double arrow

Новая европейская геополитика

Красным шрифтом в квадратных скобках обозначается конец текста на соответствующей странице печатного оригинала

IV. РЕВИЗИЯ ГЕОПОЛИТИКИ

Европейская геополитика как нечто самостоятельное после окончания второй мировой войны практически не существовала. Лишь в течение довольно короткого периода 1959–1968 гг., когда президентом Франции был “континенталист” Шарль де Голль, ситуация несколько изменилась. Начиная с 1963 г. де Голль предпринял некоторые явно антиатлантистские меры, в результате которых Франция вышла из Североатлантического союза и сделала попытки выработать собственную геополитическую стратегию. Но так как в одиночку это государство не могло противостоять талассократическому миру, на повестке дня встал вопрос о внутриевропейском франко-германском сотрудничестве и об укреплении связей с СССР. Отсюда родился знаменитый голлистский тезис – “Европа от [c. 199] Атлантики до Урала”. Эта Европа мыслилась как суверенное стратегически континентальное образование – совсем в духе умеренного “европейского континентализма”.

Вместе с тем к началу 70-х гг., когда геополитические исследования в США становятся крайне популярными, европейские ученые также начинают включаться в этот процесс, но при этом их связь с довоенной геополитической школой в большинстве случаев уже прервана и они вынуждены подстраиваться под нормы англосаксонского подхода. Так, европейские ученые выступают как технические эксперты международных организаций НАТО, ООН и т. д., занимаясь прикладными геополитическими исследованиями и не выходя за пределы узких конкретных вопросов. Постепенно эти исследования превратились в нечто самостоятельное – в “региональную геополитику”, довольно развитую во Франции (школа Ива Лакоста – издателя журнала “Геродот”). Эта “региональная геополитика” абстрагируется от глобальных схем Маккиндера, Мэхэна или Хаусхофера и применяет геополитические методики лишь для описания межэтнических и межгосударственных конфликтов, демографических процессов, также “геополитики политических выборов”.

Единственная непрерывная традиция геополитики, сохранившаяся в Европе с довоенных времен, была достоянием довольно маргинальных групп, в той или иной степени связанных с послевоенными националистическими партиями и движениями. В этих узких и политически периферийных кругах развивались геополитические идеи, прямо восходящие к континентализму, школе Хаусхофера и т. д. Это движение совокупно получило название европейских “новых правых”. До определенного момента общественное мнение их просто игнорировало, считая “пережитками фашизма”. И лишь в последнее десятилетие, особенно благодаря просветительской и журналистской деятельности французского философа Алена де Бенуа, к этому направлению стали прислушиваться и в серьезных научных кругах. Несмотря на значительную дистанцию, отделяющую интеллектуальные круги европейских “новых правых” от властных инстанций и на их “диссидентство”, с чисто теоретической точки зрения их труды представляют собой любопытный и достаточно ценный вклад в развитие геополитики. Будучи свободной от рамок политического конформизма, их мысль развивалась относительно независимо и беспристрастно. Причем на рубеже 90-х гг. сложилась такая ситуация, что официальные европейские геополитики (чаще всего выходцы из левых или крайне левых партий) были вынуждены обратиться к “новым правым”, их трудам, переводам и исследованиям для восстановления полноты геополитической картины. [c. 200]

Геополитика “новых правых”

“Новые правые” являются одной из немногих европейских геополитических школ, сохранивших непрерывную связь с идеями довоенных немецких геополитиков-континенталистов. Это направление возникло во Франции в конце 60-х гг. и связано с фигурой лидера этого движения – философа и публициста Алена де Бенуа.

“Новые правые” резко отличаются от традиционных французских правых – монархистов, католиков, германофобов, шовинистов, антикоммунистов, консерваторов и т. д. – практически по всем пунктам. “Новые правые” – сторонники “органической демократии”, язычники, германофилы, социалисты, модернисты и т. д. Вначале “левый лагерь”, традиционно крайне влиятельный во Франции, посчитал это “тактическим маневром” обычных правых, но со временем серьезность эволюции была доказана и признана всеми.

Одним из фундаментальных принципов идеологии “новых правых”, аналоги которых в скором времени появились и в других европейских странах, был принцип “континентальной геополитики”. В отличие от “старых правых” и классических националистов де Бенуа считал, что принцип централистского “государства-нации” (Etat-Nation) исторически исчерпан и что будущее принадлежит только “Большим пространствам”. Причем основой таких “Больших пространств” должны стать не только объединение разных Государств в прагматический политический блок, но вхождение этнических групп разных масштабов в единую “Федеральную Империю” на равных основаниях. Такая “Федеральная Империя” должна быть стратегически единой, а этнически дифференцированной. При этом стратегическое единство должно подкрепляться единством изначальной культуры.

“Большое пространство”, которое больше всего интересовало де Бенуа, это – Европа. “Новые правые” считали, что народы Европы имеют общее индоевропейское происхождение, единый исток. Это принцип “общего прошлого”. Но обстоятельства современной эпохи, в которой активны тенденции стратегической и экономической интеграции, необходимой для обладания подлинным геополитическим суверенитетом, диктуют необходимость объединения и в чисто прагматическом смысле. Таким образом, народы Европы обречены на “общее будущее”. Из этого де Бенуа делает вывод, что основным геополитическим принципом должен стать тезис “Единая Европа ста флагов” 124. В такой перспективе, как и во всех концепциях “новых правых”, явно прослеживается стремление сочетать “консервативные” и “модернистские” элементы, как “правое” и “левое”. В последние годы “новые правые” отказались от такого определения, считая, что они “правые” в такой же степени, в какой и “левые”. [c. 201]

Геополитические тезисы де Бенуа основываются на утверждении “континентальной судьбы Европы”. В этом он полностью следует концепциям школы Хаусхофера. Из этого вытекает характерное для “новых правых” противопоставление “Европы” и “Запада”. “Европа” для них это континентальное геополитическое образование, основанное на этническом ансамбле индоевропейского происхождения и имеющее общие культурные корни. Это понятие традиционное. “Запад”, напротив, геополитическое и историческое понятие, связанное с современным миром, отрицающее этнические и духовные традиции, выдвигающие чисто материальные и количественные критерии существования; это утилитарная и рационалистическая, механицистская буржуазная цивилизация. Самым законченным воплощением Запада и его цивилизации являются США.

Из этого складывается конкретный проект “новых правых”. Европа должна интегрироваться в “Федеральную Империю”, противопоставленную Западу и США, причем особенно следует поощрять регионалистские тенденции, так как регионы и этнические меньшинства сохранили больше традиционных черт, чем мегаполисы и культурные центры, пораженные “духом Запада”. Франция при этом должна ориентироваться на Германию и Среднюю Европу. Отсюда интерес “новых правых” к де Голлю и Фридриху Науманну. На уровне практической политики начиная с 70-х гг. “новые правые” выступают за строгий стратегический нейтралитет Европы, за выход из НАТО, за развитие самодостаточного европейского ядерного потенциала.

