАР при ООН (2000 г.), это в среднем от 4,1 до 1,4 мЗв и в ничтожно малом проценте случаев (8–1) порядка 15 мЗв, что текущая эксплуатация этих объектов должна быть признана практически безопасной для персонала в плане влияния радиации.

Вместе с тем авария на АЭС в Чернобыле продемонстрировала принципиальную возможность таких аварий, а их масштабы даже при благоприятном эффекте ограничительных мер (Три-Майл-Айленд, США) вовлекают в ситуацию огромные группы людей и создают психологическую напряженность. Это актуализирует пристальное внимание (с учетом так называемого человеческого фактора) и особые требования к подбору персонала и контролю за ним в процессе работы. От квалификации и свойств личности могут напрямую зависеть развитие и исход нештатной ситуации. Профессиональная квалификация и психофизиологические свойства личности обеспечивают успешность деятельности персонала в нештатных ситуациях для него самого, ближайшего окружения и для населения.

Уроком из этого являются необходимость организации специальных психофизиологических лабораторий в структуре медицинских учреждений, сопровождающих деятельность персонала АЭС, и их участие в решениях и рекомендациях как при приеме на работу, так и в процессе ее — при систематических медосмотрах.

Позволю высказать собственное мнение о дальнейшем развитии атомной энергетики. Это, наверное, необходимо, поскольку некоторые деятели (социально-экологический союз, их официальный сайт в Интернете) настаивают на «прекращении производства ядерной энергии» «с возмещением энергетических потребностей за счет использования возобновляемых источников энергии и технологии энергоэффективности».

Рекомендуется «усилить гражданское движение против атомной энергии». При этом широко используются СМИ со ссылкой на «постоянный риск аварий на АЭС». Аварии на ЧАЭС приписываются... рост в США с мая по август 1986 г. общего числа смертей, снижение рождаемости, повышение младенческой смертности и смертности от различных заболеваний «в связи с поражением иммунной системы чернобыльскими радиоактивными выбросами, накрывшими США»!

Если не касаться измышлений, очевидных и в оценке доз, которые якобы могли уже в ближайшие 3 месяца сказаться на перечисленных выше показателях в США, мне как врачу совершенно понятно, что поддержка неядерных технологий получения энергии не учитывает многочисленных реальных опасностей для персонала и населения, связанных с получением и транспортировкой угля, нефти и газа. Достаточно вспомнить о высокой смертности среди шахтеров угольных шахт.

Не думаю, что решение о схеме относительного вклада отдельных отраслей получения энергии должно быть единым для такой огромной и неоднозначной по географическим, клиническим и прочим особенностям страны, как наша.

Общим может быть только ориентировочное определение в целом доли ядерной энергии в ТЭК — у нас она невелика сегодня и, наверное, должна несколько возрастать. Решения для отдельных регионов могут и должны существенно (Б. Никипелов, Ю. Корякин и др.) варьировать в зависимости от наличия других региональных источников энергии (месторождения угля, газа, водные магистрали), удаленности от них, климата и др.

Однако доказанная практически реальная на АЭС крайняя редкость аварийных ситуаций с числом жертв, не сопоставимым с каким-нибудь даже единичным событием при добыче или взрыве и пожаре на газопроводе, не может не привлечь внимания руководителей стран, конечно, если они действительно обеспокоены здоровьем людей, обеспечением их теплом и электричеством для повседневных нужд, а не собственной популярностью. Достаточно вспомнить, с каким запозданием вернулась к АЭС Армения, какой энергетический дефицит до сих пор испытывает Южный Урал. А ведь это совместный результат взращенного общими усилиями негативизма населения, которому «замечательно нарисовали грядущую фатальную опасность АЭС», не упомянув о ее неоспоримых преимуществах.

Уроком является и необходимость систематического повышения культурного уровня населения — это поможет ему адекватно ранжировать степень опасности разных источников энергоснабжения и выбирать для себя и своих близких оптимальные решения.

Наверное, уже нужно конкретно обдумать предложения ученых помочь замерзавшему много лет населению отдаленных регионов страны путем доставки им энергии в критический период на подвижных устройствах с реакторами двойного назначения. Об этом давно думают и пишут специалисты, ученые, конструкторы (Н. Пономарев-Степной и др.). Однако отсутствуют публикации с доступным объяснением людям, чего им можно еще ждать от творцов атомной энергетики, — реакторов, размещенных на плавсредствах.

Наряду с разъяснением безопасности и пользы энергии атома, что, например, широко и успешно проводится руководством Балаковской АЭС и ее МСЧ, конкурирующей со своими соседями — другими источниками энергообеспечения, надо воспитывать также культуру и правила поведения в условиях непредвиденной радиационной опасности. Начинать это нужно по крайней мере со школьных лет, постепенно наращивая объем специальных знаний с их адресной ориентацией на различные специальности и места проживания: тех, кто будет работать и жить возле АЭС, кто будет учить физике детей, лечить людей, определять морально-правовые вопросы, касающиеся контакта с источниками излучения разных групп людей, и др.

Наверное, следует также активизировать совместную работу медиков и руководителей АЭС и других объектов, использующих энергию атома.

За последние годы могу вспомнить только единичные встречи с руководителями отделов техники безопасности предприятий Росэнергоатома, организованные на базе центра ИБФ и в центре обучения на Балаковской АЭС.

После аварии на ЧАЭС такие встречи были систематическими, я читала лекции по медицинским аспектам аварии, в том числе по столь важному, как взаимодействие, особенно в первые минуты и часы, с отделами техники безопасности и персоналом предприятий. Эти мероприятия были взаимополезными. Они осуществлялись на базе центра подготовки персонала Министерства среднего машиностроения. И мы при этом узнавали об узких местах и возможных ситуациях, до определенного момента не влекущих за собой клинических проявлений у участников, и техники понимали значение некоторых наших требований в таких обстоятельствах: сохранение одежды, которая была на участниках ситуации, и сопутствующих предметов, рисунок-план размещения людей для обеспечения возможности максимально точной реконструкции дозы как основы прогноза и т.п. Такого рода схемы имеются во всех руководствах и справочниках по ведению радиационных аварий.

Надо их только использовать и вернуться к полезной практике совместных семинаров.