Московский психологический журнал. №3

Собчик Л.Н. "Актуальные проблемы современной психологии в контексте повседневной работы практического психолога"

В современной психологии, в том числе в отечественной, все больше внимания уделяется идеографическому направлению, связанному с исследованием личностных, профессионально важных и деловых качеств отдельного человека, его состояния и степени адаптированности в сложных социально-экономических условиях. Как стало очевидным, то, что обычно называют термином "человеческий фактор", играет огромную роль в повседневной жизни. Участившиеся техногенные катастрофы заставляют лишний раз убедиться в том, что развитие цивилизации сопровождается все более усовершенствованной техникой, которая в свою очередь предъявляет все больше требования к управляющему ею человеку.

В связи с существующими проблемами преобладавший ранее номотетический подход, изучающий общие закономерности развития психических процессов, отошел на второй план. Актуальными стали исследования, направленные на изучение индивидуальных особенностей конкретного человека, его характера, способностей, когнитивных функций, способа переживания стресса.

Кроме того, возникла выраженная потребность в разработке дифференцированных мер психологической поддержки лиц, оказавшихся в травмирующих психику обстоятельствах; это - терроризм, миграция населения в зоне военизированных действий, техногенные катастрофы, природные катаклизмы.

Сложные перипетии современной жизни, связанные с разрушением прежних социо-экономических основ и еще не завершившимися успехом попытками наладить новые производственные отношения, приводят людей к выраженной дезадаптации, которая в свою очередь делает их жертвами зомбирования со стороны политических экстремистов, религиозных фанатов, авантюристов или психически нездоровых властолюбивых личностей.

Как и бывает в переломные исторические времена, многие люди легковерно поддаются влиянию эзотерики. Целители, мистики, провидцы разного рода оказывают на них серьезное воздействие именно потому, что ниша влияния на личность не была своевременно заполнена психологическими службами в той степени, в которой это было бы нужно.

Для противостояния ложным направлениям современный психолог должен быть вооружен научно-обоснованным подходом. В связи с этим появилась выраженная потребность в надежных тестах, достоверно выявляющих индивидуально-личностные особенности человека, его эмоциональную сферу, мотивацию, иерархию ценностей, степень выраженности социально-психологической дезадаптации. Это также тесты, позволяющих судить об устойчивых профессионально важных личностных особенностях, опираясь на результаты которых можно разрабатывать критерии профессионального отбора, расстановки кадров, интеграции производственных коллективов.

Об этом приходится говорить именно потому, что прилавки книжных магазинов заполонили многочисленные издания якобы по психологии. На деле среди этих публикаций можно встретить множество сборников безответственно набранных, не проверенных, не адаптированных методик - с ошибками, с неправильно указанными или не указанными вообще ссылками на первоисточник, лишенных научного обоснования. А также нередко это - пустое рассуждательство, пространные философствования и мистические заклинания, ничем не помогающие психологу в его сложной работе с конкретными людьми.

Поэтому издательский бум помимо позитивной стороны этого явления (расширение нашего кругозора, возможности познакомиться с ранее неизвестными авторами, в том числе и с теми, работы которых трудно было достать, а прочесть можно было лишь на иностранном языке) принес нам также и издержки (рядом с весьма достойными публикациями на полках оказалось много "халтуры") Видимо, в этом нужно помочь разобраться молодому психологу прежде чем у него появится своя точка отсчета и умение отличить настоящие работы от графомании.

Какие направления в психологии ждут своего развития в ближайшем будущем?

Трудно предсказывать, какие направления в психологии будут развиваться в ближайшие годы, но можно поговорить о том, что представляется крайне важным. Дети. То ли вопросительный знак поставить после этого слова, то ли восклицательный, то ли многоточие. Это - весьма болезненная проблема. И если в ближайшее время в социальной психологии, в психологии личности и в педагогической психологии не будут предприняты решительные шаги в этом направлении, то и эта ниша будет занята другими, более предприимчивыми "специалистами": торговцами детей, наркоторговцами и сутенерами, а правоохранительным органам добавится работа по борьбе с преступностью.

В свое время, в 20-е годы в отечественной психологии весьма успешно разрабатывались дифференцированные методы педагогического подхода к разным детям, в том числе и к детям с неустойчивой психикой и признаками педагогической запущенности. А также большое внимание уделялось разным мерам социализации детского и подросткового контингента в связи с тем, что и в тот сложный исторический момент было много детей-сирот и десоциализированных подростков.

Правда, указом о злоупотреблении в педологии тестовыми методами (1936 год) эти работы были пресечены. Но в 1989 году этот указ был отменен, однако напуганные психологи в большинстве своем по-прежнему боятся использовать психодиагностику в своей практике и в научных разработках. Но без дифференциальной психологии, без тестов мы не сможем индивидуализировть образовательный и воспитательный процесс.

В педагогике преобладает убежденность в том, что "норма" - это средний ребенок, без выраженного характера. Когда им рассказывают о чертах эмоциональной лабильности, импульсивности, ригидности, тревожности или агрессивности, многие из них думают, что речь идет о патологических проявлениях, о феноменах психиатрического регистра.

Образовательные институты мало занимаются воспитательной стороной развития ребенка, злоупотребляя императивными мерами воздействия. Душа ребенка, его интересы, потребность в любви и понимании не получают должного насыщения. Отторгнутые дети, не получившие ни в семье, ни в другом месте, теплоты и ласки, ожесточаются и уходят в полный опасностей мир, где (им кажется) они найдут свободу от окриков и принуждения, и все другое, чего им не достает в семье, в школе.

Никто не занимается обучением взрослых искусству воспитания детей. А это - действительно искусство. Мало кто интуитивно или в силу своего интеллекта и развития умело справляется с родительскими обязанностями (слово-то какое - обязанность, а зачем тогда рожать детей, если это не в радость, а только обязанность?) Да, я забыла, дело ведь в другом: "Одно неосторожное движение - и ты отец", как сказал наш мудрый острослов Жванецкий. Т.е., "Так получилось, мы и не думали". В этом все концы и все начала. А дети, они ведь не виноваты!

Мало простых, доходчивых книг на эту тему, написанных знающими опытными психологами. Коллеги-психологи, каждый, как сумеет - сделайте что-то в этом направлении, ведь существует зачем-то такая красивая фраза - "Дети - наше будущее!" И - что же там, в этом будущем, если это направление не получит должного развития в ближайшие годы? Страшно заглянуть.

25-01-2004

КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ Л.С. ВЫГОТСКОГО И СОВРЕМЕННАЯ ПСИХОЛОГИЯ

Автор(ы): Пузырей А.А.

М.: Издательство Московского университета, 1986.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Во мнении последующих поколений советских и зарубежных психологов Выготский был прежде всего предтечей рада ведущих концепций в современной советской психологии: общепсихологической теории деятельности А.Н. Леонтьева и теории планомерного формирования умственных действий П.Л. Гальперина, нейропсихологии А.Р. Лурии и теории психического развитая ребенка Д.Б. Эльконина, современной дефектологии и т.д., - был одним из основоположников советской марксистской психологии и родоначальником одной из наиболее блестящих и влиятельных школ в ней. И такое ретроспективное историко-психологическое определение места и, даже из приведенного перечня - очевидного исключительного значения фигуры Выготского для истории советской психологии, безусловно верно и отражает реальную судьбу учения Выготского в последующем развитии психологии.