Относительно СССР (затем России) позиция “новых правых” эволюционировала. Начав с классического тезиса “Ни Запад, ни Восток, ни Европа”, они постепенно эволюционировали к тезису “Прежде всего Европа, но лучше даже с Востоком, чем с Западом”. На практическом уровне изначальный интерес к Китаю и проекты организации стратегического альянса Европы с Китаем для противодействия как “американскому, так и советскому империализмам” сменились умеренной “советофилией” и идеей союза Европы с Россией.

Геополитика “новых правых” ориентирована радикально антиатлантистски и антимондиалистски. Они видят судьбу Европы как антитезу атлантических и мондиалистских проектов. Надо заметить, что в условиях тотального стратегического и политического доминирования атлантизма в Европе в период холодной войны геополитическая позиция де Бенуа (теоретически и логически безупречная) настолько контрастировала с “нормами политического мышления”, что никакого широкого распространения получить просто не могла. Это было своего рода диссидентство, и как всякое диссидентство и нонконформизм имело маргинальный характер. До сих [c. 202] пор интеллектуальный уровень “новых правых”, высокое качество их публикаций и изданий, даже многочисленность их последователей в академической европейской среде резко контрастируют с ничтожным вниманием, которое им уделяют властные инстанции и аналитические структуры, обслуживающие власть геополитическими проектами.

Одна из главных тем геополитики “новых правых” – восстановление баланса сил в мире. Под балансом сил в геополитике подразумевается состояние не статического, а динамического равновесия, где допустимы непрерывные колебания в воздействии противостоящих центров политической динамики на стратегическую и геополитическую конфигурацию мировой политики. Речь идет о недопущении роста политической энергии какого-либо центра, когда он начинает угрожать всем остальным. Если взять “осевую линию истории” на востоке Евразии, то по отношению к этому региону есть два глобальных проекта, по которым Урал, Сибирь и Дальний Восток: 1) становятся “продолжением” “Большого пространства” Европы, противостоящего США, и с точностью до наоборот; 2) эти же регионы становятся при наличии туннеля под проливом Беринга “продолжением” “Большого пространства” США, противостоящего Европе.

Первый проект, выдвинутый бельгийцем Жаном Тириаром (1922–1992), известен с 60-х гг. и называется “Европа до Владивостока” с осью Дублин – Владивосток. Второй проект опубликован в 1992 г. американским политологом Уолтером Мидом, который сделал расчеты по условиям продажи Сибири за 2–3 трлн. дол. Соединенным Штатам. По первому проекту русским предлагается европейское гражданство, политическая и финансовая стабильность, реванш над США. Во втором утверждается, что продажа Сибири Соединенным Штатам является наилучшим способом решения российских проблем, равно как и американских. В этом проекте так же идет речь о принятии сибиряками гражданства США, о праве пользоваться национальными языками в официальном бизнесе и др.

Тириар с начала 60-х гг. был вождем общеевропейского радикального движения “Юная Европа” и считал геополитику главной политологической дисциплиной, без которой невозможно строить рациональную и дальновидную политическую и государственную стратегию. Последователь Хаусхофера и Никиша, он считал себя “европейским национал-большевиком” и строителем “Европейской Империи”. Именно его идеи предвосхитили более развитые и изощренные проекты “новых правых”.

Жан Тириар строил свою политическую теорию на принципе “автаркии больших пространств”. Развитая в середине XIX века немецким экономистом Фридрихом Листом, эта теория утверждала, [c. 203] что полноценное стратегическое и экономическое развитие государства возможно только в том случае, если оно обладает достаточным геополитическим масштабом и большими территориальными возможностями. Тириар применил этот принцип к актуальной ситуации и пришел к выводу, что мировое значение государств Европы будет окончательно утрачено, если они не объединятся в единую Империю, противостоящую США. При этом Тириар считал, что такая Империя должна быть не “федеральной” и “регионально ориентированной”, но предельно унифицированной, централистской, соответствующей якобинской модели. Это должно стать мощным единым континентальным государством-нацией. В этом состоит основное различие между воззрениями де Бенуа и Тириара.

В конце 70-х гг. взгляды Тириара претерпели некоторое изменение. Анализ геополитической ситуации привел его к выводу, что масштаб Европы уже не достаточен для того, чтобы освободиться от американской талассократии. Следовательно, главным условием “европейского освобождения” является объединение Европы с СССР. От геополитической схемы, включающей три основные зоны – Запад, Европа, Россия (СССР), – он перешел к схеме только с двумя составляющими – Запад и Евразийский континент. При этом Тириар пришел к радикальному выводу о том, что для Европы лучше выбрать советский социализм, чем англосаксонский капитализм.

Так появился проект “Евро-советской Империи от Владивостока до Дублина” 125. В нем почти пророчески описаны причины, которые должны привести СССР к краху, если он не предпримет в самое ближайшее время активных геополитических шагов в Европе и на Юге. Тириар считал, что идеи Хаусхофера относительно “континентального блока Берлин – Москва – Токио” актуальны в высшей степени и до сих пор. Важно, что эти тезисы Тириар изложил за 15 лет до распада СССР, абсолютно точно предсказав его логику и причины. Тириар предпринимал попытки довести свои взгляды до советских руководителей. Но это ему сделать не удалось, хотя в 60-е гг. у него были личные встречи с Насером, Чжоу Эньлаем и югославскими руководителями. Показательно, что Москва отвергла его проект организации в Европе подпольных “отрядов европейского освобождения” для террористической борьбы с “агентами атлантизма”.

Взгляды Жана Тириара лежат в основе ныне активизирующегося нонконформистского движения европейских национал-большевиков (“Фронт европейского освобождения”). Они вплотную подходят к проектам современного русского неоевразийства.

Очень близок к Тириару австрийский генерал Йордис фон Лохаузен. В отличие от Тириара или де Бенуа он не участвует в прямой политической деятельности и не строит конкретных социальных [c. 204] проектов, а ограничивается чисто геополитическим анализом. Его изначальная позиция – та же, что и у национал-большевиков и “новых правых”, он – континенталист и последователь Хаусхофера. Лохаузен считает, что политическая власть только тогда имеет шансы стать долговечной и устойчивой, когда властители мыслят не сиюминутными и локальными категориями, но “тысячелетиями и континентами”. Его главная книга так и называется “Мужество властвовать. Мыслить континентами” 126. Глобальные территориальные, цивилизационные, культурные и социальные процессы, по мнению Лохаузена, становятся понятными только в том случае, если они видятся в “дальнозоркой” перспективе, которую он противопоставляет исторической “близорукости”. Власть в человеческом обществе, от которой зависит выбор исторического пути и важнейшие решения, должна руководствоваться очень общими схемами, позволяющими найти место тому или иному государству или народу в огромной исторической перспективе. Поэтому основной дисциплиной, необходимой для определения стратегии власти, является геополитика в ее традиционном смысле – оперирование глобальными категориями, отвлекаясь от аналитических частностей (а не “внутренняя” прикладная геополитика школы Лакоста). Современные идеологии, новейшие технологические и цивилизационные сдвиги, безусловно, меняют рельеф мира, но не могут отменить некоторых базовых закономерностей, связанных с природными и культурными циклами, исчисляемыми тысячелетиями. Такими глобальными категориями являются пространство, язык, этнос, ресурсы и т. д.

Лохаузен предлагает такую формулу власти: “Могущество = сила х местоположение”. Он уточняет: “Так как могущество есть сила, помноженная на местоположение, только благоприятное географическое положение дает возможность для полного развития внутренних сил” 127. Таким образом, власть (политическая, интеллектуальная и т. д.) напрямую связывается с пространством.

Лохаузен отделяет судьбу Европы от судьбы Запада, считая Европу континентальным образованием, временно подпавшим под контроль талассократии. Но для политического освобождения Европе необходим пространственный (позиционный) минимум. Такой минимум обретается только через объединение Германии, интеграционные процессы в Средней Европе, воссоздание территориального единства Пруссии (разорванной между Польшей, СССР и ГДР) и дальнейшее складывание европейских держав в новый самостоятельный блок, независимый от атлантизма. Важно отметить роль Пруссии. Лохаузен (вслед за Никишем и Шпенглером) считает, что Пруссия является наиболее континентальной, “евразийской” частью Германии и что, если бы столицей Германии был не Берлин, а [c. 205] Кенигсберг, европейская история пошла бы в ином, более правильном русле, ориентируясь на союз с Россией против англосаксонских талассократий. Лохаузен полагает, что будущее Европы в стратегической перспективе немыслимо без России, и наоборот, России (СССР) Европа необходима, так как без нее геополитически она незакончена и уязвима для Америки, чье местоположение намного лучше, а следовательно, чья мощь рано или поздно намного опередит СССР. Лохаузен подчеркивал, что СССР мог иметь на Западе четыре Европы: “Европу враждебную, Европу подчиненную, Европу опустошенную и Европу союзную”. Первые три варианта неизбежны при сохранении того курса европейской политики, которую СССР вел на протяжении холодной войны. Только стремление любой ценой сделать Европу “союзной и дружественной” может исправить фатальную геополитическую ситуацию СССР и стать началом нового этапа геополитической истории – этапа евразийского.

Позиция Лохаузена сознательно ограничивается чисто геополитическими констатациями. Идеологические вопросы он опускает. Например, геополитика Руси боярской, России царской или Советского Союза представляет для него единый непрерывный процесс, не зависящий от смены правящего строя или идеологии. Россия геополитически – это хартленд, а следовательно, какой бы в ней ни был режим, ее судьба предопределена ее землями. Лохаузен, как и Тириар, предвидел геополитический крах СССР, бывший, по его мнению, неизбежным при условии сохранения обычного курса. Если у атлантистских геополитиков такой исход рассматривался как победа, Лохаузен видел в этом скорее поражение континентальных сил, но с тем нюансом, что новые возможности, которые откроются после падения советской системы, могут создать благоприятные предпосылки для создания в будущем нового евразийского блока, континентальной империи, так как определенные ограничения, диктуемые марксистской идеологией, были бы в этом случае сняты.

Романтическую версию геополитики излагает известный французский писатель Жан Парвулеско. Впервые геополитические темы в литературе возникают уже у Джорджа Оруэлла, который в антиутопии “1984” описал футурологически деление планеты на три огромных континентальных блока – “Остазия, Евразия, Океания”. Сходные темы встречаются у Артура Кестлера, Олдоса Хаксли, Раймона Абеллио и т. д. Парвулеско делает геополитические темы центральными во всех своих произведениях, открывая этим новый жанр – “геополитическую беллетристику”.

Концепция Парвулеско вкратце такова 128: история человечества есть история могущества, власти. За доступ к центральным позициям в цивилизации, то есть к самому могуществу, стремятся различные [c. 206] полусекретные организации, циклы существования которых намного превышают длительность обычных политических идеологий, правящих династий, религиозных институтов, государств и народов. Эти организации, выступающие в истории под разными именами, Парвулеско определяет как “орден атлантистов” и “орден евразийцев”. Между ними идет многовековая борьба, в которой участвуют папы, патриархи, короли, дипломаты, крупные финансисты, революционеры, мистики, генералы, ученые, художники и т. д. Все социально-культурные проявления, таким образом, сводимы к изначальным, хотя и чрезвычайно сложным, геополитическим архетипам. Это доведенная до логического предела геополитическая линия, предпосылки которой ясно прослеживаются уже у вполне рациональных и чуждых мистицизму основателей геополитики как таковой.

Центральную роль в сюжетах Парвулеско играет генерал де Голль и основанная им геополитическая структура, после конца его президентства остававшаяся в тени. Парвулеско называет это “геополитическим голлизмом”. Такой “геополитический голлизм” – это французский аналог континентализма школы Хаусхофера. Основной задачей сторонников этой линии является организация европейского континентального блока “Париж – Берлин – Москва”. В этом аспекте теории Парвулеско смыкаются с тезисами “новых правых” и “национал-большевиков”.

Парвулеско считает, что нынешний исторический этап является кульминацией многовекового геополитического противостояния, когда драматическая история континентально-цивилизационной дуэли подходит к развязке. Он предвидит скорое возникновение гигантской континентальной конструкции – “Евразийской Империи конца”, а затем – финальное столкновение с “Империей Атлантики”. Этот эсхатологический поединок, описываемый им в апокалиптических тонах, он называет “Endkampf” (“финальная битва”). Любопытно, что в текстах Парвулеско вымышленные персонажи соседствуют с реальными историческими личностями, со многими из которых автор поддерживал (а с некоторыми поддерживает до сих пор) дружеские отношения. Среди них – политики из близкого окружения де Голля, английские и американские дипломаты, поэт Эзра Паунд, философ Юлиус Эвола, политик и писатель Раймон Абеллио, скульптор Арно Брекер, члены оккультных организаций и т. д.

Несмотря на беллетристическую форму, тексты Парвулеско имеют огромную собственно геополитическую ценность, так как ряд его статей, опубликованных в конце 70-х, до странности точно описывает ситуацию, сложившуюся в мире лишь к середине 90-х.

Полной противоположностью “геополитическому визионеру” Парвулеско является бельгийский геополитик и публицист Робер [c. 207] Стойкерс, издатель двух престижных журналов “Ориентасьон” и “Вулуар”. Стойкерс подходит к геополитике с сугубо научных, рационалистических позиций, стремясь освободить эту дисциплину от всех “случайных” напластований. Но, следуя логике “новых правых” в академическом направлении, он приходит к выводам, поразительно близким “пророчествам” Парвулеско.

Стойкерс также считает, что социально-политические и особенно дипломатические проекты различных государств и блоков, в какую бы идеологическую форму они ни были облечены, представляют собой косвенное и подчас завуалированное выражение глобальных геополитических проектов. В этом он видит влияние фактора “Земли” на человеческую историю. Человек – существо земное (создан для земли). Следовательно, земля, пространство предопределяют человека в наиболее значительных его проявлениях. Это предпосылка для “геоистории”.

Континенталистская ориентация является приоритетной для Стойкерса; он считает атлантизм враждебным Европе, а судьбу европейского благосостояния связывает с Германией и Срединной Европой 129. Стойкерс – сторонник активного сотрудничества Европы со странами третьего мира и особенно с арабским миром.

Вместе с тем он подчеркивает огромную значимость Индийского океана для будущей геополитической структуры планеты.Он определяет Индийский океан как “Срединный Океан”, расположенный между Атлантическим и Тихим. Индийский океан находится строго посредине между восточным побережьем Африки и тихоокеанской зоной, в которой расположены Новая Зеландия, Австралия, Новая Гвинея, Малайзия, Индонезия, Филиппины и Индокитай. Морской контроль над Индийским океаном является ключевой позицией для геополитического влияния сразу на три важнейших “Больших пространства” – Африку, южно-евразийский римленд и тихоокеанский регион. Отсюда вытекает стратегический приоритет некоторых небольших островов в Индийском океане – особенно Диего-Гарсия, равноудаленного от всех береговых зон.

Стойкерс утверждает, что Индийский океан является той территорией, на которой должна сосредоточиться вся европейская стратегия, так как через эту зону Европа сможет влиять и на США, и на Евразию, и на Японию. С его точки зрения, решающее геополитическое противостояние, которое должно предопределить картину будущего XXI века, будет разворачиваться именно на этом пространстве.

Стойкерс активно занимается историей геополитики, ему принадлежат статьи об основателях этой науки в новом издании Брюссельской энциклопедии.

Активный геополитический центр континенталистской ориентации существует и в Италии. Здесь после второй мировой войны больше [c. 208] чем в других европейских странах получили распространение идеи Карла Шмитта, и благодаря этому геополитический образ мышления стал весьма распространенным. Кроме того, именно в Италии более всего было развито движение “Юная Европа” Жана Тириара и, соответственно, идеи континентального национал-большевизма.

Среди многочисленных политологических и социологических “новых правых” журналов и центров, занимающихся геополитикой, особый интерес представляет миланский “Орион”, где в течение последних 10 лет регулярно публикуются геополитические анализы доктора Карло Террачано. Террачано выражает наиболее крайнюю позицию европейского континентализма, вплотную примыкающую к евразийству.

Террачано полностью принимает картину Маккиндера и Мэхэна и соглашается с выделенным ими строгим цивилизационным и географическим дуализмом. При этом он однозначно встает на сторону хартленда, считая, что судьба Европы целиком и полностью зависит от судьбы России и Евразии, от Востока. Континентальный Восток – это позитив, атлантический Запад – негатив. Столь радикальный подход со стороны европейца является исключением даже среди геополитиков континентальной ориентации, так как Террачано даже не акцентирует особо специальный статус Европы, считая, что это является второстепенным моментом перед лицом планетарного противостояния талассократии и теллурократии. Он полностью разделяет идею единого евразийского государства, “Евро-советской Империи от Владивостока до Дублина”, что сближает его с Тириаром, но при этом он не разделяет свойственного Тириару “якобинства” и “универсализма”, настаивая на этнокультурной дифференциации и регионализме, что сближает его, в свою очередь, с Аденом де Бенуа.

Акцентирование русского фактора сочетается у Террачано с другим любопытным моментом: он считает, что важнейшая роль в борьбе с атлантизмом принадлежит исламскому миру, особенно явно антиамериканским режимам: иранскому, ливийскому, иракскому и т. д. Это приводит его к выводу, что исламский мир является в высшей степени выразителем континентальных геополитических интересов. При этом он рассматривает в качестве позитивной именно фундаменталистскую версию ислама.

Окончательная формула, которая резюмирует геополитические взгляды доктора Террачано, такова: Россия и исламский мир против США 130. Европу Террачано видит как плацдарм русско-исламского антимондиалистского блока. С его точки зрения, только такая радикальная постановка вопроса может объективно привести к подлинному европейскому возрождению. [c. 209]

Сходных с Террачано взглядов придерживаются и другие сотрудники “Ориона” и интеллектуального центра, работающего на его базе (профессор Клаудио Мутти, Мауриццио Мурелли, социолог Алессандра Колла, Марко Баттарра и т. д.). К этому национал-большевистскому направлению тяготеют и некоторые левые, социал-демократические, коммунистические и анархистские круги Италии – газета “Уманита”, журнал “Нуови Ангулациони” и т. д.

Неомондиализм

Течением, противостоящим геополитики “новых правых”, является европейский неомондиализм. Данное направление не является прямым продолжением исторического мондиализма, который изначально предполагал присутствие в конечной модели левых социалистических элементов. Это промежуточный вариант между собственно мондиализмом и атлантизмом.

Существуют более детальные версии неомондиализма. Одной из ярких является футурологическая геополитическая концепция, разработанная миланским Институтом международных политических исследований (ISPI) под руководством профессора Карло Санторо.

Согласно модели Санторо, в настоящий момент человечество пребывает в переходной стадии от биполярного мира к мондиалистской версии многополярности (понятой геоэкономически, как у Аттали). Международные институты (ООН и т. д.), которые для оптимистического мондиализма Фукуямы представляются достаточно развитыми, чтобы стать ядром “Мирового Правительства”, Санторо представляются, напротив, недействительными и отражающими устаревшую логику двухполярной геополитики. Более того, весь мир несет на себе устойчивый отпечаток холодной войны, геополитическая логика которой остается доминирующей. Санторо предвидит, что такая ситуация не может не кончиться периодом цивилизационных катастроф.

Далее он излагает предполагаемый сценарий этих катастроф:

1. Дальнейшее ослабление роли международных институтов.

2. Нарастание националистических тенденций среди стран, входивших в Варшавский договор, и в третьем мире. Это приводит к хаотическим процессам.

3. Дезинтеграция традиционных блоков (это не затрагивает Европы) и прогрессирующий распад существующих государств.

4. Начало эпохи войн малой и средней интенсивности, в результате которых складываются новые геополитические образования. [c. 210]

5. Угроза планетарного хаоса заставляет различные блоки признать необходимость создания новых международных институтов, обладающих огромными полномочиями, что фактически означает установление Мирового Правительства.

6. Окончательное создание планетарного государства под эгидой новых международных инстанций (Мировое Правительство) 131.

Эта модель является промежуточной между мондиалистским оптимизмом Фрэнсиса Фукуямы и атлантическим пессимизмом С. Хантингтона.

Среди европейских авторов есть и прямой аналог теории Фукуямы. Так, Жак Аттали, бывший долгие годы личным советником президента Франции Франсуа Миттерана, а также некоторое время директором Европейского банка реконструкции и развития, разработал сходную теорию в своей книге “Линии горизонта”.

Аттали считает, что в настоящий момент наступает “Третья эра” – эра денег, которые являются универсальным эквивалентом ценности, так как, приравнивая все вещи к материальному цифровому выражению, с ними предельно просто управляться наиболее рациональным образом. Такой подход сам Аттали связывает с наступлением мессианской эры, понятой в иудейско-каббалистическом контексте (подробнее этот аспект он развивает в другой книге, специально посвященной мессианству, – “Он придет”). Это отличает его от Фукуямы, который остается в рамках строгого прагматизма и утилитаризма.

Жак Аттали предлагает свою версию будущего, которое “уже наступило”. Тотальное господство на планете единой либерально-демократической идеологии и рыночной системы вместе с развитием информационных технологий приводит к тому, что мир становится единым и однородным, геополитические реальности, доминировавшие на протяжении всей истории, в “Третьей эре” отступают на задний план. Геополитический дуализм отменяется.

Но единый мир получает все же новую геополитическую структуризацию, основанную на сей раз на принципах геоэкономики. Впервые концепции геоэкономики были развиты историком Фритцем Реригом, а популяризировал ее Фернан Бродель.

Геоэкономика – это особая версия мондиалистской геополитики, которая рассматривает приоритетно не географические, культурные, идеологические, этнические, религиозные и т. д. факторы, составляющие суть собственно геополитического подхода, но чисто экономическую реальность в ее отношении к пространству. Для геоэкономики совершенно не важно, какой народ проживает там-то и там-то, какова его история, культурные традиции и т. д. Все сводится к тому, где располагаются центры мировых бирж, полезные ископаемые, информационные центры, крупные производства. Геоэкономика подходит к политической реальности так, как если бы “Мировое Правительство” и единое планетарное государство уже существовали. [c. 211]

На основе геоэкономического подхода Аттали выделяет три важнейших региона, которые в едином мире станут центрами новых экономических пространств:

1. Американское пространство, объединившее окончательно обе Америки в единую финансово-промышленную зону.

2. Европейское пространство, возникшее после экономического объединения Европы.

3. Тихоокеанский регион, зона “нового процветания”, имеющая несколько конкурирующих центров – Токио, Тайвань, Сингапур и т. д. 132

Между этими тремя мондиалистскими пространствами, по мнению Аттали, не будет существовать никаких особых различий или противоречий, так как и экономический, и идеологический тип будет во всех случаях строго тождественным. Единственная разница – чисто географическое месторасположение наиболее развитых центров, которые будут концентрически структурировать вокруг себя менее развитые регионы, расположенные в пространственной близости. Такая концентрическая реструктуризация сможет осуществиться только в “конце истории” или, в иных терминах, при отмене традиционных реальностей, диктуемых геополитикой.

Цивилизационно-геополитический дуализм отменяется. Отсутствие противоположного атлантизму полюса ведет к кардинальному переосмыслению пространства. Наступает эра геоэкономики.

В модели Аттали нашли свое законченное выражение те идеи, которые лежали в основании “Трехсторонней комиссии”, которая и является концептуально-политическим инструментом, разрабатывающим и осуществляющим подобные проекты.

Географическая идеология

Представляет интерес разбор геополитики как географической идеологии, предпринятый одним из крупнейших теоретиков современного либерализма Реймоном Ароном (1905–1983) и опирающийся на его же теорию мира и войны в международных отношениях 133.

Арон считает, что пространство можно рассматривать как среду, как театр и как ставку внешней политики. Для стратега, прогнозирующего варианты войны, пространство не является, например, климатической или геологической средой. Для него это – театр, то есть упрощенное, абстрактное, стилизованное для определенной цели пространство. Географическое пространство, следовательно, может быть понято как схематический кадр (театр) мировой политики именно в той мере, в какой геополитика предлагает перспективу в динамике истории (в последовательности исторических событий). Поскольку этот кадр сам по себе почти никогда не определяет полностью [c. 212] развитие международных отношений, геополитическая перспектива всегда частично деградирует в оправдывающую идеологию.

Геополитик, согласно Арону, рассматривает географическую среду как место дипломатической и военной “игры”. Среда упрощается до абстрактного кадра – театра, а население превращается в актеров, появляющихся, исчезающих, передвигающихся на мировой сцене. Что же геополитик удерживает из конкретной (динамической) реальности в сценическом схематизме? Внешнеполитическая деятельность превращается у него в инструмент, в средство, а геополитическая перспектива трансформируется в цель. Ресурсы – человеческие, производственные, армия – мобилизуются для целей экспансии. Само пространство – в количественных или качественных измерениях – становится ставкой в борьбе между человеческими коллективами. Теперь достаточно убедить народ в том, что судьбы нации и страны зависят от земель, шахт или заводов, расположенных вне границ данного государства, и приписать народу “естественное желание экспансии”, как пространство превращается в ставку в борьбе между государствами и уже не является театром международной политики. В этом и состоит суть “географической” идеологии, основанной на натуралистической философии. Теперь становится понятнее один из стержней нацистской пропаганды: “Народ без пространства”.

В истории геополитической мысли Арон выделяет две идеологии “пространства-ставки” (пространства как ставки) в борьбе между государствами в зависимости от того, ссылаются ли на “необходимость” экономическую или стратегическую. Идеология “жизненного пространства” связана с первой из “необходимостей”, идеология “естественных границ” – со второй. Первая всегда имела успех в Германии, вторая – во Франции. Ратцель подготовил условия для создания первой, Маккиндер – для второй. Первая требовала, чтобы славянские народы производили продовольствие для немецкого населения и сырье для немецкой индустрии. Сегодня во многом по аналогичной формуле построено капиталистическое международное разделение труда: высокоразвитые империалистические государства производят промышленную продукцию, а развивающиеся страны – сырье для нее. Суть осталась прежней. Идеология “естественных границ”, ссылающаяся на стратегическую или военную “необходимость” присоединить к территории государства провинцию или область соседней страны, сходна по сути с идеологией “жизненного пространства”.

Применительно к ядерно-космическому веку, считает Арон, стабильность политических границ мало зависит от физических и стратегических особенностей территории, по которой они проходят. Ни один естественный барьер уже не гарантирует от агрессии. Стабильность [c. 213] политических границ сегодня определяется всем комплексом экономических и политических отношений между государствами, которые эти границы разделяют. Если политические границы соответствуют политическим реальностям эпохи, то не являются объектом конфликта.

Арон претендует на объяснение места и роли геополитики в совокупности международных отношений. “Геополитика, – пишет он, – сочетает географическую схематизацию дипломатическо-стратегических отношений с географическо-экономическим анализом ресурсов, с интерпретацией дипломатических отношений в зависимости от образа жизни и среды обитания людей (народы оседлые, кочевые, сухопутные, морские)” 134. В этом определении географическое пространство выступает для стратега в качестве схематического кадра, театра, ставки внешней политики, ибо место действия стратега – поле битвы. Всегда существует геополитическая перспектива, нацеленная на оправдание действий стратега (солдата). Ею в качестве “географической” идеологии руководствуется дипломат, и с ее помощью высвечивается будущее поле боя для стратега.

В рассмотренной концепции игнорируется ключевое понятие теории международных отношений. Им является понятие динамической международной среды. Международные отношения следует рассматривать не в статике, а в динамике, то есть в постоянном движении 135. При анализе геополитики Арон исходит из эмпирической теории определенного класса международных отношений, сконцентрированных вокруг двух категорий – мира и войны. Это исключительно важные категории, но они не отражают всей сложности международной обстановки. Нет анализа классовых сил, которые в конечном итоге определяют состояние современной системы международных отношений. Отделяя дипломата от стратега (которого неверно отождествлять с солдатом), Арон видит идеальный выход в ликвидации той дипломатическо-стратегической системы, которой он занимался, как заметил один из его критиков, с упорством пристрастного политического наблюдателя откровенно антикоммунистического толка 136. Взамен ее Арон предлагает для ядерно-космического века “глобальную модель” без идеологий и “утративших” былое значение политических границ.

Влияние теории Арона на геополитические исследования западных географов 137, политологов 138 очевидно. Ею объясняют механизм трансформации геополитики как “географической” идеологии в геостратетию. В простейшем виде его описал американский исследователь международных отношений Р. Алиано: “Внешняя политика является стратегией государств в их международной (или геополитической) внешней среде и направлена на достижение благоприятного [c. 214] распределения глобальных величин” 139. Геополитика выполняет роль идеологии, геостратегия – внешней политики.

Наиболее далеко идущую попытку пересмотра характерных для новой европейской геополитики идей в ракетно-ядерный век предпринял французский генерал и исследователь П. Галлуа. Прежде всего обращает на себя внимание отказ Галлуа от географического и энвайронментального детерминизма. По его мнению, важными параметрами геополитического измерения современного мира наряду с пространственно-территориальными характеристиками государства являются появление и распространение ракетно-ядерного оружия, которое как бы уравнивает силу владеющих им государств независимо от их географического положения, размеров, удаленности друг от друга и т. д. Галлуа обратил внимание также на тот факт, что восхождение средств массовой информации и телекоммуникации, а также всевозрастающее непосредственное вмешательство масс населения в политический процесс чреваты далеко идущими последствиями для геополитического будущего человечества 140. Заслугой Галлуа является также то, что помимо суши, морей и воздушного пространства он включил освоение космического пространства в качестве важного параметра геополитики.

Журнал “Геродот”

Геополитический ренессанс в Европе во многом связан с деятельностью географа Ива Лакоста, который в 1976 г. основал журнал “Геродот”, где впервые в послевоенной Европе (за исключением Германии) стали регулярно публиковаться геополитические тексты. Особо следует подчеркнуть, что во главе геополитического издания встал человек, близкий к левым политическим кругам, тогда как до этого момента геополитикой в Европе занимались лишь довольно маргинальные правые, националистические круги. Интерес к геополитике географов-“радикалов” левого толка начал расти после массовых антиимпериалистических и антивоенных выступлений в мае 1968 г. в Париже, проходивших часто под маоистскими, троцкистскими и анархистскими лозунгами 141.

В 1983 г. журнал “Геродот” вводит в название подзаголовок – “Журнал географии и геополитики”, и с этого момента начинается вторая жизнь геополитики, отныне признанной официально в качестве особой политологической дисциплины, помогающей в комплексном анализе ситуации.

Журнал публикует острые статьи по широкому кругу глобальной и региональной геополитической проблематики (современная тематика включает немецкую геополитику, ближневосточную геополитику, геополитику моря и геополитику ислама). В переработанном и дополненном новом издании известной книги Лакоста “География, [c. 215] ее служение в первую очередь делу войны” 142 по сравнению с ее первым изданием также больше внимания уделено геополитике. В 1983 г. вышла книга П.-Н. Жиро “Геополитика минеральных ресурсов” 143, в 1984 г. – “Геополитика меньшинств” П. Жоржа 144, в 1996 г. – “Геополитика регионов Франции” Лакоста 145.

Лакост и его коллеги по “Геродоту” рассматривают географию как всю политическую географию на всех уровнях, от локального до глобального. В этом значении геополитика выполняет в первую очередь функцию идеологического обеспечения внутри- и внешнеполитических интересов верхушечных групп во всех государствах. Таким образом, геополитика выступает как строго идеологическая область знания, имеющая в основном военное и геостратегическое применение. Эти сферы приложения, считают они, скрыты в структуре предмета академической географии, часто претендующей на идеологический “нейтралитет” и “надклассовую объективность”. Задачей “радикальной” географии объявляется критика, ставящая целью не только разоблачение идеологической функции географии, но и разработку альтернативной революционной методологии, на базе которой география будет служить делу освобождения людей от “всякой” власти и создания общества “без власти”. Такая трактовка “Геродотом” геополитики созвучна известной формуле радикализма, предложенной его известным теоретиком Аденом: “Любая власть реакционна” 146.

Директор Европейской геополитической обсерватории М. Фуше считает, что порочна не сама геополитика, а та искаженная форма, которую она приняла на службе агрессивной политики 147. Современные толковые словари все еще определяют геополитику как “изучение связи между естественно-географическими условиями и политикой государств”. Французские исследователи Фуше и Лакост категорически не соглашаются с таким толкованием, которое несет не себе печать традиционных воззрений довоенной германской школы и сводится к ошибочному принципу географического детерминизма. Во взаимодействии политических и географических факторов определяющая роль принадлежит скорее политике, которая не только имеет дело с пространством, но часто преобразует его.

Журнал “Геродот” выдвинул принципиально новую концепцию геополитики. Ее сторонники считают пространство и границы пассивными и нейтральными элементами. Более того, они видят свой долг в том, чтобы противостоять потенциально опасным представлениям, связывающим величие той или иной страны с территориальными вопросами.

Для геополитических исследований французских “радикалов” характерно в целом признание определяющего значения экономического фактора в общественно-политическом развитии. Пристальное [c. 216] внимание уделяется изучению культурных вариаций, в частности культурных ландшафтов 148 между единицами различного пространственного и политического ранга. В русле французской географической традиции акценты делаются на региональные исследования, многие из которых демонстрируют, как детализированный географический анализ, когда он тесно связан с историческими и политологическими изысканиями, помогает разъяснению геополитических проблем. Лакост уделяет также внимание истории геополитики и географии, чтобы понять объективно существующее между ними отличие и вытекающие из него последствия 149.

Различия в подходе к геополитическому анализу международной обстановки между французскими и англо-американскими “радикалами” очевидны. Соответствующая англо-американская литература шире по теоретическим аспектам и менее значительна по региональным исследованиям, французская – наоборот. Однако в контексте современного кризиса в Центральной Америке появляются исследования географов, интегрирующие стороны обоих подходов, пытающиеся показать, “как географическая основа может пролить свет на геополитический анализ” 150.

Ив Лакост стремится адаптировать геополитические принципы к современной ситуации. Сам Лакост не разделяет ни “органицистского подхода”, свойственного континенталистской школе, ни чисто прагматического и механицистского геополитического утилитаризма идеологов “морской силы”. С его точки зрения, геополитические соображения служат, лишь для “оправдания сопернических устремлений властных инстанций относительно определенных территорий и населяющих их людей” 151. Это может касаться как международных отношений, так и узко региональных проблем.

У Лакоста геополитика становится лишь инструментом анализа конкретной ситуации, а все глобальные теории, лежащие в основе этой дисциплины, низводятся до относительных, исторически обусловленных понятий.

Таким образом, Лакост предлагает совершенно новое определение геополитики, фактически – новую дисциплину. Это не континентальное мышление, основанное на фундаментальном планетарном цивилизационно-географическом дуализме и сопряженное с глобальными идеологическими системами, а использование некоторых методологических моделей традиционных геополитиков в общем контексте, но взятых в данном случае как нечто самостоятельное. Это “деглобализация” геополитики, сведение ее к узкому аналитическому методу. Такая геополитика получила название “внутренняя геополитика” (la geopolitique interne), так как она занимается в основном локальными проблемами. [c. 217]

Разновидностью такой внутренней геополитики является специальная методика, разработанная для изучения связи политических симпатий населения и территории, на которой данное население проживает. Провозвестником такого подхода был француз Андре Зигфрид (1875–1959), политический деятель и географ. Ему принадлежат первые попытки исследовать “внутреннюю геополитику” применительно к политическим симпатиям тех или иных регионов. К нему восходят первые формулировки закономерностей, которые легли в основу “электоральной геополитики” новой школы Ива Лакоста. Зигфрид писал: “Каждая партия или, точнее, каждая политическая тенденция имеет свою привилегированную территорию; легко заметить, что подобно тому, как существуют геологические или экономические регионы, существуют также политические регионы. Политический климат можно изучать так же, как и климат природный. Я заметил, что, несмотря на обманчивую видимость, общественное мнение в зависимости от регионов сохраняет определенное постоянство. Под постоянно меняющейся картиной политических выборов можно проследить более глубокие и постоянные тенденции, отражающие региональный темперамент” 152.

В школе Лакоста эта теория получила систематическое развитие и стала привычным социологическим инструментом, который широко используется в политической практике.

Ив Лакост поставил своей задачей привнести в геополитику новейшие критерии, свойственные информационному обществу. Наибольшим значением среди информационных систем, прямо влияющих на геополитические процессы, обладают средства массовой информации, особенно телевидение. В современном обществе доминирует не концептуально-рациональный подход, но яркость “образа” (“имиджа”). Политические, идеологические и геополитические воззрения формируются у значительной части общества исключительно на основании телекоммуникаций. Медиатический “образ” является атомарным синтезом, в котором сосредоточены сразу несколько подходов – этнический, культурный, идеологический, политический. Синтетическое качество “имиджа” сближает его с теми категориями, которыми традиционно оперирует геополитика.

Информационный репортаж из какой-нибудь горячей точки, о которой ничего не известно, например жителю Капитолия, должен за кратчайшее время представить географический, исторический, религиозный, экономический, культурный, этнический профиль региона, а также расставить акценты в соответствии с узко заданной политической целью. Таким образом, профессия журналиста (особенно тележурналиста) сближается с профессией геополитика. Масс-медиа в современном обществе играют уже не чисто вспомогательную роль, как раньше, но становятся мощнейшим [c. 218] самостоятельным геополитическим фактором, способным оказывать сильное влияние на исторические судьбы народов.

Существует еще одно направление в рамках общего процесса “возрождения” европейской геополитики – история геополитики. Оно не является в полном смысле слова геополитическим, так как ставит своей задачей историческую реконструкцию этой дисциплины, работу с источником, хронологию, систематизацию, библиографические данные и т. д. В некотором смысле это “музейный подход”, не претендующий ни на какие выводы и обобщения применительно к актуальной ситуации. Такая историческая линия представлена в первую очередь трудами Пьер-Мари Голлуа и таких авторов, как Эрве Куто-Бегари, Жерар Шальян, Ганс-Адольф Якобсен и т. д. В рамках этой инициативы переиздаются тексты классиков геополитики – Маккиндера, Мэхэна, Челлена, Хаусхофера и т. д. Такого рода исторические исследования часто публикуются во французском журнале “Геродот” и новом итальянском геополитическом журнале “Limes”, издаваемом Лучо Карачоло и Мишелем Каренманном при участии того же Лакоста.

Прикладная или “внутренняя геополитика”, развиваемая Ивом Лакостом, а также другими крупными специалистами – Мишелем Коренманном, Поль-Мари де ла Горс и т. д., – характерна для современной европейской политологии и сознательно избегает концептуальных обобщений и футурологических разработок. В этом принципиальное отличие всего этого направления, особенно развитого во Франции и Италии, от собственно атлантистских и мондиалистских школ, находящихся в США и Англии.

Прикладная геополитика сохраняет с исторической, довоенной геополитикой гораздо меньше связей, нежели атлантизм и мондиализм, не говоря уже о континенталистской традиции. Это чисто аналитическая, политологическая, социологическая методика, и не более того. Поэтому между ней и планетарными глобальными проектами собственно геополитиков следует делать различие. В сущности, речь идет о двух дисциплинах, которые сближает только терминология и некоторые методы. Игнорируя геополитический дуализм, считая его либо преодоленным, либо несущественным, либо просто выходящим за рамки основного предмета изучения, “прикладная геополитика” перестает быть геополитикой в собственном смысле этого слова и становится лишь разновидностью статистико-социологической методики 153.

География как альтернатива геополитике

Книга Жана Готтмана “Политика государств и их география” (1952) подводит итог полувековому развитию геополитики во Франции. Отметим, что Готтман предпочитал говорить о политической [c. 219] географии, а термин “геополитика” связывает исключительно с именами Ратцеля, Хаусхофера, Маккиндера и Спикмена. В своих работах Готтман подверг критике труды этих столпов геополитики, выдвинув собственную концепцию, основанную во многом на теоретических положениях Видаль де ла Блаша.

Неприятие Готтманом геополитических построений немецкой школы было связано прежде всего с использованием геополитических концепций Ратцеля и Хаусхофера в идеологии и практике нацизма. Именно стараниями этих авторов, по мнению Готтмана, геополитика быстро вышла за рамки политической географии и пыталась охватить все политические науки, стать философией и методологией политических исследований. Геополитика вторглась и в область военной теории, превратившись, по его словам, в “науку подготовки к войне”. Геополитика, как писал Готтман, строилась на “обожествлении государства, рассматриваемого в качестве инструмента природы и провидения, а зачастую и как биологический организм” 154. Понятие Ратцеля “чувство пространства”, которым обладают лишь великие народы, и тезис о том, что государство последовательно расширяет свое жизненное пространство, подчиняясь “закону растущих территорий”, отмечал Готтман, не нужно было слишком сильно видоизменять, чтобы прийти к идеям сторонников германского фашизма. История остановилась бы, подчеркивал Готтман, если бы развивалась по законам Ратцеля 155. Нельзя не отметить справедливости ради, что далеко не все в творчестве Ратцеля заслуживает столь жесткой критики. Многие наблюдения и открытия немецкого автора в переосмысленном виде были развиты, в том числе и французскими политическими географами, например уже упомянутый тезис Ратцеля о всемирной истории как “последовательном процессе дифференциации”. Однако тут мы вновь сталкиваемся с двумя разными направлениями теоретической мысли, во многом обусловленными геополитическим положением соответствующих государств – Франции и Германии.

Рассматривая концепцию английского геополитика Маккиндера, Готтман отмечает, что Маккиндером была предпринята попытка представить в академической форме давно известную доктрину противостояния морской державы и державы континентальной. Причем известна она прежде всего в своем политическом виде, как реальное противостояние политики Англии и России, начиная по крайней мере с XVHI века. Неизменным принципом английской политики был следующий: Великобритания – великая морская держава, стремящаяся к господству на морях, доминированию на океанических путях, к контролю над проливами и, наконец, на Европейском континенте – к обеспечению равновесия между двумя главными континентальными [c. 220] державами. Для России была характерна другая, но столь же ясная и во многом географически детерминированная формула – удержание за собой евразийских пространств и стремление к выходам к открытым морям и незамерзающим портам. Концепция Маккиндера, по словам Готтмана, это скорее политическая доктрина, противостоящая евразийской политической доктрине России. И если противоречия между французскими и германскими геополитическими концепциями были в основном теоретическими, то специфика английской и российской геополитических доктрин проявлялась скорее в конкретной политике в течение последних веков 156. Политический смысл концепции Маккиндера на деле был гораздо сложнее. Она была не столько антироссийской, сколько антигерманской. Маккиндер предвидел столкновение двух главных континентальных держав Германии и России в борьбе за хартленд и рассматривал эту перспективу прежде всего с точки зрения интересов Англии, которая должна будет в этой схватке держать сторону России. Что касается сугубо теоретического противостояния германской и французской концепций, о котором писал в 50-е гг. Готтман, то следует еще раз подчеркнуть и политический аспект их противостояния. Опыт Третьего рейха в какой-то мере может быть назван проверкой на практике идей Ратцеля и его последователей. Французская геополитическая концепция также имела свой политический смысл, став впоследствии теоретической основой для осмысления и проведения в жизнь западноевропейской интеграции.

В своей книге “Политика государств и их география” Готтман значительное место уделяет понятию пространства, доказывая, что размеры территории государства отнюдь не пропорциональны его могуществу. Главный политический смысл, по его мнению, имеет прежде всего географическое положение территории, ее организация, отношение этой территории к коммуникациям. Действительно, тот факт, что европейские державы с довольно ограниченной территорией в течение веков доминировали в политической жизни человечества и смогли создать империи, размеры которых многократно превышали территории метрополий, является, по Готтману, самоочевидным 157. Основной характеристикой расположения территории, считает Готтман, является ее отношение к морю и континентальным пространствам. Большинство цивилизаций зародилось на побережье. Ценность морского расположения государства подчеркивали многие геополитики, в том числе Ратцель и Маккиндер. Развитие морской мощи было одной из главных целей Германии со времен Бисмарка, а России – с петровских времен. Французский политический географ А. Деманжон в книге “Упадок Европы” (1920) также подчеркивал необходимость возвращения Франции к морской политике 158. [c. 221]

Характерными чертами морских государств в отличие от государств континентальных были, по мнению Готтмана, большая свобода, терпимость и меньшая склонность к автократическим и абсолютистским формам правления, чем в континентальных образованиях. Выделяя этот исторический феномен, Готтман связывает его с характером коммуникационных связей прибрежных (морских) и континентальных государств. Море с самого рождения цивилизаций служило главной ареной связей, контактов, движения армий, людей, идей, товаров. Море связывало самые различные климатические регионы, расширяло горизонт представлений прибрежных жителей об ойкумене, о родственных и близких народах, об их антиподах. Эта постоянная возможность связей, контактов, обменов плюс свобода мореплавания, подтвержденная впоследствии Римским правом, давали несомненные преимущества для побережья, способствуя значительному разнообразию, а тем самым и большей терпимости, дифференциации, а значит, использованию опыта других, заимствованиям и в конечном счете отбору, вариантности развития. Характерно при этом, что побережье почти всегда испытывало влияние со стороны других прибрежных народов и государств, но отнюдь не континентальных.

Островное положение – лишь частный случай, по мнению Готтмана. Не обязательно быть островом в буквальном смысле, чтобы пользоваться всеми преимуществами морского положения. Пример Макао, Гонконга в этом отношении весьма показателен. Островное положение имеет лишь одно явное преимущество – большая свобода в выборе отношений с различными государствами и народами, В отличие от морских государств и народов, континентальные, по Готтману, имеют менее разветвленные, менее интенсивные и менее разнообразные контакты, связи, обмены. Отсюда и характерные черты континентального развития 159. Таким образом, подчеркивает Готтман, характеристики расположения той или иной территории, будь то морские или континентальные народы и государства, определяются прежде всего по отношению к взаимодействию, к движению людей, армий, товаров, капиталов, идей, а также к основным коммуникационным линиям. Поэтому центральным понятием политической географии должно стать, согласно концепции Готтмана, понятие “circulation” (с франц. – движение, передвижение, взаимодействие, циркуляция, оборот) 160. В дальнейшем Готтман в качестве синонима понятия “circulation” использовал иногда термин “communication”. Физико-географические характеристики определяют сам характер и возможности коммуникаций, и наиболее важным является распределение на земном шаре морей и земли. Различные географические условия Готтман поэтому рассматривает прежде всего с точки зрения воздействия на возможность коммуникаций. [c. 222]

Другим центральным понятием концепции Готтмана является понятие “iconographic”, которое как и русское понятие “иконография” означает систему символов, используемых в иконописи, определяющих главный смысл иконописного образа, при этом свобода и разнообразие в подходе к образу возможны, но четко ограничены символическими и смысловыми рамками. Это понятие Готтман использует взамен понятия Видаль де ла Блаша “образы жизни” (genres de vie), развивая положения основателя французской политической географии. По Готтману, иконография – это воплощение ключевой государственной идеи в государственных символах – флаге, гербе, гимне, идеологических атрибутах, с помощью которых в гражданах культивируются чувства национальной общности и самоидентификации с государством. В качестве государственной идеи могут выступать возвращение утраченных территорий, объединение этнической группы в пределах одного государства, защита уязвимого участка государственной границы и др. “Иконографии” самых различных сообществ обязательно включают следующие элементы: прежде всего религиозные особенности, политическое прошлое и социальную организацию 161. Готтман подчеркивает, что “образы жизни” отдельных локальных общностей на определенной стадии уже не определяются физико-географическими условиями, а воспроизводятся как типичные для той или иной общности, причем воспроизводятся все больше в системе символов, иногда отрываясь от реальных условий, породивших их много веков и даже тысячелетий назад. Среди множества примеров, приведенных Готтманом, выделим, в частности, жителей мегаполиса, сохраняющих условности тех “образов жизни”, наследниками которых они являются, или англичан в Новой Зеландии, обустроивших страну уже по готовому образцу, или русских, осваивавших Сибирь и Дальний Восток и принесших туда свои системы символов. Сила этих систем символов, “иконографии” отдельных цивилизационных общностей, определяется тем, что они суть духовные образования, трансформировать которые практически невозможно, и, таким образом, политическое единство или политическая разобщенность уходят своими корнями в сферу духа (esprit), самосознания. Готтман тем самым продолжает традиции, заложенные Видаль де ла Блашем, который определял нацию как,, “гармоническое сочетание различных образов жизни”. У Готтма


Понравилась статья? Добавь ее в закладку (CTRL+D) и не забудь поделиться с друзьями:  



Сейчас читают про: