Философско-методологический плюрализм и юриспруденция

учитывая движение современного правоведения к философско-методологическому плюрализму, возникают неясности в определенных аспектах метода юридической науки. Прежде всего это касается возможности отнестись к множественности применяемых современным правоведением исследовательских средств как единому методу правовой науки, имеющему характер интегрированного свода правил «технологии» научного познания права, «органически целостного образования»¹⁰.

Можно предположить, что внимание юристов к данному уровню методологии является принципиальным условием не только сохранения собственной методологической (а следовательно, и научной) самостоятельности, но и обеспечения надлежащего уровня исследовательских результатов, их защищенности от интерпретации, например, в рамках актуальных потребностей политических элит в законодательном процессе. Кроме того, учитывая современную ситуацию философского плюрализма, правоведение буквально поставлено перед необходимостью формирования философской области своего метода, обращения к своим философским основаниям.

Такое рассмотрение оснований юридического познания, рамок юридического мышления как процесса, в котором и осуществляется юридическое познание, вполне обосновано автором. Сложность заключается сегодня только в одном обстоятельстве. Для данной модели необходима универсальная философская картина мира и абсолютный метод познания, этого мира, например материалистическая диалектика. В современной ситуации движения к философско-методологическому плюрализму (иногда перерастающего в методологический анархизм) юридическая наука уже не может полностью полагаться на ту или иную философскую традицию или внешнюю методологическую установку. В этих условиях задача юриспруденции, наряду с глубоким освоением весьма широкого сегодня спектра, эпистемологии и методологических схем, философским самоопределением, состоит и в выявлении собственных средств и особенностей профессионального мышления как ядра профессиональной культуры.

В сегодняшней литературе становится все заметней расширение спектра философских оснований и методологических подходов юридических исследований. Интерпретация данных изменений как тенденции в динамике нашего научного правосознания позволяет рассматривать в качестве основного процесса, определяющего философско-методологическую ситуацию современного российского правоведения, его переход от монистической методологии к философско-методологическому плюрализму²⁹. Надо сказать, что отдельные обращения к вопросу о методологическом плюрализме правоведения существуют в нашей науке достаточно давно. Так, о становлении методологического плюрализма в правоведении писал И.А. Ильин. Однако, будучи по своим философским взглядам «христианским монистом», автор не распространял его на онтологию права,и гносеологические установки правопознания, а признавал методологический плюрализм только в «логическом ряду», как существование обособленных способов рассмотрения права, обращенных к различным сторонам и формам его бытия и находящихся в определенном соотнесении³⁰.

В плане методологического плюрализма размышлял и Б.А. Кистяковский. При этом, исходя из идеи взаимной автономности философии и науки, он говорит о необходимости плюрализма в «социально-научном познании» уже не только относительно конкретных методов наук, но и, призывая к «решительному» гносеологическому плюрализму³¹, применительно к философии³².

Из множественности методов изучения права исходило и советское правоведение. Данные представления получили достаточно глубокую разработку относительно подходов, общенаучных и частнонаучных методов исследования права. Однако в философском плане, в своих онтологических представлениях, гносеологических принципах и установках мы были, да и, в основном, остаемся «методологическими монистами». Тем не менее разворачивающаяся в современном научном правосознании конкуренция философских систем, обращение правоведов к различным мировоззренческим представлениям и гносеологическим, идеям позволяют говорить о начале формирования в нашем правоведении именно философско-методологического плюрализма, что и трактуется нами как процесс перехода от монистической методологии к философско-методологическому плюрализму.