Однако, вместе с тем, чем дальше мы отдаляемся от того времени, когда жил и творил сам Выготский, чем в большей степени мы способны дистанцировать последующую историю психологии, вплоть до ее сегодняшнего дня, тем в большей мере мы понимаем, что тот интеллектуальный и общедуховный потенциал, который заключался в отдельных идеях и ходах мысли Выготского, в его концепции в целом, во всем его творчестве и личности, не только до сих пор до конца не использован и не истрачен, но во многом еще даже сколько-нибудь адекватно и полно не выявлен, не опознан и не оценен. Мы стоим, по-видимому, в преддверии своеобразного "второго рождения" Выготского и второй жизни его концепции, жизни, которая, возможно, только впервые по-настоящему откроет нам (а возможно, открыла бы и самому Выготскому!) подлинный смысл и действительное значение сделанного им в психологии и ту подчас совершенно неожиданную судьбу, которая ожидает эту концепцию в будущем. Вместе с тем это будут и новые и имеющие, по-видимому, исключительное значение для современной психологии перспективы ее развития.

Радикализм Выготского был столь глубок, что даже от самых смелых своих современников, общепризнанных новаторов и революционеров в психологии двадцатого столетия - К. Левина и Э. Толмана, В. Келера и Ж. Пиаже - он ушел на дистанцию, оказавшуюся равной в развитии научного сознания нескольким десятилетиям. Более тога, даже от наиболее близких ему исследователей, вместе с ним закладывавших основания новой, марксистской психологии - П.П. Блонского и С.Л. Рубинштейна, а также - воспитанных им ближайших его учеников и последователей А.Р. Лурия и А.Н. Леонтьева в перспективе прошедшего после смерти Выготского полувека, он все больше удаляется по характеру основных своих идей и ходов мысли почти на то же расстояние.

Идеи культурно-исторической теории, деятельность Выготского и его группы, особенно - в 30-е года, оказывала заметное влияние на формирование и развитие молодой советской психологической науки. Однако настоящая жизнь идей Л.С. Выготского началась лишь после смерти их создателя. Протекшие с тех пор десятилетия неузнаваемо изменили весь облик мировой психологии. Беспрестанно рождались и умирали все новые и новые концепции и школы, неизмеримо вырос методический арсенал психологии, бесконечно расширился круг ее исследований и фактов. Многое из того, что составляло лицо психологии даже два-три десятилетия назад, сегодня безнадежно устарело, сдано в архив и кажется архаизмом.

Культурно-историческая теория Выготского сегодня прочно занимает место одной из наиболее сильных и перспективных глобальных программ развития психологии. Больше того, - нет, по-видимому, вообще ни одного, хоть сколько-нибудь значительного направления современной отечественной, а в последние годы - и мировой психологии, которое не испытало бы в той или иной форме решающего влияния идей культурно-исторической концепции. Культурно-историческая теория глубоко и необратимо вошла в самый фундамент современной психологической мысли. Она, поэтому, сегодня меньше чем когда бы то ни было нуждается в искусственной реанимации и пропаганде. Напротив, нужда в углубленном ее освоении, в раскрытии тех горизонтов, которые завоевала для развития психологии культурно-историческая теория Выготского, исходит ныне от самой современной психологии и особенно от тех ее областей, которые именно в наши дни переживают период бурного и имеющего, по-видимому, самые далеко идущие последствия для будущего всей психологической науки, развития. Отличительной чертой этих областей является тесная связь психологического исследования и психологической теории с теми или иными формами практической работы с психикой, сознанием или личностью человека, с задачами организации и направленного развития этой практики. Именно здесь психология стоит перед необходимостью радикальной перестройки всей своей методологии. Для правильного ее самоопределения в новой ситуации исключительное значение имеет, критическое освоение истории психологии.

Перефразируя М.М. Бахтина /Бахтин, 1975, с.451/, однако, можно сказать, что, к сожалению, историки психологии по большей части сводят проходящую красной нитью через все последние десятилетия борьбу принципиально новой методологии психологического исследования с традиционными формами естественно-научного мышления и все явления прогрессирующей гуманизации психологии к жизни и борьбе отдельных школ и направлений. За поверхностной пестротой и шумихой истории психологии не видят больших и существенных судеб психологии и психологической практики, ведущими героями которых являются прежде всего типы методологий, различные культуры мышления или рациональности, а направления и школы - только героями второго и третьего порядка.

Именно поэтому в данной работе нас интересует не отдельная концепция - культурно-историческая теория Выготского сама по себе или соответствующие ей направление и школа, но - стоящий за ней и ею реализуемый и выражаемый, принципиально новый способ мышления и тип рациональности, - на фоне традиционных форм, и прежде всего, - естественно-научной методологии экспериментального типа.

Мы пытались восстановить основные проблемы и ходы мысли при их разработке, характерные для культурно-исторической теории. В их понимании исключительное значение имеют некоторые факты биографии и духовной эволюции Л.С. Выготского. И они привлекались нами в той мере, в которой они были доступны нам и помогали раскрыть или по-новому осветить те или иные стороны его теории.

Конкретный и объективный анализ сознания человека, в его "вершинных" проявлениях, сознания человека, живущего высокой и напряженной духовной жизнью, человека, самым способом существования которого является его личностное развитие, человека, ищущего пути для своего духовного освобождения, - таковы были ориентации и установки Выготского как исследователя и мыслителя. И ничто не находилось в таком разительном контрасте с ними как современная ему академическая психология, вне зависимости от школ и направлений. Отсюда - трагизм его судьбы как ученого и человека, и отсюда же высокий пафос творчества.

Но эта книга не о Выготском (серьезная научная биография Выготского - выдающегося исследователя и незаурядной личности - еще ждет своего автора!) и даже не о культурно-исторической теории как таковой (хотя некоторые аспекты ее формирования и развития, ее исторического значения и судьбы и рассматриваются нами). Это - вообще не историческая работа, работа не о прошлом психологии, но о ее сегодняшнем дне и о ее будущем. Это - попытка показать, как анализ культурно-исторической теории, размышления над ее статусом и судьбой способны помочь в самоопределении исследователя-психолога в ситуации, сложившейся в современной отечественной и мировой психологической науке, в осознании фундаментальных ее проблем и в поиске путей их разрешения, в формулировке глобальных, перспективных целей и ценностей психологической работы, в уяснении "зоны ближайшего развития "психологии и ее будущего облика. Иначе говоря, предлагаемая работа по своим задачам и характеру - прежде всего – методологическая.

Такое понимание задач не могло не наложить своего отпечатка на характер текста. Многие линии обсуждения,, уместные в рамках собственно историко-психологического исследования, мы были вынуждены отсечь или иногда - лишь наметить. Большие массивы материала, собранного нами, остались за рамками книги. Вместе с тем, при современном состоянии как историко-критических, так и собственно методологических разработок некоторых фундаментальных проблем психологии и ее истории, целый ряд пунктов нашего анализа остался не до конца проясненным, а подчас и просто не обеспеченным ни в части материала, ни в части средств и способов его анализа.

Говоря словами Пастернака, вынесенными в эпиграф к работе: перед современной психологией "освобождается пространство, неиспользованность и чистоту которого надо сначала понять, а потом этим понятым наполнить". Попыткой такого понимания и является анализ культурно-исторической теории Выготского, представленный в данной книге. Это пространство освобождается прежде всего, конечно, в силу объективной логики развития ситуации, перед которой ставит сегодня психологию сама жизнь. Однако сказать это и только это, и сказать только так, - было бы лишь половиной правды и означало бы консервацию традиционного, характерного для академической науки понимания взаимоотношения между психологией и "запросами практики", между психологией и жизнью, как отношения для психологии полностью пассивного, когда она должна якобы лишь "отвечать на" эти запросы, никак не участвуя в их формировании (и правильном осознании). Между тем, суть дела как раз состоит именно в том, что все пространство мыследеятельности для психологии, не только в плане исследования, но и практики, определяется в конце концов "от психологии": наличными, выработанными в ней средствами и способами освоения тех или иных ситуаций и даже самого видения их. Раскрытие завоеванного культурно-исторической теорией для психологии совершенно нового и обширного пространства мыследеятельности (исследования и практики) есть вместе с тем и способ понимания своеобразия ситуации, складывающейся в современной психологии, и способ само определения психологии в этой ситуации, но тем самым, в известном смысле, и самого формирования этой ситуации и управления последующим ее развитием.

ПРЕДИСЛОВИЕ 3

Задачи и метод работы: проблема исторического понимания 8

Ситуация в современной психологии и задачи анализа культурно-исторической теории Выготского 23

Истоки культурно-исторической теории: психология искусства 45

Истоки культурно-исторической теории: дефектология 61

Методологическая программа построения "новой психологии" 65

Основные идеи культурно-исторической теории. 77

Проблема метода в культурно-исторической психологии: альтернатива естественно-научной методологии 83

ЗАКЛЮЧЕНИЕ. На пути к конкретной психологии человека 104

ЛИТЕРАТУРА 113

Заключение

ЗАКЛЮЧЕНИЕ. НА ПУТИ К КОНКРЕТНОЙ ПСИХОЛОГИИ ЧЕЛОВЕКА

Разделяемый большинством исследователей творчества Выготского предрассудок, который по убеждению этих исследователей является выражением действительно исторической точки зрения на его концепцию, состоит в попытке рассмотреть культурно-историческую теорию как шаг к чему-то другому на пути "непрерывного прогресса психологической науки". Это могут быть отдельные идеи и достижения современной психологии или же та или иная современная концепция в целом (например, общепсихологическая теория деятельности или теория планомерного формирования умственных действий и т.д.). Чрезвычайно характерны в этом отношении некоторые работы, представленные в сборнике материалов конференции по Выготскому /Научное творчество Л.С. Выготского, 198I/. Между тем, проницательными исследователями творчества Выготского все чаще фиксируется "неравномощность" культурно-исторической теории и тех концепций, "ступенькой" к которым она якобы является. Неравномощность - в пользу первой. Так, В.В.Давыдов, рассматривая в чрезвычайно интересном интервью / Davydow, I982/ отношение между культурно-исторической теорией и общепсихологической теорией деятельности, пытается проблематизировать традиционное представление о теории деятельности как о теории, в которой основные идеи культурно-исторической психологии Выготского получили якобы свое современное развитие и разработку, резонно обращая внимание на то парадоксальное с этой точки зрения обстоятельство, что в рамках этой "более развитой" теории (равно как, - добавили бы мы от себя, - и в рамках других современных общепсихологических концепций) не оказывается, в частности, достаточных категориальных средств для адекватного анализа ее "предтечи", в силу чего в данном случае не удается применить методологический принцип "обратного хода", в соответствии с которым, как известно, анатомия человека оказывается ключом к пониманию анатомии обезьяны. Культурно-истерическая теория, иными словами, не есть подобного рода "обезьяна" на пути к какой-нибудь современной теории! В лучшем для современных концепций случае она должна рассматриваться как современный им "человек".

Но понимал ли сам Выготский истинное значение того, что он сделал в психологии? По-видимому, какое-то достаточно высокое сознание исключительности своего вклада в психологию, глубокая и твердая убежденность в верности избранного пути, отчасти даже миссионерская одержимость и ощущение призванности, ангажированности своим делом, о котором он нередко прямо так и говорит в нарицательной форме в письмах к соратникам: "что касается нашего дела", о чистоте которого он почти болезненно печется, всякую угрозу которому или неудачу в осуществлении которого чрезвычайно остро переживает (письмо к А.Р. Лурия от 26 июля 1927 г. и другие, письма к А.Н. Леонтьеву от 15 апреля 1929 г. и от 2 августа 1933 г.). И при этом подчас чрезвычайно резкие суждения и оценки уже сделанного, осознание убивающей незначительности того, что уже "успето" по сравнению с бесконечностью задач (письма к А.Е. Леонтьеву, рукопись 29 г. - см. Выготский, 1966 и др.).

И все же поразительно, до какой степени Выготский не осознает своего открытия в психологии, не отдает себе отчета в действительных масштабах произведенного им переворота в развитии психологической мысли, насколько подчас робко и нерешительно проводит он свои самые оригинальные идеи, пытаясь во что бы то ни стало "вписать" их в довольно плоские и примитивные рамки традиционного психологического мышления своего времени, не решаясь до конца порвать с живущими в психологии предрассудками и подчас обессмысливающими чего самые смелые построения штампами массового сайентистского сознания, только по привычке и в силу давно утраченной живой философской культуры мысли, доходящего до вопиющей безграмотности и воспроизводящего самые вульгарные и допотопные схемы и представления, - представления, нередко прямо-таки парализующие мысль самого Выготского.

Даже у Выготского, как видим, существовали "ножницы" между его "реальным философствованием" внутри революционной практики его работы как исследователя и его специальной и прямой методологической рациональной рефлексией.

Естественно, ограниченность последней в силу ее реальной сцепленности и замыкания на практику работы, ее управляющего действия по отношению к последней, не оставалась полностью без последствий и для самой этой исследовательской и психотехнической практики. Известный разрыв между практикой своей исследовательской работы и методологическими схемами ее рефлексии Выготский подчас остро ощущал. Это одна из интимнейших тем его размышлений.

Порой ему как будто бы даже было совершенно ясно, что основные черты той новой психологии, которая отчасти уже была реализована в его собственной концепции и практике его работы, ещё скрыты от адекватного методологического понимания, что тот "Капитал", о необходимости создания которого для построения психологии нового типа он так проницательно и глубоко говорил в своей ранней работе "Исторический смысл психологического кризиса", все еще не написан. 0н, однако, твердо верил, что рано или поздно он будет написан и не терял надежды довести свою мысль до этой критической точки - точки самого радикального переворота во всем строе психологического мышления, точки, знаменующей, по сути, разрыв со всей предшествующей психологической традицией и начало некоторой совершенно новой линии развития психологии от совершенно новой исходной точки.

Можно понять упование Выготского на "правильное понимание" его концепции, упование исследователя, практически не понятого современниками во многом именно из-за отсутствия, не только у них, но и у самого Выготского (а также - добавим мы - вообще в методологической культуре того времени и целые десятилетия спустя!), отсутствия методологических представлений и средств организации рефлексии, адекватных и, если можно так выразиться, равномощных самой уже реализуемой исследовательской и практико-методической работе. Большинство классических работ зрелого Выготского в этом отношении - потрясающий исторический документ, живая стенограмма истории психологии нашего столетия, - большой истории психологии, ее истории по самому крупному, счету, и в самый критический и переломный ее момент, знаменующий переход к совершенно новой и до сих пор еще по-настоящему не только не освоенной, но и не опознанной формации психологического мышления, формации, в рамках которой de facto существует современная психология, коль скоро этот переход для нее уже завоеван культурно-исторической теорией Выготского, но которого она еще практически не ощутила, не сделала для себя необходимых выводов и реально продолжает существовать во многом так, как если бы его вовсе и не было, как если бы "ничего не случилось".

* * *

В рукописи Выготского конца 1929 года, рукописи, которая самим Выготским, по-видимому, не предназначалась для печати и которая представляет собой ряд черновых набросков и заметок к его центральной работе "История развития высших психических функций", после резюме первой ее части, через которую красной нитью проходит обсуждение задач и отличительных черт конкретной психологии человека, Выготский делает невероятное для современного читателя заявление: "Моя история культурного развития, - пишет он, - /есть только/ абстрактная разработка конкретной психологии" /Выготский, 1986, с.60 /.Это заявление действительно невероятно, ибо оно сделано в тo время, когда главное детище Выготского - его культурно-историческая теория в основном уже завершила свое формирование. Она приняла, по существу, то свое зрелое и классическое выражение, по которому мы знаем ее и сегодня. Заявление это, содержащее прямую и решительную оценку Выготским своей концепции только как переходной и во многом еще компромиссной формы реализации идеи конкретной психологии человека, не только свидетельствует об исключительной свободе и критичности Выготского в оценке своей работы, и в этом отношении по глубине и радикальности мысли оставлявшего далеко позади всех, даже самых смелых своих критиков, но оно намечает также и то направление, в котором видел Выготский "генеральную линию" и перспективу дальнейшего развития своей культурно-исторической психологии.

Это направление можно было бы определить прежде всего как радикальное преодоление "академизма" традиционной психологии, как решительный отказ от классической естественно-научной парадигмы исследования, в рамках которой, по сути дела, исследователь пытается всякий раз создать с помощью особой формы инженерной деятельности - "эксперимента" - искусственные условия, при которых стала бы возможной реализация заданного в модели - идеального и законосообразно: живущего (природного) объекта изучения, объекта, который в сопоставлении с реальными "объектами" практики, - будь то практика обучения или воспитания, психотерапии или психологического консультирования (сравни: "педологическая клиника детства" у Выготского), - оказывается всегда только своего рода "вырожденным" искусственным лабораторным "препаратом", чрезвычайно далеким от реальной жизни случаем.

Это направление, далее, можно было бы охарактеризовать как переход к совершенно новому типу исследования, которое в силу фундаментальных особенностей своего "объекта" - культурно-исторического и развивающегося объекта, равно как и вытекающих из этого принципиально новых требований метода (экстериоризации и анализа), - само должно осуществляться в рамках и в форме организации того или иного психотехнического действия, или - возможно даже - целой системы психотехнической практики, выступая при этом в качестве необходимого ее "органа", обеспечивающего проектирование этой практики, ее реализацию, воспроизведение и, возможно, - направленное развитие этой практики.

Остается лишь заметить, что подобного рода проект радикальной перестройки психологии остался во многом нереализованным не только в рамках культурно-исторической теории Выготского, но и вообще -в последующем развитии психологии.

Мы закончим воспроизведением приведенных в свое время А.Н.Леонтьевым /Леонтьев, 1967, с.29-30/ маргиналий Выготского на полях тома истории философии К.Фишера, посвященного Декарту. К.Фишер пишет: "...в преобразовании /системы идей/ различаются свои прогрессивные ступени, на важнейшие из которых мы сейчас укажем. На первой ступени, составляющей начало, руководящие принципы преобразовываются по частям" /К.Фишер, 1906, с.433/. (Здесь и далее выделено нами,- А.П.). Пометка Выготского на полях: "Мое исследование!" "Но если, - продолжает К. Фишер, - несмотря на эти изменения в основаниях системы, задача все-таки не разрешается, то нужно подняться на вторую ступень и заняться полным преобразованием принципов..." Пометка Выготского: "Задача будущего". "Если преследуемая цель на новом пути все еще не достигнута... тогда должно сделать задачу разрешимой через изменение основного вопроса, преобразование всей; проблемы: такое преобразование есть переворот или эпоха". Помета Выготского: "Задача отдаленного будущего".

Этот своеобразный документ, - справедливо замечает А.Н. Леонтьев, - не только свидетельство внутренней научной скромности Л.С. Выготского, но и свидетельство его необыкновенной способности думать в плане больших перспектив науки. Нельзя не присоединиться к заключающим этот комментарий словам А.Н.Леонтьева: "Сейчас в психологии это еще более необходимо, чем когда бы то ни было прежде".

* * *

Позволим воспроизвести соответствующий абзац работы К.Фишера полностью /Фишер, 1906, с.433/:

"Но и в преобразовании (системы) различаются свои прогрессивные ступени, на важнейшие из которых мы сейчас укажем. На первой ступени, составляющей начало, руководящие принципы преобразовываются по частям, чтобы они соответствовали своей задаче. Этим достигается крайняя граница школы, и еще вопрос, принадлежит ли совершенный прогресс школе или нет. Но если, несмотря на эти изменения в основаниях системы, задача все-таки не разрешается, то нужно подняться на вторую ступень и заняться полным преобразованием принципов; в этом случае уже нет сомнения, что старая школа совершенно оставлена. Если преследуемая цель на новом пути все еще не достигнута, то очевидно, что недостаток, т.е. как бы ошибки вычисления, следует искать не только в формулировке принципов, но и в самой задаче, в постановке последней, так сказать, в данных вычисления.. Тогда должно сделать задачу разрешимой через изменение основного вопроса, через исправление всей проблемы: такое преобразование есть переворот или эпоха".

Используя эту, остановившую на себе внимание Выготского, схему движения систем мысли К.Фишера, можно задать два вопроса: I) по отношению к какой предшествующей системе (и в каком плане, измерении ее) выстраивает свою оппозицию, самоопределяется сам Выготский? и 2) как располагается (локализуется) по отношению к этапам, намечаемым этой схемой, последующая история психологии?

Пытаясь ответить на первый из этих вопросов, следовало бы особо подчеркнуть, что это не была (как то не раз отмечал и сам Выготский - см., к примеру: Выготский, 1927, с.381 и др,) оппозиция тем или иным конкретным психологическим предметам или даже - психологическим направлениям или школам: интроспекционизму или бихевиоризму, рефлексологии или гештальтпсихологии и т.п., или это была оппозиция не самим по себе этим течениям как таковым, в их прямом предметном содержании, но оппозиция - стоящим за ними системам мысли (или, по существу, некой одной, как на то указывал и Выготский, системе мысли), или, иначе говоря, - это была оппозиция определенным, реализуемым этими течениями, способам мышления, или типам методологии.

Как мы пытаемся показать в данной работе, эта предшествующая, оппозиционная для культурно-исторической теории, формация мышления - есть традиционное естественно-научное мышление и соответствующий естественно-научному подходу тип методологии исследования.

Обращаясь ко второму вопросу, т.е. пытаясь "заполнить" соответствующие ячейки, места б намечаемой К.Шишером функциональной схеме перехода от одной системы к другой и принимая приведенную выше локализацию в этой схеме Выготским своей собственной теории, как она сложилась ко времени смерти ее автора, можно было бы утверждать, что вся последующая история развития психологии до сих пор не выходила за пределы второй фазы преобразования предшествующей системы мысли, по существу не затрагивающей еще самой формулировки несходной задачи.

X (предшествующая система мысли)

А (первая фаза преобразования: "культурно-историческая теория")

В (последующее развитие"культурно-исторической теории"в психологии)

С (данная работа)

У (последующая за культурно-исторической теорией эпоха мысли)

Намечаемая в данной работе радикальная переформулировка исходной задачи исследования состоит, как мы отмечали, в том, чтобы с самого начала строить исследование таким образом, чтобы знание, получаемое в нем, позволяло получать такую форму психотехнической практики (последняя является "объектом", к которому относится, о котором вырабатывается данное знание), чтобы она с неизбежностью предполагала бы это знание и доставляющее его исследование - в качестве необходимого условия самого своего существования Си развития). Иначе говоря, задача состоит в развертывании такого типа исследования, которое входило бы в качестве органа в тело самого, изучаемого в нем "объекта".

Культурно-историческая концепция Л.С. Выготского (как, по-видимому, и всякая большая концепция) подобна городу. В нем есть широкие новые проспекты и старинные узкие, известные лишь старожилам, улочки, есть шумные и людные площади и тихие и пустынные скверы, большие современные здания и маленькие, доживающие свой век дома. Отдельные его части располагаются не в одном плане, но тогда, как одни поднимаются над землей, другие уходят под землю и вовсе не видны. По сути дела, это как бы еще один, второй город, находящийся с первым, наземным, в тесных и сложных, но для многих глаз совершенно незримых связях. И над всем этим еще ходит солнце, а по ночам стоят звезды. Иногда проносятся смерчи и ураганы, порой подолгу идут дожди и "небо тучами закрыто". Ни на минуту не прекращаясь, бурлит жизнь, праздники сменяются буднями. Город меняется, растет и перестраивается: сносятся целые кварталы, на новое место перекочевывает его центр и т.д.

Если прибегнуть к такому сравнению, - наша книжка о культурно-исторической психологии - это путеводитель всего лишь по одному, и должно быть, - одному из самых коротких и прямых маршрутов, маршруту» который пролегает по большей части по главным и хорошо известным улицам и площадям.

Путеводитель, который, возможно, будущим исследователям будет напоминать средневековье карты мира не только тем, что он выполнен в "эгоцентрических" координатах, где "пуп земли" - всегда то место, где стоит сам картограф, но также и тем, насколько неточным, искаженным, а подчас - просто фантастичным окажется он в изображении отдельных кварталов и картины города в целом.

Даже и выбранный маршрут приходится проделывать быстро, в основном даже не пешком, а в автомобиле, едва поспевая поворачивать голову, только догадываясь, что рядом - и справа и слева - проходят другие улицы и маршруты, сокрушаясь, что, быть может, как раз самое интересное и важное, - то, чем живет сам город и (чем он славится среди других городов, остается где-то в стороне.

Культурно-историческая теория Выготского сегодня - это странный, не похожий на обычные города, город. Он одновременно - живой, очень молодой и современный, и - старый, полный руин и наполовину занесенный пылью и пеплом. Город, который бурно растет и строится и в котором ведутся археологические раскопки. Город, многие улицы которого еще даже не названы, а главная площадь - как будто бы надежно скрыта от чужого взгляда. Город, история которого хранит много тайн. Город, у которого большое будущее. Город, которому суждено еще стать не только местом паломничества, но и столицей.

[ Назад | Наверх ]

О МЕТОДОЛОГИЧЕСКИХ ПРОБЛЕМАХ СОВРЕМЕННОЙ ПСИХОЛОГИИ

ДАТА ПУБЛИКАЦИИ: 04 февраля 2005

РАЗМЕСТИЛ В БИБЛИОТЕКЕ: Администратор

О МЕТОДОЛОГИЧЕСКИХ ПРОБЛЕМАХ СОВРЕМЕННОЙ ПСИХОЛОГИИ

Е.Д. ХОМСКАЯ

В новые постперестроечные времена философские методологические проблемы психологии все меньше интересуют научную общественность. Наметились новые тенденции: с одной стороны, к чистому прагматизму, к определенному пренебрежению академической наукой в разных ее ипостасях, в том числе и методологической, как якобы не имеющей практической ценности, с другой — к явному оживлению интереса ко всяким чудесам, мистике (экстрасенсорному восприятию, телекинезу и т.п.). Объединяет эти тенденции скрытый или явный уход от вопросов, связанных с четким определением методологических основ психологических исследований, к «размыванию» или даже отрицанию естественнонаучной, материалистической методологии как философской основы научного психологического знания.

Этот процесс наблюдается не только в психологии. Достаточно явно он прослеживается и в такой «строгой» науке, как физика. Известно, что в последнее время ряд физиков вводит в свои физические теории внефизические категории: идеи буддийской, индийской, японской религии и мифологии. Происходит как бы объединение научных физических воззрений с восточными религиозными идеями, что и выдается за новое слово в физике. Современная физика стала использовать такие понятия, как сознание, семантика, смысл и др. Некоторые физики утверждают, что физические феномены и сознание едины, не существуют друг без друга, более того, что сознание «творит» реальность, и объекты физического познания создаются в процессе восприятия. При этом само сознание (или одно из его проявлений) трактуется как трансличностное сознание, которое функционирует на космическом уровне [20].

Целый ряд статей, опубликованных за последнее время в «Вопросах философии», свидетельствует о далеко зашедшем процессе изменения естественнонаучной материалистической методологической базы физической науки, о явных попытках — на материале физических реалий — идеалистического решения гносеологической проблемы. Нередко это происходит под флагом критики марксизма.

Этот процесс можно обозначить как появление «альтернативной» физики [8].

Нечто подобное наблюдается и в психологии, где также можно констатировать появление «альтернативной» психологии. В работах этого направления также делается попытка отрицать (или хотя бы поставить под сомнение) естественнонаучные материалистические методологические основы психологического знания. Поэтому обсуждение методологических проблем современной психологии весьма актуально, так как наличие методологических трудностей в различных отраслях психологии — уже случившийся факт, осознание которого полезно и для общей оценки состояния современной психологии, и для прогноза ее будущего развития.

В различных областях психологии методологические трудности проявляются в разной степени. Особенно явно они просматриваются в тех областях психологии, которые занимаются проблемами личности и сознания.

Оживление нематериалистических тенденций в психологии личности наиболее очевидно в ее прикладных областях: психотерапии и психокоррекции. Происходящее в настоящее время широкое распространение различных видов психологической помощи населению (в виде разных способов психологического воздействия на личность пациента) явно опережает теоретическое осмысление проблемы. Фрейдизм в своей классической форме — как теоретическая основа психологии личности в области психоанализа — теперь уже не признается большинством западных психологов. Более того, по мнению многих западных специалистов, даже как прикладная дисциплина психоанализ З.Фрейда уже исчерпал себя. Однако в России он все еще достаточно популярен. Планируется даже создание целевой программы, предусматривающей дальнейшее развитие психоанализа (в соответствии с Указом Президента «О возрождении и развитии философского, клинического и прикладного психоанализа», август 1996 г.). Достаточно популярны у нас и более современные модернизированные варианты психоанализа (неофрейдизм, постфрейдизм и др.).

С философской методологической точки зрения фрейдизм является био-логизаторской концепцией личности, одной из разновидностей биологизаторского редукционизма, рассматривающего врожденные инстинкты и влечения в качестве главных детерминант психики, признающего ведущую роль бессознательного в поведении человека. Фрейдизм принижает роль социальных, культурно-исторических факторов в развитии личности, в детерминации психических процессов и поведения в целом.

Другая концепция личности лежит в основе разных вариантов гуманистической психологии, имеющей большое распространение у нас и за рубежом. Гуманистическая психология, основанная К.Роджерсом, А.Маслоу, Г.Олпертом и другими, появившаяся как «третья сила», оппонентная и бихевиоризму, и психоанализу, выступает принципиально против детерминизма, против управления поведением, за индирективную психотерапию. Детерминизм, если и признается, то только в качестве чисто внутреннего, духовного фактора развития личности [27]. Гуманистическая психология базируется на гуманистической парадигме, в центре которой — идеи саморазвития личности, отрицание внешних (в том числе социальных) факторов (стимулов) ее развития. В качестве практического выхода гуманистическая психология (и ее варианты) предлагает иной, чем психоанализ, набор психологических воздействий на личность пациента, в частности диалоговую личностно-центрированную терапию.

В целом в современной психотерапии доминируют две основные концепции личности: одна из них — идущая от психоанализа «глубинная психология», апеллирующая к глубинам личности, другая — идущая от гуманистического направления «вершинная психология», апеллирующая к высотам духа. Если первая исходит из упрощенных представлений о детерминантах развития личности, из примата влечений, телесных ощущений над духом, то вторая отрицает глубинные факторы развития и детерминизм — как причинно-следственные (включая и социальные) движущие силы развития личности — в пользу духа. Каждая из этих концепций обосновывает свой подход к человеку (т.е. свою «философию человека») и свою психотерапевтическую практику (т.е. свои техники воздействия на личность пациента).

Следует отметить, что в психотерапию и психокоррекцию в настоящее время проникает и восточная философия (буддийская, индийская и др.) с ее идеологией личности и ее техниками воздействия. Восточная философия, основанная на отрицании чисто рационального мышления, не только рассматривающая человека в единстве с окружающей средой, с космосом, но и отрицающая независимость окружающего мира от субъекта, принимается некоторыми психотерапевтами как новая научная парадигма, более продуктивная, чем другие. Это направление психотерапии предлагает свой набор методов психологического воздействия (медитации и др.). Концепция личности этого направления психотерапии представляет собой эклектическое смешение различных воззрений на природу человека, заимствованных и из западной, и из восточной философий и религий.

В целом — при общей ориентации на западные исследования — в отечественной психотерапии ни одна из концепций личности не может претендовать на статус общепризнанной. Одновременно сосуществуют разные «философии человека», предлагающие разные техники воздействия на личность пациента и по-разному объясняющие их результаты. Подобное положение дел в психотерапии дает основание некоторым практикующим психологам (и врачам) вообще пренебрегать какими-либо теориями личности и использовать различные приемы безотносительно к их происхождению (подобную психологическую практику Л.С.Выготский, как известно, называл «фельдшеризмом»).

Таким образом, можно констатировать, что наряду с безусловно полезной и широко применяемой практикой психологического воздействия на личность пациента в этой области психологии сосуществуют явно противоречивые теоретические концепции личности, интерпретирующие практические результаты с диаметрально противоположных позиций. Отдавая должное сложности самой проблемы (общая теория личности, ее структура, детерминанты развития, соотношение сознательного и бессознательного и т.д.), следует все же признать, что именно в данной области (а не в психологии памяти, внимания и др.) сконцентрированы сегодня наиболее острые теоретические и методологические трудности и противоречия. Не случайно в психологической литературе практически отсутствуют работы, объясняющие конкретные психологические механизмы тех или иных технологий и анализирующие причины их действия на субъекта. Сравнительно малая интенсивность научных поисков в этом направлении (и вообще объективизации результатов психотерапии) прежде всего связана с отсутствием адекватных — в теоретическом и методологическом отношениях — концепций личности. Все увеличивающийся разрыв практики и теории в этой области психологии грозит самыми плачевными последствиями для всей психологической науки, потому что ничто так не разлагает науку изнутри, как невнимание к теории, исходящее из профессиональной среды.

Нужно отметить также, что особенностью нашей отечественной психологии является слияние академической психологии с «психотерапевтической». Как известно, во многих странах последняя рассматривается как чисто практическое направление, не занимающееся теоретическими обобщениями. У нас же «психотерапевтическое» направление претендует на статус самостоятельной психологической науки (а не только практики), что и позволяет предъявлять к ней повышенные требования. Так, по мнению одного из известных идеологов практической психологии (психотерапии), последняя не является прикладной отраслью академической психологии, а представляет собой самостоятельную гуманитарную науку со своей методологией [26].

Следует также отметить, что психотерапия и психокоррекция — области знания, пограничные с медициной, — находятся под большим влиянием чисто медицинских воззрений на человека, в связи с чем представления о психике, сознании, бессознательном несут на себе печать клинического прагматизма, а кроме того, к сожалению, распространено отождествление понятий «личность» и «индивид».

Не менее тревожная ситуация складывается и вокруг проблемы «психология и религия». Как известно, за последнее время в нашем обществе быстрыми темпами стал возрождаться интерес к различным религиям — не только к традиционному православию как ветви христианства, но и к другим конфессиям, — в связи с чем анализ связи психологии и религии стал очень актуален. В центре этой проблемы — старый и опять новый вопрос о соотношении науки и религии, научного и религиозного мировоззрения. Для психологии этот вопрос особенно важен, потому что и у психологии как науки, и у религии как определенного мировоззрения один и тот же предмет познания: человек, личность. Принято считать, что изучение человека психологической наукой и религией ведется с различных методологических позиций. Психология как отрасль научного знания строится на системе доказательств (фактов) и без таковых не принимает никаких теоретических положений. Религия не нуждается ни в каких доказательствах, ее положения основаны на постулатах веры.

Однако современная психология (в лице ее некоторых представителей) оспаривает эту точку зрения. Так, авторы коллективной монографии «Начала христианской психологии» [21] считают, что способы религиозного познания только кажутся ненаучными, субъективными. На самом деле истинное познание души человека возможно только через религию. Отрицается оппозиция религии и науки в познании психологической реальности, делается попытка объединить религию и науку под видом «единства познания психической жизни человека». Ориентация на естественнонаучный материалистический подход в отечественной психологии, берущий начало от работ И.М.Сеченова, И.П.Павлова, В.М.Бехтерева и других естествоиспытателей, объявляется ошибочной. Авторы «Начал...» считают, что «после многих десятилетий главенства материализма в отечественной психологии... необходимо сменить научную парадигму в соответствии с предметом исследования», так как «душа была принесена в жертву научному мировоззрению» [21; 3]. В качестве нового слова в давнем споре между психологией и религией провозглашается «христианская психология» (кстати, а как быть с другими конфессиями?). Авторы «Начал...» не раскрывают содержания нового направления, его методов (очевидно, интроспекция?). Ясно лишь, что под душой понимаются прежде всего нравственные категории.

Подобное смешение религиозного и научного психологического мировоззрений можно встретить и в других публикациях, причем многие истинные проблемы, встающие перед отечественной психологией в связи с возрождением религии, не затрагиваются, хотя они весьма важны и с научной, и с социальной точек зрения (проблемы религиозного внушения, фанатизма, сектантства и др.).

Совершенно очевидно, что в основе сложной ситуации, сложившейся в этой области психологического знания, — невнимание к методологическим проблемам психологического знания, неразличение научно-психологического и религиозного подходов к человеку. Более того, авторы делают попытку объявить эту эклектическую методологическую несовместимость в качестве нового истинного слова в психологической науке, нового пути отечественной психологии. Подобная ситуация весьма опасна (особенно в перспективе), так как она создает возможность — якобы с позиций новой психологии — пренебрежительно относиться к научному прошлому, отрицать очевидные научные истины и утверждать — в качестве последних достижений психологической науки — сомнительные «факты» и просто вымысел (из области парапсихологии и т.п.). По-видимому, назрела необходимость открытого обсуждения всего круга психологических проблем, связанных с религией, и в первую очередь методологических основ научно-психологического и религиозного подхода к изучению человека. Если учесть, что психология в течение многих столетий была частью теологии и философии и лишь сравнительно недавно выделилась в самостоятельную дисциплину и приобрела статус научного знания, то опасность возврата к старому не покажется надуманной.

Можно говорить о наличии методологических трудностей и в других областях психологии, например в нейропсихологии.

Нейропсихология как одна из нейронаук, занимающихся изучением мозговой организации психических явлений, всегда была ареной острой борьбы материалистических и идеалистических концепций, по-разному объясняющих соотношение мозга и психики. Заслугой А.Р.Лурия и его школы явилась разработка принципиально нового подхода к этой проблеме, отличного от двух основных способов ее решения (узкого локализационизма или психоморфологической концепции и концепции эквипотенциальной организации мозга).

Концепция А.Р.Лурия о системной динамической локализации высших психических функций открыла новые возможности для изучения проблемы «мозг и психика» с чисто материалистических позиций. Если прежде (до А.Р.Лурия) никто не сомневался в возможности локализации (т.е. в четком соотнесении с определенными мозговыми образованиями) так называемых элементарных сенсорных и моторных процессов (зрительных, слуховых ощущений, моторных реакций и т.д.), однако оставался открытым вопрос о возможностях локализации высших психических функций (восприятия, памяти, речи и др.), то после работ А.Р.Лурия этот вопрос был в принципе решен. Факторный анализ нарушений высших психических функций позволил по-новому объяснить их мозговую организацию и открыл широкие перспективы дальнейших исследований в этой области.

На современном этапе развития нейропсихологии весьма актуальными становятся вопросы о мозговой организации наиболее сложных форм психической реальности — эмоционально-личностной сферы и сознания. И вновь раздаются голоса о принципиальной недопустимости самой постановки вопроса об их мозговой организации (или локализации), о невозможности связывать эти сложные психические явления с какими-либо конкретными мозговыми образованиями. Вновь дискутируются вопросы об общественно-исторических, социальных и биологических, генетических детерминантах психики, причем в процессе таких дискуссий нередко смешиваются вопросы о содержании психических явлений (определяемом социальными факторами) и способах их реализации (с помощью конкретных мозговых механизмов). При решении этих проблем в рамках нейро наук на современном уровне вновь всплывают упрощенные представления о материальных основах психики (идеи о мозговых «центрах» эмоций, центрэнцефалическая теория сознания), с одной стороны, и современные «эквипотенциальные» теории (голографические концепции работы мозга) — с другой. Наряду с этими концепциями достаточно распространены и представления о принципиальной невозможности естественнонаучного объяснения таких сложных психических явлений, как личность и сознание в естественнонаучной материалистической парадигме.

Как известно, А.Р.Лурия, разрабатывая нейропсихологию как новую отрасль психологической науки, намеренно ограничивал сферу своих интересов высшими психическими функциями (когнитивными, двигательными), что отразилось и на названии теории, объясняющей соотношение мозга и психики («теория системной динамической локализации высших психических функций»). Эмоционально-личностные явления и сознание как предметы специальных нейропсихологических исследований в его трудах если и встречаются, то только в контексте общего описания нейро-психологических синдромов. Их изучение должно стать следующим этапом развития нейропсихологии. Однако А.Р.Лурия не сомневался в безусловной необходимости и принципиальной возможности изучения проблем личности и сознания с позиций нейропсихологии.

Относительно нейропсихологии личности (или эмоционально-личностной сферы) А.Р.Лурия говорил, что в истории науки известны неудачные попытки связать понятия «личность» и «мозг» в виде «неоклейстизма» (одного из вариантов узкого локализа-ционизма) или апелляции к исключительно надматериальной духовной природе личности. Решение этой проблемы он видел лишь в рамках теории системной динамической локализации психических функций, считая, что признание прижизненного формирования личности и поиски системной динамической мозговой организации ее различных составляющих (параметров, компонентов, аспектов) являются необходимыми условиями ней-ропсихологического рассмотрения проблемы. Учитывая большой вклад Б.В.Зейгарник в изучение проблемы личности, патологии мотивов деятельности и их иерархии, А.Р.Лурия указывал на необходимость строго дифференцировать в личности то, что связано с органической патологией мозга, и то, что обусловлено социальными факторами жизни, преломленными через ситуацию болезни. К личностным дефектам, как известно, А.Р.Лурия относил нарушения саморегуляции поведения, расстройства произвольного контроля, нарушения критики, которые он связывал с патологией третьего блока мозга, а также эмоциональные и мотивационные нарушения, возникающие при поражении и третьего, и первого блоков. Он считал, что «вопрос об отношении нейропсихологии к проблеме личности является очень сложным, однако крайне актуальным... Его решения требует само развитие и нейропсихологии, и общей психологии» [22; 172].

Эти и другие высказывания А.Р.Лурия относительно нейропсихологического анализа эмоционально-личностной сферы не оставляют сомнения в том, что он был убежден в возможностях решения этого круга проблем с естественнонаучных позиций.

Достаточно определенно А.Р.Лурия высказывался и о проблеме сознания. Он отмечал ее принципиальную важность для понимания предмета психологической науки и многократно писал о том, что именно изучение различных форм сознательной деятельности человека и составляет основной предмет психологии, причем в задачи психологии входит не только их описание, но и объяснение с материалистических детерминистических позиций. А.Р.Лурия как последователь Л.С. Выготского распространял культурно-исторический подход на изучение не только высших психических функций, но и сознания в целом. Он проводил четкую грань между социально-историческими «истоками», детерминантами сознания, определяющими его возникновение и содержание как высшей формы отражения действительности, и мозговым субстратом сознания, мозгом как органом, реализующим сознание. Индивидуальное сознание с точки зрения его детерминант, генеза и содержания рассматривалось А.Р.Лурия как общественно-историческая категория. Он писал, что «для того, чтобы объяснить сложнейшие формы сознательной жизни человека, необходимо выйти за пределы организма, искать источники... сознательной деятельности и "категориального" поведения не в глубинах мозга и не в глубинах духа, а во внешних условиях жизни...в социально-исторических формах существования человека» [18; 23]. В своей статье «Философские приключения известного нейрофизиолога» [16] он критикует непоследовательность взглядов Д. Экклза, придерживавшегося строго материалистической точки зрения на мозговую организацию элементарных физиологических процессов и одновременно считавшего сознание проявлением божественного начала в человеке. А.Р.Лурия не сомневался в возможности строго материалистического объяснения мозговых механизмов не только отдельных сознательных актов (в виде высших психических функций), но и сознания в целом. Как последователь Л.С.Выготского, А.Р.Лурия развивал представления о смысловом и системном строении сознания, объединяя проблему сознания (и отвлеченного мышления) с проблемой языка ([14], [15], [18] и др.).

За годы, прошедшие со времени кончины А.Р.Лурия, ситуация в этих областях нейропсихологии изменилась мало. Нейропсихология личности и нейропсихология сознания пока еще не сформировались как экспериментальные направления, как это произошло с нейропсихологией памяти, речи, восприятия и других высших психических функций.

Изучение нейропсихологии личности в настоящее время сводится к двум типам работ. Во-первых, это использование в клинике локальных поражений мозга личностных опросников (Кеттелла, MMPI и др.). Результаты тестирования прямо сопоставляются с локализацией поражения. Если учесть, что сами тесты (опросники) составлены для иных целей и не имеют специального нейропсихологического обоснования, а полученные данные основаны только на самонаблюдении пациентов, то очевидно, что серьезных выводов на основании таких данных делать нельзя. А главное, в подобных исследованиях отсутствует основной принцип луриевского подхода к изучению мозговой организации психических явлений — факторный, или синдромный, анализ последствий локальных поражений мозга. С теоретической точки зрения это вариант современного психоморфологического подхода к решению проблемы «мозг и личность».

Другой тип более традиционных исследований — анализ вклада личностных компонентов(планирования, контроля и др.) в нарушения различных психических функций (памяти, мышления, речевого общения и др.). Но эти исследования не могут рассматриваться как раскрывающие тему «мозг и личность» по существу.

Более продуктивно в нейропсихологии разрабатываются проблемы, связанные с мозговой организацией эмоций, особенно в контексте проблемы межполушарной асимметрии мозга. Однако и эти исследования не посвящены собственно нейропсихологии личности.

Нейропсихологические исследования проблемы сознания как состояния полной или измененной ориентировки пациента в окружающем и себе самом за последние годы проводились лишь в контексте общих клинических описаний различных нейро-психологических синдромов, т.е. на феноменологическом уровне. Как и во времена А.Р.Лурия, продолжалось изучение патологии сознания в рамках нейропсихиатрических представлений. Описывались феноменология нарушений сознания, характерная для поражения правого и левого полушарий у правшей, особенности нарушений сознания у левшей ([7] и др.). Подобные исследования, как и все клинические описания нарушений сознания в психиатрии, основаны только на наблюдениях за больными и их высказываниями. Поэтому в ряде случаев их интерпретация выглядит не очень убедительно (например, утверждения, что в сознании больных присутствует только прошлое или только будущее время и т.п.). Описания патологии сознания у больных с локальными поражениями мозга, безусловно, содержат очень интересный пласт клинической реальности, который нуждается в точном экспериментальном исследовании. К сожалению, в современной нейропсихиатрии, как и в нейропсихологии, нет достаточно ясной концепции сознания, что тормозит развитие экспериментальных исследований. Достоинством этих нейронаук является то, что обе они исходят из положения об имманентной связи сознания с мозгом. В этой области знания психиатры прокладывают дорогу нейропсихологическому эксперименту, однако поле фактов, описанных ими, нуждается прежде всего в теоретическом осмыслении.

В других нейронауках (например, в нейрофизиологии) проблема сознания также далека от своего решения. Главный вопрос в этих нейронауках тот же, что и в психологии, а именно: является ли сознание особой, но материальной по своей основе функцией мозга или нематериальным явлением, воплощением духа? В целом в нейронауках преобладает естественнонаучная традиция в изучении проблемы сознания, в соответствии с которой сознание определяется как «осознание нашей умственной и/или физической деятельности» и рассматривается как функция мозга [2]. При этом многие нейробиологи, как и А.Р.Лурия, считают, что осознаются только те внутренние события, которые прошли переработку в речевой системе.

Что касается конкретных мозговых механизмов, ответственных за процессы сознания, то наиболее популярны в нейробиологии представления, согласно которым сознание как проявление интегративных процессов высшего порядка обеспечивается корой больших полушарий, преимущественно ассоциативной. Широко известна гипотеза В.Маунткастла и соавторов [34], согласно которой основу сознания составляет широко разветвленная по всей коре сеть нейронных ансамблей, организованных по принципу вертикальных «колонок», объединяющих нейроны разного типа. Считается, что важным достоинством этой гипотезы является ее доступность экспериментальной проверке.

Таким образом, специалисты по нейронным сетям связывают сознание с конкретными нейронными образованиями. Однако на другом полюсе нейронаук к идее поиска конкретных «носителей» сознания относятся отрицательно. Представители многих зарубежных нейропсихологических школ, не разделяющие взглядов А.Р.Лурия, отрицают саму возможность мозговой организации таких сложных психических явлений, как личность и сознание. Так, в хорошо известном руководстве по клинической нейропсихологии [32], вышедшем в 1993 г. третьим изданием, главы, посвященные нейропсихологии личности и нейропсихологии сознания, отсутствуют. Нет каких-либо упоминаний об этих проблемах и в других авторитетных нейропсихологических источниках (например, в [33] и др.).

Таким образом, в современных нейронауках, занимающихся проблемами личности и сознания, можно констатировать весьма широкий набор позиций: от полного отрицания связи личности и сознания с мозгом до узкоконкретных представлений об определенных типах нейронов — «носителях» сознания. Эта ситуация, безусловно, свидетельствует о неразработанности проблем, относящихся к личности и сознанию, в том числе и на теоретическом и методологическом уровнях, а не только о личных вкусах, пристрастиях, позициях различных исследователей этих проблем (включая и нейропсихологов).

Можно привести примеры методологических трудностей и противоречий, связанн