2013-12-28
682
Глава 5. Взаимоотношение науки и философии. Элементы методологии научного исследования
Глава 4. Проблема редукционизма в естествознании
Глава 3. Естественные науки и проблемы межпредметных взаимоотношений
Глава 2. Традиционное строение науки. Классификация наук. Иерархия, связи и пересечения научного знания
Каждый человек, находясь в контакте с физическим миром и социальной средой, осваивая те или иные образовательные программы, выстраивает так называемую картину мира, под которой обычно понимают совокупность предметного содержания, которым обладает человек. Различают чувственно-пространственную, духовно-культурную, метафизическую, физическую и др. картины мира.
Ю.А. Урманцев (О формах постижения бытия// Вопросы философии, 1993, № 4. С. 8-105) обсуждает понятие «формы постижения бытия», понимая под «постижением» особого рода «телеологическую систему». При этом называются научные, художественные, философские, религиозные, мифологические, народные, парапсихологические, эко- и экзотерические формы постижения бытия. Здесь важно отметить, что даже при преобладании того или иного аспекта картины мира или формы постижения бытия другие аспекты и формы могут не вытесняться из сознания, а пребывать каждая в своей «ментальной нише».
В настоящее время понятие «картина мира» связывают с другим комплексным понятием. По мнению венгерско-английского математика и философа науки Имре Лакатоса (1922-1974), это научная программа, которая претендует на всеобщий охват явлений, исчерпывающее объяснение всех фактов, т.е. на универсальное истолкование всего существующего. Иными словами, «… наука, как таковая, может рассматриваться как гигантская исследовательская программа» (Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ. М.: «Медиум», 1995. С. 79).
Наука имеет свою историю. В связи с этим можно рассматривать эволюцию и саморазвитие науки, начиная с определенной эпохи в прошлом.
Эта «отправная точка», в свою очередь, сама является предметом обсуждения в истории науки, например: какие даты в прошлом следует признать моментом (годами, эпохой?) рождения (началом формирования) современной науки? Дело в том, что со временем наука не просто содержательно обогащается и совершенствует свою методологию. Эволюция затрагивает само понятие науки и научной мысли как планетного явления. Поэтому изменение смысла этого понятия в историческом аспекте надо еще дополнить «географическим» аспектом. Русский естествоиспытатель Владимир Иванович Вернадский (1863-1945) писал по этому поводу: «Эволюция видов переходит в эволюцию биосферы. Эволюционный процесс получает при этом особое геологическое значение благодаря тому, что он создал новую геологическую силу – научную мысль социального человечества» (Вернадский В.И. Биосфера и ноосфера. М.: Рольф, 2002. С. 252).
Если изначальные ремесленные навыки человечества, то есть технологии первоочередных этапов жизнеобеспечения, в разных и далеко отстоящих друг от друга цивилизациях оказались на удивление сопоставимыми, даже совпадающими, то родиной науки в современном смысле слова следует считать античную Грецию. Вот мнения современных историков науки:
«Пробуждение человеческого сознания, проявившееся в учениях досократиков, освободившихся от пелены мифологических образов и представлений, не было чем-то единственным и неповторимым. Подобное пробуждение сознания происходило и у других культурных народов древности. Любопытно, что оно совершалось независимо друг от друга и почти одновременно (… с точностью до двух-трех столетий). <…> Но в дальнейшем пути греческой и восточной мысли резко расходятся. В Китае и Индии научно-философское мышление последующих столетий не выходит в принципе за пределы тех идей и тех методов, которые были сформулированы основоположниками соответствующих школ в период «пробуждения сознания». <…> В то же время в Греции наблюдается громадный рывок. <…> Уже в IV веке до нашей эры греческая наука (математика, астрономия) выделяется из синкретичной «науки о природе» досократиков и получает самостоятельный статус. Этому способствует то, что греческая наука этого периода создает свои собственные методы исследования, которые оказываются необычайно продуктивными и сохранившими свое значение в науке нового времени» (Рожанский И.Д. История естествознания в эпоху эллинизма и Римской империи. М.: Наука, 1988. С. 7,8).
«… Только на древнегреческой почве мы впервые обнаруживаем науку в форме строгой системы теоретического знания. <…> Именно в Древней Греции… формируются и важнейшие научные программы, на много столетий опередившие дальнейшее развитие науки» (Гайденко П.П. Эволюция понятия науки. М.: Наука, 1980. С. 14).
Таким образом, впредь под «мировой наукой» условимся понимать науку европейскую, возникшую в эпоху эллинизма на почве животворных идей античности. Забегая вперед, условимся, что под «современной мировой наукой» мы будем понимать науку, ведущую отсчет от эпохи Декарта и Галилея, что было уже отмечено выше.
Не умаляя нисколько вклад великих гениев Востока в общемировую «сумму мудрости», отметим историческую обусловленность того, что, например, современная физика возникла не на Востоке именно потому, что там не было почвы для возникновения аксиоматического и гипотетико-дедуктивных методов (подробнее об этом ниже). Почти афористически это сформулировал американский философ Стивен Тулмин (1922-1997): «… В Древнем Китае не получила никакого развития астрономическая традиция в планетной теории, сравнимая с той традицией, которую Коперник и Галилей унаследовали от Евдокса, Птолемея и Буридана. <…> Таким образом, на «внутренний» вопрос: «Почему Китай никогда не имел своего Галилея? – следует ответ: «Потому что он никогда не имел своего Евклида» (Тулмин Ст. Человеческое понимание. М.: Прогресс, 1984. С. 219).
Или еще не менее яркое высказывание испанского философа Хосе Ортеги-и-Гассета (1883-1955): «… Китайцы, никогда не занимавшиеся научным мышлением, не разработавшие ни одной теории, вырабатывали чудесные ткани, создавали предметы быта, сооружали приспособления, служащие утонченному комфорту. Пока в Афинах, в Академии Платона, изобретали чистую математику, в Пекине изобрели носовой платок» (Ортега-и-Гассет Х. Что такое философия? М.: Наука, 1991. С. 67).
[Конечно, высказывания цитированных мыслителей XX века сейчас нуждаются в некотором истолковании, как говорится, «в свете происходящих событий». Китай сегодня не является арьергардом научно-технического прогресса. За последние сто лет, освободившись от японской оккупации и преодолев универсальные и животворные идеи великого кормчего, Китай в готовом виде воспринял мировые естественнонаучные идеи и возводимые на этом фундаменте идеи и методы современной техники, сохранив в полной мере свое этническое своеобразие, необъятную сумму гуманитарных знаний; фантастическую склонность к дальнесрочному стратегическому планированию, кропотливой детализации во всем и образцовому терпению.]
Вернемся к вопросу, поставленному в самом начале предлагаемого пособия: что такое наука? В поисках ответа на него были рассмотрены отличия науки от мифа, религии, искусства и игры. Весьма произвольно был сужен перечень того, что называют «объективными знаниями о действительности» и внимание было сосредоточено на естественнонаучной и математической сферах, поскольку история науки убеждает, что истоки их формирования относятся к античным временам. Но при этом остаются вопросы: что такое «действительность» и «теоретическая схематизация объективных знаний»? Обсудим эти понятия.
Современная психология различает: 1) макроскопическую действитель-ность, равнозначную физической, исследование которой составляет задачу физики и других наук о внешнем природном мире, сведения о чем мы получаем благодаря объективным явлениям; 2) микроскопическую действительность, микрокосмос человека, совокупность его переживаний, то есть та часть мира, которая принадлежит лично ему и имеет структуру, соответствующую его личности и его физическому организму; 3) припоминаемое – это вид действительности, хоть и не занимает такого же положения, что и «микроскопическая действительность», но воздействует на человеческое духовно-душевное «Я» подчас значительно сильнее, чем телесные вещи и лица, с которыми человек сталкивается.
«Теоретическая схематизация» знаний о действительности, в понятие которой будем включать и Космос, и сферу переживаний, и припоминаемое, не может быть жестко единообразной. Во всяком случае, если говорить об аксиоматике как о вершине научного метода (читатель должен иметь о ней некоторое представление, если он изучал основы геометрии), то непонятно, как ее можно было бы использовать в истории или, скажем, в славянской или угро-финской филологии, которые тоже являются науками. Дело в том, что наука аккумулирует знания не как самоцель, а как потенциал деятельности. Но и этот атрибут человеческого бытия тоже нуждается в более детальном рассмотрении, поскольку любая слишком общая трактовка понятий мало что дает для постижения бытия.
Рассматривая науку как сферу человеческой деятельности, воспользуемся классификацией профессий по нескольким основаниям (Климов Е.А. Образ Мира в разнотипных профессиях. М.: Изд. МГУ, 1995. С. 45-69).
В первом ярусе можно выделить пять типов профессии (видов деятельности, метафорических «диалогов», о которых упоминалось выше) по основанию различных объектных систем:
1) человек – живая природа;
2) человек – неживая природа и техника;
3) человек – человек;
4) человек – знаковая система;
5) человек – художественный образ.
Во втором ярусе деятельность, операционально определяемая по признаку (по основанию) целей, классифицируется в соответствии с ответом на вопрос «что делать?», т.е. распознавать в принципе известное, преобразовывать нечто или изыскивать неизвестное. В этом ярусе возможны три класса:
1) гностическая деятельность (например, контроль, анализ, диагноз, экспертиза, досмотр и т.п.);
2) преобразующая деятельность (техника и технология в широком смысле слова, энергетика, транспорт, сельское хозяйство и т.п.);
3) изыскательная деятельность (исследования всех родов, расширение круга знаний как таковое).
В третьем ярусе по признаку основных орудий и средств труда в рамках каждого класса можно вычленить четыре отдела:
1) ручная деятельность (без дополнительных устройств и технических средств: органолептическая экспертиза, устные экзамены и другие виды оценочной деятельности);
2) «машинно-ручная» деятельность;
3) деятельность с применением автоматизированных систем;
4) функциональная деятельность (дирижер оркестра, балерина и др.).
В этой классификации видов и сфер человеческой деятельности находят свое место не только наука и техника, но и искусство (включая литературу) и игра (в узком, специальном смысле слова). Тем не менее этот подход поможет упорядочить представления об исторически сложившихся формах наук. Это можно изобразить в виде пирамиды, или дерева понятий (схема 1).
| наука | ||||||||||||||||||||||||
 
| ||||||||||||||||||||||||
| 1. Естественные науки | 2. Гуманитарные науки | |||||||||||||||||||||||
   
| ||||||||||||||||||||||||
| 1.1. Фундамен-тальные науки | 
| 1.2. Прикладные науки | 
| 2.1. Фундамен-тальные науки |
| 2.2. Прикладные науки | ||||||||||||||||||
    
| ||||||||||||||||||||||||
 1.1.1. Экспериментальные науки
|  1.1.2. Теоретические науки
|  1.2.1. Экспериментальные науки
| 1.2.2. Теоретические науки
| 2.1.1. Экспериментальные науки
|  2.1.2. Теоретические науки
|  2.2.1. Экспериментальные науки
| 2.2.2. Теоретические науки | |||||||||||||||||
Схема 1.
Термины, употребленные в предложенной классификации, несмотря на их распространенность в обыденном словоупотреблении, нуждаются в дополнительном уточнении смысла, поскольку некоторые из них даже в профессиональной речи не всегда используются однозначно и правильно. Пунктирные стрелки отражают межпредметные и «междужанровые» связи и взаимодействия, о чем пойдет речь ниже. Сначала необходимо обсудить основные атрибуты науки, обозначенные на вышеприведенной схеме.
2.1. Естественные науки – науки о природе. Главные сферы естественных наук – материя, жизнь, Земля, Космос. Синонимичный термин – естествознание (калька немецкого Naturwissenschaften). Смысл этого термина близок к природоведению, но многие ученые и, в особенности, педагоги усматривают различие в этих терминах, уточняя, что естествознание – это точное знание обо всем, что действительно существует или возможно во Вселенной, а природоведение скорее представляет собой первоначальную экспозицию разнообразия и тенденций объектов явлений и событий, происходящих в природе, на вербальном (словесном, описательном) уровне, без широкого использования знаковых систем (например, математики).
Вот как определял естествознание один из научных авторитетов советской эпохи – математик, астроном, геофизик Отто Юльевич Шмидт (1891-1956): «Естествознание – наука о природе, совокупность знаний человека о природе, при помощи которых человек овладевает природой, подчиняет ее себе» (Шмидт О.Ю. Естествознание/ Большая Советская Энциклопедия. Т. 24. М.: ОГИЗ РСФСР, 1932. С. 559). В этом определении подчеркивается деятельная, «потребительская», прикладная сторона знания, что прямо согласовывалась с планами молодого Советского государства, направленными на переустройство мира, на изменение социальных систем и «покорение» природы. В соответствии с вышеприведенной пирамидой это определение относится сразу к «этажам» (1) и (1.2).
В настоящее время широко распространено более краткое определение: «Естествознание – совокупность знаний о живой и неживой природе. Синоним – естественные науки (в целом)» (Реймерс Н.Ф. Природопользование. М.: Мысль, 1990. С. 123).
2.2. Гуманитарные науки – науки, в отличие от естественных, имеют отношение к сознанию человека, его творческой деятельности и в целом к человеческому обществу. Сфера гуманитарных наук – духовный мир человека, его интересы; общественные науки: история, экономика, право, политология, социология, философия и др. Как уже было сказано выше, сами по себе литература, искусство, религия науками не являются, но будучи сферой интересов и деятельности человека, порождают соответствующие гуманитарные науки – литературоведение, искусствоведение, религиоведение и т.п.
2.3. Фундаментальные науки – науки, нацеленные на приращение нового знания не столько в форме коллекции фактов, сколько в обобщенном виде, в форме законов, управляющих поведением и взаимодействием основных (базисных) структур природы, общества и мышления. Эти законы и структуры изучаются как таковые, в «чистом виде», безотносительно к их природной ценности и возможному использованию. Иногда фундаментальный аспект науки кратко иллюстрируют обязанностью ученого-фундаменталиста: он должен, прежде всего, тщательно изучать свой предмет и расширять объем знаний о нем. «Движителем» его деятельности является возникновение научных проблем (подробное об этом понятии – ниже), а не интересы возможного применения на практике.
Примеры фундаментального подхода к науке в прошлом общеизвестны. Например, Майкл Фарадей (1791-1867), английский физик и химик, сформулировал представление об электромагнитном поле, задавая вопрос – какова связь между электричеством и магнетизмом? Можно ли «превратить» одно в другое? При этом он, скорей всего, был далек от идеи создания на основе полученного знания электродвигателей и генераторов электрического тока. Или, как отмечают историки науки, Эрнест Резерфорд (1871-1937), английский физик, предложивший закон радиоактивного распада (за что был удостоен Нобелевской премии), был далек от оценок прикладной значимости самого явления радиоактивности, так же, как и его предшественник Антуан Анри Беккерель (1852-1908), французский физик и инженер.
2.4. Прикладные науки – науки, цель которых состоит в применении результатов фундаментальных наук для решения не только познавательных, но и социально-практических проблем. На основе прикладных наук формируются различного рода технологии, иными словами, «рецепты» применения фундаментальных идей и экспериментальных разработок в практику, в технику. Примеры таких наук – сопротивление материалов, аналитическая химия, перевод и переводоведение (прикладная лингвистика).
2.5. Экспериментальные науки – науки, опирающиеся на наблюдение и опыт, поставляющие эмпирические факты. Такие науки констатируют качественные и количественные характеристики объектов и явлений, относящихся к соответствующим объектным системам. Эта констатация может выполняться как на описательном (вербальном) уровне, так и с помощью инструментальных средств. В строгом словоупотреблении экспериментом называют научно поставленный опыт, наблюдение исследуемого явления в точно учитываемых условиях, позволяющих следить за ходом явления и многократно воспроизводить его при повторении этих условий. Широко употребляется еще и термин «эмпирический», то есть «основанный на опыте». Термин «эмпирия» означает человеческий опыт, восприятие внешнего мира посредством органов чувств, органолептически, наблюдение (в отличие от эксперимента), осуществляемое в естественных условиях.
Таким образом, эксперимент связан в наблюдением, но не тождествен ему. В известном смысле слова «наблюдение» можно было бы назвать «пассивным экспериментом». Например, в астрономии происхождение кометы можно прослеживать и измерять самым тщательным образом, можно даже допустить и возможные (в будущем) формы воздействия на ее движение, но воспроизведение этого явления (если не фантазировать безудержно) по желанию наблюдателя исключено.
Простейший вид эксперимента – проверка, проба – качественный эксперимент, когда ставится задача выяснить, наличествует или отсутствует предполагаемое теорией (гипотезой) явление. Измерительный эксперимент более сложен, он предполагает возможность количественной оценки тех или иных событий или явлений.
В фундаментальных исследованиях получил распространение мысленный эксперимент. Это система мысленных процедур, проводимых над идеализированными объектами, распространенный прием получения научных знаний в теоретических науках (об этом – ниже). Разновидностью мысленного эксперимента можно считать математический эксперимент, проводимый с помощью ЭВМ. Мысленные, в том числе математические, эксперименты являются теоретическими моделями реальных (предполагаемых, возможных) экспериментальных ситуаций и проводятся с целью выяснения согласованности тех или иных теоретических принципов. Эксперимент присущ не только естественным наукам: и в общественных, и в гуманитарных науках также возможна и, строго говоря, необходима некая научная операция, имеющая черты эксперимента.
2.6. Теоретические науки – науки, осуществляющие приращение нового знания вне эксперимента путем рассуждений, логического анализа, доказательств различных теорем и других утверждений, выдвижения гипотез. Источником научных данных служат метрологически обработанные и представленные в виде обобщений эмпирические (экспериментальные) факты или абстрактные идеи и конструкты (объекты абстрактных научных теорий, например, ген в биологии, электрон, пси-функция в физике, радикал, катализатор в химии и т.п.). Новое знание на их основе возникает преимущественно в абстрактной сфере, так сказать, «карандашным» методом (или «на кончике пера»). Продуктом теоретических наук является обобщение на том или ином уровне, новое знание в форме теорий (в идеале – аксиоматизированных теорий), законов, принципов, а также гипотез и других форм обобщений, например, классификаций.
Таким образом, шесть рассмотренных выше «жанровых» аспектов науки отвечают на разные вопросы, что и позволяет выстроить классификационное дерево. Вот как это выглядит, если их свести в таблицу (табл. 1).
Следует иметь в виду, что приведенная классификация наук очень формальна и не всегда отражает реальную практику самих деятелей науки. В реальной жизни тот или иной ученый может сочетать разные «жанры» научной деятельности, как, например, Майкл Фарадей и итальянский физик Энрико Ф е рми (1901-1954), которые сделали крупный вклад как в экспериментальную науку, так и в теорию. Даже в математике, которая, казалось бы, давно оформилась в самодовлеющую науку, не имеющую в
Таблица 1.
| Классифицирующий вопрос (основание) | Н а у к и | Ответ на классифицирующий вопрос |
| Что является предметом (объектом) познания? | Естественные | Внешний мир, природа, Космос |
| Гуманитарные | Внутренний духовный и ментальный мир человека; общество | |
| Что является целью познания? | Фундаментальные | Приращение знания, его обобщение и проверка истинности |
| Прикладные | Использование знания на практике, научное обеспечение техники | |
| Каким методом (способом) осуществляется приращение знания? | Экспериментальные | Наблюдением и постановкой (организацией) опытов |
| Теоретические | Мыслительными операциями, умозаключениями в рамках логики |
приложениях «оправданий» своего саморазвития (точнее – «чистая» математика, распространен и такой термин), деятельность, например, русского ученого Пафнутия Львовича Чебыш ё ва (1821-1894), именно так надо произносить его фамилию, невозможно однозначно охарактеризовать как фундаментальную или прикладную. Более того, источником ряда идей Чебышёва были инженерные задачи в области теории механизмов («коленчатый параллелограмм Уатта», «зубчатые колеса и т.п.), которые могли возникнуть только в сфере практики, т.е. в конечном итоге под влиянием опытных данных, эксперимента. В своей речи «Черчение географических карт» он говорил: «Сближение теории с практикой дает самые благотворные результаты, и не одна только практика от этого выигрывает, сами науки развиваются под влиянием ее: она открывает новые предметы для исследования или новые стороны в предметах давно известных… Если теория много выигрывает от новых приложений старой методы или от новых развитий ее, то она еще более приобретает открытием новых метод, и в этом случае науки находят себе верного руководителя в практике» (Чебышёв П.Л. Избранные труды. М.: Изд. АН СССР, 1955. С. 843).
Эту же мысль подчеркивал ученик Чебышёва, русский математик Александр Михайлович Ляпунов (1857-1918): «П.Л. Чебышёв и его последователи остаются постоянно на реальной почве, руководствуясь взглядом, что только те изыскания имеют цену, которые вызываются приложениями (научными или практическими), и только те теории действительно полезны, которые вытекают из рассмотрения частных случаев. Детальная разработка вопросов, особенно важных с точки зрения приложений и в то же время представляющих особенные теоретические трудности, требующие изобретения новых методов и восхождения к принципам науки, затем обобщение полученных выводов и создание этим путем более или менее общей теории – таково направление большинства работ П.Л. Чебышёва и ученых, усвоивших его взгляды (Цит. по: Чебышёв П.Л. Избранные труды. М.: Изд. АН СССР, 1955. С. 844).
Примат прикладной ценности науки, который особо подчеркивался в годы Советской власти, сохранился и по сей день, хотя самоценность теоретических и фундаментальных знаний вновь стала осознаваться обществом и правительственными кругами. Ушли в прошлое упреки в «бессмысленном теоретизировании», в спекуляции «идеалистическими измышлениями», в пособничестве буржуазной пропаганде и т.п. Вот пример, как «расправился» с генетикой некий «прогрессивно мыслящий» профессор:
«В изображении менделистов подлинную суть человека, как и всех живых организмов, составляет его наследственное вещество, некая «бессмертная, неизменная субстанция», покоящееся якобы в сокровенных недрах клеточного ядра, в мельчайших крупинках – генах… В течение сорока лет по почину шефа американского менделизма Томаса Моргана американские генетики изучают наследственность у мухи-дрозофилы. Тысячи опытов проведены над злосчастной мухой, обреченной размножаться в лабораторной пробирке. В результате этих исследований мушиное население, развивающееся в пробирке, объявлено моделью процессов видообразования, упрощенным подобием развития рас, разновидностей и видов. Из пробирки экспериментатора-дрозофилиста стали беззастенчиво черпать свою аргументацию проповедники расизма в социологии и политической экономии, в антропологии и этнографии, в биологии и медицине. <…> Американскими менделистам невозможно скрыть свое кровное родство с гитлеровскими учеными-изуверами, покрывшими себя позором в глазах всего прогрессивного человечества… Менделевская генетика, евгеника, расизм и пропаганда империализма в настоящее время неотделимы» (Студитский А.Н. Мухолюбы-человеконенавистники// Огонек, 1949, № 11.)
Под идеологическим прессом тормозилось развитие науки и даже разрушались отечественные научные школы многих актуальных направлений. Одни науки запрещались: генетика, психотехника, этология, евгеника, педология, кибернетика; в теоретических концепциях других дисциплин (квантовая механика, квантовая химия, теория информации и др.) усиленно разыскивались следы влияния философского идеализма; иные науки, например, история, извращались.
«Вся физиология была сведена к схоластически истолкованному учению И.П. Павлова, а в психологии было наложено вето на изучение бессознательных душевных явлений. В «незапрещенных» науках каралась приверженность теориям, на которые падало подозрение в идеализме» (Ярошевский М.Г. Сталинизм и судьбы советской науки/ Репрессированная наука. Л.: 1991. С. 10). Особенно в первые послевоенные годы, когда наша страна залечивала раны и разрушения, отношение к фундаментальным теоретическим исследованиям в области естественных наук было настороженным: без четко обозначенных перспектив прикладной значимости таких исследований было трудно снискать одобрение государственно-политических структур и даже общественного мнения. Тем не менее, уже в годы хрущевской оттепели (после 1953 г.), когда в нашей стране возникла мода на физику, снова вспомнили высказывание австрийского физика Людвига Больцмана (1844-1906): «Теория, несмотря на ее интеллектуальную миссию, является максимально практической вещью, некоторым образом, квинтэссенцией практики» (Больцман Л. О значении теории/ Статьи и речи. М.: Наука, 1970. С. 56).
Более того, все чаще стали обсуждаться смежные аспекты весьма формализованных наук, например, эстетические. В этом отношении интересна мысль немецкого философа Освальда Шпенглера (1880-1936): «…Прирожденный математик становится в один ряд с великими мастерами фуги, резца и кисти, равным образом стремящимися облечь в символы, осуществить и сообщить другим тот великий распорядок всех вещей, который обыкновенный человек их культуры носит в себе, фактически им не обладая. Тем самым царство чисел становится отображением мировой формы, наряду с царством тонов, линий и красок… Ньютон, Гаусс, Риман были художественными натурами… Математика, таким образом, есть тоже искусство. У нее есть свои стили и периоды стилей. По своей сущности она, как полагает профан – даже философ, поскольку он рассуждает здесь как профан, – не неизменна, но, подобно всякому искусству, подвержена от эпохи к эпохе незаметным превращениям. Никогда не следовало бы излагать развитие больших искусств, не бросая взор – явно не бесплодный – на одновременную математику» (Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. Т. 1. М.: Мысль, 1998. С. 211).
Вот еще мнение известного европейского и американского математика и педагога Рихарда Куранта (1888-1972) и его коллеги Герберта Роббинса: «Математика содержит в себе черты волевой деятельности, умозрительного рассуждения и стремления к эстетическому совершенству (курсив мой, – Ю.Е.). Ее основные и взаимно противоположные элементы – логика и интуиция, анализ и конструкция, общность и конкретность… Без сомнения, движение вперед в области математики обусловлено возникновением потребностей, в большей или меньшей мере носящих практический характер. Но раз возникшее, оно неизбежно приобретает внутренний размах и выходит за границы непосредственной полезности. Совершающееся таким образом превращение прикладной науки в теоретическую наблюдается в истории древности, но не в меньшей степени также и в наши дни: достаточно принять во внимание тот вклад, который сделан в современную математику инженерами и физиками». (Курант Р. и Роббинс Г. Что такое математика? М.: «Просвещение», 1967. С.19).
Наконец, нельзя не обратиться к строкам Альберта Эйнштейна: «Как и Шопенгауэр, я, прежде всего, думаю, что одно из наиболее сильных побуждений, ведущих к искусству и науке, – это желание уйти от будничной жизни с ее мучительной жестокостью и безутешной пустотой, уйти от уз вечно меняющихся собственных прихотей. Эта причина толкает людей с тонкими душевными струнами от личного бытия вовне в мир объективного в и дения и понимания. Эту причину можно сравнить с тоской, неотразимо влекущей горожанина из окружающей его шумной и мутной среды к тихим высокогорным ландшафтам, где взгляд далеко проникает сквозь неподвижный чистый воздух, тешась спокойными очертаниями, которые кажутся предназначенными для вечности. Но к этой негативной причине добавляется позитивная. Человек стремится каким-то адекватным способом создать в себе простую и ясную картину мира; и это не только для того, чтобы преодолеть мир, в котором он живет, но и для того, чтобы в известной мере попытаться заменить этот мир созданной им картиной. Этим занимаются художник, поэт, теоретизирующий философ и естествоиспытатель, каждый по-своему. На эту картину и ее оформление человек переносит центр тяжести своей духовной жизни, чтобы в ней обрести покой и уверенность, которые он не может найти в слишком тесном головокружительном круговороте собственной жизни» (Эйнштейн А. Физика и реальность. Сборник статей. М.: Наука, 1965. С. 8).
Вероятно, это вечная проблема – соотношение между фундаментальными науками (иногда их отожествляют с теоретическими, но это не синонимы) и прикладными науками, непосредственно направленными на преобразование природных вещей, веществ и систем (включая социальные). Но здесь, разумеется, не будет предложено никакого конструктивного решения, поскольку наука – социокультурный саморегулирующийся феномен. В последующем изложении сосредоточимся в основном на естественных науках, поскольку это отражает компетентность и оправдывает компетенцию автора предлагаемого пособия.
Дифференциация и интеграция науки – естественные тенденции ее самодвижения. История возникновения узкоспециальных сфер знания хорошо изучена на примере «распада», дифференциации аристотелевской физики на физику в современном понимании этого термина, химию, биологию и другие естественные науки (есть смысл напомнить, что по-гречески physis – природа). Интеграционные процессы проявились несколько позже, когда обозначились концептуальные традиционные границы специальных областей естественнонаучного знания. Обе эти тенденции сосуществовали всегда и их проявление можно объяснить как отражение аналитического и синтетического методов познания (эти, а также и другие методы научного познания подробней будут обсуждены ниже). Прежде всего следует уточнить термин «дифференциация», которая осуществляется в рамках какой-либо одной традиционной науки. Так, наука о «живом» (В.И. Вернадский пользовался понятием «живое вещество») со временем разделилась на ботанику и зоологию. Впоследствии, когда была разработана инструментальная оптика (лупы, микроскопы), открылся громадный мир микробиологии, а еще позже – мир вирусов. Изучение метаболизма растительных организмов (фотосинтез и др.) заставило выделить в самостоятельный раздел (царство) грибы, а это большое разнообразие живых объектов – от микроскопических (например, дрожжи) до высших.
Очень поучительный пример дифференциации наблюдается в математике, например, в геометрии. Если с момента возникновения геометрии еще в античном мире и на протяжении 2000 лет под этим названием понимали евклидову геометрию, то уже в настоящее время она превратилась в науку о «всех возможных пространствах». Так выделилась проективная геометрия, а затем и аналитическая (координатная) геометрия (под влиянием идей Декарта и Ферма). В дальнейшем, когда было создано дифференциальное исчисление, облегчившее изучение кривых, появился новый раздел математики – «дифференциальная геометрия». На основе проективной геометрии стала развиваться начертательная геометрия. Наконец, работами русского математика Николая Ивановича Лобачевского (1792-1856) и венгерского математика Яноша Бойаи (1802-1860) было положено начало развитию неевклидовой геометрии. В дальнейшем новые перспективы этой науки были выявлены в трудах немецкого математика Георга Фридриха Бернгарда Римана (1826-1866). Так называемая риманова геометрия открыла новое неисчислимое многообразие математических пространств. Риман же явился основателем еще одной ветви геометрии – топологии.
Уже на примере дифференциации (детализации, разветвления, углубления) геометрии видно, что интеграционные процессы постоянно ее сопровождают: так, в только что приведенном примере дифференциальная геометрия состоялась только в результате открытия математического анализа Лейбницем и Ньютоном, но дифференциальное исчисление никогда не считалось ветвью геометрии, И наконец, создание Альбертом Эйнштейном общей теории относительности не только стимулировало дальнейшее развитие римановой геометрии, но и выдвинуло задачу объединения гравитации и электромагнетизма (а это разделы не математики, а физики) в единой математической схеме, после чего геометрию стало можно рассматривать как некий раздел физики.
Поиски обобщений, предпринимаемые в рамках каждой отдельной (традиционной) науки, свертывание информации, «концентрирование» знания всегда были связаны с желанием уйти от чистой фактологии, потому что она еще не является наукой, а увеличение фактологических сведений совсем не равносильно росту информации. Голая фактология нетерпима даже в художественной литературе, которая тоже требует обобщений. По словам М.Е. Салтыкова-Щедрина реалист французского пошиба, не считающий себя идеологом, рассуждает так: «Вижу забор – говорю: забор; вижу поясницу – говорю: поясница».
Приемы свертки и упорядочения научной фактологии составляют «арсенал» любой науки, в том числе естественной. Но не только в этом проявляются интеграционные тенденции. В поиске обобщенных форм знания нередко изменялись и продолжают изменяться традиционные границы «предметов» естественных наук. По словам отечественного философа, врача и экономиста Александра Александровича Богданова (1873-1928; настоящая фамилия Малиновский) «это является выражением монистической потребности человеческого мышления» (Богданов А.А. Вера и наука// Вопросы философии. 1991, № 12. С.39-88), хотя существуют причины и более приземленного характера, когда внутрипредметная свертка информации и выход в междисциплинарные области оправдываются тем, что любая наука – не самодовлеющая деятельность, она тесно связана с педагогикой, со школой. Если бы не было компактизации, обобщения и свертки научных фактов, идей, концепций и теорий, то вряд ли толщина учебников оставалась бы практически постоянной. Ведь неограниченно растущая информация не может быть усвоена в ограниченные сроки получения образования, хотя и говорит народная мудрость: век живи – век учись; но может случиться и так, что и века не хватит, если не осуществлять миссию обобщения.
Итак, в каждой науке накапливаются факты и обобщения, которые закрепляются и излагаются на языке, принятом в ней и насыщенном терминами, правилами, отношениями и даже научными метафорами. Принцип разделения труда стал проявляться и в науке. Вот слова английского историка и философа Арнольда Джозефа Тойнби (1889-1975): «В промышленности человечество признало разделение труда как цену того благополучия, которое оно приносит. Аналогичное мнение распространилось и в области естествознания» (Тойнби А. Дж. Постижение истории. М.: Прогресс, 1991. С. 17).
Свод знаний, подготавливаемый для учебников, постепенно «спрессовывался» и освобождался от самой первичной фактологии (ну, кто сейчас может сказать, что он знаком с научными первоисточниками, например, таблицами наблюдений и расчетов Кеплера, Ома или Менделя?). Затем этот свод превращался в «предмет» или «курс», «дисциплину», которую изучали, да и до сих пор «проходят» в учебных заведениях: в физику, химию, географию и т.д.
Подобное обособление естественных наук (не говоря уж о практически полном отпадении их от наук гуманитарных) разрывает единую монистическую мировоззренческую ткань, хотя и способствует становлению некоторых прикладных наук, техники и ремесел, так как в узкопрактической сфере, по крайней мере на первых порах, важна не столько мировоззренческая сторона любого учения, сколько «рецептурная».
В этот естественный процесс дифференциации и интеграции во второй половине XX в. вторгся новый феномен обратной связи: стало расти понимание, что без всесторонне разработанных, а не только провозглашаемых, представлений о единстве природы невозможно уяснить себе, каким образом она отвечает на «сумму технологии». Если изучение природы еще может быть в любой степени дифференцированным и если прикладные науки (в частности, технические науки, инженерное дело) в соответствии со смыслом этого понятия во многом уже интегрированы (так как направлены на преобразование вещей и веществ разнообразными методами), то реакцию природы, ее ответ на антропогенное давление (термин экологии) невозможно расшифровать, проанализировать, объяснить и представить, пользуясь словарем и языком (тезаурусом) какой-то одной естественной науки. Чтобы понять этот «ответ», нужен, образно говоря, консилиум наук с неизбежным привлечением гуманитарных наук и искусства для более осмысленного диалога с природой. Возникает совершенно новая ситуация: появляется исторически обусловленная необходимость синтеза знания для «работы по проблемам, не считаясь с научными рамками» (Вернадский В.И. Избр. тр. по истории науки. М.: Наука, 1961. С. 289).
Человечество уже вступило в полосу экологического кризиса. Уже не в плане теоретической футурологии, а невооруженным глазом люди видят, что любые победы над природой чреваты тяжелыми потерями. По принципу маятника общественное мнение (правильнее сказать – общественное настроение) во многих странах переменило знаки. Президент Всемирной федерации философских обществ Э. Агацци недавно заметил, что «безграничное доверие, непоколебимый оптимизм и безусловное одобрение по отношению к достижениям развивающихся науки и техники в последние десятилетия сменились усиливающейся подозрительностью, опасениями, упреками, доходящими до клеветы, негативизмом. Создается впечатление, что общество как бы шагнуло от сциентизма к антисциентизму; другими словами, понимание науки (и техники) как абсолютного и безусловного блага сменилось рассмотрением их как носителей зла» (Агацци Э. Ответственность – подлинное основание для управления свободной наукой// Вопросы философии. 1992, № 1. С. 30-40). Скорей всего оба взгляда излишне радикальны, иррациональны и ошибочны (именно в своих крайних выражениях); тем не менее истоки современного антисциентизма очевидны.
Люди нуждаются не просто в крове, тепле и пище, они всегда стремятся понять, по каким законам живет природа, чтобы, действуя в согласии с ними, не только рассчитывать на случай, а бесперебойно эти блага получать. Поэтому и «завоевание природы» можно представить себе в виде некоего диптиха. Одна сторона его – совокупная деятельность человечества как части природы, приводящая к зримым плодам: это «сумма технологии» и материальная культура. А другая ипостась – накопленное человечеством знание о мире, фактология и законы естествознания, мышления и человеческого общежития, без чего невозможно ни создать, ни сохранить эти материальные ценности.
Очевиден непреложный вывод из всей суммы естественных наук: «на круги своя» в полной мере природная среда, измененная человечеством, уже не вернется. И никакая наука этому не поможет, это очередная утопия, так как самое совершенное производство все равно будет влиять не только на геосферу, но теперь уже и на ближний космос. «Вырваться» из природы человечество не может, как не может оно «прямо так» отказаться от привычного жизненного комфорта. «Назад пути нет. Человек не может вернуться в пещеры. Вы проклинаете телевизор, но будете продолжать смотреть его. Назад пути нет. Путь иной», – говорил наш уральский академик Станислав Семенович Шварц (1919-1976) (Человек и Земля: пересмотр отношений. Диалог Б. Рябинина и С. Шварца// Литературная газета. 5 мая 1975 г.).
И по этому «иному пути», по пути наукоемких технологий обречено идти человечество. Потребность в получении достоверных научных знаний стала очень актуальной, острой. Естественные науки находятся в поиске путей влияния как на непосредственно осязаемый природный мир, так и на микрокосмос: открытия в области генетики (расшифровка кода РНК и ДНК и попытки вторжения в эти структуры), а также перспективы развития нанотехнологий – буквально технологий «сборки» вещей и веществ на атомно-молекулярном уровне – потрясают воображение. С одной стороны, успехи физики, химии и биологии обнадеживают и вселяют веру в то, что наука все равно до чего-нибудь додумается и будут решены все острые проблемы энергетики, материаловедения, медицины и т.п. С другой стороны, не без помощи средств массовой информации многие, даже, казалось бы, просвещенные люди – не знаю, как в других странах, но в России точно – рухнули в пропасть мистики и невежества: колдуны, астрологи, прорицатели, универсальные лекари и т.п. переполнили даже серьезные и уважаемые в недавнем прошлом газеты. Читатели этой прессы снова, как и сто лет назад, больше интересуются, что там по словам диакона Андрея Кураева «Предсказамус настрадал», чем последними достижениями в области оптоэлектроники или астрофизики. Нобелевский лауреат французский писатель и философ Альбер Камю (1913-1960) в докладе, сделанном в Стокгольме в декабре 1957 года, сказал: «Искусство балансирует между двумя пропастями – легкомыслием и пропагандой» (Камю А. Изнанка и лицо. М.: ЭКСМО-Пресс, 1998. С. 646). То же самое можно сказать и о науке, если понимать термин «пропаганда» в основном значении, как «сообщение многих сведений немногим» (в противовес агитации: «сообщение немногих сведений многим»), а термин «легкомыслие» понятен и так.
Таким образом, тропа прогресса, по которой идет человечество, развивая и используя достижения естественных наук, на самом деле очень узкая. Принцип «ограниченных возможностей», основанный на знании того, что человек может и что должен, реализуется только в единстве естественных, социальных и технических наук.
* * *
Выше упоминалось о том, что элементы междисциплинарных взаимодействий в естественных науках (как проявление интеграционных тенденций) отмечались всегда. В результате появились новые разделы «пограничного» знания. Можно предложить их перечень, помня, что объект и метод являются главными атрибутами науки.
1) Науки, различающиеся по объектам (предметам) изучения, но тяготеющие к общему методу. Например, биохимия, агрохимия, геохимия, космохимия. Такие науки в полной мере используют язык, закономерности и концепции общей химии (в первую очередь это относится к процессам химического превращения веществ), но направлены по разным «адресам»: живая материя, земная кора и даже космос.
2) Науки, возникшие в результате применения новых (заимствованных, перенесенных) методов исследования к традиционным феноменам. Например, физическая химия и химическая физика (многие считают их синонимами: см. Химический энциклопедический словарь. М.: Сов. энциклопедия, 1983) объясняют химические явления и процессы, устанавливают их общие закономерности на основе принципов и языка физики (термодинамики, квантовой механики, физической кинетики, физической статистики и др.); то есть в данном случае физические концепции распространяются не на объект или субстанцию (живое вещество, земля и др.), а на процесс, явление (реакция, химическая связь и др.). Когда химические процессы, требующие физико-химического подхода, рассматриваются в объектах, относимых к другим областям знания (например, по Вернадскому в «живом веществе»), то для их изучения обособляется самостоятельное научное направление. Так возникают науки «тройного пересечения»: физическая биохимия, биогеохимия, биоэлектрохимия, физико-химическая механика, физико-химическая гидродинамика и т.п. Причем это пересечение не всегда претендует на роль самостоятельной науки, иногда речь идет лишь о частных аспектах, о решении узких проблем (например, «физико-химические основы радиобиологических процессов»).
3) Особый предмет обсуждения, касающийся и дифференциации, и интеграции науки, составляет математизация знания. Математика стоит как бы особняком в ряду естественных наук; ее сейчас почти никто и не относит к естественным наукам (Дж. В. Гиббс как-то сказал: «Математика – это язык»), ее проникновение практически во все сферы естественнонаучного знания, а теперь уже и гуманитарного, совершенствует методы исследования (упорядочение фактов, описание, сравнение, объяснение, предсказание и др.), но не изменяет объекта «обслуживаемой» науки.
Чтобы лучше понять роль математического языка, вероятно, целесообразней обратиться к подлинным словам его классических «потребителей», высказываниям самих творцов науки прошлого, нежели обращаться к энциклопедическим формулировкам. Тем более, что даже бесспорные классики, например, выше цитированный Р. Курант, отказывается от такой формулировки подобно тому, как отказывался и Л.Н. Гумилев от определения понятия «этнос».
Вот что писал Рихард Курант: «На вопрос «Что такое математика?» невозможно дать обстоятельный ответ на основе лишь только философских обобщений, семантических определений или с помощью обтекаемого газетно-журнального многословия. Так же как нельзя дать общее определение музыке или живописи: никто не может оценить эти виды искусства, не понимая, что такое ритм, гармония и строй в музыке или форма, цвет и композиция в живописи. Для понимания же сути математики еще в большей степени необходимо подлинное проникновение в составляющие ее элементы» (Курант Р. Математика в современном мире. М.: Мир, 1967. С. 16).
Истоки уважительного отношения к математике и ее актуального применения в науке весьма древние. Если не касаться эпохи эллинизма, то можно напомнить несколько более поздних высказываний несомненных авторитетов науки и философии.
● Математика лучше всего помогает нам в понимании разнообразных божественных истин… Все чувственное пребывает в какой-то постоянной шаткости ввиду изобилия в нем материальной возможности. Самыми надежными и самыми для нас несомненными оказываются поэтому сущности более абстрактные, в которых мы отвлекаемся от чувственных вещей… Таковы математические предметы… Боэций, ученейший из римлян, даже утверждал, что никому не постичь божественной науки, если он лишен навыка в математике. Не Пифагор ли, первый философ и по имени и по делам, положил, что всякое исследование истины совершается через число? Пифагору следовали платоники и наши первые учители настолько, что Августин, а за ним Боэций утверждали, что первоначальным прообразом творимых вещей было в душе создателя несомненно число»» (Николай Кузанский. Соч. в двух томах. Т. 1. М.: Мысль, 1979. С. 64).
● «Философия написана в величайшей книге, которая всегда открыта перед нашими глазами (я разумею Вселенную), но ее нельзя понять, не научившись сначала понимать ее язык и не изучив буквы, которыми она написана. А написана она на математическом языке, и ее буквы это – треугольники, дуги и другие геометрические фигуры, без каковых невозможно понять по-человечески ее слова; без них тщетное кружение в тесном лабиринте» (Галилей Г. Цит. по: Ахунин А.В. История принципов физического эксперимента. М.: Наука, 1976. С. 220).
● «… В любом частном учении о природе можно найти науки в собственном смысле лишь столько, сколько имеется в ней математики» (Кант И. Метафизические начала естествознания/ И. Кант. Сочинения в 6-ти т. Т. 6. М.: Мысль, 1966. С. 58).
Несмотря на то, что практически все современные науки используют в той или иной мере математические методы, некоторые наиболее «математизированные» дисциплины включили этот термин даже в свои названия. Так возникли математическая физика, математическая логика и даже математическая лингвистика, как яркий пример проникновения математических идей в некогда безраздельно гуманитарную область знания.
4) Кроме интеграционных тенденций 1-го и 2-го типов, которые в строгом смысле слова и следует называть междисциплинарными (не будем касаться здесь только что обсужденной универсальной роли математики) отдельного рассмотрения заслуживают интеграционные процессы совершенно нового типа: их можно было бы назвать «наддисциплинарными», поскольку такое обобщение специальных (частных) научных концепций (т.е. межпредметная интеграция) происходит одновременно с усвоением более абстрактного языка описания и переходом на метаязыковой уровень.
Эти открытия в научной методологии были совершены в основном в XX в. и были связаны с изучением и описанием сложно организованных и сложно функционирующих объектов. Безусловно, возникновение нового круга наук в значительной степени было подготовлено плодотворным усвоением естественными науками идей и методов новой математики: теории множеств, линейной алгебры, математической статистики, математической логики, топологии, дискретной математики. Так возникли следующие науки: общая теория систем и смежные учения (системный анализ, системный подход, системотехника, системология), кибернетика, теория информации, теория игр, синергетика, учение о моделировании. Особенность этих научных дисциплин состоит в том, что они, являя собой (как и всякая наука) единство предмета и метода, главным образом ориентированы на метод. Например, во всех учениях о системах ключевыми понятиями служат понятие структуры, соподчиненности (порядка, иерархии) связи и тип связи: прямая, обратная (положительная и отрицательная), обратимая, необратимая и т.п. Так, например, понятие «взаимодействие» шире по объему, чем «массообмен», «энергообмен» или «энергоперенос», «информационный обмен» и тем более – шире, чем «ионный обмен», изучаемый в физической химии, или биологический термин «метаболизм».
То же самое можно сказать и в отношении других понятий. Одно дело – структура кристаллов, рассматриваемая в физике твердого тела, кристаллографии, кристаллохимии и минералогии, но другое – структура (и более того – иерархическая структура) системы, конкретная природа частей которой не имеет значения. Эти науки более сопряжены с изучением вклада системно-организационных связей, чем собственно «законов природы». Связи этого типа часто встречаются в объектах природы и, кроме того, используются в техносфере, в объектах, создаваемых человеком.
Вот поучительная иллюстрация роли системно-организационных связей, использующая в качестве объекта физико-географическую оболочку Земли (геосферу): «Если, например, изменить распределение океанов и суши на Земле, то физические законы, управляющие геофизическими явлениями на поверхности Земли, остаются прежними. Тем не менее, циркуляция атмосферы, ледовитость полярных океанов, морские течения, распределение и циркуляция тепла в атмосфере, планетарный влагооборот и т.п. значительно изменятся. Произойдет это потому, что возникнут другие связи явлений, обусловленные не изменением физических законов, а новым устройством поверхности Земли. Общие законы природы едины, а конкретные материальные системы обладают индивидуальными свойствами, которые и составляют их специфику. Некоторая часть явлений, протекающая в любой материальной системе, обусловлена ее устройством и взаимодействием ее частей. Всякая система своим строением и внутренними связями накладывает определенные ограничения на проявление общих законов природы и порождает дополнительные системно-организационные связи между явлениями. Эти связи не вытекают из общих законов, но и не противоречат им» (Хильми Г.Ф. Современное состояние научных концепций биосферы// Методологические аспекты исследования биосферы. М.: Наука, 1975. С. 93).
Итак, можно проследить процессы дифференциации и интеграции естественных наук на разных уровнях. Укажем их последовательно еще раз.
1) Известна дифференциация на предметном уровне, например, органическая и неорганическая химия, механика и термодинамика и т.п. Наряду с этим существует в внутрипредметная интеграция: общая химия, статистическая механика (статистическая термодинамика).
2) Существует межпредметная интеграция внутри естественных наук (биохимия, физическая химия, экология и т.п.). Кроме этого можно указать на «широкую» межпредметную интеграцию с привлечением гуманитарных наук (например, социальная экология, экологический менеджмент, инженерная психология).
3) Привлечение идей и концепций общей теории систем, кибернетики и синергетики, для описания естественнонаучных феноменов позволяет говорить о еще более высоком и абстрактном уровне интеграции – надпредметном. Так, например, А.А. Богданов, обсуждая закон минимума Либиха, который хорошо известен агробиологам, почвоведам и экологам, говорил о его применимости на другом, более абстрактном уровне следующее:
«Суммарная устойчивость комплекса (у Богданова этот термин равноценен понятию «система» в современном смысле слова, – Ю.Е.) по отношению к данной среде есть, очевидно, сложный результат частичных устойчивостей разных частей этого комплекса по отношению к направленным на него взаимодействиям. <…> Устойчивость целого зависит от наименьших относительных сопротивлений всех его частей во всякий момент. <…> Принцип относительных сопротивлений не представляет сам по себе ничего нового для науки: в механике, в физике, в технических науках он сформулирован давно и применяется с большой точностью. Но каждой науке приходилось открывать его для себя отдельно. Так, для агрономии открыл его только в прошлом веке Ю. Либих, который и дал ему название «закон minimum». <…> Тектология (так Богданов называл развиваемую им «всеобщую организационную науку», – Ю.Е.) впервые делает этот закон универсальным, распространяя на все и всякие комплексы, вплоть до психических и логических, причем должна показать, как им пользоваться в новых, более сложных применениях» (Богданов А.А. Тектология. В 2-х кн.: Кн. 1. Экономика, 1989. С. 216). Кстати, эти слова были сказаны задолго до первого расширения закона Либиха Тейлором. Поэтому справедливо, что многие системологи, в первую очередь и в основном зарубежные (ибо нет пророка в своем отечестве), называют Богданова предтечей Людвига фон Берталанфи (1901-1972), австрийского биолога, который традиционно считается основоположником общей теории систем.
В связи с обсуждением путей и роли интеграции наук возникает повод коснуться проблемы редукционизма, которая по сей день интересует как узкопредметных специалистов, так и философов. Если процессы дифференциации и интеграции наук неразрывно сосуществуют, то казалось бы, их последовательное протекание должно было бы возвращать учения, обособившиеся вследствие дифференциации, разумеется, с более богатой фактологией, в лоно науки-прародительницы. Тем не менее интеграционные процессы в естествознании не воскресили физику Аристотеля, а привели к возникновению новых и более содержательных (в методологическом, а не в фактологическом смысле) наук, чем участвующих в интеграции.
В недавнем «доперестроечном» прошлом многие отечественные философы стояли на страже попыток свед е ния одной науки к другой, что и называли редукционизмом, отождествляя его с принципиально отличными подходами (физикализм, механицизм и др.) и абсолютизировав положения Ф. Энгельса о различных формах движения. Явные или приписываемые признаки редукционизма, которые отыскивались в трудах и высказываниях ученых, считались большим мировоззренческим грехом, «подкопом» под устои диалектического материализма. Указывая на «опасность скатывания на идеалистические позиции», многие официальные философы и философствующие естествоиспытатели буквально препятствовали использованию формальных, например, математических методов в биологии, в частности, в генетике.
Для того, чтобы ощутить атмосферу тех лет, полезно познакомиться с фрагментом заключительного слова академика Т. Д. Лысенко на сессии Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук им. В.И. Ленина (ВАСХНИЛ), проходившей летом 1948 г. Это очень поучительный текст, стенографический отчет об этом заседании сейчас является библиографической редкостью.
«Для некоторых до сих пор не ясно, что наследственность присуща не только хромосомам, но и любой частичке живого тела. Поэтому они хотят, как говорится, своими глазами увидеть случаи передачи из поколения в поколение наследственных свойств и признаков без передачи хромосом. <…> Хромосомы мы признаем, не отрицаем их наличия. Но мы не признаем хромосомной теории наследственности, не признаем менделизма – морганизма. <…> Вейсманизм–морганизм не только не вскрывает реальных закономерностей живой природы, но, будучи насквозь идеалистическим учением, создает совершенно ложное представление о природных закономерностях. Так, вейсманистское представление о независимости наследственных особенностей организма от условий окружающей среды привело ученых к утверждению, что свойство наследственности (т.е. специфика природы организма) подчинено только случайности (Лысенко здесь имеет в виду аппарат математической статистики, основанный на теории вероятности. – Ю.Е.). Все так называемые законы менделизма–морганизма построены исключительно на идее случайности. <…> Согласно такого рода «науке», развитие организма совершается не на основе избирательности условий жизни из окружающей внешней среды, а опять же на основе восприятия случайно поступающих извне веществ.
В общем, живая природа представляется морганистам хаосом случайных, разорванных явлений, вне необходимых связей и закономерностей. Кругом господствует случайность, не будучи в состоянии вскрыть закономерности живой природы, морганисты вынуждены прибегать к теории вероятности и, не понимая конкретного содержания биологических процессов, превращают биологическую науку в голую статистику. Недаром же зарубежные статистики – Гальтон, Пирсон, а теперь Фишер и Райт – также считаются основоположниками менделизма–морганизма. Наверное, по этой же причине и академик Немчинов заявил здесь, что у него, как у статистика, хромосомная теория наследственности легко уложилась в голове. (Смех, аплодисменты.)
Менделизм–морганизм построен лишь на случайностях, и этим самым эта «наука» отрицает необходимые связи в живой природе, обрекая практику на бесплодное ожидание… Такие науки, как физика и химия, освободились от случайностей (?! – Ю.Е.). Поэтому они стали точными науками. Живая природа развивалась и развивается на основе строжайших, присущих ей закономерностей. Организмы и виды развиваются на основе природных, присущих им необходимостей. Изживая из нашей науки менделизм – морганизм – вейсманизм, мы тем самым изгоняем случайности из биологической науки». (Лысенко Т.Д. Заключительное слово/ О положении в биологической науке. Стенографический отчет сессии ВАСХНИЛ. М.: ОГИЗ-СЕЛЬХОЗГИЗ, 1948. С. 512-521).
Из этой речи становится ясным, что Президент ВАСХНИЛ и академик АН СССР не имел никакого понятия о роли и возможностях математической статистики, которая как раз и помогла Людвигу Больцману устранить «невесомую жидкость» теплород из классической термодинамики, связав понятие температуры со средней кинетической энергией хаотически соударяющихся молекул, за что его и называют создателем физической статистики. Если физики, химики и инженеры, как правило, не боялись вторжения математики в свою науку, то биологи с научным кругозором Лысенко «не нуждались» в ее помощи, но, как можно предположить, не по причине ее бесполезности или идеологических «нестыковок» или боязни свед е ния биологии к математике, а по причине отсутствия необходимой методологической культуры.
Уличение в формализме, признаком чего обычно считалось использование математических моделей, объявлялось таким же тяжким грехом, что и признаки скатывания в «болото идеализма». Например, первые шаги в освоении квантово-механических идей и методов химией и даже некоторые совершенно невинные расчетные подходы на основе «теории резонанса» были квалифицированы чуть ли не как «идеологическая диверсия империалистических кругов Запада». Лайнуса Полинга (1901-1994), англо-американского физико-химика и биохимика, Нобелевского лауреата по химии, предложившего теорию резонанса как способа описания химической связи в соответствии с эмпирическими фактами и принципами квантовой механики, объявили носителем «фиктивных образов мышления».
Вот образец типичной «критики», прозвучавшей на Всесоюзном совещании химиков летом 1951 г.:
«Мнимая, ложная, ненаучн