Отсюда нетрудно понять, что отступления от правил метода далеко не всегда приводят к великим научным открытиям, а чаще всего к некорректным результатам. В этом смысле конструктивные опровержения правил существующего метода науки случаются не каждый день и вряд ли могут быть массовой практикой научных исследований. Пропорциональное соотношение, условно говоря, конструктивных и неконструктивных нарушений метода науки, видимо, различны в разные периоды развития науки. Если попытаться оценить данное соотношение в рамках теории научных революций Т. Куна, то логично считать, что «удельный вес» конструктивных нарушений метода науки значительно выше именно в период научной революции. При этом можно утверждать, что любые отступления от метода науки остаются в рамках ее методологии. Дело в том, что такие «нарушения» касаются отрицания не методологии как условия научности исследования, а только конкретных правил метода и не могут поколебать саму идею методологического обеспечения научной деятельности. Другими словами, отступление от правил метода конкретной науки, как исторически сложившихся и общепринятых на данном этапе гносеологических установок или требований к исследованию, возможно. Однако отрицание одного метода возможно только через создание другого метода, а это, опять-таки, предмет и проблема методологии и подтверждение ее необходимости в научном исследовании. Таким образом, методологический плюрализм несложно увидеть как в современности науки, так и в ее истории. Если считать принципиальной особенностью современного отечественного правоведения складывающийся плюрализм его философско-методологических оснований, то наиболее существенные трудности в исследованиях права следует соотносить не столько с философско-теоретической «черной дырой», образовавшейся в связи «с дезавуацией марксистской школы объяснения политико-правовых явлений»³⁸, сколько со следствиями многолетнего господства в нашей науке единственно верного учения о праве и единственной подлинно научной теории познания, т.е. философско-методологического монизма.

Первое такое следствие можно усмотреть в том, что развернувшиеся в стране реформы наше научное правосознание восприняло больше как политические и государственные задачи, нежели научную проблему. Подтверждения этому обнаруживаются без особого труда.

Например, кажется очевидным, что декларирование (в том числе и конституционное) формирования в России правового общества, построения демократического правового государства, претензия страны на участие в формировании мирового правопорядка, безусловно, требует определенного содержания и качества законодательства, принципиальных изменений в правосудии, кардинального повышения социального статуса юридической профессии, качества юридического образования и т.д. Однако все эти требования воспринимаются у нас не только политическим, но и профессиональным сознанием прежде всего как задачи структурно-функциональных реорганизаций. Именно их (создание новых законов и государственных органов, прежде всего) решали первые политические романтики перестроечного и постперестроечного периода (а ведь они были рекрутированы преимущественно из профессионалов, в том числе из ученых-юристов), именно данные вопросы постоянно обсуждались в публицистической и профессиональной литературе. Не угасает этот энтузиазм и сегодня, а образование, в частности, федеральных округов — только наиболее монументальное его свидетельство.

Организационную проблематику в юриспруденции, разумеется, нельзя недооценивать. Важность ее для правоведов традиционна³⁹. Все исследовательские усилия в отношении форм и структур необходимы и заслуживают соответствующего внимания, ибо именно форма не дает возможности переходному обществу «атомизироваться» полностью, хотя известное разрушение все-таки происходит. В то же время неработающие государственные органы и общественные организации, предпринимательские структуры и промышленные предприятия, коррупция и разрушение сфер жизни даже без специальных научных исследований свидетельствуют, что в реформирующемся обществе проще видоизменять органы и организации, законы и процедуры, нежели социальные и государственные институты. Другими словами, сосредоточивая сегодня усилия на формах и структурах, мы способны видоизменить существовавшие социальные и профессиональные практики, но вряд ли способны создать новые. Применительно к России это уже не только теоретический постулат, но и вполне поддающиеся практической оценке результаты⁴⁰. Думается, такое положение вещей сложилось благодаря не только известным социально-политическим обстоятельствам, но и ситуации в социальных науках, в первую очередь в науках о государстве и праве, которую и можно рассматривать как одно из следствий господства в них марксистской методологии.

Нетрудно заметить, что «львиная» доля усилий правоведов сегодня направлена на решение практически ориентированных задач, проведение прикладных исследований и конкретных разработок. В частности, достаточно беглого взгляда на содержание наших ведущих юридических журналов, чтобы понять, что стратегические перспективы правоведения наше профессиональное юридическое сообщество видит скорее в разработке конкретной отраслевой проблематики и разного рода нормативных актов, нежели в обсуждении философских идей, разработке фундаментальных теоретических проблем или методологических подходов. Это вполне понятно, поскольку именно такая научная продукция сегодня социально наиболее востребована. Однако представляется, что такое положение дел имеет и иную причину: сформированную десятилетиями господства марксизма традицию, с одной стороны, полагать все философско-методологические проблемы юриспруденции давно решенными и, с другой, — считать их непосредственно не относящимися к предмету юридических исследований. Отсюда и отмечавшаяся недооценка правоведами современных проблем собственного метода, определенная утрата сегодняшним научным юридическим сообществом интереса к философской проблематике и методологической работе.

79. Многоаспектность юридических исследований и предмет правоведения.

3.2. Юридические понятия и предмет правоведения

 

Стремление юриспруденции к глубинному, всестороннему постижению правовой действительности выражается и в отношении к праву как полиструктурному объекту, что предопределяет, в том числе, многоаспектность юридических исследованиях. Однако при последовательном различении объекта и предмета правоведения это должно выразиться и в представлениях о сложноорганизованном предмете юридической науки. При таком взгляде проблемные фиксации многоаспектности юридических исследований допустимо переместить в план «понятийного строя», категориальной организации правовой науки. с методологических позиций, исследование предмета правоведения необходимо предполагает обращение к его категориальному составу. Для целей нашего исследования рамки данной проблемы оправданно сузить до рассмотрения вопросов формирования юридических понятий.

Как отмечалось выше, те или иные аспекты правовой действительности могут в рамках своих предметов исследовать разные науки. При этом кажется понятным, что только юриспруденция создает целостную теоретическую картину права, то есть для юриспруденции право — предмет изучения, а для иных наук -только один из объектов исследования². Другими словами, только юриспруденция создает понятие права и всю систему категорий, разворачивающих это понятие до уровня научного предмета³.

Понятийный состав юриспруденции можно структурировать по разным основаниям. Например, традиционно это осуществляется по принадлежности понятий к отраслевым наукам и общей теории права, понятия делят на фундаментальные и прикладные, абстрактные и конкретные, закрепленные в законодательстве и не закрепленные и т.д.⁴ Предметную организацию общей теорий права как конструкцию «понятийных рядов» рассмотрел А.М. Васильев. Исследуя проблему, автор говорит о четырех основных вариантах изменения понятийного аппарата теории права: «1) формирование новых правовых категорий; 2) уточнение, углубление и развитие имеющихся категорий теории права; 3) отпочкование от теории права категорий, не соответствующих ее логическому уровню; 4) исключение устаревших, исчерпавших себя категорий»⁵.

Видимо, самым простым способом возникновения юридических понятий можно считать прохождение в профессиональной рефлексии юридического явления от простого знакового замещения до собственно понятия как знаниевой конструкции.

Наряду с формированием юридических понятий в процессе рефлексии юридической практики, можно указать еще один способ их становления — способ научного анализа и синтеза, теоретического конструирования.

Что же касается теоретического отношения к механизму правового регулирования, то осуществленное А.Ф. Черданцевым различение юридических понятий и моделей дает право утверждать, что механизм правового регулирования как понятие — это определенный перечень признаков: система, юридических средств и способов, осуществления результативного воздействия на общественные отношения и т.д. А механизм правового регулирования как модель — это уже система элементов, организованная по определенным правилам: нормы права, юридические факты, правоотношение и т.д. Другими словами, это модельное представление правового регулирования как структуры, а не как процесса. Хотя следует принимать во внимание и тот факт, что интерпретированный как юридическая онтология, механизм правового регулирования иногда начинает не только использоваться для теоретического исследования правового регулирования, но и сам рассматриваться как его объект. Это обстоятельство, судя по всему, находится в поле зрения и А.Ф. Черданцева. Поэтому, на наш взгляд, именно так можно понимать утверждение автора, что «юридическая наука, осуществляя свои функции, создает особый научный теоретический мир, в котором отражается мир реальных общественных отношений, а также система и механизм правового регулирования» (выделено мной — Н.Т.)²⁰.

Думается, что понятия типа «механизм правового регулирования», также являются органическими юридическими понятиями, образующими понятийное ядро предметного поля юридической науки. А отнесение подобных понятий к юридическим основано уже на том, что юриспруденция как социальная практика не сводится к заключению договоров или судебным рассмотрениям, смысл ее в обеспечении правовой организации общества.

Отсутствие у синтетически сконструированных понятий правоведения соответствующих референтов в правовой реальности не является поводом для сомнения в их научной ценности. Юридическая наука, как и наука вообще, прежде всего имеет дело с понятиями как движением идеальных объектов. Разного же рода упреки насчет превращения юридической науки в игру с понятиями, вряд ли можно воспринимать как вердикт. Если юриспруденция — наука, имеющая свою теоретическую область, то она обязана, в том числе, «играть в понятия». Именно в этой игре часто и совершаются великие открытия. Вызывает сожаление, что наша юридическая мысль как-то утратила те смыслы, которые отчетливо присутствовали в юриспруденции уже в начале века. Отвечая в свое время на подобное замечание, Р. Штаммлер писал: «Однако этот упрек в конечном основании мог покоиться только на неясности, так как он исходит из предположения, что содержание права и его понятия суть две совершенно различные вещи, существующие совершенно самостоятельно. В действительности же одно не существует без другого. Определить одно — значит определить и другое; ошибка в правильном познании первого предрекает ошибку во втором. Таким образом, вовсе не является принципиальным заблуждением вести работу только над одними понятиями (выделено мной — Н.Т.) вместо того, чтобы подвергать ей реальное содержание права, но наоборот, всякое изучение права само собою и неизбежно предполагает оба элемента»²¹.

Возникающие показанными способами понятия юриспруденции условно названы «органическими», поскольку, составляя ядро предметной области науки, они принадлежат ей и генетически и исторически, возникают в рамках юридической деятельности и на собственно правовых основаниях. Данные юридические понятия по своей природе, по отношению к предмету юриспруденции принципиально не отличаются от понятий естественных наук. Однако, в отличие от последних, да и от многих гуманитарных дисциплин, юриспруденция включает в свой состав и иные понятия, отличающиеся от органических как по генезису, так и по содержанию.

В понятийном строе правоведения можно выделить понятия, генетически возникающие в других областях знания, но в связи с практическими целями или исследовательскими задачами «втянутые» в сферу права, правоведения, получившие собственно юридическое содержание и приобретшие статус правовых в силу их укоренения в понятийном строе юридической науки. Возникая и существуя в собственных областях, они содержательно адаптируются к характеристикам юридической науки и особенностям юридической практики, приобретают отличный от своего прототипа объем, включаются в систему юридических понятий, т.е. участвуют в формировании предмета науки. Примером может послужить понятие «аффект» в уголовном праве и уголовно-правовой науке, «ночное время» в трудовом праве и науке трудового права и др. На теоретическом уровне им соответствуют, например, понятия: «правосознание», «правовая психология», «правовая культура» и т.п., ставшие основой формирования соответствующих понятий правоведения. Такие понятия, подвергшиеся соответствующим преобразованиям, можно условно именовать «консолидированными», поскольку они включаются в юридический оборот не механически, а претерпевают серьезные изменения, «адаптируются» к задачам юридических исследований и приобретают новое содержание. Через данные понятия нередко осуществляется расширение проблемного поля юриспруденции, обозначение новых подходов к исследованию права, возникновение новых концептуальных идей и научных парадигм.

Наконец, третья группа — понятия других наук и областей знания, вовлекаемые в «понятийный оборот» юриспруденции для получения представлений о явлениях, имеющих или практическое юридическое значение, или обеспечивающие смысловые переходы юридического исследования в иные науки и области знания²². Примером могут служить все специальные понятия других наук, работающие, например, в юридической экспертизе и позволяющие юристам относиться к иным, в частности естественно-научным, техническим и др. объектам, или в процессе юридического исследования привлекаемые юристами для сопряжения с правом важных неюридических обстоятельств правового регулирования. Такими являются взятые без изменений категории психологии, социологии, философии и т.д.²³ Для удобства их можно условно именовать ассоциированными, как не имеющих самостоятельного правового содержания, а приобретающих значимые для правоведения смыслы только в определенных исследовательских контекстах и в связи с юридическими категориями. Критерием вхождения таких «не юридических» понятий в категориальный состав юриспруденции может служить их необходимость для обозначения некоторой проблемы правоведения или обоснования новой концепции. В процессе развития соответствующих исследовательских направлений они могут переходить в статус консолидированных.

Таким образом, изложенное позволяет подчеркнуть, что один термин может относиться к разным понятиям в рамках предметов различных юридических наук. Поэтому, признавая общую теорию права и гражданское право самостоятельными юридическими науками со своим предметом и методом, мы имеем достаточные основания для утверждения о проблематичности прямого переноса понятий одной из них в предметную область другой. Точнее полагать, что если понятия общей теории права способны играть в отраслевых исследованиях, как принято считать, методологическую роль, то роль отраслевых понятий для общей теории допустимо усматривать в обозначении «проблемного поля» теоретических исследований права.

Подчеркнем, что данное различие существует только как гносеологическая установка. Другими словами, различение объекта и предмета науки следует понимать не как их самостоятельное, раздельное существование, а как изменение гносеологических представлений, выражающееся, в частности, в изменении способов обоснования научного знания, идеалов и норм доказывания в научном исследовании, представлений о научной истине и т.д.

Дискутируя по поводу предметной определенности юридической науки, Д.А. Керимов предлагает иное видение ситуации. Автор считает, что «опасения некоторых правоведов о «размывании» границ предмета юридической науки не имеет под собой сколько-нибудь рациональных оснований»³⁶. В своих рассуждениях Д.А. Керимов исходит из того, что государство и право — элементы единой социальной действительности, подчиняющиеся «общим объективным закономерностям развития общества»³⁷, в силу чего для юридического исследования почти всегда существует необходимость выйти за пределы государственно-правовых явлений³⁸, а неюридические проблемы, органически связанные с проблемами сугубо юридическими, равно с последними составляют предмет правовой науки³⁹. Такая логика приводит исследователя к выводу о бесплодности попыток провести «абсолютную разграничительную линию» между предметами общественных наук, что не исключает возможности определения предмета конкретной науки, но означает, что «отграничение предмета одной науки от других должно идти не только по линии расчленения объектов исследования, но и по аспектам и уровням исследования в случае совпадения их объектов»⁴⁰. С такой интерпретацией проблемы можно согласиться в части «бесплодности» поиска абсолютной границы между «юридическим» и «неюридическим» в исследовании права в том смысле, что данная граница если и может быть обозначена, то только как «скользящая», поскольку в процессе исторического развития правоведения она заметно сдвигается в сторону ранее считавшегося «неюридическим»⁴¹. Другими словами, такие разграничения не носят абсолютно нормативного характера, связаны с социокультурной ситуацией, познавательной традицией, определяются философско-методологическими установками, а значит, осуществляются не относительно взятых как фрагменты реальности объектов исследования, а через характеристики и соотнесение их теоретических моделей, т.е. предметов наук⁴².

Таким образом, при отчетливом различении объекта и предмета юридической науки проблема многоаспектности юридических исследований и вопросы предметной определенности правоведения приобретают иные смыслы и перемещаются из плана онтологических утверждений о праве в область гносеологических характеристик правовой науки, методологии познания права⁴³. Это позволяет обратить внимание на методологические проблемы юридической науки, связанные с соотношением разноплановых представлений о праве, их синтезом в рамках единой теоретической системы. При таком взгляде обращение к различным аспектам исследования права, с одной стороны, означает расширение предмета юридической науки, а с другой, — способно создавать проблемы соотношения новых представлений о праве с устоявшимися понятиями и категориями, оформляющими определенную концепцию права.

В принципе, расширение предмета юридической науки, в том числе и за счет обращения к исследованию различных аспектов права, можно считать одной из характеристик ее эволюции. Однако при этом необходимо различить прикладные исследования и разработки, осуществляемые юристами в ходе решения определенных частных проблем и их попытки взглянуть на право с разных сторон в целях углубления знаний о нем как о целом. В первом контексте, обращение к разного рода «неюридическим» вопросам связано, главным образом, с решением конкретных исследовательских или практических задач юриспруденции. В таких исследованиях преследуются не столько цели открытия некоторых свойств самого права, сколько выяснение существенных для правового регулирования закономерностей общественных отношений и социальных процессов, использования в юридических практиках данных иных наук. Поэтому в таких случаях, видимо, точнее говорить не о расширении предмета правоведения, а о системном характере современной науки⁴⁴. Данную мысль уместно пояснить следующими высказываниями. «Многие вопросы гражданского права не могли быть решены без использования положений: психологии — при исследовании, например, целенаправленных волевых актов; логики — при формировании понятий и систематизации изучаемого материала; истории — при прослеживании путей развития гражданского законодательства; познанных законов технического (при обосновании сущности изобретательского права), научного (при выявлении природы права на научное открытие) и других видов творчества (при раскрытии содержания авторского права)» (Иоффе О.С. Избранные труды по гражданскому праву. С. 189). Отмечая, что проблемы правотворчества не исследовались представителями иных наук, Д.А.Керимов пишет: «Но в каждом конкретном случае создания нормативно-правового акта, скажем, при решении тех или иных крупных народнохозяйственных задач, не было случая, чтобы к разработке этого акта не привлекались в той или иной форме специалисты самых различных отраслей научного знания. И было бы непростительной наивностью полагать, что все проблемы, встающие перед теорией и практикой правотворчества, могут быть самостоятельно решены юридической наукой. Без обращения к помощи других общественных, естественных и даже технических наук (в соответствующих случаях), без интеграции знаний, накопленных этими науками, не может быть и речи о познании и использовании тех общих и специфических закономерностей, которые необходимы для правотворчества, идущего в ногу с потребностями современного мира...»

Самостоятельность данных контекстов, разумеется, относительна, поскольку даже в процессе собственно теоретического исследования, в силу исторически сформировавшейся практической ориентации профессионального сознания, юриспруденция неизбежно проецирует исследуемую проблему в пространство реальной жизни и как бы параллельно «видит» план ее реализации. Реализация же требует именно всесторонней оценки существующих условий, учета различных процессов и закономерностей (от психологических — до экономических). Отсюда, правовед, осуществляющий теоретическое исследование, неизбежно каждый раз вынужден соотносить свои идеальные построения с наличной социальной реальностью, т.е. постоянно как бы осуществлять их мыслительную экспериментальную проверку путем такого соотнесения. Добавив к этому сложившуюся в нашем сообществе традицию оценивать научные работы в зависимости от их выходов в область практических предложений, условно говоря, инженерного конструирования, требующих определенности, в том числе, по своей адресности относительно профессиональной практики, т.е. реализуемости данных предложений, мы получаем исключительно сложное пространство юридического исследования⁴⁵. Причем специфика данного исследовательского пространства в том, что доминирует в нем не план идеальных построений, а эмпирически воспринимаемая реальность и мыслительное конструирование фрагментов этой реальности.

Тем не менее, о расширении предмета правоведения за счет его обращения к «неюридической», с точки зрения современной науки, проблематике оправданно говорить в тех случаях, когда такое обращение преследует цель углубления наших представлений о природе, сущности, функциях права, его роли в культуре и обществе и т.д. Оценивать данный процесс как размывание предмета юридической науки можно, пожалуй, только с позиций юридического позитивизма. С позиций методологии научного познания это интерпретируется как формирование знаний о различных сторонах объекта исследования. И в качестве основной здесь выступает трудность соотнесения таких знаний, их синтез в рамках единой теории.

Сказанное можно проиллюстрировать примером, для советского правоведения являющимся классическим. В 60-х годах С.С. Алексеевым разрабатывается теория механизма правового регулирования. Введенный Н.Г. Александровым термин⁴⁶, получив развернутое теоретическое осмысление, теоретически структурированное содержание, становится юридической категорией, представляющей частную правовую теорию. Наряду с описанием юридической модели правового регулирования, С.С.Алексеев вводит понятие «психологический механизм» воздействия права на общественные отношения⁴⁷. Правда, автор берет этот термин в кавычки, подчеркивая, что теоретический статус данного понятия для правоведения не тождествен статусу понятия «механизм правового регулирования». Тем не менее психологические аспекты правового регулирования по факту вводятся в предмет юридического исследования. Причем надо заметить, что психологические факторы в данном случае берутся и как «фрагменты реальности», т.е. объектно, и как теоретическая идеализация, поскольку психологический механизм предлагается понимать как аспект правового регулирования. Таким образом, правовое регулирование выступает единым предметом -объектом исследования, а механизм правового регулирования воспринимается как описание юридической реальности.

Разумеется, психологические факторы в праве всегда привлекали внимание исследователей и сопутствовали обсуждению юридической проблематики. Вслед за Петражицким, юристы даже правовые нормы обсуждали как «душевные переживания», а осмысление психологической действительности, ее значения для права можно обнаружить практически у всех поколений исследователей⁴⁸. Однако в данном случае психологические факторы уже обсуждаются не в связи с правом, не в плане его оснований или факторов влияния, а помещаются «внутрь» позитивной юридической теории, и тем самым на них распространяются правила юридической модели и отношение как к грани юридической действительности. Отличие усматривается только в том, что при помощи механизма правового регулирования осуществляется результативное правовое воздействие, т.е. обеспечивающее предвидимый и должный результат, а психологическое воздействие влияет на достижение требуемого результата и является как бы еще одним «каналом» действия права.

Далее, к «психологическому механизму» автором делаются новые «добавления». В работе 1966 года «Механизм правового регулирования...» С.С.Алексеев только обозначает социальные аспекты правового регулирования, в большей степени как его внешнюю среду, а в 1972 году уже говорит о «социальном механизме действия права»⁴⁹. Причем воспринятый подход к правовому регулированию через его механизм реализуется в данном плане и другими авторами, в частности В.П. Казимирчуком, на исследования которого указывает сам С.С.Алексеев⁵⁰. При характеристике социального механизма действия права автор, однако, замечает: «Правда, понятие «механизм» здесь приобретает своеобразный оттенок: оно выражает не целостную систему тесно связанных, взаимодействующих элементов правового регулирования, а скорее отдельные аспекты характеристики права. Но коль скоро и в данном случае речь идет о процессе правового воздействия, то и здесь перед нами механизменный подход (выделено мной. — Н.Т.) и, стало быть, вполне допустимо говорить о социальном механизме правового регулирования»⁵¹. Таким образом, в рамки данной теории включена еще одна действительность, еще одна грань такого явления, как правовое регулирование⁵².

80. Объект и предмет правоведения: методологические смыслы различения.

3.1. Объект и предмет юридической науки: методологический смысл различения

объект для науки внешняя реальность. (для науки предмет реальности – некоторая область реальности).

предмет науки – это открытая идеальная (понятийная) модель объекта исследования. объект – это сама реальность, а предмет – это понятийная модель, которая состоит из понятийных.. (модель исследуемого объекта можно описать по разному)