В. П. Макаренко

Ключевые слова: общественный договор, гражданское общество, пределы демократии, Локк, Гоббс.

В предыдущих публикациях я обобщил основные результаты применения аналитической политической философии (далее АПФ) для анализа содер­жательных проблем экономической теории, социологии, политической нау­ки, правоведения и историографии [см. Макаренко 2002; 2002а; 20026; 2002в; 2002г; 2009]. Подошла очередь проблем нормативных. Здесь я опишу некоторые промежуточные итоги разработки проблемы соотношения общественного дого­вора и пределов демократии (в аналитических исследованиях 1970- 1990-х годов) '. Древние философы ссылались на общественный договор при обсуждении ключевых проблем морали и политики. Договор может заключаться между отдельными индивидами, между народом и правителем, а также быть ком­бинацией того и другого. Эта идея существует до сих пор в виде контрактного аргумента. Ее сторонники исходят из посылки о принципиальной разреши­мости всех проблем морали и политики. Множество индивидов генерирует общее согласие, на основе которого некоторые социальные установления невозможно опровергнуть рационально.

Но это не мешает различному толкованию идеи общественного договора. В Новое время она применялась для объяснения и легитимизации государства. После 1970 г. контрактный аргумент используется для обоснования теории спра­ведливости. Позитивная оценка общего согласия не исключает разногласий между сторонниками договора. И хотя большинство согласно с идеей дого­вора, строгой теории договора пока нет. А если идея образует исходный пункт рефлексии, то какие проблемы политики и морали она может объяснить? Общий вопрос нетрудно разделить на ряд производных: причины популярности идеи договора; формы и способы использования контрактного аргумента при легитимизации государств и справедливости; влияние данного аргумента на развитие государств второй половины XX в.; реакция контрактуалистов на кри­тику противников. Рассмотрим эти вопросы детально в целях уточнения тра­диционного понимания договора как письменного (устного) соглашения о вза­имных обязательствах [см. Бакерина, Шестакова 2002: 86].

ОТДАТЬ ИЛИ ЗАНЯТЬ?

Платон, Томас Гоббс, Джон Локк, Иммануил Кант использовали идею обще­ственного договора при доказательстве необходимости и ответственности госу-

МАКАРЕНКО Виктор Павлович, доктор политических и философских наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ, академик Академии педагогических наук Украины, директор Центра политической концептологии Северо-Кавказского НИИ экономических и социальных проблем Южного федерального университета. Для связи с автором: уртакаг@ааапе1.ш

' Автор продолжает работу над анализом темы взаимоотношений общества и власти в иссле­дованиях 2000-х годов и по ее завершении представит журналу результаты (прим. ред.).

дарства перед подданными. Жить в дополитическом естественном состоянии крайне трудно. Люди создают государство путем взаимного согласия между собой или соглашения с властителем, чтобы избежать бесконечной войны всех против всех. Государство — это попытка реализовать надежду на ликвидацию естественного состояния и улучшить "судьбу человека". Но условия догово­ра при установлении государства понимаются различно. В Новое время сло­жились и существуют до сих пор две конкурирующих концепции: при согла­сии подчиняться правителю люди передают ему свою власть (Гоббс); люди дают взаймы свою власть властителю, сохраняя за собой право забрать долг в любой момент (Локк). Какая концепция ближе к истине?

Сама идея конфликта между передачей и ссужением власти в долг не нова. Уже средневековые мыслители были озадачены фрагментом Кодекса Юстиниана, в котором содержится ссылка на идею общественного договора: "Приказы властителя становятся законом, поскольку на основании его выс­шей власти люди передают властителю и изливают на него весь свой автори­тет и власть" [МоггаИ 1971:46]. Если в акте передаче власти индивиды отчуж­дают от себя свое же свойство, то никакое посягательство на власть (восстание, переворот) и ниспровержение власти (революция) оправдать нельзя. Если пра­витель берет власть в долг, но нарушает условия займа или не платит долги, то восстания, перевороты и революции оправданы. В современной литературе кон­цепция Гоббса квалифицируется как реифицирующая², а концепция Локка как субъектная и более обоснованная теория договора [Натрхоп 1986: сИ. 5].

Субъектная теория имплицитно содержит утверждение: бытие индивидов по определению предшествует государству; государство - изобретение и про­дукт человеческой деятельности. Безлюдного (в буквальном смысле слова) государства никогда и нигде не было. Общество становится государством в итоге заключения действительных договоров между индивидами, а также меж­ду индивидами и властителем. Этим договорам приписывается реальное бытие, наряду с другими договорами. Само их наличие — отличительное свойство и базис позитивной оценки государства. Индивиды связаны условиями сдел­ки купли-продажи власти. Поэтому правитель обязан осуществлять власть строго определенным образом. Суть договорного аргумента сводится к положению: основание связи индивидов с властью - согласие первых на суще­ствование второй. Государство легитимно тогда и только тогда, когда люди не возражают против этого социального факта.

Но Дэвид Юм заметил: "Если бы вы спросили у большей части членов нации, давали ли они когда-либо свое согласие на власть своих правителей и обещали ли им повиноваться, то они, наверное, составили бы о вас весь­ма странное мнение и без сомнения ответили бы, что это не зависит от их согла­сия и что они от рождения обречены на такое повиновение" [Юм 1966: 707]. А если ни один индивид никогда такого договора не заключал, не давал раз­решения ни на какую власть и в то же время обречен на повиновение ей, то ссылка на договор не позволяет легитимизировать власть государства над инди-

Англ. гефсаНоп (от лат. ге§ - "вещь"). Овеществление, гипостазирование, т.е. процесс пре­вращения абстрактных понятий в якобы реально существующие феномены, приписывания им субстанциональности, в результате которой они начинают мыслиться как нечто матери­альное [Философский словарь б.г.].

видами и понять природу политических обязанностей. Обреченное повинове­ние не имеет отношения ни к легитимности власти, ни к обязанностям граж­данина. Поэтому сторонники договора отвечали Юму, что они имеют в виду некий гипотетический договор.

Если договор гипотетичен, то ссылка на него не объясняет историческое про­исхождение легитимной власти. Такая ссылка — просто шаблон мысли о про­странственно-временных условиях власти государства над индивидами. Значит, идея общественного договора не объясняет природу действительных полити­ческих обязанностей и является фикцией — спекулятивным рассуждением о том, каким образом согласие, выраженное людьми в неких идеальных условиях, может привести к разным формам правления. Фикция ничего не говорит о том, почему реальные государства (возникшие без всякого согласия) властвуют над людьми: "Наделе гипотетическое согласие не есть форма действительного дого­вора и не может называться согласием" [Ошогкш 1976:17-18].

Практически строгий акт заключения договора не встречается. Поэтому сторонники общественного договора стремились найти в истории неверба-лизованную форму контракта между правительством и собственниками земли: "Так как правительство обладает непосредственной юрисдикцией толь­ко над землей и эта юрисдикция распространяется на ее владельца (до того, как он фактически включает себя в общество), только пока он живет на этой земле и пользуется ею, то и обязательство, лежащее на каждом в силу этого пользования, подчиняться правительству начинается и кончается вместе с пользованием" [Локк 1988:333]. Иначе говоря, если индивиды владеют зем­лей до того, как они стали членами общества, то они имплицитно заключают договор и действуют на основе молчаливого согласия с властью. В этом случае согласие индивидов подчиняться государству и польза государства для под­данных тождественны. Если польза государства мнима или навязана (т.е. ник­то о ней не просил или же оно взяло территорию по праву захвата), то ника­ких обязанностей по отношению к нему индивиды не несут, или же такие обя­занности являются неопределенными и произвольными.

Локк установил строгое различие между явным и молчаливым согласием индивидов с данным правительством. Политические обязанности выте­кают из факта принадлежности к данному государству. При этом явное согла­сие гипотетично, а молчаливое согласие есть определенное положение вещей: "...человек подчиняется законам какой-либо страны, ведет спокойную жизнь и пользуется привилегиями и защитой этих законов" [там же]. Но тако­го согласия недостаточно, чтобы стать членом государства в полном смыс­ле слова: "Ничто не может сделать человека таковым, кроме как его факти­ческое вступление в сообщество посредством положительного обязательства и непосредственно выраженного обещания и договора. Именно это относится к началу политических обществ, и именно такое согласие делает любого чело­века членом какого-либо государства" [там же: 334].

Но Локк не доказал идею молчаливого согласия. Если люди существуют мол­ча, то при образовании государств и любой смене власти возникают пункты неопределенности: при каких условиях (если таковые существуют вообще) человек молча поддерживает государство? и с чем конкретно он молча согласен? В итоге природа обязанностей гражданина остается неясной.

Такой способ рассуждения не может ни обосновать, ни защитить госу­дарственную власть.

Наконец, идея общественного договора используется для объяснения и легитимизации государства и его власти над гражданами. В этом случае конт­рактный аргумент становится дескриптивно-гипотетическим. Дело в том, что теоретики общественного договора не столько описывали природу государства, сколько культивировали новую форму его апологетики. Гоббс и Локк пре­красно понимали, что жители Англии XVII в. не давали никакого явного согла­сия ни на какую власть. В настоящее время дескриптивные элементы конт-рактуализма полагаются самоочевидными, но противоречивыми в полити­ческом смысле слова. Зато ссылка на общественный договор как начало госу­дарства позволила сформулировать фактуальное суждение: государство есть продукт человеческой деятельности.

Радикальность этого тезиса несомненна. По существу он означает: фактичес­кая государственная власть не вытекает ни из естественных (врожденных) свойств "монархов Божьей милостью", ни из авторитета Священного писания, ни из фак­та владения малой или большой территорией. Эти свойства, авторитет и факты мнимы. Государственная власть — одно из человеческих изобретений. При уста­новлении государств люди не прочь получить одобрение Бога. Однако создание государства есть процесс изобретения правовых норм, которые определяют пра­вовую систему и устанавливают обязанности людей ей подчиняться. Отсюда выте­кает: легальная власть принадлежит чиновникам, обладающим ею на основании права. Но ни один контрактуалист не считал власть чиновника человеческим изоб­ретением. Согласно Локку, даже родительская власть и власть Бога являются есте­ственными, а не человеческими изобретениями. Так можно ли считать реальную власть чиновников противоестественной, античеловечной или даже дьявольской? На этот вопрос у Локка нет ответа. Зато из контрактного аргумента вытекает: хотя власть системы права есть человеческое изобретение, люди обязаны ей безусловно подчиняться. В чем же специфика взаимодействия людей при создании и под­держке политической и правовой системы?

Термин общественный договор вводит в заблуждение, поскольку содержит неявную посылку: люди молча или вслух обещают друг другу создать и под­держивать некие государственные структуры. В действительности так не быва­ет. Контрактная аргументация просто "связана с признанием конвенцио­нального характера государственных структур" [Натрюп 1992:58]. Определенные институты, практики и правила образуют искусственный (неестественный) эле­мент общества. Поскольку люди поддерживают эти конвенции, они играют глав­ную роль в политическом и правовом устройстве страны.

Такой ход мысли можно вывести из текстов Гоббса, который утверждал: каждый человек может догадаться о пользе, которую получает при выполнении приказов правительства в предположении, что все остальные тоже должны их выполнять. Юм считал явными и конвенциональными такие институты (собственность), которые поддерживаются постольку, поскольку их бытие при­носит гипотетическую общую пользу. Что же предпочесть — догадку или гипо­тезу при анализе политической мысли и практики?

Конвенциональное толкование природы общественного договора как гипо­тетического основания системы права способствует дескриптивному, досто-

верному и логическому объяснению природы государства. При этом стано­вится правдоподобной и определенная интерпретация природы молчаливо­го согласия граждан с государством. Показатель согласия — поддержка кон­венций, образующих политический и правовой строй государства. Индивиды не против государства, если существующие конвенции соответствуют их инте­ресам. Если же этого нет, индивиды молча или явно выражают несогласие, сопротивление и ведут активную борьбу с данными конвенциями. В любом слу­чае все установления государства есть искусственное изобретение.

Следует подчеркнуть дескриптивный смысл указанной концепции. Ни один контрактуалист не утверждал, что после получения согласия государство авто­матически становится легитимным и получает моральное одобрение. Просто аргументы за государство на основе договора более-менее истинно описы­вают государство как искусственное изобретение человека. Этот аргумент достовернее ссылок на божественное, естественное, социально-историческое, геополитическое, цивилизационное и прочее происхождение государств. В любом случае проблема меры истинности концепции договора (согласие инди­видов с существованием государства) остается открытой.

Если концепция контракта выполняет дескриптивную роль при объ­яснении государства, то является ли она нормативной? Контрактуализм рас­сматривает бытие государства и морали как результат человеческого изоб­ретения конвенций. Отсюда вытекает главный тезис контрактуализма: леги­тимность государства — универсальная характеристика общества, которая зави-сит от меры эффективности искусственной структуры государства в обслуживании естественных желаний, потребностей и интересов индивидов. Тем самым возникает вопрос: с чем можно и нужно согласиться при пере­оценке и преобразовании существующих конвенций? Для ответа надо уста­новить меру рационального, морального и общего согласия с ними. Если мера высока, люди могут действовать с опорой на данные конвенции.

Реальные конвенции определяют фактуальность политической жизни. Гипотетические устанавливают меру общего одобрения конвенций и сферу политического долженствования — идеала (или образца) государства. Результат согласия обладает нормативной силой не потому, что люди связаны фик­тивными обещаниями в гипотетических мирах. Просто согласие отражает факт: результат рационален для всех (или большинства) людей.

Следовательно, контрактный аргумент означает: молчаливое согласие только тогда связывает индивидов с легитимным государством, когда инди­виды согласны с образующими его конвенциями. Необходимое условие согла­сия — способность индивидов к незаинтересованной и честной оценке и репро­дукции данных конвенций. Но как определить сферу возможного согласия? На этот вопрос в контрактуализме есть два ответа. Они вытекают из разных точек зрения относительно метода использования идеи договора для описа­ния политической морали.

Противоположные ответы

Рациональная метафизика. Обычно сторонники договора считают собст­венную аргументацию нормативной: каждый индивид должен поступать так, чтобы его поведение вызывало согласие рациональных индивидов. В этом

смысле контрактный аргумент описывает и предписывает наиболее спра­ведливую форму государства. Иногда аргумент используется для пропаган­ды общей морали, вытекающей из идеи общественного договора [НатНп 1989]. Опишем два главных аргумента, восходящих к Гоббсу и Канту.

Сторонники Гоббса исходят из посылки: благо — предмет реальных, а не возможных индивидуальных желаний и выбора. Никаких других норм не суще­ствует. Рациональное моральное действие реализует, удовлетворяет или максимизирует желания и выбор. Обеспечивает мирную и гармоничную соци­альную жизнь, при которой исполняются желания и выбор большинства людей. Именно поэтому оно рационально и вызывает всеобщее согласие. Гоббс полагал, что аморальные агрессоры никогда не смогут победить сотрудничаю­щих индивидов. Поэтому социальные конвенции (нормы) образуют базис мора­ли. Индивиды сотрудничают в надежде на аналогичное поведение других людей. Мораль входит в состав социальных конвенций.

Иначе говоря, аргумент за государство и теория морали Гоббса аналогич­ны. Эта теория базируется на посылке: легитимность социального институ­та морали производна от меры эффективности в выражении человеческих интересов. Социальное бытие морали и политики базируется на изобретении конвенций. Принципы морали и политики зависят оттого, насколько эти кон­венции обслуживают желания и выбор индивидов.

А как установить сферу возможного согласия при переоценке и преобра­зовании конвенций? Для этого надо определить меру одобрения и рацио­нального обоснования актуальных конвенций всеми индивидами. От этих мер зависит рациональное действие. Поэтому при анализе проблемы всеобщего согласия сторонники Гоббса ссылаются на реальные (сфера фактуальности) и гипотетические (сфера долженствования) конвенции моральной и поли­тической жизни.

Следовательно, идея договора в теории морали Гоббса является метафорой, а не понятием. Результат возможного согласия имеет силу императива не пото­му, что люди связаны фиктивными обещаниями друг другу в гипотетическом мире, а потому, что согласие отражает факт: результат рационален для всех индивидов. Тем самым сфера возможного согласия всех индивидов позволяет создавать дедукции практического разума, устанавливающих общую пользу политических программ любого правительства и партии.

Теория Гоббса привлекательна, поскольку позволяет преобразовать мета­фору договора в рациональную метафизику: "Эта теория не ставит государство в зависимость от невидимой руки вездесущего Бога или другой таинственной сверхъестественной силы, которой мнимо обладают некоторые члены обще­ства. Она не выводит мораль из неестественных свойств вещей и отвергает 'магические' способности человека к познанию моральных истин, скрытых в потустороннем мире. Эта концепция рассматривает мораль как человече­ское изобретение, которое рекомендуется всем индивидам по мере его потенциальной полезности" [Мас1ае 1987: 37].

Однако убедительность этой метафизики зависит от того, насколько на ее базе создана мораль, обладающая реальной силой. Гоббсовский контрактуа-лизм таковым не является. После первого издания "Левиафана" публика была шокирована положением: интерес есть основа человеческих связей.

Исповедующие этику Аристотеля читатели утверждали: теория Гоббса лож­на, поскольку устанавливает радикальное отличие человека от других существ. И в настоящее время марксисты, социалисты, коммунитаристы и феминисты считают общественный договор идеологией: "Адекватная теория морали должна учитывать социальную природу и эмоциональные связи инди­видов" [СашЫег 1977: 47].

Главный недостаток концепции Гоббса - отрицание внутренней ценно­сти индивидов. Если мораль производна от интересов, то сотрудничество име­ет только инструментальную ценность³. Например, Гоббс пишет: "Стоимость, или ценность, человека подобно всем другим вещам есть его цена, т.е. она составляет столько, сколько можно дать за пользование его силой, и поэто­му является вещью не абсолютной, а зависящей от нужды в нем и оценки дру­гого... И как в отношении других вещей, так и в отношении людей опреде­ляет цену не продавец, а покупатель" [Гоббс 1964: 118]. С таким отношени­ем не согласны даже сторонники Гоббса: "Моральные императивы при­обретают инструментальную ценность только в контексте стремления к определенным целям" [ОашЫег 1986: 127].

Суть дела - в определении причин инструментальной ценности. У каждого человека есть физические и интеллектуальные недостатки, из-за чего он нуждается в сотрудничестве с другими людьми. Без помощи других людей невозможно инди­видуальное благополучие. Но это не отменяет популярность различного 8е1/-таа'е- тап'ства - иллюзорного способа достижения самодостаточности. В этом слу­чае требования морали бесполезны. Если человек руководствуется собственными желаниями, прихотями и капризами, его отношение к другим людям мотиви­ровано чувством, а не разумом. И хотя чувства преходящи, именно на их осно­ве рационализируется отношение к другим людям как к средствам.

В реальном мире каждый человек несамодостаточен. Если следовать Гоббсу, только случайные чувства заставляют нас уважать людей, в которых мы не нуждаемся (старики, инвалиды, умственно отсталые дети, жители дру­гих стран, с которыми невыгодно поддерживать торговые или политические отношения, и т.д.). Политическая практика Англии, у которой "нет посто­янных друзей и врагов, но есть постоянные интересы", и следующих за ней стран в толковании государственных интересов доказывает глубокое разли­чие контрактуализма Гоббса и морали. Мораль предписывает уважение к дру­гому человеку (группе, стране) независимо от пользы и инструментальной цен­ности взаимодействия с ним. Теория Гоббса сводит сотрудничество к взаи­модействию с зависимыми от нас людьми (группами, государствами). В этом случае уважение к ним не выходит за рамки господства-подчинения. Искусственность государства возрастает по мере культивирования отноше­ний господства-подчинения как основы социальной и политической жизни. Архимедова точка опоры. Другой тип теории контракта вытекает из концепции Канта, базируется на общей воле народа и называется первоначальным договором: "Этот договор есть всего лишь идея (здесь и далее в цитатах кур-

^сГь™ГнлГГ,1ва^Д^Гяруг друга производи от обоюдной пользы. А не потому, что 1а^ъ,й облагает внутренней ценностью независимо от пользы.

сив мой. — В.М.) разума, которая, однако, имеет несомненную (практическую) реальность в том смысле, что он налагает на каждого законодателя обязан­ность издавать свои законы так, чтобы они могли исходить от объединенной воли целого народа, и что на каждого подданного, поскольку он желает быть гражданином, следует смотреть так, как если бы он дал наряду с другими свое согласие на такую волю. В самом деле, это и есть пробный камень право­мерности всякого публичного закона. А именно: если закон таков, что весь народ никаким образом не мог бы дать на него своего согласия, то он неспра­ведлив" [Кант 1999, 543]. Идея первоначального договора используется для анализа справедливости социальной политики.

Но при решении проблемы всеобщего согласия Канг имел в виду не бук­вальное согласие реально существующих индивидов, а писал о гипотетиче­ском согласии гипотетических индивидов. А политика не может обойтись без общезначимого согласия реальных индивидов. Такое согласие обладает моральной силой, поскольку природа морали познается в процессе достижения согласия. Это означает возможность определения логически непротиворечивых и рациональных политических программ путем квалификации каждого человека как "цели самой по себе".

Д.Ролз развивает концепцию договора Канта. Он дает определение гипоте­тических индивидов (сторон договора), способ рассуждения которых должен быть моральным, справедливым и независимым от предрассудков. Только так достижима моральная правильность (истинность, тщательность) рефлексии. Стороны договора находятся под занавесом неведения, которое доминирует над культурно обусловленными убеждениями, политическими взглядами и личными свойствами (раса и пол) индивидов. Ролз стремится очистить индивидов от амо­ральных убеждений и когнитивных деформаций, обусловленных несправедливым социальным устройством. Только при соблюдении этих требований индивиды могут решить проблему истинной концепции справедливости, рассуждать и заключать справедливый договор согласно требованиям морали.

Правда, идея занавеса неведения помещает всех индивидов в первичную ситуацию. Поэтому одни отвергают выводы Ролза, соглашаясь с Кантовым применением идеи общественного договора для описания морали, сторон дого­вора и обоснования выводов. Другие применяют метод Ролза при определе­нии политической справедливости и морали в целом [см. Натргоп 1988].

Иначе говоря, кантианцы рассматривают договор как средство поиска спра­ведливости, но одновременно используют его как метод дескрипции. Вслед за последователями Гоббса кантианцы пытаются посредством договора выра­ботать понятия для решения моральных проблем. Сторонники Гоббса используют язык контракта при квалификации морали как человеческого изоб­ретения для достижения общей пользы. Кантианцы применяют тот же язык для определения моральных принципов и концепций как доказуемых суж­дений. Они образуют процедуры морального доказательства — общего про­цесса рассуждения, в рамках которого используется идея договора.

Кантовская аргументация убедительнее теории Гоббса, но тоже не свободна от недостатков. Ролз утверждает: при обсуждении проблемы всеобщего согла­сия мы становимся на Архимедову точку опоры и наблюдаем территорию мора­ли с незаинтересованной точки зрения. Однако Ролз не доказал, что его вер-

сия договора создает точку опоры, которая базируется на морально безуко­ризненных основаниях, исключает все предрассудки и интуиции граждан несправедливого общества. Наоборот, в данной версии договора моральные предрассудки существуют в двух видах:

а) как скрытые мотивы признания справедливости частичных правил, посы­
лок и свойств контрактной ситуации. Теория Ролза критикуется феминистами,
поскольку его главная посылка — в первичной ситуации стороны руковод­
ствуются собственным интересом — базируется на убеждении в достоверно­
сти человеческой психологии. Источник такого убеждения — дискредити­
рованная концепция человеческой природы. В концепции Ролза не учиты­
ваются забота о других людях (вытекающая из чувства сострадания) и анга­
жированность (вытекающая из уважения и чувства долга в отношении
других людей). Значит, даже благородный кантианец не может преодолеть
влияние анахроничных индивидуалистических убеждений;

б) как процедура рассуждения, которая ведет к определенным политиче­
ским выводам. Ролз не объясняет, почему его аргументация базируется на мак­
симально-минимальном правиле выбора в условиях неопределенности.
Между тем именно на этой основе стороны договора делают выбор концеп­
ции справедливости. Если данное правило исключить из аргументации, выбор
той или иной концепции может опираться только на неясные интуиции отно­
сительно "наилучшего выбора". Если их проверить с точки зрения морали,
они окажутся ложными [см. НиЫп 1979: 363-372].

Некоторые кантианцы вообще не считают метод контракта Архимедовой точкой опоры. Например, с контрактной точки зрения природа морального зла определяется так: "Действие есть зло, если его реализация в данных усло­виях запрещается всеми системами правил поведения, ни одну из которых ник­то не может рационально опровергнуть как основу сознательного добро­вольного всеобщего согласия" [8сап1оп 1982: ПО]. Это определение описы­вает свойство морального зла, но не объясняет смысл термина рациональный.

Т.Скэнлон проанализировал выбор противоположных политических программ. Если политическая программа А прошла утилитарную проверку, но ухудшила жизнь индивидов, они могут ее отвергнуть на рациональном осно­вании: после внедрения программы А некоторые индивиды живут хуже по сравнению с альтернативной программой В, которая не ухудшает социаль­ную жизнь индивидов. Но из этого факта не вытекает рациональность кри­тики программы А. По мнению Скэнлона, критику программы А со сторо­ны проигравших надо сравнить с критикой программы В со стороны инди­видов, которым после ее внедрения стало хуже, нежели при внедрении А: "Можно ли считать нерациональным индивида, который не желает смириться с положением, возникшим после внедрения программы Л? Ведь в итоге дру­гие получают пользу, от которой он вынужден был отказаться после внедре­ния программы 5" [Мб.: 123]. На основании каких критериев рациональности возможен верный ответ на этот вопрос? Сканлон не приводит аргументов, поз­воляющих признать правоту одной из указанных групп. Поэтому ссылка на рациональность выбора скрывает неопределенную интуицию.

Неясны и поводы для проверки. Нельзя утверждать, что все индивиды при­ходят к одним выводам на основе одной идеи рациональности. А поскольку

не существует ни общепризнанной концепции рациональности, ни обще­признанного ее объяснения, то членов несправедливых обществ тоже надо при­знать рациональными. Значит, аргументы Скэнлона опираются на интуицию и ведут к противоположной теории этики.

Иначе говоря, Скэнлон предлагает очередную версию этического интуи­ционизма. Если источником интуиции признать утилитаристскую теорию морали, контрактный метод превращается в способ упорядочивания идей дру­гой теории. В частности, утилитаризм квалифицирует рациональное опровер­жение как процедуру, мотивированную тем, что выбор не максимизирует груп­повую пользу. Однако Скэнлон обсуждает антиутилитаристские идеи посред­ством аргументов, а не интуиции. Он признает возможность совпадения конт­рактного способа рассуждения с принципом пользы, но отвергает утилитаристскую форму аргументации данного рассуждения.

В чем же специфика контрактного способа рассуждения? На этот вопрос ответа нет. Скэнлон не объясняет смысл обсуждаемых идей, причины осо­бых надежд на них и способ взаимодействия при принятии интуиционист­ской процедуры морального рассуждения. Поэтому возникает подозрение: если кантианец говорит о всеобщем согласии, он защищает собственный слу­чайный и произвольный выбор моральных и политических концепций. И не может привести в их пользу удовлетворительные аргументы на основе досто­верных и ясных посылок.

* * *

Не существует удовлетворительного и свободного от недостатков норма­тивного контрактуализма. Но это не отменяет привлекательность контракт­ного способа моральной рефлексии. Это значит, что моральные и политиче­ские стратегии должны обосновываться с учетом бытия и потребностей индивидов, а не больших социальных групп, этносов, наций и других видов общности. Коммунитаристы критикуют теорию контракта, полагая социальные ценности основой и критерием моральных и политических стратегий. Утилитаристы критикуют теорию контракта, полагая критерием морали максимум социальной пользы (а не индивидуальные желания и выборы). В свою очередь контрактуалисты считают, что сторонники указанных теорий недооценивают внутренние личностные ценности и различия индивидов. Теоретики контракта признают ответственность политики и морали за выра­жение легитимных интересов и потребностей всех индивидов. При этом инди­вид — исходный пункт любой теории морали и политики. Но убедительность контрактного метода зависит от способности его сторонников создать нор­мативную теорию договора, которая преодолеет описанные недостатки.

Современная социальная и политическая мысль базируется на постула­те: общество обладает своей собственной жизнью. Отсюда вытекает понимание социальной теории как формы научной критики всех идеологических форм общества (марксистская традиция) или как формы моральной критики государства и политической власти (либеральная и социалистическая тра­диции). Обе формы критики вытекают из идеи гражданского общества — ком­плекса социальных взаимодействий, независимых от контроля правительства и других внешних сил. Гражданское общество — это повод для научной,

моральной, политической, религиозной и всякой иной критики государст­ва и политической власти. Но для этого гражданское общество должно удовлетворять двум условиям: быть независимым от контроля правительства, поскольку без независимости невозможна адекватная оценка способа дей­ствия и мышления всех властвующих лиц — от первого лица государства до последнего участкового милиционера и канцелярского клерка; состоять из рациональных и независимых индивидов, поскольку только они способны поддерживать и отвергать любые действия власти. Тем самым проблема нор­мативной теории договора смещается к созданию указанных условий суще­ствования гражданского общества. Парадокс в том, что выполнимость дан­ных условий пересматривается в неоинституционализме и других направле­ниях современного социального анализа. Эта тема требует особого обсуждения.

Бакеркина В.В., ШестаковаЛ.Л. 2002. Краткий словарь политического языка. М.: АСТ, Астрель.

Гоббс Т. 1964. Избр. произв. в двух томах. Т. 2. М.: Мысль.

Кант И. 1999. Основы метафизики нравственности. М.: Мысль.

ЛоккД. 1988. Соч. в трех томах. Т. 3. М.: Мысль.

Макаренко В.П. 2002. Ното есопогтсив и средний избиратель: парадоксы обще­го выбора. — Общество и экономика, № 3-4.

Макаренко В.П. 2002а. Намерения и последствия: когнитивные аспекты демо­кратии. — Полис, № 4.

Макаренко В.П. 20026. Аналитическая философия права: проблемы и перспек­тивы. Правоведение. Научные доклады высшей школы, № 6.

Макаренко В.П. 2002в. Либеральная парадигма: от ночного сторожа к ограни­ченному суверенитету. — Вестник МГУ. Сер. 18. Социология и политология, № 4.

Макаренко В.П. 2002г. Аналитическая политическая философия: очерки политической концептологии. М.: Праксис.

Макаренко В.П. 2009. Политическая концептология: первые итоги разработки. — Полис, № 6.

Юм Д. 1966. Сочинения в двух томах. Т.1. М.: Мысль.

Философский словарь б.г. - т1г$1оуаге1.сот/сотет_Ш/КЕ1Р1КАС1'А-11887.Ь1т1

0\уогкт К. 1976. ТЬе оп§та1 ро$Шоп. — Яеаа'т% Кам?1з. (Ед. Ьу Оате1$ Ы.). Ы.У.

Оаи(Ыег Э. 1986. Мога1$Ьу А§геетеп1:. Охгогд.

ОаШЫег О. 1977. 8ос1а1 сопПас! аз Шеою^у. — РНИозорНу апй РиЪИс Ар/Ыгз, № 6.

НатПп А. 1989. ЫЬепу, соШгас! апс! те 81а1е. - Тпе Сооа" РоНгу. (Ей. Ьу НатПп А., Репп Р.). Охюп±

Натр1оп.1.1992. Оетосгасу апё 1пе ги1еоГ1а\у. - Мотоз. (Её. Ьу 5пар1го 3., Вате* К.) 1М.У.

Натрюп }. 1988. Сотгас* апй Спогсез: ёоез Ка\у1з Ьауе а $ос1а1 соп1гас! теогу? — Зоита1 о/РНИозорНу, № 77.

Натр1оп 5. 1986. НоЬЬез апа" 1Ие 8оаа1 Сопггас(ТгайШоп. СатЬпд§е.

Маск1е I. 1987. ЕМсз: 1пуепп'п§ Ш§п1 апа" №гоп§. 1М.У.

НиЫп V. 1979. Мт1гш2т§ тах1тит. — РЫ1озорЫса18шШез, \о\. 37.

МоггаП ^Т. 1971. РоНПса! ТНоифИп МеаЧеуа! ТШез. Е.

8сап1опТ. 1982. СогИгасШаИзт апс! шПкапатзт. - ШШапатзпг апа"Веуопс1{Ей. Ьу Зеп А., \\^Шат$ Е>.). СатЬпо^,§е.