double arrow

Военно-политическая интеграция стран Запада и реакция СССР

(1947—1953 гг.)

Несмотря на плюрализм современных интерпретаций холодной войны (от анализа идеологических, геополитических и социально-экономических факторов до цивилизационных)1, ни одна из них не обходит такую важную составляющую послевоенной глобальной конфронтации между странами «Запада» и «Востока», как раскол Европы и мира на два военно-политических блока. В свою очередь, изучение процесса складывания и противостояния блоков, олицетворением которых являлись Организация Североатлантического договора (НАТО) и Организация Варшавского Договора (ОВД), самым тесным образом связано с военным измерением холодной войны, важными параметрами которого были представления противоборствующих сторон о внешних угрозах и их политика в области обеспечения национальной безопасности2.

Определяющей вехой на пути политического и экономического раскола Европы считается принятие в 1947 г. западноевропейскими странами «плана Маршалла» и создание Москвой Информационного бюро коммунистических партий. Однако 1947 г. с полным правом можно также считать отправной точкой и в военно-политической консолидации стран Западной Европы в противовес «советской угрозе». На лондонской сессии Совета министров иностранных дел 1947 г. (25 ноября—15 декабря), которая закончилась провалом, т. к. США, Англия, Франция и СССР в очередной раз не пришли к соглашению относительно решения германского вопроса, состоялись неофициальные переговоры английского (Э. Бевин) и французского (Ж. Бидо) министров иностранных дел с государственным секретарем США Дж. Маршаллом, а также двусторонний обмен мнениями между высокопоставленными дипломатами Англии и Франции относительно «консолидации Запада» с включением Западной Германии3.

Главным инициатором создания западного союза выступал Бевин. Он, как и многие другие английские политические деятели, уже с конца войны возлагал особые надежды на превращение Западной Европы в независимую «третью силу», которая была бы способна противостоять СССР под эгидой Великобритании.

Что касается Бидо, то в конце декабря 1947 г. он высказывался в пользу совместного англо-французского предложения правительству Бельгии относительно заключения союзного договора по обеспечению безопасности. Французское внешнеполитическое ведомство полагало, что наилучшей моделью будет служить договор о взаимопомощи между Великобританией и Францией, который был подписан 4 марта 1947 г. в Дюнкерке. Однако, как показали дальнейшие события, «дюнкеркская формула», т. е. содержавшееся в англо-французском договоре положение о том, что он направлен против агрессии Германии, вызвала наибольшие разногласия в период начавшихся с января 1948 г. переговоров о заключении между западноевропейскими государствами договора о сотрудничестве и взаимопомощи.

В отличие от политики Англии и США, которые в своих зонах оккупации проводили политику, направленную на возрождение экономики Западной Германии и становление ее государственности4, Франция в первые послевоенные годы решительно противилась идее создания западногерманского государства. Поэтому, с точки зрения реализации планов консолидации Западной Европы, большое значение имело произошедшее в конце 1947 г. изменение негативной позиции Франции в отношении идеи создания самостоятельного западногерманского государства5.

Вместе с тем во Франции продолжали сохраняться опасения относительно существования «германской угрозы». Как писал известный французский политический деятель, «отец» европейской интеграции Ж. Монне (который в те годы являлся комиссаром «плана Маршалла», а затем стал председателем Парламентской ассамблеи Европейского объединения угля и стали) «конечно, в 1947 г. мы уже не собирались требовать расчленение бывшего рейха, однако, хоть и в разной степени, все слои общественного мнения, все государственные власти, равно как и частные интересы, поддерживали нашу дипломатию в ее усилиях задержать неминуемое возрождение Германии»6. Для Франции решение возникшей дилеммы — необходимость создания самостоятельного западногерманского государства в интересах укрепления обороны стран Запада и одновременно противодействие возрождению германского национализма и реваншизма — виделось на пути вовлечения Западной Германии в «строительство Европы» и ограничения ее свободы действий посредством участия в общеевропейских институтах, т. е. превращения Западной Германии в европейскую структуру. В дальнейшем этот изначальный подход сыграл свою роль в инициативах Франции 1950—1954 гг. по созданию европейской армии.

В целом же западная концепция безопасности конца 1940-х годов, исходившая из посылки об идеологической, политической и, возможно, военной угрозе со стороны СССР базировалась на трех основных принципах: создание сильной Европы в ходе ее политико-экономической стабилизации и развития процесса интеграции (в которой первоначально преобладала не экономическая, а военно-политическая доминанта); включение в западный блок сепаратного западногерманского государства; расширение американского присутствия на континенте. Что касается последнего пункта, то, излагая в секретном послании Дж. Маршаллу свою концепцию Западного союза, Э. Бевин подчеркивал, что обеспечение безопасности Западной Европы «может быть достигнуто только в сотрудничестве с Соединенными Штатами»7.

В отличие от идеи Ж. Бидо заключить отдельный союзный договор с Бельгией, Бевин предлагал многосторонний договор Англии и Франции с Бельгией, Голландией и Люксембургом (хотя и на основе «дюнкеркской формулы»), а вслед за формированием «прочного ядра» создать «систему западных демократий, включая Скандинавию, малые страны Европы, Францию, Италию, Грецию и, возможно, Португалию»8. Иными словами, он мыслил в категориях многостороннего союза. Правда, в качестве поборника идеи Европы как «третьей силы» Бевин еще питал надежды на лидерство Великобритании в создававшемся блоке западных держав.

Госдепартамент США в лице Дж. Маршалла, Хенриксона, директора Отдела по делам Европы, и Р. Ловетта, заместителя государственного секретаря, в общем, благожелательно отнесся к плану Бевина. Однако в ответной телеграмме было подчеркнуто, что американское внешнеполитическое ведомство не может не считаться с преобладающими настроениями, особенно в Конгрессе, в пользу того, что «Западная Германия должна полноценно участвовать в восстановлении Западной Европы». Более того, по мнению госдепартамента, предлагаемая «дюнкеркская формула» будущего договора, направленная против Германии, противоречила сложившемуся убеждению, что угроза находится намного восточнее. С точки зрения американской дипломатии, наилучшим образцом была бы модель договора о взаимной помощи, заключенного 2 октября 1947 г. в Рио-де-Жанейро между США и 20 государствами Латинской Америки. При этом даже отмечалась возможность включить в будущую европейскую систему безопасности страны Восточной Европы и СССР9.

Программные выступления Э. Бевина 20 и 22 января 1948 г. (в британском парламенте и в Гарварде) положили начало серии переговоров в течение февраля—марта с Францией и странами Бенилюкса о создании западного союза. Камнем преткновения всего переговорного процесса была проблема включения в текст договора формулировки о том, что союз будет направлен против агрессии со стороны Германии. Ведь главной целью политической и военной консолидации стран Западной Европы являлось противодействие идеологической, политической и потенциальной военной агрессии Советского Союза10. Наиболее критическую позицию в отношении «дюнкеркской формулы» занимал премьер-министр и министр иностранных дел Бельгии П. Спаак. Он считал, что использование германской угрозы как «ширмы» против угрозы со стороны России является неработающей идеей11. Прохладно относились к этому пункту будущего договора, равно как и к упоминавшимся в позитивном ключе инициаторами переговоров англо-советскому 1942 г. и франко-советскому 1944 г. договорам, и другие страны Бенилюкса. Но чтобы избежать обвинений нового союза в «политической консолидации, направленной главным образом против России», они предлагали расширить экономическую статью договора, акцентировав его направленность на экономическую реконструкцию Европы12.

Противоположную позицию занимало правительство Франции, возражавшее против тех вариантов проекта договора, в которых Германия упоминалась в позитивном ключе. Причиной беспокойства Франции были как антигерманские настроения в общественном мнении страны, так и опасение спровоцировать СССР на денонсацию франко-советского договора о дружбе и взаимопомощи. В Форин Оффис также придерживались точки зрения, что если исключить из договора упоминание Германии, то это вызовет ненужные осложнения во взаимоотношениях с Советским Союзом и будет идти вразрез с настроениями английской общественности, все еще опасавшейся германской угрозы13. В конечном итоге после длительных дискуссий14 заявление о намерении противодействовать возможному возобновлению германской агрессии было внесено в преамбулу Брюссельского договора, подписанного 17 марта 1948 г. Англией, Францией, Бельгией, Нидерландами и Люксембургом.

Однако этот тактический ход не мог повлиять на негативную реакцию советского правительства, которое рассматривало Брюссельскую конференцию во взаимосвязи с проходившем в Лондоне (23 февраля — 1 июня 1948 гг.) сепаратным совещанием США, Англии и Франции по германскому вопросу. В коммюнике совещания от 6 марта, принятом по завершении работы его первого этапа, прямо говорилось о необходимости тесного сотрудничества в сфере экономики между возрожденной Германией и странами западного союза. Поэтому в опубликованной в газете «Правда» статье «Западный союз и конференция в Брюсселе» подчеркивалось, что брюссельские переговоры были лишь прикрытием решений трехстороннего совещания в Лондоне о включении Западной Германии в создаваемый при закулисном участии США военно-политический блок15.

Для экспертов советского Министерства иностранных дел формальное упоминание в преамбуле Брюссельского договора возможности германской агрессии при сравнении с основной статьей, где речь шла об отпоре вооруженной агрессии в Европе вообще, служило основанием для подтверждения сложившегося в советском руководстве мнения, что договор представляет собой военный союз, направленный, прежде всего, против СССР и стран народной демократии16.

Оценивая советскую реакцию на начавшийся процесс консолидации западного блока, следует иметь в виду следующие принципиальные моменты. И. В. Сталин и другие советские лидеры всегда подозрительно относились к многосторонним союзам и блокам иностранных государств, опасаясь капиталистического окружения СССР. Послевоенная сталинская концепция безопасности базировалась на создании по периметру советских границ «пояса безопасности» из дружественных Советскому Союзу государств, прежде всего европейских. Что касается организационной структуры европейской безопасности, то внутри обозначившегося уже на исходе Второй мировой войны восточного блока она реализовывалась Кремлем посредством создания системы двусторонних договоров между государствами Восточной Европы и между ними и СССР17. Однако Сталин не исключал возможность подписания двусторонних союзов со странами Запада, которые также могли бы составить важную часть послевоенной системы европейской безопасности. При подписании союзного договора с Польшей 21 апреля 1945 г. Сталин, по свидетельству Ю. Циранкевича, которое польский лидер привел на совещании в Варшаве в 1955 г., заметил: «Теперь можно с уверенностью сказать, что немецкая агрессия осаждена с востока. Несомненно, что если этот барьер с востока будет дополнен барьером с запада, т. е. союзом наших стран с нашими союзниками на западе, то можно смело сказать, что немецкая агрессия будет обуздана и ей нелегко будет разгуляться»18.

В сталинскую концепцию европейской безопасности на основе создания системы двусторонних договоров вписывались и двусторонние договоры между западными державами. В беседе Сталина с Бевином 19 декабря 1945 г., состоявшейся во время Московского совещания министров иностранных дел четырех держав, последний коснулся вопроса о западном блоке. Бевин объяснил, что Великобритания должна иметь какие-то соглашения о безопасности с Францией и другими соседними государствами, наподобие тех договоров, что уже заключил Советский Союз с восточноевропейскими странами и против которых английское правительство не имеет возражений. На ремарку Бевина, что английское правительство не собирается ничего предпринимать без согласования с СССР и в противовес его интересам, советский лидер ответил: «Я вам верю»19. В духе позитивного отношения к двусторонним договорам западноевропейских держав о безопасности на континенте20 было оценено в Москве и дюнкеркское соглашение Англии и Франции (хотя западные исследователи обращают внимание на наличие антисоветского элемента в этом договоре и рассматривают его как часть усилий Бевина по созданию западноевропейской системы обороны21). Более того, 27—28 марта 1947 г. в Москве состоялись дипломатические переговоры на уровне МИДа и посольства Великобритании о пересмотре англо-советского договора 1942 г., которые завершились безрезультатно. Как разъяснил Сталин на встрече с представителями делегации лейбористской партии 14 октября 1947 г., предлагая «отремонтировать» советско-английский договор, СССР руководствовался желанием придать ему ту же форму, что и договору Англии с Францией, освободив его от прямой связи с прошедшей войной и осовременив22.

Наличие в двусторонних договорах статьи о предотвращении агрессии со стороны Германии было одним из главных элементов в сталинской схеме обеспечения европейской безопасности. Таким образом, с одной стороны, учитывался синдром германской угрозы в общественном мнении европейских народов, пострадавших от гитлеровского нашествия, а с другой стороны, с помощью предоставления гарантий безопасности от германской угрозы цементировалась соцсистема в странах Восточной Европы.

Но нельзя не отметить, что подобно английским и французским политикам, которые придавали большое значение «дюнкеркской формуле», чтобы не спровоцировать СССР, кремлевские лидеры также внимательно относились к формулировкам в текстах договоров, заключаемых с восточноевропейскими союзниками и между ними.

В период с октября 1947 г. по январь 1948 г., т. е. когда согласовывались и заключались ряд договоров между странами Восточной Европы, в соответствующих статьях говорилось о взаимопомощи против «любой агрессии, а не только агрессии Германии»23, что отражало происходившее ухудшение отношений между бывшими союзниками по антигитлеровской коалиции. Однако в конце февраля 1948 г., когда Англия, Франция и страны Бенилюкса перешли к активным действиям по созданию западного союза, сталинское руководство решило вернуться к прежней формулировке в последующих договорах восточноевропейских стран и между ними и СССР. Теперь речь шла только о возможности возобновления агрессии со стороны Германии и союзных с ней государств.

Главные причины возврата к прежней формулировке хорошо раскрыты в материалах встречи в Кремле советского партийно-правительственного руководства с представителями Болгарии и Югославии 10 февраля 1948 г. Во время этой трехсторонней встречи И. В. Сталин и В. М. Молотов обрушились с резкой критикой на Г. Димитрова за его интервью иностранным журналистам 17 января 1948 г. о перспективах федерации восточноевропейских стран и создании таможенного союза. Помимо недовольства тем, что действия лидеров Болгарии и Югославии в столь важных вопросах не были согласованы с Москвой, советское руководство опасалось дать западным державам предлог для оправдания их собственных шагов в направлении политической и военной интеграции Западной Европы, носившей антисоветский характер24.

Однако остановить процесс консолидации западного блока было практически очень сложно, тем более что произошедший в феврале 1948 г. коммунистический переворот в Чехословакии, а также опасения, что подобные события могут иметь место в Финляндии и особенно в Италии, в свете приближающихся парламентских выборов сыграли важную роль в минимизации разногласий потенциальных участников западного союза при выработке проекта Брюссельского пакта. В американской прессе ситуация, сложившаяся в Европе, использовалась для активизации обработки общественного мнения в пользу поддержки Соединенными Штатами усилий западноевропейских стран по противодействию «советской угрозе». Об этом же собирался говорить Дж. Маршалл на открытии 16 марта слушаний в сенате относительно закона о всеобщей воинской повинности25.

В целом, как об этом было сказано в заявлении Г. Трумэна от 17 марта 1948 г., США не только поддержали Брюссельский договор, но и были готовы оказать военную помощь западноевропейским странам.

Обострение ситуации в Берлине в связи с подготовкой в западных зонах сепаратной денежной реформы и требованием советской военной администрации соблюдать четырехстороннее соглашение по Германии, активизировали призывы участников западного союза к США решить, «какую военную помощь они могут оказать европейским странам»26. Одновременно участники Западного союза были готовы начать с Вашингтоном переговоры о дальнейших шагах в области укрепления обороны стран Запада, создав с этой целью Консультативный совет, а также в соответствии со статьями Брюссельского пакта Постоянный военный комитет. В послании Дж. Маршаллу от Бевина и Бидо, согласованном с министрами иностранных дел стран Бенилюкса на апрельской встрече в Париже, подчеркивалось: «Несмотря на трудности, с которыми сталкивается американская администрация, мы настоятельно обращаем Ваше внимание на то, что, если мы не хотим упустить благоприятную возможность и не хотим придать новый импульс делу коммунизма, необходимо незамедлительно начать переговоры в соответствии с имеющимися намерениями правительства Соединенных Штатов»27.

Вашингтон не мог не откликнуться на западноевропейские инициативы, тем более что они уже обсуждались и совпадали с американской концепцией европейской безопасности — создание экономически сильной и сплоченной Европы для противодействия «советской угрозе» — и доктриной «сдерживания» коммунизма.

Не останавливаясь на деталях подготовки вашингтонских переговоров о формировании широкого западного военно-политического блока с участием США и Канады, а также с включением в него скандинавских стран и Италии, отметим, что официальные переговоры в Вашингтоне с пятью участниками Брюссельского пакта начались 6 июля 1948 г., т. е. в разгар Берлинского кризиса (1948—1949 гг.). При выборе подходящего момента для переговоров во внимание принимались два главных момента: резолюция американского сенатора А. Ванденберга и советский фактор. Что касается последнего, то инициаторы переговоров преждевременно не хотели вызвать нежелательную реакцию со стороны СССР.

Одобрение в сенате конгресса США 11 июня 1948 г. резолюции № 239, предложенной А. Ванденбергом, согласно которой Соединенные Штаты могли участвовать в военно-политических союзах в мирное время, не только означало окончательный разрыв с одним из самых главных принципов американской политики изоляционизма в отношении Европы, но и открывало дорогу полномасштабным переговорам о создании многостороннего североатлантического блока. На встрече Маршалла с представителем английского Форин Оффиса О. Фрэнком 14 июня государственный секретарь США отметил, что принятие резолюции Ванденберга «расчистило путь к тому, чтобы начать переговоры по военным вопросам»28. Открывая вашингтонские переговоры, другой активный сторонник Североатлантического союза Р. Ловетт оценил резолюцию Ванденберга как основу американского подхода к «проблемам взаимной безопасности» и обороны Западной Европы.

Однако военные аспекты переговоров, прежде всего касавшиеся степени американского участия в случае вооруженного конфликта в Европе, были наиболее трудными для согласования. Ссылаясь на особенности конституции США, по которой объявление войны являлось прерогативой конгресса, а не президента, американская сторона уделяла большое внимание вопросу об оказании европейскими участниками будущего союза отпора агрессии собственными силами и пыталась ограничить свое участие лишь поставками вооружений (наподобие ленд-лиза). В то же время, Франция и Бельгия также не изъявляли желания посылать свои войска в случае, если жертвой агрессии станут Соединенные Штаты29.

Обстановка повышенной секретности, в которой происходили переговоры (были наложены ограничения на записи заседаний, обмен телеграммами, исключались телефонные переговоры представителей европейских государств со своими внешнеполитическими ведомствами и т. д.), диктовалась, как уже отмечалось, опасениями спровоцировать жесткий ответ СССР, но учитывалась и предвыборная президентская кампания в США—стремление Г. Трумэна избежать потери голосов избирателей, настроенных произоляционистски. Однако Москва была информирована о содержании переговоров. Как следует из отчета о первом дне вашингтонских переговоров, среди присутствовавших английских дипломатов находился и Д. Маклейн30, один из членов знаменитой «кембриджской пятерки», которая по идейным соображениям сотрудничала с советской разведкой. Через него, а затем и К. Кэрнкросса, работавшего в министерстве обороны Великобритании, советское руководство имело полное представление обо всех мероприятиях по созданию НАТО, а также о ее структурах и финансовых делах31. Кроме того в конце августа—начале сентября 1948 г. в американские газеты просочилось довольно большое количество информации о подготовке Североатлантического союза. Госдепартаментом США было проведено тщательное расследование утечки секретных сведений (под подозрением находились сотрудники бельгийского посольства), но оно оказалось безрезультатным32.

С самого начала на заседаниях в Вашингтоне большое внимание уделялось толкованию «советской угрозы». Исходя из общего постулата, что советской системе присуща тенденция к мировой экспансии, всеми участниками переговорного процесса отмечались, с одной стороны, потенциальная возможность военной агрессии Советского Союза, а с другой — опасность подрывной коммунистической деятельности на территории стран североатлантического региона, т. е. идеологический аспект «угрозы» (об этом говорилось в выступлениях Ж. Боннэ, Р. Ловетта, Ч. Болена и др.)33. Таким образом, консолидация атлантического сообщества, по мысли его творцов, должна была прежде всего покончить с чувством незащищенности западного общества, опасавшегося угрозы с Востока, и не дать СССР возможности использовать «страх» перед его военной мощью «как оружие»34.

Примечательно, что, отрицая наличие у Советского Союза планов военного завоевания Западной Европы ввиду необходимости восстановления разрушенной войной экономики, Дж. Кеннан, принимавший участие в переговорах как глава отдела внешнеполитического планирования госдепартамента, придавал важное значение именно идеологической угрозе. Однако, заявляя, что Запад может выиграть «эту холодную войну» (т. е. борьбу идей), он уповал на военную силу и оборонительные союзы35. При этом Кеннан выступал против того, чтобы «советская угроза» становилась единственным обоснованием создания атлантического сообщества. Помимо военных факторов в качестве причин создания союза он называл общность интересов и традиционных исторических связей государств, расположенных в Северной Атлантике36. В дальнейшем эти формулировки использовались в качестве контраргументов в ответах западных держав на советскую характеристику НАТО как агрессивного блока.

Судя по документам, секретные вашингтонские переговоры проходили отнюдь не гладко37. Разногласия возникали не только по поводу непосредственного участия американских войск в случае вооруженного конфликта в Европе. Дискуссии касались и таких принципиальных вопросов, как состав нового союза (США настаивали на приеме всех скандинавских стран, начиная с Исландии, а также на включении Португалии, Испании, Ирландии и даже Австрии), но и судьба Брюссельского пакта. Позиция представителя госдепартамента США сводилась к тому, чтобы создаваемый многосторонний союз поглотил Брюссельский пакт. Французский представитель Ж. Боннэ, напротив, занимал прямо противоположную позицию, предлагая усилить Брюссельский пакт за счет включения туда США, Канады, Исландии и Гренландии. Страны Бенилюкса полагали, что Североатлантический союз дополнит Брюссельский пакт. Великобритания же последовательно отстаивала точку зрения о необходимости существования двух военно-политических союзов.

Обращаясь к Э. Бевину за подтверждением его указаний английской делегации, присутствовавший на переговорах помощник министра иностранных дел Г. Джебб писал: «Вы полагаете, что в настоящее время нашей линией поведения должна быть не просто поддержка предлагаемого Атлантического пакта, но нам необходимо сказать американцам, что должны быть две отдельные организации:

а) Организация стран Брюссельского договора, которой США должны гарантировать поддержку (в случае агрессии. — Н. Е.);

б) Атлантический пакт в том составе, который сейчас рассматривается, т. е. США, Канада, Великобритания, Франция и столько западноевропейских демократий, сколько намерено вступить, возможно исключая Швецию и Италию»38.

Джебб предлагал включить Италию, наряду с Грецией, Турцией, Англией и Францией, в Средиземноморский или Средневосточный пакт, в который также вошли бы Сирия, Ливан и Египет. Идея Средиземноморского пакта не получила практического воплощения и была реанимирована в 1951 г. в планах создания Средневосточного командования, тесно связанного с НАТО.

В целом Лондону, несмотря на давление США, удалось отстоять точку зрения, что Атлантический пакт станет отдельным инструментом в обороне Западной Европы. Тем более что уже были предприняты первые шаги в реализации оборонительных планов Западного союза. Так, к началу сентября 1948 г. Англия поставила Франции 60 военных самолетов39, а со стороны США, которые принимали участие в заседаниях военного комитета Западного союза, его членам, прежде всего Великобритании, была обещана военная материально-техническая помощь.

Что касается расхождения во мнениях относительно потенциальных участников Североатланического блока (помимо тех стран, которые вели переговоры), то наиболее сложную проблему представляла Италия. Она не принадлежала к Североатлантическому региону и имела ряд ограничений по мирному договору 1947 г., в том числе на строительство новых военных баз на ее территории, общую численность вооруженных сил, разработку атомных и некоторых других видов вооружений. Однако Италия была крайне важна для нового союза с точки зрения геостратегии, а также сохранения ее в орбите западного влияния. В итоге 29 марта 1949 г. Италия приняла приглашение присоединиться к НАТО. Членство Турции, Испании и Западной Германии было сочтено преждевременным, поскольку многие страны могли возражать против этого.

Среди тех государств, которые 4 апреля 1949 г. подписали Североатлантический договор, были два представителя Западного полушария — США и Канада — и 10 западноевропейских государств: Великобритания, Франция, Бельгия, Нидерланды, Люксембург, Исландия, Норвегия, Дания, Италия, Португалия.

Вопреки ожиданиям создателей НАТО, которые предполагали, что реакция Советского Союза будет очень резкой, Советское правительство в официальном порядке ограничилось «Заявлением Министерства иностранных дел» от 29 января 1949 г. и «Меморандумом Советского правительства» от 31 марта 1949 г.40 Избранная советским руководством форма реакции на подготовку и создание НАТО в традиционном ключе пропагандистских разоблачений и предупреждений о последствиях агрессивной политики империализма была обусловлена рядом соображений. Прежде всего, это диктовалось присущей Сталину и его соратникам установкой о том, что нельзя проявлять перед противником своей тревоги или растерянности. Именно в этом ключе заместитель министра иностранных дел А. А. Громыко формулировал свои предложения В. М. Молотову относительно статьи или заявления СССР в ответ на опубликованное в январе 1949 г. заявление госдепартамента США «Строим мир. Коллективная безопасность в Североатлантическом регионе». «Статья должна быть написана в твердом, но спокойном тоне. Нужно избежать (подчеркнуто Молотовым. — Н. Е.), чтобы она могла быть расценена за рубежом как знак проявления тревоги Советского Союза», — заключал свой меморандум Громыко41.

Кроме того, имея в своем распоряжении донесения разведки о ходе переговоров, разногласиях среди участников будущего альянса по ряду вопросов (особенно военных), в Кремле отдавали себе отчет в том, что новый многосторонний союз являлся на первых порах политическим объединением, а не военным блоком.

Наконец, существовал еще один, весьма весомый фактор, объясняющий, почему Сталин не приступил к созданию многостороннего блока наподобие НАТО. Данным фактором оперировали западные, а не советские аналитики, но его следует иметь в виду, обращаясь к предыстории Организации Варшавского Договора. Это наличие системы договоров СССР с восточноевропейскими странами и между ними, включавших военные статьи, в соответствии с которыми функционировал институт советских военных советников, осуществлялась стандартизация вооружений союзников и с мая 1951 г. стали проводиться совместные боевые учения. В английском министерстве иностранных дел, пытаясь найти наиболее весомые контраргументы против обвинений советского руководства, что вступление Великобритании в Североатлантический пакт является нарушением советско-английского договора 1942 г., делали акцент на том, что «...советское правительство само создает военную коалицию в Восточной Европе» и что, несмотря на ее номинальную направленность против Германии или ассоциированной с ней державы, заявления лидеров стран—сателлитов СССР, а также события двух последних лет «не оставляют сомнений в том, что вся система фактически направлена против западных держав»42.

Позднее эта точка зрения Форин Оффис, с которой солидаризировались американские дипломаты и военные, стала активно использоваться в дебатах о включении Западной Германии в НАТО. Вместе с тем западное представление о степени военной консолидации восточного блока было весьма преувеличенным, поскольку, несмотря на наличие советских военных советников в странах «народных демократий», стандартизацию вооружений по советским образцам, подготовку командного состава в советских военных академиях, не существовало единой военной организационной структуры. Кроме того, опытные военные кадры были уничтожены вследствие репрессий 1948—1949 гг., а военная промышленность стран Восточной Европы находилась в начальной стадии реконструкции. И вплоть до 1951 г. Сталин не ставил перед политическим и военным руководством восточноевропейских стран более широких задач укрепления обороны восточного блока.

В то же время, стратегическая угроза НАТО отнюдь не сбрасывалась со счетов в Советском Союзе. В выступлении Громыко 13 апреля 1949 г. в ООН, в котором он разоблачал агрессивный характер Североатлантического блока, немало говорилось о военных базах иностранных государств по периметру советских границ. Эта угроза национальной безопасности СССР действительно волновала советское руководство. В дальнейшем в МИДе и других ведомствах тщательно собиралась информация о военных базах НАТО вокруг территории Советского Союза и Советское правительство пыталось включить вопрос о военных базах США и других стран в повестку дня многих международных встреч43.

По мере того как с начала 1950-х годов развивались события в Европе и на Дальнем Востоке, в советских оценках НАТО усиливался акцент на ее стратегической угрозе. Война в Корее, спровоцированная вооруженной агрессией северокорейских войск 25 июня 1950 г., послужила катализатором таких принципиально важных по своим последствиям для Европы процессов, как принятие взаимосвязанных решений о дальнейшем укреплении системы коллективной безопасности стран Запада с участием Западной Германии (получившей в 1948 г. государственный статус), создании европейской армии и объединенных вооруженных сил НАТО. Происходившая милитаризация западного блока требовала более активных действий сталинского руководства, чем пропагандистская риторика и развертывание широкой кампании «мирного наступления», через активизацию движения сторонников мира.

В начале 1950-х годов центральной проблемой европейской безопасности по-прежнему оставалось неопределенное будущее Германии и полярное отношение сторон в холодной войне к возрождению ее военного потенциала. Можно согласиться с существующей в российской историографии точкой зрения, что Сталин и другие советские лидеры не опасались непосредственной угрозы агрессии со стороны Западной Германии44. Однако отсюда не следует, что «германская угроза» вообще была политическим блефом.

Для оценки реальности германской угрозы в восприятии советского руководства, конечно, нельзя сбрасывать со счета воспоминания о недавней войне, но в начале 1950-х годов германская угроза воспринималась не сама по себе, а как важная составляющая усиления военно-экономического потенциала западного блока через экономическую и военную интеграцию стран Западной Европы, расширение его стратегических границ и рост влияния США на Европейском континенте. В восприятии Кремля угроза НАТО и германская угроза оказались тесно взаимосвязаны.

9 мая 1950 г., в преддверии совещания министров иностранных дел США, Англии и Франции по вопросу о будущем Германии, глава французского внешнеполитического ведомства Р. Шуман от имени своего правительства выступил с предложением о слиянии французского и германского производства и распределения угля и стали, и о создании Европейского объединения угля и стали (ЕОУС), открытого для присоединения других стран Европы. Однако подлинным творцом этого проекта являлся Ж. Монне, который не только рассматривал его в качестве «фермента европейского единства»45, но и полагал, как он сообщал об этом в письме канцлеру ФРГ К. Аденауэру накануне открытия совещания в Лондоне 10 мая, что главный смысл французской инициативы имел политический подтекст: контроль за производством тех отраслей промышленности, от которых зависело ведение современной войны, чтобы предотвратить их эволюцию в опасную сторону военных приготовлений46. Подписание 18 апреля 1951 г. 6 европейскими странами (Бельгией, Италией, Люксембургом, Нидерландами, Францией и ФРГ) Договора о создании ЕОУС заложило основы европейской экономической интеграции и в целом обеспечивало привлечение экономического потенциала Западной Германии к укреплению обороны Запада, в то время как военные аспекты германского вопроса находились в стадии переговоров. Естественно, что в контексте франко-германского примирения одновременно решались острые вопросы экономической конкуренции двух стран и устранялось напряженность во франко-германских отношениях, связанная с вопросом Саара и управления Руром.

Следует подчеркнуть, что советское руководство, начиная с первых мероприятий европейских стран по военно-политической и экономической интеграции, рассматривало эти инициативы сквозь призму политической и экономической экспансии США47. В одной из аналитических записок МИДа, посвященной Совету Европы (который был создан 5 мая 1949 г.) говорилось, что помимо цели вовлечения Западной Германии через этот «гражданский орган» в политику Западного союза и НАТО его задачей также является с помощью пропаганды «об «общеевропейской» и «сверхнациональной» интеграции замаскировать империалистическую колонизацию Западной Европы и уничтожить национальный суверенитет независимых европейских стран в целях осуществления англо-американских планов господства». На основании подобной трактовки западноевропейской интеграции делался вывод, что, потерпев неудачу с использованием Совета Европы в указанных целях, США инспирировали выдвижение ряда «отраслевых» планов: «плана Шумана», а также других планов по объединению сельскохозяйственных и транспортных ресурсов стран Европы, и «плана Плевена» (о котором речь пойдет ниже).

В то же время в одном из первых аналитических документов МИДа относительно ЕОУС не была обойдена вниманием экономическая сторона его создания, в частности, указывалось на желание Франции сохранить за собой ведущую роль на континенте и ослабить опасность экономической конкуренции со стороны Западной Германии. Но в обстановке обострения отношений с Западом и отрицательного отношения к процессу европейской интеграции со стороны советского руководства акцент в оценке многофункционального плана ЕОУС был сделан (по прямому указанию Молотова) на его направленности на восстановление военно-промышленного потенциала Западной Германии и ее ремилитаризацию48.

Официальная позиция Советского правительства по вопросу о ЕОУС была изложена 22 октября 1950 г. в Пражском заявлении министров иностранных дел СССР, Албании, Болгарии, Венгрии, Польши, Румынии, Чехословакии и ГДР. В документе подчеркивалось, что создание ЕОУС имело целью возрождение военно-промышленного потенциала Западной Германии «в целях подготовки новой войны в Европе и приспособления западногерманской экономики к планам англо-американского военного блока»49. Тем более, что к этому времени уже были известны далеко идущие решения встречи министров иностранных дел США, Англии и Франции, состоявшейся в Нью-Йорке в сентябре 1950 г. о ремилитаризации Западной Германии и интеграции ее вооруженных сил в систему обороны Запада.

Те же оценки ЕОУС были повторены в нотах правительству Франции от 20 января, 11 сентября и 19 октября 1951 г., хотя к этому времени главное беспокойство Кремля вызывала новая инициатива французского правительства, прямо связанная с военными аспектами германской проблемы.

План французского премьер министра Р. Плевена, который был изложен в его декларации, зачитанной в октябре 1950 г. в Национальном собрании Франции, был разработан все тем же Ж. Монне50 с учетом как решительных возражений французской общественности против возрождения вермахта, так и позиции самого канцлера Аденауэра, не желавшего ремилитаризации Западной Германии путем создания национальных вооруженных сил и предпочитавшего включение немецкого военного контингента в европейскую армию51. Суть «плана Плевена» сводилась к созданию европейской армии (строившейся на основе опыта наднациональных организационных структур ЕОУС) под единым европейским командованием, с едиными органами и бюджетом52.

Начавшиеся с февраля 1951 г. официальные переговоры Франции и стран Бенилюкса о создании европейской армии (Великобритания отказалась участвовать в ЕОС, хотя именно по инициативе У. Черчилля Консультативная ассамблея Совета Европы 11 августа 1950 г. приняла резолюцию о необходимости создания европейской армии) отразили неготовность европейских правительств, в том числе политических сил в самой Франции53, к подчинению и контролю со стороны административных и финансовых органов ЕОС. Лишь после переговоров на уровне министров иностранных дел и нажима Соединенных Штатов, предупредивших, что обструкция переговоров о ЕОС может повлечь за собой прекращение американской финансовой и военной помощи Европе, договор о ЕОС был подписан в Париже 27 мая 1952 г.

Но первоначально «план Плевена» не вызвал энтузиазма не только у английского правительства, но и у американской администрации. 24 октября Д. Ачесон заявил, что приветствует инициативу Франции, однако ее следует изучить. США потребовался почти год, чтобы к сентябрю 1951 г. прийти к окончательному решению о поддержке курса на создание европейской армии54. Изначальная причина, по которой английское правительство также первоначально оценило предложение Франции о создании европейской армии как малопривлекательное, состояло в опасении, что это вызовет задержку в создании вооруженных сил НАТО с участием Западной Германии55.

Весьма показательной с точки зрения разногласий членов НАТО относительно включения Западной Германии в Североатлантический блок, а также внешнеполитических приоритетов (с учетом вовлечения США в войну в Корее) явилась сессия Совета НАТО, проходившая в октябре—ноябре 1950 г. в Нью-Йорке. В серии выступлений западноевропейских делегатов говорилось, что, несмотря на события в Корее, главная угроза Западу, по-прежнему, находилась в Европе и американское общественное мнение, как подчеркивали английский премьер-министр К. Эттли и глава Форин Оффис Э. Бевин, должно понять, что западноевропейские державы не могут быть глубоко втянуты в дела Дальнего Востока, поскольку именно на это рассчитывало советское руководство56. Начиная с К. Аденауэра, заявлявшего, что Корея является генеральной репетицией и что Сталин имеет подобный план в отношении Германии, такие же идеи по-разному высказывали и другие европейские лидеры, в том числе французы57.

Взаимосвязь войны в Корее и германского вопроса действительно существовала в умах советского руководства, но совсем в ином плане, чем это представляли в западных правительственных кругах. В советском МИДе считали, что корейская война не только оказала воздействие «на переход к открытой ремилитаризации Западной Германии», но и создала благоприятные условия «для организации активной борьбы против ремилитаризации и за объединение Германии»58. Одним из дипломатических шагов, предпринятых СССР для достижения этой цели, было предложение Москвы, изложенное в ноте французскому, английскому и американскому правительствам от 3 ноября 1950 г., созвать сессию Совета министров иностранных дел (СМИД) для рассмотрения вопроса о ремилитаризации Западной Германии.

Во Франции советское предложение вызвало определенные надежды на возможность урегулирования столь жизненно важного для этой страны германского вопроса на четырехстороннем совещании по Германии. Поэтому на встрече министров иностранных дел и министров обороны Североатлантического блока в рамках сессии Совета НАТО, проходившей в декабре 1950 г. в Брюсселе, французские представители выражали опасения, что принятие на этой сессии окончательных решений о милитаризации Западной Германии послужит предлогом для срыва намечавшегося совещания четырех держав. Однако именно на этой сессии Совета НАТО завершилось создание экономических и военных организационных структур НАТО. В качестве верховного главнокомандующего объединенных вооруженных сил блока был утвержден генерал Д. Эйзенхауэр. Было также подтверждено принятое ранее решение о военном вкладе Западной Германии в оборону Западной Европы (хотя на протяжении зимы 1950 г. комитеты экспертов разрабатывали два возможных варианта — немецкая армия в составе НАТО и в составе ЕОС), а также доведено до сведения участников решение президента Г. Трумэна об увеличении американского военного контингента в Европе59. Помимо этого было решено продвигать как можно дальше на восток линию обороны Западной Европы и интегрировать западный, центральный и южный фланги в ходе боевых действий60.

Контрмеры Советского правительства в ответ на планы ремилитаризации Западной Германии и ее вовлечения в западный блок предпринимались как по линии официальной дипломатии, так и на уровне партийно-государственных отношений со странами Восточной Европы. В настоящее время становится известно все больше фактов о состоявшемся 9—12 января 1951 г. в Кремле совещании советского руководства с генеральными секретарями и министрами обороны стран народных демократий. К сожалению, пока историки не располагают документами из российских архивов относительно этой важной встречи. Мы можем оперировать лишь косвенными свидетельствами, скупыми сведениями из болгарских архивов и опубликованными мемуарами61.

Основной пафос выступления Сталина на этом совещании сводился к тому, что «народным демократиям» за 2—3 года, пока не сформирована армия НАТО, предстоит создать «современные и мощные вооруженные силы», которые в настоящее время уступают армии КНР. В целом Сталин полагал, что в случае войны армии стран народных демократий должны составлять 3 млн человек, хорошо вооруженных и оснащенных62. Это совещание высветило насущную необходимость координации военно-организационных мероприятий и планов военных поставок. С этим предложением выступил представитель Румынии. Его активно поддержал Сталин, по инициативе которого и был создан специальный комитет для обеспечения союзных армий необходимыми военным снаряжением, а также для решения вопросов, связанных со специализацией некоторых стран Восточной Европы в производстве отдельных видов оборонной продукции63. 12 января по предложению министра вооруженных сил СССР маршала А. М. Василевского и с одобрения Сталина председателем Военно-координационного комитета был избран Н. А. Булганин64.

Кроме того, к этому времени в армиях восточноевропейских стран сложилась и стала функционировать система военных советников. Как отмечают российские исследователи, специально изучавшие деятельность института советских советников в странах восточноевропейского региона, «по сути дела, советские военные советники в начале 1950-х годов выполняли подготовительную работу к объединению армий стран Восточной Европы в военно-политический блок, к созданию организации Варшавского Договора в 1955 г.»65

Таким образом, в последние годы жизни, кремлевский диктатор предпринял ряд шагов по созданию некоторого подобия организационных структур военного сотрудничества стран Восточной Европы66, а также наращивания военной составляющей восточного блока.

Следующим не менее важным направлением советской внешней политики были инициативы, связанные с решением германского вопроса. Однако состоявшееся в Париже 5 марта — 21 июня 1951 г. предварительное совещание заместителей министров иностранных дел четырех держав, на созыве которого настояли западные страны в ответ на советское предложение от 3 ноября 1950 г. и которому предстояло согласовать повестку дня намечавшейся сессии СМИД, потерпело неудачу. Позиции участников совещания относительно приоритетности вопросов повестки дня расходились изначально. Для Советского Союза важнейшим вопросом, как указывалось в директивах Политбюро советской делегации от 1 марта 1951 г. и решениях Политбюро от 19 марта, направленных А. А. Громыко, являлся вопрос о выполнении Потсдамских соглашений о демилитаризации Германии. В директивах, полученных Громыко, подчеркивалось, что нельзя «согласиться с тем, чтобы в момент, когда над Европой нависла угроза возрождения германского милитаризма, в повестке дня СМИДа не был бы поставлен вопрос о выполнении соглашения четырех держав о демилитаризации Германии»67. Западные державы считали более актуальной постановку вопроса о причинах международной напряженности и мерах по улучшению отношений между Востоком и Западом, поскольку в основе оправдания их курса на экономическую и военную интеграцию ФРГ в западный блок лежали ссылки на «советскую угрозу». Западные делегации как раз меньше всего были заинтересованы в конкретном обсуждении проблем демилитаризации. В разведывательном донесении из Берлина, поступившем высшему советскому руководству 10 января 1951 г., говорилось о том, что государственный департамент США в директиве своему верховному комиссару в Западной Германии не только предписывал оказать нажим на К. Аденауэра, чтобы он согласился с решением брюссельской сессии НАТО 1950 г., но настаивал на необходимости приступить к проблеме перевооружения ФРГ до созыва совещания четырех держав, с тем «чтобы СССР не имел возможности на этой встрече подорвать единый военный фронт стран Западной Европы»68. Следует также отметить, что параллельно работе совещания в Париже в Петерсберге, где находилась резиденция верховных комиссаров западных держав, происходили секретные переговоры их заместителей с делегацией ФРГ (январь—июнь 1951 г.) по вопросу отмены оккупационного статуса Западной Германии, продолжались переговоры о создании ЕОС, а в апреле 1951 г. получил завершение проект ЕОУС.

Но разные подходы советской и западных делегаций к проблеме ремилитаризации не исключали поиска точек соприкосновения69, а также обсуждения других вопросов повестки дня, среди которых было советское предложение об ускорении заключения мирного договора с Германией; вопрос об улучшении обстановки в Европе; о начале сокращения вооруженных сил четырех держав и ряд других вопросов. Камнем преткновения для продолжения переговоров в Париже явился новый пункт повестки дня «Атлантический пакт и создание американских военных баз в Англии, Норвегии, Исландии и в других странах Европы и Ближнего Востока», который в соответствии с решением Политбюро от 28 марта 1951 г. Громыко внес на обсуждение 30 марта. Хотя первопричиной этого решения Кремля было недовольство «оборонительной» позицией главы советской делегации и стремление ответить на предложение западных делегатов внести в повестку дня и другие вопросы, не имевшие прямого отношения к заявленной теме сессии СМИД, этот пункт стал в дальнейшем настойчиво отстаиваться советскими делегатами. Как подчеркивалось в заявлении Громыко от 25 мая и особенно в ноте, направленной западным державам 4 июня 1951 г., «Советское правительство считает, что откровенное обсуждение вопроса об американских базах и Атлантическом пакте, послужившем главной причиной ухудшения отношений между СССР и тремя державами, значительно разрядило бы атмосферу напряженности в Европе и облегчило бы работу совещания Совета министров иностранных дел»70.

С точки зрения западных держав упорство, с которым советская делегация отстаивала данный пункт, было убедительным свидетельством того, что Москва вознамерилась внести раскол в ряды участников и сторонников НАТО, используя неоднозначное отношение общественного мнения и политических кругов к вопросу о ремилитаризации ФРГ и увеличению военных бюджетов стран Западной Европы. Данный вывод экстраполировал на текущую ситуацию хорошо известную на Западе советскую внешнеполитическую установку, базирующуюся на марксистско-ленинском принципе об усилении разногласий империалистических государств: углублять любые разногласия среди противников, в том числе и средствами пропаганды. В этой связи любопытно заметить, что английская делегация еще 2 марта получила развернутую директиву Форин Оффис относительно той контраргументации, которую она должна использовать в случае, если советские участники совещания поднимут вопрос об агрессивности НАТО71.

Однако, на наш взгляд, смена акцентов в директивах Политбюро с ремилитаризации Германии на политику Североатлантического блока в целом отражала происходивший в советском руководстве поворот в восприятии самого альянса как источника множества «угроз», в том числе перевооружения ФРГ и эскалации процесса создания кольца военных баз вокруг СССР. Ведь не случайно Дж. Даллес, государственный секретарь в администрации Эйзенхауэра, сменившего Г. Трумэна в 1953 г. на посту президента США, разработал план военно-политического окружения СССР путем создания цепи военных баз по его периметру72. В директивах Политбюро делегации СССР на VI сессии Генеральной Ассамблеи ООН, которая проходила также в Париже в ноябре—декабре 1951 г., рекомендовалось внести предложение «О мерах против угрозы новой войны и по укреплению мира и дружбы между народами», в которых пунктом первым значилось объявление несовместимости с членством в ООН участие в «агрессивном Атлантическом блоке», а также создание военных баз на чужих территориях. Советское предложение завершалось призывом к США, Великобритании, Франции, Китаю и СССР «заключить Пакт мира»73.

Но все же основное внимание советской делегации на этой сессии Генеральной Ассамблеи было сосредоточено на германском вопросе. Возражая против предложения западных держав о создании комиссии ООН для проверки условий проведения общегерманских выборов, советский представитель, руководствуясь указаниями Политбюро, должен был воспользоваться моментом для внесения предложения «об ускорении заключения мирного договора с Германией с последующим выводом всех оккупационных войск»74. Дело было в том, что к осени 1951 г. в комплексе мероприятий, которые разрабатывались в МИДе в противовес «ремилитаризации Западной Германии и ее вовлечения в Атлантический пакт» важное место стало отводится заключению мирного договора с Германией75.

Подробно не останавливаясь на том, какую эволюцию претерпевали документы Министерства иностранных дел, связанные с реализацией принятого по согласованию с руководством ГДР сентябрьского решения ЦК ВКП(б) (в соответствии с которым немецкие друзья должны апеллировать к правительствам Англии, Франции, США и СССР с просьбой об ускорении заключения мирного договора с Германией, а в ответ советское правительство выступит с проектом его основ)76, обратим внимание на следующие принципиальные моменты. На наш взгляд, весьма красноречиво о целях появления советской ноты США, Англии и Франции от 10 марта 1952 г. с предложением заключить мирный договор с Германией (известной как «нота Сталина») свидетельствует проект письма А. А. Громыко на имя Сталина и окончательный вариант данного письма, отосланный 25 января 1952 г., а также принятое на его основе указание ЦК ВКП(б) главе советской Контрольной комиссии в Германии В. И. Чуйкову и ее политическому советнику В. С. Семенову, разъясняющее суть расхождений с руководством ГДР в тактике реализации сентябрьского решения ЦК. Отвергая предложение правительства ГДР начать масштабную кампанию против готовившегося «Общего (general) договора» трех западных держав с ФРГ (который должен был отменить оккупационный статус Западной Германии и заменить его ограниченным суверенитетом), а также его желание взять на себя инициативу выступления с проектом основ мирного договора, что умаляло роль СССР как державы-победителя, Политбюро следующим образом разъясняло приоритетность борьбы за мирный договор: «Выдвинув на первое место вопрос о мирном договоре, необходимо показать, что предложение трех держав о «генеральном договоре» с Западной Германией является попыткой, направленной как на срыв урегулирования для Германии, так и на срыв решения вопроса о восстановлении единства Германии». Директива коснулась и связи «Общего договора» с НАТО, поскольку договор «является средством вовлечения Западной Германии в подготовку третьей мировой войны, осуществляемой Атлантическим блоком»77. В подготовленном документе ЦК немало слов было сказано относительно того, что помимо противопоставления мирного договора «Общему договору» выступление СССР с проектом основ мирного договора по Германии послужит мобилизации сил сторонников единства Германии и противников ремилитаризации Западной Германии.

О том, что Советское правительство внимательно изучало добытые агентурным путем проекты «Общего договора», свидетельствуют документы, отложившиеся в партийных архивах. Первые сведения стали поступать в ЦК в декабре 1951 г., однако представители компетентных органов предостерегали, что это могут быть фальшивки. Последнее оказало свое влияние на нежелание советского руководства развязать политическую кампанию против готовившегося «Общего договора», отвлекая силы от подготовки мирного договора78. Лишь в феврале 1952 г. руководство советского внешнеполитического ведомства, смогло представить копию подлинного документа, одобренного министрами иностранных дел трех западных держав и канцлером ФРГ Аденауэром в Париже 22 ноября 1951 г.79

Уже после обращения правительства ГДР 13 февраля 1952 г. к правительствам четырех держав и к боннскому правительству, на которое западные державы не откликнулись, а Бонн выдвинул ряд условий, в проекте письма Сталину, подготовленному в начале марта 1952 г. за подписью Громыко, предлагалось в ближайшее время направить ноту Советского правительства США, Англии и Франции, приложив проект основ мирного договора с Германией. Этот шаг должен был усилить борьбу германского народа против ремилитаризации, предупредить возможность публикации «Общего договора» и противопоставить советскую «положительную программу» «агрессивным мероприятиям трех западных держав»80.

Таким образом, одной из целей мартовской ноты 1952 г. являлось противопоставление широкого советского предложения инициативам западных держав, фокусом которых была замена оккупационного режима ФРГ договорными отношениями, т. е. расширение ее суверенитета при сохранении особого статуса трех держав, что было основным условием согласия Аденауэра на участие страны в европейской армии. «Боннский договор», подписанный 26 мая 1952 г., должен был вступить в силу после ратификации всеми участниками Парижских соглашений о создании ЕОС, подписанных 27 мая 1952 г.

Однако историки все еще задаются вопросом, насколько Сталин верил в то, что в сложившейся обстановке западные державы пойдут на объединение Германии, и не было ли это только пропагандистским ходом, в то время как сам вождь стремился создать в ГДР социалистическое государство под советским контролем? Российские архивы все еще не позволяют дать однозначный ответ. Однако обращает на себя внимание не только дипломатическая активность СССР, но и развернутая кампания по обработке общественного мнения с помощью движения сторонников мира. На первой сессии Всемирного Совета Мира (ВСМ) в Берлине 21—26 февраля 1952 г. было принято решение «О подготовке международной конференции для разрешения германской проблемы в условиях отказа от милитаризма, в условиях мира и международного сотрудничества»81.

Наводит также на определенные размышления поступившее в секретариат В. М. Молотова в Кремле 26 января 1952 г. предложение министра финансов СССР поставить перед правительством ГДР вопрос о «полном или частичном возмещении германскими властями за их счет т. н. внешних оккупационных расходов, производившихся до настоящего времени за счет бюджета СССР» (общая сумма оккупационных расходов ССР достигла к 1952 г. 25 млрд руб.). При этом министр финансов А. Зверев подчеркивал, что его министерство настаивает на рассмотрении этого вопроса вопреки мнению МИДа (высказанному еще в марте 1951 г.) о невозможности правительства ГДР брать на себя обязательства, касающиеся всей Германии, и отсутствии подобного требования у западных держав к западногерманским властям82. Скорее всего в Министерстве финансов всерьез рассматривали те пункты основ советского проекта мирного договора, которые касались вывода оккупационных войск «не позднее чем через год со дня вступления в силу договора» и освобождения Германии от тягот режима оккупации83, пытаясь вернуться к теме компенсации СССР оккупационных расходов.

По нашему мнению, также заслуживают внимания факты, связанные с беседой лидера итальянской социалистической партии П. Ненни со Сталиным 17 июля 1952 г., состоявшейся во время его визита в Москву для получения Сталинской премии мира. Прежде чем принять решение относительно разрешения на встречу Ненни со Сталиным, послу СССР в Риме М. А. Костылеву 21 июня 1952 г. была направлена директива Политбюро переговорить с генеральным секретарем итальянской компартии П. Тольятти, чтобы иметь более ясное представление о целях состоявшихся ранее переговоров Ненни с главой итальянского правительства А. Де Гаспери. При этом посолу следовало разъяснить позицию советского руководства в отношении переговоров итальянских левых с представителями правящих кругов. Ее суть сводилась к тому, что «разговоры о «разрядке» напряженности и превращении Атлантического пакта в оборонительный союз могут иметь значение лишь в том случае, если будут ликвидированы американские базы на территории Италии»84.

К сожалению, российские исследователи пока не располагают архивной записью беседы Сталина с Ненни. Но, судя по решению Политбюро от 29 июля 1952 г. об удовлетворении просьбы лидера итальянских социалистов об оказании итальянской социалистической партии дополнительной финансовой помощи в 1952 г.85, хозяин Кремля остался доволен состоявшимся разговором. Более того, если иметь в виду дипломатический резонанс, который получило содержание беседы, а также последующие инициативы Ненни, то на него была возложена Москвой определенная политическая миссия. В архиве министерства иностранных дел Великобритании отложился ряд документов, передающих содержание беседы Сталина с Ненни на основании сообщений посла Италии в СССР Ди Стефано, которому Ненни нанес визит накануне своего отъезда из Москвы. Наиболее достоверными являются выдержки из трех посланий М. Ди Стефано в Рим, которые Форин Оффис получил непосредственно из итальянского посольства в Лондоне 22 ноября 1952 г. Что касается германского вопроса, то, по сообщению Ненни, Сталин принял тот факт, что в настоящее время (напомним, что беседа состоялась в июле, когда нотная переписка по мирному договору с Германией еще продолжалась) невозможно объединить Германию. На вопрос Ненни, связано ли это с перспективой ратификации договора о ЕОС, Боннским договором и вероятным избранием Д. Эйзенхауэра президентом США, Сталин ответил утвердительно. «Еще несколько месяцев назад, Советское правительство было готово сделать существенные уступки, чтобы создать объединенную и нейтральную Германию. Сейчас время ушло» — так передал Ненни слова Сталина. В изложении лидера итальянских социалистов взгляды Сталина на перспективы существования разделенной Германии сводились к тому, что две Германии с примерным равенством в вооружениях могли бы существовать, не представляя угрозы миру; такая ситуация могла бы длиться годами, до тех пор, пока социальные и экономические изменения в Западной Германии не создадут предпосылок для мирного объединения страны86.

Делая поправку на все возможные искажения содержания слов Сталина и его желание создать нужное впечатление, правомерно допустить, что он был вполне откровенен, говоря о существовании короткого временного отрезка в развитии европейских событий, когда советское руководство было готово идти на уступки в германском вопросе. Не менее важен еще один аспект беседы Сталина с Ненни, который вызвал наибольшие волнения у итальянских и других западных дипломатов. В отчете Ди Стефано о визите Ненни в посольство содержится интересная информация относительно туманных намеков Ненни, что Сталин не исключал возможности подписания между СССР и Италией пакта о ненападении. В свете этого посол высказывал предположение, «что Кремль санкционировал визит» Ненни в итальянское посольство, чтобы не создавалось впечатление будто советские руководители обсуждают данный вопрос через голову итальянского правительства и чтобы идея пакта о ненападении была высказана открыто»87.

Миссия Ненни, если таковая действительно существовала, нашла свое продолжение в ходе встречи лидера итальянских социалистов с премьер-министром Италии Де Гаспери, которая состоялась в середине октября 1952 г., накануне обсуждения в правительстве внешнеполитических вопросов. В информации, поступившей в Форин Оффис от французских политических кругов 21 октября, говорилось, что Ненни, сообщая о своих впечатлениях от поездки в Советский Союз, подчеркнул силу и сплоченность СССР на фоне усиления антиамериканских настроений в Европе и призвал главу итальянского правительства тщательно рассмотреть как перспективу вступления Италии на путь нейтралитета, так и возможность подписания с Советским Союзом пакта о ненападении.

В свете того, что французское правительство располагало секретной информацией, указывавшей на намерения СССР выступить с предложением ряду стран — членов НАТО, за исключением США, подписать двусторонние пакты о ненападении, деятельность Ненни расценивалась как «прощупывание почвы в Италии»88. Французское министерство иностранных дел интересовало наличие подобных сведений во внешнеполитическом ведомстве Великобритании и его отношение к вероятности подобных действий со стороны СССР, а также необходимость выработки общей линии поведения членов НАТО.

В заключение экспертов Форин Оффис относительно всей информации по поводу интервью Ненни со Сталиным в расчет принимались отсутствие надежных свидетельств и маловероятность того, что советское руководство могло всерьез рассчитывать на согласие итальянского правительства на предложение о пакте. Однако в документе подчеркивалось, что подобная политика отвечала тезису, подтвержденному на XIX съезде КПСС (1952 г.) в докладе Г. М. Маленкова, об «усилении противоречий в империалистическом лагере», и по своим целям могла быть направлена на ослабление позиций итальянского правительства в вопросе перевооружения и поддержки политики НАТО89.

В доступных исследователям документах ро


Понравилась статья? Добавь ее в закладку (CTRL+D) и не забудь поделиться с друзьями:  



Сейчас читают про: